Текст книги "Нежная ночь Ривьеры"

Телефонная связь

К утру у Бориса созрел план. Девчонок надо было выручать.

Он пересмотрел все записи, на которых появлялся комиссар Бернар Пети. Их было немного. Но ему хватило.

Потом полазил по внутреннему сайту отдела полиции. Позвонил в вип-службу проката машин, которая работала круглосуточно. Посидел на кухне с красками. Перебрал парики.

И уже с восьми утра – на этот раз в образе молодого ортодоксального еврея – был на точке. Наблюдал, сидя за столиком кафе, как заходят в комиссариат служащие.

Пети не появлялся, и Борис уже начал беспокоиться. Но вот он вышел из-за поворота и направился ко входу: Борис знал, что полицейский живет неподалеку. Один. С женой развелся пять лет назад. Значит, дома никого нет.

Теперь надо было послушать, как разговаривает его консьержка. Борис поднялся, оставил восемь евро за кофе с круассаном и направился к дому Бернара.

Там симпатичный юноша с пейсами и в кипе поспорил с пожилой дежурной: она убеждала, что никакая мадам Тома здесь не живет. Нет, в квартире 25 совсем другой человек. Месье Савиньи.

После этого Борис, уже сняв парик и кипу, вернулся к зданию полиции и набрал номер Бернара, который выудил вчера на внутреннем полицейском сайте.

– Ой, месье Пети! Срочно вернитесь! У вас в квартире потоп! – запричитал он голосом консьержки. – Вы залили соседа снизу, месье Савиньи! Нет, я не могу найти ваш ключ! Пожалуйста, поторопитесь!

Проследил, как Бернар выскочил из здания.

Теперь все надо было делать быстро.

– Пьер! Подозреваемых Бариноффу и Смирнофу хотят допросить в Управлении. Надеть наручники и вывести через второй выход. Я жду в машине. Срочно! – приказал он дежурному голосом Пети.

И с удивлением услышал ответ растерянного подчиненного комиссара:

– Так вы же сами их только что отпустили. С адвокатом. Они уже вышли…

– А! Я думал, еще не успели. Ладно. Забудь!

И нажал отбой.

В этот момент он увидел, как Маша и Лена выходят из здания в сопровождении верткого человечка в дорогом костюме и парня с разворотом плеч, как у гребца.

Вся компания тут же загрузилась в черный «мерс» с тонированными стеклами.

Борису не понравилось, как молниеносно они стартовали.

Он перебежал улицу, завернул за угол, вскочил в арендованную машину – такой же «Рено», на каком ездит Пети, и даже с теми же номерами. Вчера потратил на это полночи.

Газанул. Сначала показалось, что он их потерял. Но утренние пробки в Ницце – радость для преследователей. Через несколько светофоров он уже пристроился к «Мерседесу» в хвост. А еще через два квартала понял, куда они едут. В яхт-клуб.

Это не понравилось Борису еще больше.

Что-то не то все время происходит вокруг этих девчонок.

Тяжелый разговор

(Ривьера, 1925–1928 годы)

Наутро после страшного прыжка Зельды в пролет лестницы Фиц буквально ворвался в дом к Мэрфи.

Джеральд уже уехал по делам в Ниццу, а Сара сидела на террасе под тентом и кроила сыновьям и дочке смешные костюмы для детского карнавала. Их дом жил по правилу: ни дня без праздника. Увидев взбудораженного Скотта, она с неслышным вздохом отложила шитье в сторону.

– Сара, я хочу знать, что вчера произошло! – возбужденно начал он, забыв поздороваться. – Я ничего не понял, как это случилось?!

– Не прикидывайся, – сказала Сара и отодвинулась в сторону от нырнувшего под тент солнечного луча. – Ты отлично знаешь, в чем дело. Ты же видел, что Зельда ревнует тебя к Дункан. Зачем ты сидел у ее ног на коленях?

– Но мы ничего такого не делали! Я пересказал ей истории Джеральда, а потом мы обсуждали белье. Айседора сказала, что предпочитает белье для мужчин. Неужели ты думаешь, что мне могла понравиться толстая немолодая дама в мужском белье?

