Текст книги "Другой Париж: изнанка города"

– Какая дикость! – ужаснулась Моника. – А еще говорят, цыгане нецивилизованные. Но у нас, по крайней мере, никто чужие надгробия не разрисовывает!

– Цивилизованность – весьма условная штука, как и все вокруг. А кстати, где похоронен Сергей Есенин? – вдруг совершенно серьезно спросил Мориа.

– Ты знаешь Есенина? – удивленно посмотрел я на нашего провожатого.

– Есенин? – смешно, по слогам, переспросила Моника. – Кто такой?

– Этот русский был женат на Айседоре Дункан, знаменитой босоногой танцовщице, по которой в начале века сходило с ума полмира! – пояснил старик цыганке. – Она тут неподалеку похоронена.

– Сергей Есенин – знаменитый русский поэт! – обиделся я. – У него было много женщин. И у него замечательные стихи.

– Прочитай что-нибудь! – вдруг попросила цыганка.

– Сыпь, гармоника! Скука, скука, гармонист пальцы льет волной… – вдруг первым пришло мне в голову, и я, удивляясь самому себе, на одном дыхании прочел стихотворение до конца. – Это как раз посвящено Айседоре Дункан.

– Ничего не поняла, но красиво! – сказала Моника. – Он любил ее?

– Есенин был гораздо моложе Айседоры и любил не только ее, но еще пьянки, друзей и, конечно, стихи. Ей было тяжело. Ради Есенина в жестокие годы после революции Дункан переехала в Россию и даже открыла там школу танцев для девочек. Но ничего хорошего не вышло… Ужасная смерть, – уточнил Мориа. – Она погибла от того, что ее ажурный шарф обмотался вокруг автомобильного колеса и задушил ее. Иррацио, которое всегда вокруг творческих личностей, вторглось и в ее жизнь. Она не зря танцевала свои босоногие танцы-менады, вызывая первобытные энергии.

– Есенин, кстати, повесился в Петербурге, в гостиничном номере, – добавил я.

– Повеситься? Б-р-р-р! – передернулся Мориа. – Это некрасивая, страшная смерть, против норм всех религий, кстати. Достойный итог дионисийских безумств поэта, потерявшего контроль над стихийными духами, которых сам и выпустил! Поэты подчас прорываются в мир из хаоса как вестники, но ввергают в хаос все вокруг себя. И разрушают прежде всего свою душу… А заодно и души тех, кто находится рядом.

– А разве смерть бывает нестрашной? – спросила Моника. – О каких дионисийских безумствах ты говоришь?

– Забудь. Аполлон и Дионис – тоже примитивизация гораздо более серьезных процессов. Будешь думать об этом – поедешь мозгами, как Ницше. Смерть сама по себе – грандиозный обман! – заявил вдруг старик. – Мертвецы изощренно прикалываются над живыми. А сами наблюдают, что те будут делать… И тут такое начинается!

– Смотрите, что тут краской написано, на склепе, – вдруг сказала Моника. – Джим Моррисон! И стрелка – вон туда. И еще через две могилы – такая же надпись! Это что, тот самый легендарный Моррисон из группы «Дорз»? И он на Пер-Лашез похоронен?

– Тут, тут он прохлаждается, негодник, – проворчал Мориа, и его настроение мгновенно испортилось. – Чем дальше – тем больше таких надписей будет. Срам какой! Кладбище превратили в какой-то балаган. Жалко родственников несчастных покойников. Пойдемте лучше, навестим Шопена. В отличие от Моррисона, он был настоящим композитором. Один из моих любимых!

– Нет-нет! – взволнованно возразил я. – Я тоже хочу увидеть могилу Джима. Собственно, я уже давно собирался это сделать…

Старик сгорбился, насупился и присел на край могильной плиты, закрыв руками лицо.

– Мориа! Что с тобой? Тебе плохо? – бросилась к нему Моника.

– Нет, все хорошо… Сейчас мы пойдем дальше. Вы на самом деле хотите увидеть ту могилу?

– Да, но если… – обеспокоенно начал я, но старик оборвал меня:

– Сейчас пойдем. Просто я на самом деле давненько не был в этих местах! – проворчал он. – Дайте старому человеку передохнуть!

