Текст книги "Девушка с Рублёвки. История о любви в забавных обстоятельствах"

– И что теперь? Продолжать врать и поддерживать эти мифы? Продолжать замалчивать и извращать историю? – завёлся Пенкин.

– Виктор Алексеевич, давайте, я вам отдам, что должна, и пойду, – сбила я накал спора.

– Ой, извини, увлёкся. Садись.

Я села на стул у кровати шефа и начала доставать гостинцы (Ха, применительно к больничным условиям звучит странно. С гостинцами в гости ходят. Тогда – подношения!). Поискала, куда положить, сдвинула на край тумбочки тарелку с куском варёной рыбы (сегодня у шефа – рыбный день!) и застывшей пшёнкой, освободила место.

– Вот, я вам апельсинов купила. И пирог, вот, тёплый ещё. И телефон ваш у меня, и бумажник. Я забрала вчера, чтобы не потерялись, а мама вашей отдать забыла.

– И хорошо, что забыла! – шеф отвлёкся от апельсина, который сцапал первым делом и уже принялся чистить. – Моей маме бумажник лучше не оставлять.

– Только я кое-что оттуда потратила: за санитарку заплатила и за такси.

– А я-то думаю, с чего они вчера вечером и сегодня с утра вокруг меня шуршат-стараются! И постель перестелили, и в туалет на каталке отвезли! А это ты им заплатила.

Мне показалось, шеф недоволен, что я без спросу распорядилась его деньгами, и я поспешила объяснить:

– Завотделением сказал, что вам уход потребуется и сиделка. Что у вас был очень плохой нарыв, и он опасается септического заражения. А Эмма Валерьевна сказала, что у неё давление, и она не может, и чтобы я сама всё устроила.

– Ну и молодец, – похвалил шеф то ли меня, то ли свою матушку, нажимая кнопки телефона. – Чёрт, разрядился. А с чем пирог?

– С рыбой.

– Завари мне чаю, а? Сулейман, можно у тебя чаю взять?

Шеф отложил телефон, распотрошил пакет с пирогом и уже ел, роняя крошки на одеяло. А я пошла мыть его стакан с остатками столовского чая – раковина была тут же, в углу комнаты – разглядывая попутно остальных обитателей палаты. Кроме Пенкина и мужичка, что с ним спорил, было ещё трое больных: тучный одышливый дед, которого шеф назвал Сулейманом, худой дядька с ободранным лицом, хмуро глядевший в потолок, и раскосый парень, то ли казах, то ли калмык, решавший кроссворд. С молчаливого согласия деда Сулеймана я воткнула в розетку чайник, согрела воды и заварила шефу чаю.

– Спасибо. Вкусный пирог. Сама пекла?

– В кулинарии купила, – зачем-то соврала я. – Что говорят врачи, когда вас выпишут?

– Говорят, минимум две недели мне тут торчать. Хотя фиг им, я раньше отсюда сбегу. Номер же надо доделывать, про Тунис отписываться, а я тут валяюсь!

Действительно, а я и забыла. Первый номер журнала, который наша редакция только при мне собирала целый месяц, был почти готов. Специально оставили свободными три полосы под статью о Тунисе, и шеф собирался выпустить номер к середине мая.

– Ну куда же вы больной побежите! Выздоравливайте, за вас кто-нибудь напишет.

– Кто напишет? Ты, что ли? – шеф даже жевать перестал

«А хотя бы и я. А Сан Саныч отредактирует», – подумала я, а вслух сказала:

– Ну, Сан Саныч, например. Я ему расскажу про впечатления, он запишет…

– Могу представить эти перлы! – фыркнул Пенкин, разбрасывая крошки от пирога теперь уже вокруг кровати. – Про что ты будешь ему рассказывать? Тут ведь не просто впечатления нужны, что видишь, о том и поёшь. Тут сравнения нужны, параллели, аналогии, отличия Туниса от других стран, от других культур. Мне, например, есть с чем сравнивать. А вам с Сан Санычем?

– Ну, тогда сами напишете, прямо здесь, в палате, а я наберу, – не стала я спорить. И чего это нашло на моего шефа? И тут мне стало смешно – поняла.

Пенкин выпендривался. Работал на публику. И публика внимала. Мужик-спорщик глядел на шефа уважительно, хмурый дядька перестал разглядывать потолок и теперь разглядывал Пенкина, калмык-казах забыл про кроссворд и чуть ли не ушами поводил от любопытства. Да, ребята, повезло вам. Среди вас затесался великий журналист и вы допущены, можно сказать, в закулисье масс-медиа. Ладно, хочет выпендриваться – его дело. Только без моего участия.