– Она всем нравится, – сказала Сара, достав из коробки ленты и прилаживая их к треугольным шляпам. – И неважно, что я думаю. Важно, что подумала Зельда. Она нездорова, ты не видишь? Эрнест и Хэдли тоже так считают.

– Эрнест? Хэдли? Да что они понимают! – неожиданно вскинулся Фиц и принялся мерить веранду нервными подскакивающими шагами. – А то, что Эрнест обожает охоту? Не может жить без боя быков? Это нормально? Уж лучше напиваться на вечеринках, чем бессмысленно убивать несчастных животных, которые, заметь, ничего плохого ему не сделали. Нет, Гертруда Стайн права. – Он резко остановился. – Мы все – потерянное поколение. Война что-то в нас сломала. Все наши боги умерли, вера подорвана, войны отгремели – кто же начнет заново после такого? Хемингуэй хотя бы успел попасть на поля боя. Я не успел. И что нам осталось? Мы разочарованы, гонимся за успехом, пытаемся выжать из жизни все удовольствия до капли. Но это не спасает, понимаешь? Не спасает…

– Не сваливай все на войну. – Сара тяготилась разговором, но она должна была это сказать и потому продолжила: – Ты показал Зельду врачу?

– Врач сказал, ничего страшного. Переломов нет. Только ушибы. Походит с драными коленками.

– О господи! Да как ты не поймешь! Дело не в коленках! Она пыталась покончить с собой! Не погибла только чудом. Это ненормально! – Сара безжалостно уставилась Фицу прямо в глаза.

И тут из него будто вышел весь воздух. Скотт поник, плечи его опустились, глаза потухли, от горячечной взнервленности не осталось и следа. Он сел в плетеное кресло и очень тихо сказал:

– Да, да, вы все правы. С Зельдой что-то не то. Я сам это вижу. Но боюсь. Боюсь показывать ее психиатрам. Они запрут ее в клинику. Я этого не вынесу. Она этого не вынесет! Я не знаю, как быть. Сара! Ведь мы оба вчера чуть не погибли.

– Как – оба?

– Понимаешь, Зельда заставила меня в той таверне взять две бутылки вина. Одну мы выпили по дороге. И заплутали, остановились на узкоколейке, машина застряла на рельсах. Зельда не захотела выходить, мы выпили еще бутылку. И заснули. Мы стали быстро засыпать от вина, ты знаешь… Нас спас крестьянин. Он перегонял рано утром скот, увидел нас, растолкал, и быки вытащили машину. Оказывается, в Ниццу вот-вот должна была идти дрезина, и если бы не этот мужик…

– Скотт, так не может продолжаться! Вы оба должны перестать пить!

– Да разве в этом дело? Ты не понимаешь. Думаешь, Зельда ревнует меня к женщинам? Она ревнует меня к славе, ей недостает успеха. А этого я не могу ей дать. Она ведь действительно яркая, умная, у нее оригинальный склад ума. Видит бог, сколько раз она помогала мне с книгой или рассказами – замечанием, шуткой. Она гораздо лучше меня разбирается в людях. И у нее много разных способностей, правда! Она хорошо пишет, отлично рисует, прекрасно танцует. Но в этом и беда. Много способностей и ни одного настоящего таланта. Это ее убивает.

Я говорю, что нужно больше работать. Но Зельда начнет – и быстро бросает. Может, она думает, что эпатаж – то, в чем ее действительно никто не превзойдет?

Сара вздохнула. Возможно, Скотт прав, Зельда действительно хочет в жизни большего. Но сейчас это уже не просто сложный характер.

– Без врача Зельде не выкарабкаться. А тебе нужно закончить книгу! – сказала она, пряча в коробку оставшиеся цветные ленты и раскладывая на столе готовые костюмы.