Через несколько минут он встал, и мы продолжили наше путешествие. Старик пошел вперед, перестав обращать на нас внимание.

– Что это с ним? – спросил я у спутницы.

– Понятия не имею. Я его таким не видела! – изумилась она.

– Какая пошлость! – неслось впереди. – Когда я был тут в последний раз, такого еще не было! Памятники-то тут при чем? Могу себе представить, как костерят этого Моррисона родственники несчастных покойников. Ненавижу его.

– Скажи, Моника, – разволновался я, – а кем Мориа был в прошлом? Он наизусть цитирует классику, разбирается в литературе… Очень образованный человек! Как все-таки он стал клошаром?

– Я не знаю, – испуганно сказала девушка, – мы никогда не говорили об этом. Сам он всегда смеялся и говорил, что родился, как индийские святые, тридцатилетним. Я не знаю, что с ним было до этого. Возможно, он был писателем. Несколько раз видела, как он что-то пишет и прячет. Никогда не давал мне читать! Мне кажется, у него в жизни была какая-то драма. Наверное, он немного сошел с ума… Так говорил дядя Янош. Мне кажется, сегодня с ним явно что-то не то происходит.

– Я тоже заметил. Сколько ему лет?

– Лет семьдесят пять. Или даже восемьдесят. Мне кажется, он очень старый и мудрый.

Старик оказался прав: чем дальше мы шагали по кладбищу, тем больше вокруг становилось надписей, посвященных Моррисону и «Дорз». Они были нарисованы аэрозолями, нацарапаны ножами и выведены фломастерами. На нескольких надгробиях краской выведены целые куплеты из песен. Перед огромным, в рост, цветным изображением Моррисона на стене одного из склепов старик остановился, внимательно его разглядывая.

– Нет, совсем не похож, урод какой-то! – бросил он, плюнул и пошел дальше. Что-то определенно происходило с настроением нашего спутника. Он проявлял очевидные признаки сильного нервного беспокойства.

Наконец вдалеке послышались голоса, чье-то пение, за могильными памятниками мы разглядели довольно большую группу людей.

– Вот и могила Моррисона, – вновь ухмыльнувшись, шепотом сообщил старик. – Хотели – идите, полюбуйтесь на этот зоопарк. Я вас тут подожду.

– Это почему еще? – подозрительно спросила Моника.

– У меня с этим местом связаны не самые хорошие воспоминания, – заявил Мориа. – Не хочу туда идти – и точка. Тут посижу.

Мы пожали плечами и пошли в сторону последнего приюта знаменитого бунтаря. Неподалеку стояли два полицейских, которые со смертельной тоской в глазах уныло наблюдали за происходящим. А посмотреть было на что! Вокруг могилы, втиснутой между несколькими надгробиями, столпилось человек пятнадцать. Один парень с гитарой сидел поодаль и фальшиво, но довольно громко напевал что-то из «Странных дней». Два старых хиппаря, лет по шестьдесят пять каждому, благоговейно прикрываясь от полицейских рукавами, смолили самокрутку. В воздухе стоял устойчивый запах марихуаны, перепутать который ни с чем невозможно.

– Джим! Джим! Я люблю тебя! – орала экзальтированная девица, катаясь по земле и целуя могильные камни.

Жующий баббл-гам американец средних лет с довольным выражением лица снимал происходящее на видео, изредка показывая пальцами о’кей своему приятелю, стоявшему поодаль. Четверо молодых взволнованных ребят застыли, подобно ангелам с надгробий, глядя в пространство перед собой. Одна совсем юная, лет четырнадцати, девчушка с огромным портретом Моррисона шептала что-то одной ей ведомое, молитвенно сложив руки. Пара немолодых японцев принесла на могилу свежие цветы.

– А я и не знала, – прошептала мне на ухо Моника, – что столько людей еще помнят Моррисона. Он ведь совсем из другой эпохи.

– Просто есть то, что созвучно многим людям, даже спустя время, – тихо ответил я. – Хотя Моррисон, конечно, далеко не однозначная фигура. Неизвестно, чего он больше натворил – хорошего или плохого.

– Ты любишь его песни?

– Да. Они мне близки. Иногда мне тоже кажется, что я заблудился в этом мире и не вижу выхода.