– Ладно, Виктор Алексеевич, мне пора, – я стала собираться.

– Завтра во сколько зайдёшь? – начальственно бросил шеф.

– Не знаю, как смогу. У меня очень много дел, и в квартире ремонт.

– Ларис, найди время, а? – начальственность в тоне исчезла. – Принеси чего-нибудь вкусненького, а? А то я после тунисских разносолов это, – он кивнул в сторону тарелки с кашей – есть не могу!

И тут мне шефа стало жалко. Бедный! Если я всё утро хожу, никак мозгами из этой африканской сказки не вылезу, то ему каково! Было: солнце, море, шикарная еда и масса впечатлений. Стало: больница, каша с рыбой и пятеро больных мужиков в одной палате. И все храпят, небось! Такой контраст, что жить не захочешь! А он – ерепенится! Храбрится.

– Хорошо, я зайду. И что-нибудь принесу. Соку вам купить?

– Купи, – кивнул шеф. – И воды купи. И буженинки. На, вот тебе, денег. Хватит?

– Хватит, – я взяла деньги, поднялась, – До свидания, выздоравливайте, – и пошла к двери.

В дверях стояла монументальная мамаша Пенкина.

О, нет! Ну почему бы мне не уйти несколькими минутами раньше. Глядишь, и разминулись бы.

– Лариса! Почему же вы мне не сообщили, что идёте к Вите? – пошла в атаку мамаша. – Я бы сказала вам, что ему нужно принести. Витя, почему у тебя телефон отключён? Всё утро звоню – бесполезно! Лариса, возьмите у меня этот пакет, у меня уже рука отваливается. В моём возрасте и с моим давлением нельзя носить такие тяжести.

Я подхватила пакет, он весил килограмма четыре. Да уж, тяжести. Я вчера тяжелее таскала, когда металась с нашими сумками по больнице. А Эмма Валерьевна прошествовала к кровати сына, продавливая пышным бюстом ощутимо повисшее в палате напряжение.

– Я смотрю, ты вполне прилично себя чувствуешь, – она села на стул, и мне показалось, что Пенкин как-то вжался в угол, отодвигаясь от матери. – Не понимаю, зачем было такую панику разводить с твоим якобы тяжёлым состоянием. Я так переволновалась, что давление под двести подскочило!

– А кто разводил? – Пенкин перевёл взгляд с матери на меня, и я прочла немой вопль: останься!

– Лариса позвонила с этим доктором, как там его… И телефон у тебя отключён.

– Он не отключён, он разрядился, – буркнул шеф. Великий журналист сдувался на глазах, превращаясь в неловкого подростка. – А зарядник в сумке. Привези в следующий раз.

– Ты всерьёз думаешь, что я буду добираться через весь город, чтобы привезти тебе какой-то зарядник? Пусть Лариса заедет. Тебя когда выписывают?

– Говорят, минимум через две недели.

– А, хорошо. Витя, а почему возле твоей кровати такой беспорядок? Крошки валяются, каша эта ужасная. Витя, вчера приезжала Таня Белозерцева, узнала, что ты в больнице, настряпала для тебя котлет и морс сварила. Сама приехать не смогла, у неё сегодня собрание дилеров, мне самой пришлось тащить всё это через весь город. Давай, садись поудобнее, я буду тебя кормить. Лариса, детка, хватит стоять столбом, давайте сюда ваш пакет. И пригласите санитарку, пусть всё уберёт.

Я, выйдя из ступора, отдала пакет. Мама Пенкина порылась в его недрах и извлекла кастрюльку. В палате запахло чесноком, а я поспешила смыться. Никакую санитарку я искать не собиралась. Так, если килограммчик-полтора скинуть на бутылку с морсом, то похоже, шефу предстоит слопать пару кило начесноченных котлет. И судя по решительному настрою его мамаши, если уж она добралась до больницы через весь город, то материнский долг выполнит неукоснительно, непременно станет его кормить. Мне представилась картина, как мама пичкает Пенкина: «Ну, ещё кусочек! Витя, ты должен. Ты что, не любишь свою маму?» А он мотает головой, зажимает рот руками: «Не хо-чу! Я пирога наелся!». Витя, держись! Желаю тебе пережить мамин визит без потерь для здоровья. Завтра, похоже, тебе кроме сока и, быть может, яблок, можно ничего не приносить.

