Текст книги "Посторонним В."

30 марта

00.00

А у меня тут новейший поклонник таланта образовался, Смиренное Кладбище, владелец похоронной конторы… Милости Просим в очень даже Последний Приют. Могутную шею его увивают штук пятнадцать золотых цепей, причем все с какими-то (ну клянусь!) брелоками. Плюс на пальце перстень, закрывающий волосатую фалангу. Офигеть.

Когда-то, кстати, я впахивала в рекламном агентстве, вела одного клиента – из Бюро Ритуальных Услуг. Усердно упражнялась в шутках, что круто было бы сделать им слоган: «Вы хотите похоронить своих близких?» или «Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы». Но гробы они как раз и не делали. Продавали только.

Так вот, новейший поклонник сегодня утром в контору заехал. И в ходе маловразумительного разговора я для приличия (все-таки человек пришел, шоколадку принес Золотую Марку, интересуется здоровьем) бегло пожаловалась, что вот ни-фига не знаю, о чем писать на сайте Фединькиной компании, а надо обновить материалы.

Гробокопатель оживился, как-то даже взбудоражился немного и произнес короткую, взволнованную речь:

– А напиши про нас, простых владельцев похоронных контор, я тебе столько понарассказать могу – замучаешься слушать. Вот на прошлой неделе хоронили одного клиента, так его вдова беременная была, и каааак блеванет в гроб, прям внутрь, ну что делать, пришлось покойника изымать, снова обмывать и обивку освежать, ну не ебтвоюмать? я спрашиваю? а платить они – жееесть, да? – отказались, я так считаю – ты блеванула, товар попортила, ты и расплачивайся…

Я абсолютная тундра, кстати, в выражении соболезнований, ладно еще написать: скорблю вместе с вами, невыносимая утрата, это, безусловно, смогу, а вот сказать? В смысле, произнести, траляляля, по-русски, вслух, собственным ртом, с помощью губ и языка, чередуя глухие/звонкие согласные и собственно гласные? Нет, это вы меня увольте, это – без меня как-нибудь. Вот за рубежом существует хорошая, добрая традиция – Книга Траура, и там каждый волен понаписать, что хочет, хоть реквием Моцарта нотными значками, хоть «На смерть поэта», хоть «Колобок» (а что, в стилистически безупречном тексте этой сказки тоже присутствует смерть), а особо способные – «Песнь о Соколе», пролетарского писателя Горького.

Еще меня очень греет обычай включать (согласно письменным указаниям усопшего) его любимейшие музыки и песнопения, вот я бы заказала, безусловно, – Безобразную Эльзу, Королеву Флирта, так, Вера, сейчас рановато еще, успокойся.

00.30

Обожаю всякие специальные словечки, профессиональный сленг, все такое. Моя мама в детстве называла меня «чумичка», а каких-нибудь непонятных, навороченных девиц: «фефела», я сейчас тоже так говорю: фефела. В школе мы с подругой Алькой ругались словами «щелочь» и «подсумок», а собственные шапки из искусственного меха (верх изыска) обзывали – «крошка биг-ги», уж даже не помню, почему.

Недавно вот для обозначения мужа появилось новое словосочетание, теперь я его спрашиваю смс-кой «ты сегодня «парень с авто?»», имея в виду узнать, взял он утром машину либо нет.

Как-то Работница-Крестьянка ныла в смс-ках, что нетути у нее «парня с авто», и все приходится самой, все самой, все вот этими грабками, ах ты моя курочка… цитирую, я подглядела в Олафовском мобильнике, нету нелюбопытных женщин.

С В. мы насочиняли кучу всяких слов и выражений, вот, например, секс как таковой называли: «слияние двух лун», в честь дико идиотского фильма про эротику клоунов, а ежели секс имел место в докторском кабинете – это уже «пятиминутка» или «профессорский обход». Про оральную составляющую процесса говорилось «прекрасно владеть языком», а когда я маршруткой выезжала на свидание, то непременно телеграфировала: «письмо позвало в дорогу».

Если встречались на дежурстве (называлось: «дежурный по станции»), он дожидался меня на ступеньках, тех самых, мраморных, и мы тащились к нему, пешком чуть ли не на сто первый этаж, на ходу он уже начинал разорять мою одежду, расстегивая, например, на каждой ступеньке по пуговице (на шубе) или по два сантиметра молнии (на пуховике), на лестничных площадках мы останавливались для приветственных целований, В. усаживал меня на подоконник, я попирала затылком неизменно прохладное стекло.

Надо было прислушиваться, чтоб ненароком кто не прошел, больные или еще веселее – суровые коллеги В., но по лестнице там мотались редко – пациенты (согласно специфике клиники) часто и передвигались с трудом, а коллеги – банально ленились, пользовались лифтом, впрочем, вечерами вообще было довольно пустынно, вот и чудно.