Моника вдруг приподнялась на носочки и быстро поцеловала меня. Мы обнялись и встретились в долгом пронзительном поцелуе.

– Я первый раз в жизни целуюсь на могиле… – прошептала Моника, делая круглые глаза.

– Признаться, я тоже!

– Мы нарушаем все нормы! – рассмеялась Моника.

Парень с гитарой заиграл «Прорвись на другую сторону!». Народ взялся подпевать. И тут-то мне почудилось, что между памятниками мелькнула чья-то быстрая тень. Одновременно невесть откуда раздался живой, красочный голос Моррисона, перекрывший разом все остальные голоса поющих. Эхо бросало голос от надгробия к надгробию, делая его удивительно гулким и торжественным, стопроцентно узнаваемым.

– Прорвись на другую сторону! Прорвись на другую сторону!

Несколько мгновений длилась показавшаяся бесконечной пауза. Я видел, как один из полицейских покачнулся и прислонился к стенке склепа.

– Я знал, что так будет! – прошептал он.

У старого хиппи из пальцев выпала самокрутка. Ее подобрала сидящая на земле девица и сделала несколько отчаянных жадных затяжек. Американец продолжал тупо снимать видео, перестав жевать жвачку. У всех присутствовавших были совершенно одинаковые глаза – широко распахнутые то ли от ужаса, то ли от удивления. Моника прижалась ко мне всем телом, не очень понимая, что происходит. Я машинально продолжал обнимать ее.

Первой пришла в себя девчонка с портретом. С диким воплем: «Моджо! Я знаю, ты здесь!» – она бросилась прочь от могилы в направлении уже замершего голоса. За ней последовали остальные. Только обкурившаяся девица с самокруткой продолжала сидеть на земле, поглаживая могильную плиту и блаженно улыбаясь.

– Что произошло? – спросила меня Моника взволнованно. – Тот голос… Чей он был?

– Не знаю, – растерялся я. – Он очень похож на голос Моррисона. Наверно, чей-то дурацкий розыгрыш. Не волнуйся.

Один полицейский помогал второму, совершенно бледному собрату по профессии не потерять лицо и поскорее подняться. У того начиналась истерика.

– К черту это проклятое место! – визжал он. – Я хочу ловить бандитов, воров, но только не стоять больше на этом долбаном кладбище, около могилы этого придурка! Я тебе говорил, он мне снился уже трижды, как он из могилы выходит и ржет над нами, «фак» нам показывает!

– Спокойно, спокойно! – второй полицейский пытался телом прикрыть своего товарища и закрыть ему рот.

– Жду не дождусь, чтобы кости этого ублюдка обратно на родину выслали! Много чести этому наркоману и алкашу, чтобы его французская полиция охраняла! Я лично напишу бумагу в мэрию!

– Ну что? Как вам последнее пристанище грешника? – вдруг раздалось сзади. Нам на плечи легли чьи-то руки.

Мы с Моникой одновременно вздрогнули и обернулись. Там, посмеиваясь, стоял старый добрый Мориа. Он подошел к могиле и минуту простоял, глядя на нее и задумчиво качая головой.

– Да, Джим Моррисон, не скучно тут тебе, – вздохнул он. – Наколбасил ты за свою недолгую жизнь – теперь сполна расплачи вайся!

Через несколько минут разбежавшийся народ стал разочарованно подтягиваться обратно, все еще оглядываясь по сторонам.

– Эй, старик, ты не видел тут… такого молодого черноволосого красавца? Вот такого! – тыча пальцем в плакат, пристала к Мориа экзальтированная девица. – Я точно знаю, он только что был тут. Мы все слышали его голос…

– Не знаю я, о ком ты! – прошамкал наш экскурсовод. – Никого не видел. Гулял тут себе.

– Черт! Бестолковый глухой дед! – выругалась девица и, рыдая, в изнеможении опустилась на соседнее надгробие. – Такой шанс упустили!

– Надо отсмотреть пленку в инфракрасных лучах! – вдруг заявил американец. – Я в Интернете читал, что призраки так проявляются.

– Да, можно будет кучу зеленых срубить, если сам Моррисон проявится! Продать потом на телевидение, – озабоченно подтвердил второй. – Это же сенсация! Чур, я – в доле!