Выйдя за больничные ворота, я выбросила из головы мысли о Пенкине и его мамаше. Что-то слишком много места они стали занимать в моей жизни в последние два дня, как будто у меня других дел нет. А дела есть. Например, в редакцию сейчас пойду, рассматривать тунисские фотографии.

Глава 13

– Лариска, привет! Как вы там? Как Виктор?

Я стояла босиком на мокром полу и мёрзла. Звонок мобильника вытащил меня из-под душа, я накинула полотенце и побежала отвечать – почему-то мелькнула мысль, что это мама звонит или Никитка. Но голос в трубке был не мамин, хотя кого-то он мне напоминал.

– Привет, кто это?

– Ларис, это Алёна, ты не узнала, что ли? Мы прилетели, паспортный контроль сейчас проходим. Телефон заработал, я тебе сразу звоню. Как дела у Виктора? Что-то у него телефон не отвечает. Обошлось с аппендицитом?

– Обошлось, у него оказалась флегмона.

– Что за фигома? Он сейчас где?

– Он в больнице, ему фигню эту вырезали, выздоравливает уже.

– Обалдеть! И когда он туда попал?

– Да сразу же, нам скорую в «Шереметьево» вызывали. Хожу вот к нему теперь, передачки таскаю.

– Лариска, я тоже хочу к нему зайти! Проведёшь?

– Да там свободно всех пускают. Адрес записывай, это возле «Планерной», оттуда маршруткой доедешь, позвонишь, я встречу!

Я продиктовала Алёнке, как добраться до больницы, и пошла обратно под душ, греться. И успокаиваться. Её звонок всколыхнул улегшуюся, было, за два дня тоску по сказке, которой меня сначала поманили, а потом из неё вышвырнули. Я как-то уже смирилась с тем, что всё закончилось. Пострадала чуть, пока позавчера фотографии с цифровика на компьютер скачивала, – классные, кстати сказать, получились снимки – и смирилась. Тем более, что есть, чем заняться, кроме как страдать. Порядок, вон, в квартире навести нужно после ремонта. Самвел, умничка, всё закончил вовремя и сделал так хорошо – не придерёшься. Сразу видно, что по совести человек работал, не абы как. Не зря я вчера по Москве целый день гуляла, чтобы им с Мануш не мешать линолеум стелить в прихожей. Заодно весну пофотографировала. И шефа подловила, щёлкнула в палате. Принесла ему буженины, соку и фруктов, с его мамой, слава Богу, не столкнулась.

Я фыркнула, вспомнив, каким стало у шефа лицо, когда я сказала, что ничего существенного специально не принесла, знаю, что ему котлеты доедать. Его так и перекосило от воспоминаний! А потом он мне, почему-то шёпотом, признался, что матушка впихнула-таки в него две котлеты, а остальные он скормил Самату, соседу по палате, который оказался киргизом. Самат приехал в Москву на заработки, устроился на стройку и на третий день работы напоролся на арматурину, серьёзно поранив ногу. Заработать ничего не успел, родственников и знакомых у него в Москве не было, если не считать пары друзей, таких же, как он, нищих госарбайтеров. Поэтому передач Самату никто не носил, и он перебивался больничной едой и тем, чем делились сопалатники. Так что, скормив котлеты соседу, Пенкин, во-первых, оказал парню гуманитарную помощь, а во-вторых избавился от нелюбимой еды. А на сегодня шеф попросил сварить ему картошки и раздобыть солёных огурцов. Пойду проверю картошку, сварилась уже, наверное.

Я вылезла из-под душа и отправилась на кухню проверять. Картошка действительно уже сварилась – желтоватые клубни кое-где треснули, показывая рассыпчатый излом. Огурчики у бабульки возле метро я ещё вчера купила – вку-у-сные, еле удержалась, чтобы все не схрупать. И селёдку в супермаркете взяла, уже готовую, кусочками. Так что будет моему шефу сегодня пир горой, как-никак праздник, день Победы!

День Победы напоминал о себе всю дорогу до метро. На столбах вдоль бульвара трепыхались стяги с гвоздиками и работали репродукторы, изливая из себя соответствующую музыку. На газоне Осеннего бульвара выросла сцена – высокий помост с ярким надувным задником – и какой-то парень настраивал микрофоны. Дальше дымилась полевая кухня. По всей видимости, вот-вот должен был начаться концерт и раздача солдатской каши всем желающим. Остаться, посмотреть, что ли? Так ведь Пенкин ждёт, и Алёнка подъедет, нужно встретить.