Обычно к моменту прибытия к каморке В. я уже чуть не путалась в полусодранном нижнем белье, так мы и развлекались, а потом надо было переодеваться в Белый Халат, для хитрой маскировки (под куст).

Причем болтали, болтали постоянно, я вообще не закрывала рта.

Наверное, можете в это поверить, доктор?

01.00

Промелькнула неспящая дочь, испросила денег на проезд и заплатить за лицей, полезла в сумку, полезла в кошелек, выдала.

«А чай?» – не унималось дитя, я отказала, строго объявив, что спать! пора спать! просыпаться в семь!

01.05

Есть теория «черного лебедя»: существуют крайне редкие явления, которые невозможно предсказать, и при их наступлении никакие прогнозы больше не работают; до открытия Австралии считалось – они могут быть исключительно белыми, лебеди, а вот и нет, вот и нет.

Зачем я это пишу-то?

1. Потому что ленюсь писать буклет про ипотечное кредитование для Фединьки.

2. См. выше.

01.15

Ну а что Олаф, что Олаф, вот Вы, доктор, спрашиваете, но все было на тот момент хорошо, можете не верить, но было хорошо, я просто летала из комнаты в комнату, вся из себя счастливая, наполненная, переполненная, проплескивала немного на него, оставался даже доволен.

Я его не разлюбляла, нет, не переставала любить, вот в чем дело. Немного отодвинулась, да. Немного даже и вообразила, что свободна от него. Но это было временно.

Если он и удивлялся чему, то это тому, что я сразу смс-ки удаляю, но я продуманно отвечала, что телефон глючит, память переполнена и т. п.

А то у меня подруга есть, Лидонька которая. Из города на Неве. Она для общения с Любимым Человеком использует альтернативный мобильник, точная копия официального, комар носу не подточит. Мата Хари.

Кстати, обещала ей позвонить, у них еще не поздно.

02.00

Уффф, позвонила.

Лида восторженно повествовала о недавнем свидании с Любимым Человеком, приезжал к ней в Питер, «бабочки в животе», «восторг души», все супер, «но как на карусели, добавила она, – катаешься две минуты, а ожидаешь своей очереди час».

«Летающие качели», рассказ Токаревой. Помню.

Кстати, в этих самых «Качелях» одна героиня говорит другой примерно так: про меня все понятно… если суп поставить на сильный огонь, он быстренько выкипит, и все, а у поляков даже специальное определение придумано: нормальная милошчь, вроде бы так, нормальная любовь то есть.

В Олафа я влюбилась очень сильно. Когда мы познакомились, просто сходила с ума от любви, фонтанировала, извергалась водопадом, сшибала с ног девятыми валами. Мой суп бил ключом, заливая и не умея залить синий газовый огонек конфорки, Олаф пугался страстей и просил пощады, вообще он типичный флегматик, с холериком-маньяком ему приходится нелегко, я понимаю.

В какой-то момент кастрюлька действительно опустела, столовая ложка противно заскребла по железному прогоревшему дну.

Но сварить суп – это задача решаемая, знаете ли.

Если только «на кухне синим цветком горит газ», как верно подметил певец Цой, очень я его ценю.

Лида же сообщила еще, что сфотографировалась для флешмоба в Гостином Дворе и двух питерских ресторанах на Владимирском проспекте.

Я скучливо рассказала ей про открывшийся около нашего дома мусульманский народный магазин, называется «Халяль», там продаются специальные продукты, халяльные, это как кошерные, но на правоверный мотив («мы вас обрежем под любую молитву», – искрометно пошутил президент когда-то). Мне очень-очень нахваливали тамошние беляши, или вот мой сын говорит: «Гуляши», и очень их уважает.

Чувствуя себя идеальной супермамашей, отправилась в «Халяль» за беляшами и прочей снедью. Малюсенький такой ларек, просто нано-магазин какой-то, очень симпатичный, затащилась, как была – в черно-белом шелковом своем платке, долго рассматривала разные специи и здоровскую сине-белую посуду, потом затребовала беляшей и конской колбасы, называется «кызы». Продавец (в прикольной тюбетейке), отвешивая колбасу, неожиданно заговорил со мной по-татарски (?), надеюсь, что все-таки не по-арабски, просто далась диву.

(Наша преподавательница по СовПраву говорила: захожу я в подъезд, и просто диву даюсь! – Кому? – переспрашивали грубые студенты).

В общем, дичайше растерялась, всю жизнь считала себя чисторусскимлицом, подходящим типажом для исполнения песни «гей, славяне», а тут такое. Промямлила что-то идиотское, прыжками выскочила из магазина, овца, теперь буду стрематься туда ходить.