– А меня ты заснял? – спросил парень, который снова взял в руки гитару. – Ведь именно когда я пел, Джим появился. Наверно, я вызвал его духа своим голосом! Мне тоже полагается гонорар!

– Насмотрелись бардака? – вдруг, перестав паясничать, совершенно серьезно спросил нас Мориа. – Пошли отсюда! Сейчас еще экскурсия подойдет, я там, пока вас ждал, слышал. Называется «Тур к могиле Джима Моррисона». Со всей Европы придурков через Интернет собрали.

– И такое бывает? – изумилась Моника.

– И не такое тоже, – успокоил старик.

– Интересно, как бы воспринял все это сам Джим, если бы был жив? – риторически спросил я.

– Моррисон мертв! – взвился старик. – Он не переворачивается в могиле, но его душа горит в адских языках такого пламени, что вы себе и представить не можете эту боль, сводящую с ума с утра до вечера! Боль от того, что энергии Диониса разрушили не только его самого как личность, как поэта, – но и сотни, тысячи таких вот идиотов, которые молятся на него, как на икону! – Мориа показал в сторону могилы, где толпились фанаты. – За это он навечно проклят, это его самое страшное наказание!

– Не знаю, – усомнился я. – Для многих, для меня тоже, Джим Моррисон – знаковая фигура. Символ свободы, преодоления комплексов, границ…

– Ты ничего не знаешь о границах. Многие из них условны, а многих и вовсе нет. Люди сами придумывают себе оковы… – Старик перешел на шепот, сдувшись в одно мгновение, как воздушный шарик. – Скоро будет темнеть. Кладбище – не лучшее место, где нужно быть в сумерках. Им тут только местные кошки рады. Они сами скользят туда-сюда, как тени между мирами.

Моника сделала круглые глаза и сильно толкнула меня в бок. Я не решился продолжать дискуссию.

– Кстати, я здорово проголодалась после нашей прогулки! – стараясь быть веселой, заявила цыганка.

– Да и Улисса пора кормить! – эхом отозвался старик.

Мы отправились в пристанище Мориа.

Радостным лаем нас издалека поприветствовал пес.

– Негоже собаке весь день на цепи сидеть! – вздохнул Мориа, разматывая длинную веревку и выпуская соскучившегося пса на волю. – С собой брать тоже не всегда хорошо, особенно когда идем в такие места. Да и случайных прохожих Улисс отпугивает. Знаешь, как он у меня оказался?

– Расскажи! – попросила Моника, гладя довольную собаку по мохнатой голове.

– Я его в луже подобрал года три назад. Совсем кроха, едва на ладони помещался. Мокрый, жалкий, дрожал весь. Думал, не выживет он. Спрятал под свитер, принес сюда. Согрел ему молока, неподалеку нашел бутылочку, соску из резиновой перчатки сделал. Так он, стервец, целую чашку разом высосал! Лег, лапы в разные стороны растянул, пошевелиться не в состоянии. Уснул. А тут зверушка какая-то в кустах зашуршала, – может, белка пробежала. Так он тявкать начал. Еле-еле так, очень смешно было. Я сразу решил: выживет – будет доб рая охранная собака. Оказался добрый, очень умный. И меня всегда охраняет. Сейчас накормим его…

Старик отлучился в сторону своего подсобного хозяйства и вернулся оттуда с куском замороженного мяса.

– Быстро согреется и будет тебе ужин! – сказал он псу. Тот посмотрел ему в глаза с полным пониманием и завилял хвостом.

Через несколько минут терпение Улисса было вознаграждено.

– А мы тем временем тоже что-нибудь приготовим! – весело сообщила Моника. – Вы тут поговорите пока с Тимошем, я мигом.

Старик развел костерок. В вечерней сырой прохладе уютно запахло дымком и горящими дровами. Моника налила нам по стаканчику вина, порезала сыр, овощи и лепешки. Сама она принялась возиться у костра с небольшой кастрюлькой, увлеченная приготовлением неведомого мне блюда.

– Сколько ты еще будешь тут жить? – спросил я Мориа.

– Сколько Бог отмерит, – бросил он, глядя в огонь. – Никто не знает свой срок.