Шеф ждал возле палаты, сидел в холле на кресле-каталке возле диванчика.

– Виктор Алексеевич, вы что, уже встаёте? Врач ведь говорил, что вам минимум неделю надо будет лежать, – удивилась я.

– Да заколебался я лежать. Михалыча на праздники домой отпустили, Сулеймана в другое отделение перевели, вместо него какого-то забулдыгу положили, всю ночь храпел и сейчас рычит, как отбойный молоток. У меня от него голова разболелась. Ты что мне принесла?

– Картошку, горячая ещё, огурчики солёные и селёдку. Будете?

– Потом, попозже, – сглотнул слюну шеф.

– Потом остынет. Хотите, я сюда тарелку принесу, вы здесь поедите?

– Здесь? – оглянулся шеф. В холле был народ, но как-то в стороне. В креслах неподалёку от нас сидел толстый мужчина в очках – стёкла увеличивали так, что глаза казались в пол лица – и пожилая женщина. Мужчина брюзгливо рассказывал ей что-то о беспорядках в палате, называя женщину мамой. Трое человек, – больной старик в выцветшей пижаме и две женщины, видимо, дочь с внучкой, – сидели чуть поодаль возле фикуса. Старик ел – откусывал от бутерброда и запивал из кефирной бутылки. Женщины внимательно смотрели ему в лицо.

– Ну да, здесь, а что такого? Вон, едят же.

– Давай, неси.

Я пошла в палату за посудой. Действительно, вместо задумчивого Сулеймана, который и вчера и позавчера сидел, почти не реагируя на окружающих, на кровати возле умывальника храпел укрытый с головой мужик. Звуки он издавал такие, как будто под его кроватью кто-то то и дело заводил трактор «Беларусь». Больше в палате никого не было. Я взяла тарелку с тумбочки шефа, вытряхнула из неё апельсиновые корки и спитые чайные пакетики, сполоснула и вернулась в холл.

– Нет, Ларис, всё-таки мне неловко тут закусывать, – передумал шеф. – Помоги мне в палату вернуться.

Я толкнула кресло-каталку, оно послушно развернулось и поехало к палате. Возле кровати я кресло придержала, пока шеф осторожно вставал и аккуратно укладывался. Да, не так он ещё крепок, каким хочет казаться.

Сервировка на прикроватной тумбочке получилась отличнейшая: теплая картошечка на тарелке, крепкие огурчики в пакете и кусочки сельди в винном соусе в открытой пластиковой плошке. Для полноты картины не хватало чёрного хлеба и стопарика.

– Да, под такую закуску сто грамм так и просятся! – сказал шеф, потирая руки.

– Не пойду, и не просите, – предупредила я.

– Точно, не пойдёшь? – хитро взглянул на меня Пенкин. – А то бы выпили, на брудершафт.

– Виктор Алексеевич! – всплеснула я руками, – не начинайте, а то уйду!

– Да ладно тебе, – шеф смачно откусил сначала от картошки, потом от огурца. – Будешь?

– Буду.

Я тоже цапнула картошечку и огурчик. Они так пахли, что трудно было удержаться.

– Ага, – засмеялся Пенкин, – вот у нас и получился брудершафт. Мы с тобой едим из одной тарелки.

– Ну и что?

– А то, что по древнему народному обычаю, если люди едят из одной тарелки, они могут говорить друг другу ты. Будешь говорить мне ты?

– А целоваться надо?

– Ну, не обязательно.

– Тогда буду. Витя, возьми селёдочку, – сказала я, подражая интонациям его мамы.

Пенкин вздрогнул, а потом расхохотался:

– Ну, ты даёшь! Ты говоришь прямо как моя мама!

– Мужик, а сколько времени, а? – спросил «трактор «Беларусь», высовывая из-под одеяла лохматую голову и глядя на нас заплывшими опухшими глазами.

– Не знаю, я без часов, – поджал губы Пенкин.

– А. А вы тут чё, бухаете, что ли?

– Мы тут обедаем, а время – тринадцать двадцать – ответила я.

– Ларис, что-то мне есть расхотелось. Давай, ты всё уберёшь, и мы опять в холл пойдём, – попросил шеф. Я кивнула. Вот ведь, не вовремя мужик из-под одеяла вылез, всё веселье нам спугнул.