Но Скотт не понял сигнала. Он вскочил с кресла и снова стал мерить комнату нервными шагами:

– Я не могу писать. Раньше я не мог писать, когда был пьян. Но сейчас и трезвый… Хэм прав. Рассказики на продажу съедают тебя изнутри. Вот Эрнест. Он гений! И каждый день работает. Мы будем гордиться, что знали его. А я… вдруг все вычерпал и на дне уже ничего нет?

Он посмотрел на Сару измученным больным взглядом.

Она еще раз отметила, какие они разные. Эрнест моложе Скотта и только начинает свой путь. Но как он уверен в себе и в ценности своей работы! Фицджеральд знаменит, успешен, богат. Это он пробивает рассказы Хэма в журналы и опекает его, как нянька. Но ведет себя так, будто в их паре Эрнест – старший и главный, все время в себе сомневается…

Интересно, кто из этих талантов выиграет негласное состязание? Скотт, конечно, тоньше и сложнее Хэма, его слова – как нежная разноцветная пыльца. Но Эрнест пишет такими широкими свежими мазками, что сразу втягивает тебя вполное грубоватой силы действие. Может, это и есть новое, современное слово?

Но она сказала:

– Не выдумывай. Такой талант не исчезает. Твои книги прекрасны. У всех бывает кризис.

– Думаешь? Я ведь пишу про вас. Про нас всех. Про это удивительное ощущение праздника, которое вы вырабатываете. Про избранность. Про обреченность. Но мне нужно лучше тебя узнать… – Фиц схватил ее за руку и тут же спохватился: – Вас с Джеральдом. А то вы получаетесь… слишком идеальные.

– Нет, только не это! Идеальное долго не живет! – засмеялась Сара.

Она знала, что они с Джеральдом – совсем не идеальная пара. И потому проживут вместе долго. Очень долго. Всю жизнь.

* * *

– Я пригласил в гости Хемингуэев, – сказал Скотт, прощаясь. – Приходите и вы с Джеральдом. Проведем тихий семейный вечер. Обязуюсь не пить и быть пай-мальчиком.

– Да, таким я тебя еще не видела! – улыбнулась Сара. – Но вечером у нас детский праздник. А ты уверен, что Зельда будет рада гостям? После всего?

– Конечно. Это ее отвлечет от дурацких мыслей. А мне надо поговорить с Эрнестом. Я же обещал – мирный дружеский ужин.

Ярость

Зельда сидела за накрытым столом на веранде напротив Хэдли, и вид у нее был отсутствующий. Даже показалось, что она задремала. Но Зельда не дремала. Она была в ярости и прятала ее за полузакрытыми глазами.

Опять! Он опять сделал это!

Позвал в гости Хемингуэев, которых она терпеть не может.

Уединился в кабинете с обожаемым Эрнестом. А ее оставил сидеть с этой клушей. Две женушки должны мило беседовать о хозяйстве и о погоде!

Почему, почему она смирилась с этим унизительным положением жены писателя Фицджеральда?!

Ведь это она всегда была первой. Самой красивой девочкой в школе, самой яркой девушкой на вечеринках. Королевой балов. На танцах кавалеры бесконечно отбивали ее друг у друга. В доме у отца – уважаемого в городе судьи – было не протолкнуться от женихов: остроумная, веселая, бойкая, полная жизни, первая невеста Монтгомери.

Нового ухажера – зеленого красавчика-лейтенантика из расквартированной рядом армейской части – и всерьез-то никто не воспринимал. Денег у Скотта не было. Всех активов – начатый еще до войны роман.

Когда он посватался, отец ему отказал, а она с этим согласилась. Сказала: «Я тебя люблю, но жить в квартирке где-то на окраине? Ходить в старых платьях? Давай подождем твоего успеха!»

И ведь это он, он сходил с ума, забрасывал ее из Нью-Йорка любовными письмами, умолял выйти за него и даже собирался покончить с собой, если не примут его роман, который он тоже писал для нее! А она продолжала царить на балах и флиртовать с военными. Один раз даже по ошибке надписала адрес Скотта на письме влюбленному в нее гольфисту. Скотт тут же примчался, устроил скандал, а она швырнула в него подаренное им кольцо. Несколько месяцев они не разговаривали.