– Я слышал, сейчас бездомных выселяют из таких мест. Цыган вот из Сен-Дени выгнали. Не боишься, что и к тебе однажды придут и попросят отсюда? Рано или поздно это случится. Ты ведь живешь рядом с памятником архитектуры и известным ботаническим садом…

– Попросят – уйду. Обидно, врос я уже сюда, но не смертельно. В мире много хороших мест. Я слышал, даже на знаменитом Байконуре, где секретность и охрана, нашли несколько десятков бродяг! – хмыкнул он. – Выгонят – найду другое место. Это не первая большая перемена в моей жизни. К тому же я не бездомный, я клошар, ничем не владею, ни за что не держусь. И весь Париж, как и весь мир, мой дом. Значит, мне везде будет хорошо. Они только думают, что города принадлежат им, тем, у кого есть квартиры, работа, автомобили. На самом деле города принадлежат нам. Тем, у кого ничего нет.

– Где ты родился? Кто были твои родители?

– Я не помню. Они давно умерли, – ответил, помолчав, старик и посмотрел на меня большими умными глазами. Которые, вне всяких сомнений, всё помнили. У меня вдруг возникло странное ощущение, что он гораздо моложе, чем мне показалось сначала.

– Что ты делал раньше? Кем ты был до того, как стал клошаром? – не унимался я.

– Да что ты пристал! – мягко уклонился Мориа. – Меня раньше не было. Раньше был кто-то другой. Но его давно нет. Хочешь разговаривать с человеком – не лезь в его прошлое. Это иллюзия. И будущее иллюзия. Сейчас мы сидим с тобой и пьем вино. И только это имеет значение.

Я чувствовал себя подавленным. В первый раз за все время пребывания во Франции я встретил человека, о котором отчаянно захотелось узнать подробности, чтобы в дальнейшем описать его судьбу в моем материале, тень которого нависала надо мной дамокловым мечом. Более того, он был не просто бездомным или бомжом – он оказался настоящим клошаром, которого я с огромным трудом отыскал в Париже после стольких недель безуспешного поиска. У него единственного была своя философия и какая-то тайна в прошлом, которое, судя по всему, отличалось неординарностью.

И теперь этот старый клошар, усмехаясь в бороду, усколь зал от меня, как вода сквозь пальцы, не давая ни малейшего повода хоть за что-то зацепиться, чтобы размотать назад узорную ниточку его жизни. Но я не собирался сдаваться.

– А вот и горячее готово! – между тем громко порадовала Моника.

– Что это у нас сегодня такое аппетитное? – живо поинтересовался старик, потирая руки.

– Традиционное цыганское блюдо. Острый суп хабе рома.

– Где-то у меня была пара глубоких тарелок… – Мориа встал, покряхтывая, и вернулся с посудой. – Давненько я ими не пользовался. С твоего прошлого приезда, принцесса.

Цыганка рассмеялась и разлила суп. Он был густой, ароматный и совершенно непрозрачный. В горло и нос мне сразу ударили восточные специи, я немного закашлялся.

– Прополощи горло вином! – посоветовал старик. – Нет у тебя, похоже, привычки к цыганской кухне.

Мы еще выпили. Я не терял надежды разговорить его и пытался изобрести какую-то интересную для него тему. Внезапно мне на выручку пришла Моника:

– А что это там было сегодня, на кладбище?

– Что было? – нахмурился собеседник.

– Тот голос… Который вдруг прозвучал. Та песня…

– Голос как голос, я вообще ничего особенного не слышал.

– Мне показалось, – продолжила Моника, – что я уже слышала этот голос. И эту песню. Только не помню, где и когда.

– Конечно, слышала! – облегченно вздохнул старик. – Это же была песня Моррисона. Одна из самых известных. Ее все слышали. Правда, Тимош?

Я кивнул, наблюдая за этим странным диалогом.

– Я не это имела в виду… – Моника вздохнула и прикрыла глаза, вспоминая что-то. – Я смутно помню, как в детстве, когда я была совсем маленькой, ты мне пел. Мне кажется, твой голос… Очень похож на тот, что так поразил всех на кладбище…

– Да что ты, принцесса! – Старик вытер рукой заслезившиеся от ветра глаза. – Я и петь-то совсем не умею. Не учился даже никогда, так, баловство одно.