Я накрыла еду пакетом, помогла шефу выбраться из кровати, сесть в кресло, и мы потихоньку прикатились обратно к диванчику. Недовольный толстый мужчина в очках и его мама уже ушли, и мы с Пенкиным в своём углу оказались без соседей. Шеф выглядел сосредоточенным и серьёзным.

– Слушай, Ларис, я поговорить с тобой хотел.

– Да, Виктор Алексеевич, я слушаю.

– Мы ведь на ты!

– Хорошо, я тебя слушаю.

Шеф набрал воздуха в грудь, будто перед прыжком в воду, и сказал:

– Я прошу тебя выйти за меня замуж. Ф-фу.

– Куда выйти? – он всё-таки решился! – Виктор, ты что?

– А что? Я тут о многом подумал, пока лежал. Мама права – ты идеальный вариант. Ты умная, ответственная, хозяйственная. И весёлая. И невредная. И маме моей нравишься.

– А тебе? Вить, а тебе я нравлюсь?

– Нравишься, – он отвёл глаза. – Не зря ведь я тебя в Тунисе хотел в постель затащить. Ты такая, знаешь, неброская, но что-то в тебе есть. Ты какая-то уютная, домашняя. Ты похожа на жену.

– Вить, спасибо, конечно, за твои слова. Мне лестно. Но я, если честно, не готова идти за тебя замуж.

– Ларис, ты пока ничего не отвечай мне, ладно? – просяще посмотрел мне в лицо Пенкин. – Ты подумай. Я уже понял, что ты женщина серьёзная, за что тебя и ценю.

– Вить, но я же тебя не люблю.

– А кто говорит про любовь? Мы с тобой уже не в том возрасте, чтобы о любви думать. Я уже женился раз по любви, ничего хорошего из этого не получилось. И ты, наверняка, в своём возрасте любви этой уже напробовалась. И ничего хорошего, уверен, от неё не увидела. Я не прав?

– Прав, к сожалению…

– Вот. Я ведь знаю, у тебя сын и ты его одна тянешь. А я тебе помощь предлагаю. И семью. Я помогу тебе в Москве закрепиться, а ты мне поможешь настоящую семью создать, тыл, семейный очаг. Так что подумай, Лариса. Ведь для тебя это самый лучший вариант – стать моей женой.

Я моргала, ошарашенная. Я совсем не была готова к такому повороту событий. Да, я предчувствовала, что мама Пенкина велит ему на мне жениться. И меня это смешило, и я даже развлекалась слегка, представляя, как мой шеф, заикаясь, будем мямлить что-нибудь про «А не пожениться ли нам? А не пожениться!» А он – по самому больному прошёлся. Ведь, действительно, даже свеже отремонтированная халупа на Рублёвке – чужое жильё. И жить мне там гарантированно – до декабря. А потом деньги, что я вложила в ремонт, закончатся и что дальше решит хозяин, не известно. А у меня Никитка скоро девятый класс заканчивает, его через год в Москву надо будет везти, отдавать в колледж. И нам где-то необходимо жить. Мне, действительно, нужна стабильность, от которой зависит не только моя жизнь, но и жизнь моего ребёнка. Да, я хорошо, красиво фыркнула, когда решила натянуть нос Углову и доказать, что отлично проживу и без него. Но если быть с собой честной, то, что я получила работу у Виктора – большая для меня удача. И о таком развитии событий, – поехать в Москву и выти замуж за москвича, – грезит, наверное, каждая баба, прибывшая в столицу на заработки. Наверное, мне надо соглашаться.

Я посмотрела на Пенкина. Он глядел слегка исподлобья, будто боясь моего ответа. И опять напоминал подростка, который ждёт, чтобы его полюбили. Блин, ну не нравится он мне как мужчина, ну не капельки! Хотя, если вспомнить, те мужики, которые мне нравились и были у меня до сих пор, приносили мне только боль. А Пенкин – понятный, не страшный. Быть может, и вправду выйти за него? Хоть раз в жизни выйти замуж, а?

И тут зазвонил мой мобильник.

– Алло, Лариска, я уже здесь! Стою возле проходной и пытаюсь выяснить, где тут у них корпус «Б»!