Но вот роман приняли. Уже через неделю свадьба состоялась. И что? За Скоттом охотятся репортеры, его подстерегают фанатки, надоело выбрасывать пачки писем от надоедливых поклонниц. Знаменитости зазывают их к себе в гости. А она превратилась просто в жену известного писателя. Тень. Второй номер. Хотя она не менее талантлива! Ведь он вовсю использует ее мысли, фразы, словечки.

И сам Скотт изменился. Где эти безумные клятвы, признания, страсть?

Она перестала быть для него всем. Ему интереснее с другими. Гнется перед этим насквозь фальшивым Хемингуэем.

Как он не видит, что там, внутри, тот совсем другой – завистливый, злобный, ненавидящий всех, кто хоть в чем-то может стать ему соперником. И больше всех – своего друга Скотта.

Но когда она на днях попыталась сказать это мужу, тот вышел из себя и принялся кричать:

– Говори что угодно про кого угодно, но не смей трогать Эрнеста!

И ушел, хлопнув дверью, до позднего вечера. Она опять осталась одна. Или не одна?

Иногда она слышит голоса, которые говорят ей что-то странное. Или беседуют с ней – так, будто и вправду в ее голове живет кто-то еще, совсем другой, ей незнакомый.

А еще вчера, когда она сидела в кафе, ей вдруг показалось, что мир за стеклом стал распадаться на части, рушиться, как декорация балета Дягилева после спектакля. А за этой декорацией – одна черная пустота. Ей стало так страшно, что она начала пить вино бокал за бокалом, без перерыва, стараясь смотреть только на свою руку, не поворачивать к окну голову. И постепенно мир начал возвращаться. Страх отпустил. Но пустота будто вошла в нее и свернулась калачиком внутри.

Сейчас перед глазами мир опять начинал потихоньку двоиться. Зельда быстро потянулась к бокалам, которые стояли на столике. И только тут поняла: Хэдли что-то ей рассказывала и теперь ждет ответа.

– Да? – переспросила Зельда. – Извини, я не поняла вопрос…

– Когда у вашей дочки прорезался первый зуб? – переспросила Хэдли.

Зельда еле сдержала тоскливый стон.

– Надо спросить у няни, – невежливо ответила она и кивнула на дверь: – Когда уже эти мужчины наговорятся! А еще уверяют, что женщины болтливы!

* * *

– Ты прочитал роман? Что скажешь? – Хемингуэй спрашивал нарочито небрежно. На самом деле он нервничал. Мнение Фицджеральда много для него значило. Еще и потому, что издатель Перкинс, которому Скотт его сосватал, очень считался с оценкой Фица. На этот роман – «И восходит солнце» – он слишком много поставил. От его выхода зависело все – будущий успех, слава, благосостояние. Дружеская поддержка Эрнесту бы не помешала.

Скотт начал говорить с таким воодушевлением, что Эрнест сразу заподозрил неладное.

– Прекрасный роман. Один из лучших. Ты чертовски талантлив, и эта вещь может сделать тебя по-настоящему выдающимся писателем…

– Но? – спросил Хэм.

Скотт наклонил голову, не решаясь продолжить, и Эрнест повторил:

– Что тебе не нравится? Не виляй – я же вижу.

– Хорошо. Ты только не должен обижаться. Писателю необходима критика, даже жесткая, если она идет на пользу…

– Говори прямо.

– Тебе надо убрать первые 5 тысяч слов.

– Что?!

– Они лишние. Написаны небрежно и неудачно, ты будто пересказываешь анекдоты. На первых 28 страницах я насчитал у тебя 24 насмешки, кучу выспренностей и примеров неуважения. Ты пишешь неуклюжий сатирический роман, тогда как дальше идет совсем другое, блестяще написанное повествование. Но ведь до него и редактор, и публика должны еще дочитать!