– Нет, подожди! Я помню… – Моника качнула головой и сделала в воздухе несколько плавных движений пальцами вверх-вниз и удивительно чисто напела знакомую мелодию.

– «Зажги мой огонь!» – отозвался я и продолжил песню, наблюдая за стариком. Тот опустил голову, делая вид, что не прислушивается к нашему разговору.

– Что это за песня? Ты ее знаешь? – шепотом спросила меня Моника.

– Да. Это тоже песня группы «Дорз» – «Зажги мой огонь!». Одна из самых знаменитых песен.

– Но я ее помню!

– Конечно, помнишь, – быстро закивал старик. – Тимош же тебе сказал – это одна из культовых песен Моррисона. Просто фетиш какой-то из нее сделали. Автомобили даже под нее рекламировали. Вот ты ее и слышала. Ее все слы шали…

– Но голос…

– Что – голос? – ворчливо переспросил старик.

– Но я помню, как в детстве ты напевал мне эту песню, когда убаюкивал меня, а я не хотела засыпать. И голос… мне кажется, он был так похож на тот, на кладбище…

– Этот, тот! Тоже мне музыковед! – рассмеялся старик, но льдинка хрустнула в его смехе. – Мало ли дураков, кто на кладбище ерундой занимается. Разыграли вас – а вы и рады стараться!

– Но ты там точно никого не видел? Пока нас ждал?

– Нет, – пожал плечами старик. – Да я и не смотрел вовсе, сидел, отдыхал себе. Старый стал, устаю, может, даже задремал немного… Могильные плиты располагают к глубокой медитации.

– Тебе нравится Моррисон? – не уступал я.

– Мне? – подпрыгнул на стуле тот. – Я его терпеть не могу! Пьяница, наркоман, разложившаяся личность. Правда, была пара хороших песен… И стихов.

– Тогда почему ты меня его песнями убаюкивал? – спросила Моника.

– Просто других не помнил… – проворчал он. – Отстаньте от меня со своим Моррисоном! Тоже мне нашли героя. Лучше бы Хендрикса вспомнили. Или Леннона, на худой конец. Я устал и спать хочу. Сейчас прогуляемся с Улиссом и – на боковую!

– Что это с ним? – спросила меня цыганка, когда мы убирали и мыли посуду. – Тебе не показалось, что он нервничал?

– Показалось, – задумался я. – Еще как пока залось!

Вернувшись с прогулки, старик, не вступая в разговоры, влез в шалаш и затих. Мы с Моникой посидели еще немного, обнявшись, любуясь луной.

– Пойдем спать, – попросила Моника. – Мориа обещал, что завтра покажет еще что-то интересное.

– По-моему, он обиделся на нас.

– Не переживай! Он отходчивый. Завтра будет прежним, как ни в чем не бывало. У него случаются небольшие затмения.

Когда мы забрались в наш спальный мешок, старик уже крепко спал, тихонько похрапывая. Мы долго целовались, а потом последовали вслед за ним в воздушные объятия Морфея.

* * *

– Молодежь! Просыпаемся! Завтрак уже готов! – разбудил нас утром задорный голос старика. Похоже, тучи разошлись.

– Доброе утро! – сказал я, вылезая из шалаша. – Сегодня так спал, что ничего не слышал… Даже как ты выходил!

– Ничего страшного. Физическая усталость способствует крепкому сну, – бодро улыбнулся старик. – Сегодня нас ждет увлекательный день! Вы давно были в катакомбах?

– Где? – спросила удивленно Моника, поеживаясь от утренней прохлады.

– В катакомбах. Это внутренняя, тайная, жизнь Парижа. Всем знаком открыточный буклетный Париж: собор Парижской Богоматери, Гранд-Опера, Лувр, Триумфальная арка, Елисейские Поля… Когда люди говорят, что любят Париж, они обычно имеют в виду, что посетили эти знаменитые места. А в Париже много скрытого от туристских глаз. Катакомбы – как раз из них. Так что? Идем?

– Без сомнения! – сказал я.

Я воодушевился тем, что после вчерашнего вечернего эпизода Мориа не прогнал нас и не затаил обиду. А его приглашение последовать вслед за ним в неизвестный Париж воспринял как шанс узнать что-то еще из его таинственного прошлого.