– Алён, иди прямо по узенькой дорожке, она идёт вокруг серого здания. Свернёшь за угол, увидишь другое здание, это корпус «Б». Там тамбур такой стеклянный, заходи в него, не ошибёшься, я спущусь к тебе. Вить, Алёна пришла, её надо встретить.

– Алёна? – в глазах шефа отразилось смятение.

– Да. Они сегодня вернулись из Туниса, она звонила, спрашивала, как ты. Я сказала, что ты в больнице.

– Чёрт, а я небритый, – Пенкин ощупал заросший густой щетиной подбородок. – И нечёсаный. У тебя есть расчёска?

– Да, вот, – я нашла в сумке массажку, отдала ему, и он начал наводить пробор.

– А куртка у меня не очень мятая? Пятен нет?

– Нет, всё нормально. Виктор Алексеевич, вы отлично выглядите для больного. Вам помочь дойти до кровати?

– Нет, я здесь подожду. Иди, встречай.

Я спустилась на первый этаж, Алёнки ещё не было. Однако! Значит, передо мной сидеть лохматым и небритым (и замуж меня в таком виде звать, между прочим!) – в порядке вещей. А перед Алёнкой ему надо выглядеть.

– Лариска, привет!

Алёнка ворвалась в двери райской птицей. Блин, а я и забыла, какая она яркая! Светлые, похоже, подвыгоревшие на солнце, волосы надо лбом поверх чёлки перехвачены тёмными очками, как ободком, а по бокам свободно болтаются по плечам. Блестящая жатая куртка малиновой расцветки, короткая, до талии, расстёгнута и почти не скрывает голый загорелый живот и чёрный топик, натянувшийся на свободно колыхающейся груди. Ниже куртки – чёрные бриджи в облипку до колен и сапоги на высокой шпильке.

Я провела её к лифту мимо ошалевшего от Аленкиного вида охранника. Нет, точно, ошалевшего: ни сменной обуви, ни дурацких синих клеёнчатых бахил поверх сапог он от неё не потребовал.

– Алёнка, ты в таком виде из Туниса прилетела?

– Шутишь? Я уже домой успела смотаться, переодеться и душ принять! Как там Витька?

– Нормально. Замуж меня зовёт.

– Что? – споткнулась Алёнка возле лифта.

– Замуж зовёт. Говорит, маме я его нравлюсь. И стать его женой – самый лучший для меня вариант.

– А ты что? Какой этаж нажимать?

– Второй. А я призадумалась. Может, и вправду выйти? Выходим.

Мы вышли из лифта и пока шли по коридору, Алёнка молчала. Видимо, усваивала новость. Пенкин сидел там, где я его оставила – у диванчика.

– Витька, привет! – Алёнка сунула мне пакет и кинулась к Пенкину. – Как ты себя чувствуешь? Хорошо выглядишь, просто красавец! Когда Лариса мне сказала, что тебе какую-то фигню вырезали, я думала, увижу бледного и еле живого дядьку. А ты – молодцом!

– Спасибо, Алёна, – заулыбался польщённый Пенкин.

– И даже женихаешься. Что, всё-таки уболтал Лариску, красноречивый?

– Ну, да, – Пенкин взглянул на меня с укоризной, как будто я разболтала его секрет. Пора вмешаться.

– Алён, ты бы перестала Виктора атаковать. Садись, а то даже у меня от тебя голова уже кружиться. Расскажи лучше, как вы там без нас отдыхали.

– Да нормально отдыхали. Саид не таким уж и жлобиной оказался. Сделал нам отвальную хорошую, на ужин всех пригласил. А потом предложил желающим ещё на недельку остаться. Девчонки из «Зверя» остались. Я тоже могла бы, но решила ехать, узнать, что тут у вас происходит. Слушай, Вить, а теперь, раз ты болеешь, материал о Тунисе не скоро выйдет, да?

– Выйдет в ближайшем номере, не беспокойся. Я же обещал, – нахмурился Пенкин. – Ларис, принеси мне завтра ручку и бумагу, хорошо?

– Вить, а хочешь, я к тебе завтра приду и всё принесу? – предложила Алёнка. – Лариска, наверное, уже заколебалась каждый день к тебе бегать!

– Ой, Алён, было бы здорово! – обрадовалась я. Если честно, то и вправду слегка заколебалась. Да и насчёт замужества хочется всё обдумать. – Я бы завтра сюда не ехала. На работу уже пора выходить, а мне ещё нужно с дверью разбираться, завтра мастер придёт дверь входную в квартире менять.