– Я сам хотел кое-что сократить, – сказал слегка растерявшийся Хемингуэй, который не ожидал такого разноса от вечно восхищающегося им друга. Но сейчас перед Эрнестом сидел совсем другой человек: внимательный редактор, доброжелательный, но уверенный в необходимости своих замечаний старший товарищ по ремеслу, успешный писатель, прошедший большую школу. Скотт был трезв, собран и в борьбе за книгу Хэма не уступал:

– Нет. Сокращение не поможет. Ты должен выкинуть как минимум первые 2500 слов. Все эти иронические зарисовки о весеннем Париже, неуклюжие комические сценки. Я не понимаю, как вообще при сегодняшней конкуренции ты мог позволить себе такую небрежность. Зачем тебе этот снобский язык, затасканные разговоры о судьбе британской аристократии, а фраз «или что-то такое» должен стыдиться любой писатель. Не знаешь, что сказать – не трать на это аж три слова! Пойми, ты уже заинтересовал людей и потому за тобой будут внимательно следить, как за кошкой. Ты не имеешь права на грубые ошибки. Начни прямо, с появления Роберта Кона. К черту предыстории! Вот смотри, я подчеркнул…

Скотт достал рукопись Хэма, где первые страницы были исчерканы карандашом…

Когда писатели вышли из кабинета и присоединились к женам, потягивающим на веранде вино, ненавидящие друг друга Зельда и Хэм испытывали одно и то же чувство. Им хотелось разорвать Скотта на куски.

* * *

Уже вечером Хемингуэй отправил Перкенсу в издательство письмо. Он писал, что вот-вот вернет гранки рукописи, но в них будет правка: начать роман следует с шестнадцатой страницы: потому что до этого нет ничего, «что бы не появлялось, или объяснялось, или пересказывалось в остальной части книги».

В конце он добавил: «Скотт со мной согласен».

Признать, что Фицджеральд спас его роман, он не мог.

Странный разговор

(Лазурка, 2013 год)

– Куда мы едем? – спросила Машка у человечка, похожего на умную ящерку.

Тот сидел рядом с водителем и даже не обернулся. Молодой громила с неподвижным лицом, похожий на Шварценеггера, уселся рядом с ними на заднее сиденье и молчал, как истукан.

– Эй! Я вас спрашиваю! – потрепала ящерку по плечу Машка.

Тот невозмутимо заметил:

– С вами хотят поговорить.

– Кто?

Адвокат пожал узкими плечами.

– А если мы не хотим разговаривать? – настаивала она.

– Тогда мы можем прямо сейчас вернуть вас в участок. Залог составил полмиллиона евро. Я думаю, это достаточная сумма за вашу беседу.

– Господи! – вздохнула Машка. – А я как дура столько лет болтала бесплатно!

Мы подъехали к набережной Миллионеров, на которой уже бывали.

– Вы привезли нас к Владу? – еще раз вылезла с вопросом она. Но ответ опять не получила.

Мы выгрузились на причал к стоящему у стенки небольшому – по сравнению с высящимися рядом громадами – катеру.

– Заходите! – кивнул адвокат на пустой трап.

– После вас! Подадите нам руку, – заявила Машка. Но человек-ящерка усмехнулся:

– Нет, я вас сопровождать не буду. На этом мои оплаченные услуги закончились.

И кивнул громиле:

– Помоги!

Тот шагнул на трап и протянул ручищу втрое больше моей.

– Может, они хотят нас утопить? – прошептала Машка, замешкавшись.

– Тогда потеряют свои пол-лимона. Вряд ли мы с тобой стоим так дорого, – заметила я. И зашла на борт первой.

«Интересно, зачем мы понадобились всесильному Владу?» – думала я, ожидая, что он ждет нас внутри.

Но в каюте никого не было. Громила без единого слова завел мотор. Катер сорвался с места, как ракета. Выскочил из бухты. И понесся по лазурной воде, взбивая белую кружевную пену. Я поняла, что спрашивать у громилы, куда он нас везет, бесполезно. Похоже, он был немой.

Мы мчались вдоль живописных берегов с очаровательными изрезанными бухточками, выстроившимися в струнку кипарисами, белыми виллами, утопающими в кипенье розовых рододендронов, а глубокий аквамариновый цвет воды придавал видам нереальную красоту. Еще бы знать, что среди этой красоты с нами будет…

Катер подлетел к большой яхте – на этот раз с настоящей мачтой, но без поднятых парусов, – тихо трюхающей вдоль побережья. Яхта приглушила мотор, остановилась.