После завтрака мы снарядились в путь. У запасливого старика нашлись фонарики и брезентовые накидки.

– На всякий случай! – сказал он, засовывая их ко мне в рюкзак.

– Мы снова пойдем пешком? – спросил я.

– А как же! – вспыхнул Мориа. – Париж – это город, который нужно исследовать глазами и ногами. Его дух – в закоулках, на полуразрушенных лестницах, в подземельях, на старых кладбищах. Париж невозможно почувствовать, если ходить только туристическими маршрутами. А вот на обратном пути, если устанем, поедем на автобусе.

Мы снова пересекли периферик и отправились в путешествие по затерянным на окраинах города улицам. Потом миновали площадь Нации и переулками прошли где-то в районе площади Бастилии. Я снова удивился, насколько хорошо старик знает город. Наконец мы пересекли мост Сюлли и оказались на левом берегу Сены.

– Глядя отсюда, вы, наверное, думаете, Париж – город света? – лукаво усмехнулся старик. – Это всего лишь легенда. Города света слишком призрачны. Париж в равной степени город беспросветного мрака и наползающей со всех сторон тьмы. Какие только монстры не водятся в этой темноте!

– Мы движемся к катакомбам, открытым для туристов? – осторожно спросил я. – Но до площади Денфер-Рошеро нужно идти в другую сторону.

– Как бы не так! – подмигнул наш проводник. – Что нам делать в катакомбах, причесанных и перестроенных для туристов? Смотреть на кости несчастных, аккуратно выложенные рядами и увенчанные черепушками по замыслу Гийомо? Нет, такой некроманский вуайеризм мне лично не по нутру. Мы сделаем по-другому.

– А откуда в Париже вообще взялись катакомбы? – спросила Моника, которая, путаясь в длинной юбке, едва успевала за проворным стариком. Прохожие с удивлением косились на наше странное трио.

– Дела давно минувших дней, – отозвался Мориа. – Когда-то Париж римляне называли Лютецией, что связано с белым цветом берегов Сены. Там находились залежи известняка. С XII века начались разработки: романский стиль построек, а потом и готический, требовали все больше камня, – добыча известняка увеличивалась. Все хотели жить в каменных жилищах. С этим связано начало парижских катакомб.

– А где находились тогда разработки известняка? – спросил я.

– Не поверите – под Люксембургским садом! Но скоро поверхностные запасы известняка были исчерпаны, а строительные потребности росли. Так под уже существующими катакомбами создавались новые, которые уходили все глубже.

– И сколько же всего таких каменоломен под Парижем? – допытывалась девушка.

– Много, принцесса. Длина подземных ходов превышает триста километров, большинство каменоломен заброшено. Лучшее место для обитания призраков! Правда, штольни правого берега сильно пострадали с течением времени. Они были размыты водой, разрушены. А на левом берегу сохранилось еще много всего интересного. В этих выработках прятались контрабандисты. А еще в XVIII веке тут видели, как сейчас принято говорить, мутанта, страшное чудище, дитя катакомб. Встреча с ним сулила скорую смерть…

– Про московское метро тоже есть схожие байки. Про огромных метровых крыс, которые бросаются ночами на людей.

– Подземелья всегда полны загадок. Кто знает, какова жизнь, когда из нее исчезает свет?

На одной из неприметных узких улочек седой экскурсовод подошел к большой вентиляционной решетке у стены. Мы с изумлением наблюдали за его движениями. В несколько приемов отодвинул решетку и приказал:

– Лезьте вниз!

Я заглянул в отверстие. Там колебалась глухая гулкая тьма неизвестности. Стало страшновато.

– Ну, давай, не бойся! Дно совсем рядом.

Я повис на руках на краю решетки, потом медленно разжал пальцы, приготовившись к худшему. Вопреки ожиданиям, дно на самом деле оказалось близким – всего в паре метров от вентиляции.

– Прыгай! – крикнул я Монике. – Я тебя ловлю!

Девушка ловко спрыгнула прямо в мои распахнутые руки. Следом, кряхтя, осторожно спустился Мориа, непостижимым образом умудрившись задвинуть за собой решетку.