– Всё, решено. Витька, завтра моя смена, готовься. Чего тебе принести?

– Не знаю, чего хочешь, – буркнул шеф. Похоже, от нашего напора он растерялся.

– Хочешь, борща тебе сварю, а? Или блины сделаю, хочешь?

– Хочу, наверное.

– Точно, блины. С инжирным джемом.

– С каким? – не поняла я.

– Ну, из инжира джем. Вкусный! Ой, Витька, забыла! Я же тебе передачку привезла, прямо из Туниса! Где мой пакет? А, вот. На, держи! – Аленка протянула Пенкину светлую коробку.

– Спасибо. Что это?

– Тунисские сухофрукты. Финики, инжир, курага и ещё какая-то фигня местная, не помню названия. Говорят, офигительно потенцию повышает. По-моему, тебе сейчас в самый раз пригодиться, а, женишок?

Алёнка толкнула Пенкина плечом и захохотала, запрокинув голову и встряхивая волосами.

– Витя, что здесь происходит? Почему возле тебя так шумно? – спросили из-за моей спины, и мне захотелось втянуть голову в плечи. Этот голос я уже узнавала. Эмма Валерьевна пожаловала.

Прятаться было поздно.

– Здравствуйте, Эмма Валерьевна. А мы Виктора проведать пришли.

– Да, я слышу.

Эмма Валерьевна разглядывала нас с видом хозяйки, обнаружившей пятна на любимом ковре. Словно бы гадала, откуда они могли здесь появиться. Самым ярким «пятном» была Алёнка, поэтому изрядная доля хозяйкиной брезгливости досталась ей.

– А вы что тут делаете?

– Сына вашего проведываю, Лариса же сказала, – фыркнула Алёнка, поражаясь, как плохо доходит до некоторых.

– Витя, а почему ты встал? Ты что, уже достаточно здоров, чтобы принимать посторонних женщин?

– Мама, я достаточно здоров, чтобы вставать, – сказал Пенкин, принимая независимый вид и становясь похожим на подростка, застуканного за непозволительным делом. Например, за курением. Или разглядыванием порножурнала.

– А я вот плохо себя чувствую, – мама присела на диван и сделала скорбное лицо. – Я опять вчера поздно уснула, думала про тебя и про твоё самочувствие. А утром поехала через всю Москву, чтобы привезти документы, которые тут требуются. И зарядник твой тебе привезла. И пирожки с ливером, Татьяна для тебя напекла. Тащила на себе всю эту тяжесть, хотя ты знаешь, что мне нельзя поднимать больше двух килограмм. И что я вижу? Ты отлично себя чувствуешь и развлекаешься с девицами!

– Но-но, поаккуратнее с выражениями! – выпрямила спину Алёнка. – Я, между прочим, деловой партнер вашего сына. А Лариска, можно сказать, невеста.

– Я, милочка, не с вами разговариваю. Витя, ты почему молчишь?

– Я не молчу.

Алёнка хищно подобралась, и я поняла, что если сейчас её не увести, то что-то случится. Между ней и мамой Пенкина сгустилось такое напряжение, что в воздухе явно запахло грозой.

– Виктор, мы пойдём уже, ладно? Мы засиделись, а тебе с мамой нужно побыть. Выздоравливай, я позвоню. Алёна, пошли.

– Нет, ну что за мымра, а? – выпалила Алёнка, когда мы уже почти дошли до лифта. – С девицами он развлекается! Он что, пацан сопливый, что она его так пасёт?

– С ней, сдаётся мне, именно пацан, – сказала я. – Мне кажется, он свою маму боится. Она им крутит, как хочет. С женой его развела, цветы его выкинула.

– Какие цветы? – не поняла Алёнка.

– Он, оказывается, цветы разводит, комнатные растения. Вернее, разводил, пока мамаша с ним не поселилась. А как поселилась, у неё открылась аллергия, и она все горшки из дома выселила.

– А ты откуда знаешь?

– Я к ним домой заезжала, в тот же день, когда Пенкина в больницу положили. Баул его отвозила. Так мамаша его целое представление устроила на тему, какие мы эгоисты – напугали её своей больницей до потери пульса и вообще, у неё давление.

– Вот крыса, – фыркнула Алёнка. – Слушай, мне Витьку жалко, кажется, она его заела совсем.

– Мне тоже так кажется. Хотя, он ведь взрослый человек. Если живёт в такой ситуации, значит, она его устраивает.