На палубу выскочил матрос, спустил трап. Громила, так и не проронив ни слова, кивнул нам на него: мол, выметайтесь.

Через минуту матрос уже заводил нас в одну из кают в яхтенном чреве, похожую на кабинет восточного царька. Обшивка из красного дерева, мягкие диваны с красными подушками, полки с сигарами и коробками с благовониями. Я громко чихнула: не выношу их запах.

– Бациллы свои придержи! – процедил Влад: он сидел за столом из карельской березы, откинувшись на подушки. Но был мало похож на радушного хозяина.

– Спасибо за адвоката! – затараторила Машка. – И за то, что наконец оценили нас по достоинству. Пол-лимона за разговор! Мой редактор удавится, он ведь затыкал мне рот на каждой планерке.

Увы, в этот раз ее тактика подтрунивания над богачами не сработала.

– У меня мало времени, – скучным голосом произнес Влад, даже не сделав попытку улыбнуться. – Дайте сюда ваши телефоны. Разговор будет приватный. Мало ли кто вас слушает.

Мы переглянулись. Но выбора не было. Влад взял наши мобилы, открыл дверь и передал темнокожему, похожему на огромного краба матросу, который ждал наготове.

– Потом отдам. Садитесь, – кивнул он на диван напротив. – Отвечайте коротко, по существу. Не вздумайте врать. Любезности кончились.

– Так говорите, чего вы хотите? – не выдержала Машка.

Влад прищурился:

– Зеркало Португалии.

– Господи! Да что в нем такого?

– Просто скажите, где оно.

– Тут, у меня в сумочке. Если, конечно, в полиции его не стащили.

Я увидела, как невозмутимый Влад выпучил от изумления глаза. Да так и застыл, пока Машка рылась в недрах своей сумки.

– Вот, берите, пользуйтесь! Может, оно молодильное? – Машка протянула ему позолоченную безделушку.

Влад уставился на нее в недоумении. Потом его лицо побагровело от гнева:

– Что ты тут мне втюхиваешь? Где зеркало Португалии?

– В смысле? Вы думали, оно большое? Я сразу честно сказала – не зеркало, а зеркальце! Большое зеркало в сумку бы не влезло. Что нам подбросили, то и имеем.

На Влада страшно было смотреть. Его лицо из багрового стало белым, даже губы были, как мел.

– Быстро выпейте чай с сахаром. Или лучше рюмку коньяку! Вам надо поднять давление! – дала я ему медицинский совет.

Но Влад в советах не нуждался. Он вскочил. Заметался по узкому пространству каюты. Наконец сел.

– Кто вам это подбросил? Когда?

Мне пришлось поведать позорную историю своей амнезии после пьянства на его яхте.

Влад постепенно порозовел.

– Кому еще вы про это рассказывали?

– Всем! – пожала плечами Машка. – Следователям. Кате. Компашке Поля. Мы решили, что у Лены пытались стащить сумочку из-за этого чертова зеркальца. Иначе зачем Розовой пантере охотиться за нашими пожитками?

– Почему вы решили, что это Розовая пантера?

Пришлось рассказать и про золотоглазого вора. Правда, то, что в возвращенной им сумке была новая косметика, я утаила.

– Да объясните же наконец, что там с этим зеркальцем? – не выдержала Машка. – Я профессиональный расследователь тайн, могу быть полезна.

– Нет, больше не можешь, – как-то нехорошо сказал Влад.

Поднялся с дивана и молча вышел из каюты.

Мы посидели в ошеломлении несколько минут, ожидая, что он вернется. Но за бортом послышался шум мотора – это от яхты отвалил наш скоростной катер. Почти сразу в замке двери раздались три звонких щелчка: кто-то закрыл каюту на ключ…

– Теперь нас точно утопят! – сказала Машка. – Зря я ныла, что мы так и не искупались в море.