Нас объяла темнота, на которую сверху наплывали через решетку косые солнечные лучи. Мориа извлек из моего рюкзака фонарик:

– Я иду первым. Вы следом!

На удивление, своды каменоломен оказались весьма высокими, нагибаться практически не приходилось. Через пару минут единственным источником света в подземелье оставался фонарик.

– Раньше каменоломни строили так, что из каждой галереи должен был быть выход на свет. Потом все изменилось. Когда появились вторые этажи, переходы, выходы из каждой галереи стали необязательными. Поэтому тут много тупиков – почти лабиринт Минотавра! К тому же каменоломни постепенно разрушаются… Бродить здесь небезопасно.

Вдалеке послышались голоса. Мне показалось, что я вижу скользящие по стенам языки пламени.

– Что это? – прижимаясь ко мне, спросила Моника.

– Добро пожаловать в ад! – захохотал старик. – Не пугайтесь. Уже много лет каменоломни – прибежище людей, которым по разным причинам нет места под искусственными солнцами города света. Я тоже прожил тут пару лет. Давно…

По мере того как мы приближались, голоса стихли. Мориа подал условный сигнал, поморгав фонариком в темноту.

– Мориа! – донеслись откуда-то из глубины радостные крики.

Мы пришли в небольшую анфиладу на диво просторных по сравнению с подземным коридором пещерок. Нас встретила группа людей, возраст которых я затруднился определить. Последовали объятия. Я услышал, что Мориа перекинулся с кем-то фразами на чистейшем английском. Какие же тайны еще скрывает этот старый черт?

– Ты не один?

– Это друзья, – заверил Мориа.

Мы сели в круг. По рукам пошла самокрутка с травой. Я тоже не отказался – потусторонность настроения тому соответствовала.

– Я лучше выпью вина, – сказал Мориа. – Вы же знаете, давно с хэшем завязал.

– Завязал? Ты сидел на наркотиках? – громким испуганным шепотом спросила Моника. Остальные присутствующие громко рассмеялись.

– Да второго такого эксперта на всем свете не сыщешь! Просто ты ничего не знаешь о нем, – сказал высокий седовласый мужик в джинсах. – Мориа, кто еще смог тогда по своей воле соскочить, кроме тебя?

– Не знаю… – покачал головой старик. – Да и я наполовину умер от передоза.

– Неужели совсем не тянет? – продолжил мужик. – Закатать ЛСД, оторваться до нирваны, уйти в лунный драйв, как раньше? Не верю!

– Поверь, – тихо, но твердо надавил Мориа. – Ни ЛСД, ни «мексиканский сахар», ни кокс. Пройденный этап. Я давно научился входить в транс и без допинга.

– Ты так хорошо разбираешься в наркотиках? – У Моники округлились глаза, а голосок подрагивал.

– Было дело по молодости, принцесса. Не имеет сейчас значения. Все имеют право на ошибки. Жаль, не все исправить получается.

– Он гигант! – произнес кто-то, чье лицо я не смог различить. – Редкий человек. Ты же знаешь, мы все за тебя… Почитаешь стихи?

Мориа хлебнул вина и немного расслабился. Похоже, он забывал о том, что в подземелье кроме его странных знакомых находимся еще и мы с Моникой.

– Почитаю, пожалуй. Настроение сегодня такое. Ностальгия…

Я напрягся как струна, предчувствуя, что сейчас произойдет нечто важное. Галдевшие до этого момента люди вокруг одновременно притихли.

Мориа скрестил ноги, полузакрыл глаза и начал читать по памяти, немного раскачиваясь, все громче и громче.

Первый удар: он начал читать по-английски так, как будто этот язык, как и французский, был для него родным. Значит, он родом из Англии или Штатов? Или просто долго жил там? На каком языке он на самом деле думает?

Стихи плыли как волны, накатывая на мозг и опустошая его невероятной образностью. Вскоре я абсолютно перестал заниматься бесполезными попытками уловить знакомые слова и вникнуть в их суть. Я легко плыл вслед за ними, растворяясь в ритме и рифмах, увлеченный и загипнотизированный волшебным, густым голосом Мориа. Потом повисла долгая тишина, как будто с нами случился групповой транс.