– Ну, насчёт устраивает, это вряд ли… Слушай, мне эта мамаша совсем настроение испортила. Может, поедем ко мне? Посидим, день Победы отметим. У меня наливочка есть из инжира, тунисская. И ещё одна коробочка сухофруктов. А то слишком резкий переход – с утра пальмы, после обеда – эта обезьяна злобная.

– Поехали, – улыбнулась я. Выходит, не только мне требуется время на адаптацию.

Алёнка жила недалеко – от больницы в двух станциях метро. Минут семь ходьбы, и я обалдело разглядываю бело-зелёный фасонистый небоскрёб с башенками, колонками, фигурной оградой и охранником возле шлагбаума.

– Что это?

– «Гнездо глухаря». Комплекс так называется, я тут живу.

Мы прошли в роскошный холл, отделанный мрамором. Двери лифта отливали тусклым серебром, внутри кабины – полированные панели и зеркала. И не единой царапины.

– Слушай, тут шикарнее, чем в тунисских пятизвёздочных отелях, – сказала я. – Даже там я видела слово из трёх букв, на стенке нацарапанное. А здесь – чистота, будто и не в России.

– В России, в России. Просто здесь, вон, видишь глазок над зеркалом? Камера слежения. Кто нагадит – сразу охрана вычислит и платить заставит, причём неслабо.

Мы поднялись на девятый этаж и вошли в просторную светлую прихожую. Однако! У меня вся квартира ненамного больше одной этой прихожей!

– Раздевайся, – кивнула Алёнка, отодвигая дверку огромного, во всю стену шкафа-купе. – Тапки вот здесь.

Я скинула плащ, пристроила его на вешалку, обулась в мягкие полосатые тапки с розовой опушкой. И пошла за Алёнкой в комнату.

Комната была пятиугольной. И очень большой, даже несмотря на светло-серый диван, поставленный посредине. Позади дивана было устроено что-то вроде кабинета, со столом, компьютером, книжными полками. Впереди – журнальный столик, кресло, тумба с огромным телевизором. Я подошла к книжным полкам посмотреть: Пушкин, Чехов, подборка книг по психологии отношений. И фотография в рамочке – сияющая голливудским оскалом и декольте Алёнка, а рядом серьёзный мужчина с высоким лбом с залысинами и со слегка заметной иронией в глазах.

– Алён, а с кем это ты?

– А, это мы с Ильиным, ну с моим не состоявшимся мужем, я тебе рассказывала. В первый месяц совместной жизни сфотографировались. Я тогда счастли-и-ивая была. Думала, мне жизнь джек-пот отвалила.

Мне стало неловко, что задела за больное. Я отошла к дивану, плюхнулась и покачалась, проверяя. Диван послушно пружинил под задницей.

– Слушай, ну ты живёшь! Как в кино про буржуев, честное слово!

– А, Петька мне эту квартиру в качестве отступного купил, – махнула рукой Алёнка. – Кофе будешь? Сварить?

– Свари.

Я поднялась с дивана и пошла за Алёнкой на кухню. Кухня была размером с большую комнату в моей «рублёвской» квартире. В ней поместились не только шкафы, плита, тумбы, двухкамерный холодильник и мойка с двумя отсеками, но и мягкий зелёный диванчик с весёлыми оранжевыми подушками. Кухня у Алёнки вся была весёлой: салатовые стены, светло-коричневый гарнитур, вышитые петухи над столом в рамочке, банки под специи, расписанные под хохлому. И горшки с растениями, занявшие всё пространство перед окном.

– Слушай, как тут у тебя уютно. И цветов столько!

Я плюхнулась на диванчик и принялась наблюдать, как Алёнка двигает крошечной джезвой по мелкому песку. Песок был насыпан на специальный поддон и, похоже, подогревался электричеством.

– Да, я постаралась. Когда Петька меня из своей жизни вышвырнул и квартиру эту купил, я занялась обустройством, как одержимая. У меня, до встречи с ним, однушка была на Первомайской. Так я её продала, и на вырученные деньги и ремонт забабахала, и обставила всё, как мне хотелось. Хотела доказать ему, подлецу, что одна не пропаду!

– Алён, ну почему «подлецу», он же квартиру тебе купил!

– Да пошёл он со своей квартирой! Знаешь, какими он деньгами крутит? Ему эту квартиру купить – нефиг делать. Откупился от меня, гад. А как я буду жить, на какие шиши – ему плевать!