Кстати, так и непонятно. То ли я все-таки страшно похожа на Освобожденную Женщину Востока, то ли беляши – только для (членов профсоюза) шагающих под знаменами Ислама, мне совершенно не положены, и я приобрела их незаконно.

«Тысяча лиц Бентен», недовольно характеризует меня Олаф, а еще он говорит, что меня нет, а есть вот эти самые лица, тысяча, нет, он не читал «Театр» Моэма, где сын критикует Джулию Ламберт: множество ролей, никакого человека.

Полагаю, что это скорее плохо, в школе все дружжно осуждали Душечку. А я тайно восхищалась, не смея выразить вслух.

02.15

Помню, лет в одиннадцать, я вдруг решила, что у меня жутко торчат уши, просто растут перпендикулярно черепу, и долгое время отказывалась снимать шапку в помещениях, на уроках сидела в вязаной-мохеровой-в-полосочку, напоминая медицинских сестер в поликлиниках, они тоже почему-то всегда в шапках, вязаных и мохеровых. Порядочно намучившись и вспотевши, я обратилась к товарищам с вопросом: а действительно ли у меня ТАК УЖ торчат чертовы уши? И тридцать три моих одноклассника ответили: ДА.

Это я к тому, что очень трудно бывает провести хоть какой-то социологический опрос, а иногда хочется.

Одно время я терзала друзей дома, спрашивая, мечтают ли они о сексе с девственницей. (99 % ответили: НЕТ, если точнее, ДА сказал один мальчик, он татарин и живет в Тольятти, что многое объясняет.)

В настоящее время я бы охотно опросила общественность о сексе, в формате «надо любить не себя в искусстве, а искусство в себе».

Вопрос: кого? Я имею в виду мужчин, с девочками-то проблем нет.

Самый неожиданный разговор о сексе я имела с одной из пациенток В., Инга ее звали, красивое имя, похожее на длинную упругую виноградину сорта «дамские пальчики».

Я сразу обращаю внимание на эту молодую жжен-щину, она нарядно и даже кокетливо одета – модная бандана вместо унылого парика, джинсовые шорты с продуманными потертостями, ярко-желтая футболка с принтом «Все там будем», я задохнулась, вспомнив, где мы находимся, и вообще… смело это, я бы не смогла.

Она смотрит на меня с какой-то неприязнью. Черт его знает почему, задумываться мне некогда, я же к В. спешу, на сеанс одновременной игры опаздываю.

…Уже поздно, мне давно пора мчать домой с «уроков французского», я в десятый раз повторяю:

– Нннуу, я пошла.

– Ага, беги, – одной рукой отвечает В., а другой изображает на моей ладони сороку-ворону, которая кашу варила.

– Я ушла, – сообщаю я.

– Ушла-ушла, – соглашается В., сорока-ворона уже вовсю кормит деток.

Неохотно высвобождаюсь и бегу, вприпрыжжку – скачи, газель.

У выхода из отделения сталкиваюсь с Ингой, впрочем, тогда я не знала ее имени. Инга сердито смотрит на меня и резко произносит:

– Если долго всматриваться в бездну – бездна начнет всматриваться в тебя.

Абсолютно не поняв, в чем дело, козой запрыгиваю в лифт, в памяти крутится ницшенский афоризм: «Идешь к женщине, бери плетку», хорошо, что не произнесла вслух.

В какой-то из следующих визитов Инга снова караулит меня у выхода, придерживает за локоть.

– Извини меня, – говорит хорошим голосом, – наехала на тебя почем зря. Я ведь думала, что ты из этих, как их, во-лон-те-ров…

Выплевывает слоги, как куски яблока с гнильцой, надувает щеки и округляет синие глаза без ресниц:

– Ну, знаешь, «давайте обниииимемся, друзья!» и все такое. Ходят сюда. Наслаждаются тем, что больны не они… В данный момент.

Я молча слушаю. Она отпускает мой рукав:

– А ты ничего, молодец. У тебя с доктором таким-то роман… все девчонки болтают…

Она называет В. по имени-отчеству и весело улыбается.

Рак шейки матки, четвертая стадия. Полгода не могла добиться от врачицы своей районной консультации провести кольпоскопию и взять необходимые мазки, все у вас чистенько, женщина, пусть заходит следующая. Сдаться упорную гинекологиню заставила только убедительная потеря Ингой сознания – прямо в кабинете, у подножия Кресла.

Наверное, уже тогда ничего нельзя было сделать. Но сделали многое. Сложнейшие операции, потому что в процесс был вовлечен уже мочевой пузырь и кишечник, виртуозная многочасовая работа хирургов, кропотливая ежедневная работа Инги.

– У меня двое детей, – говорит она, смеется, пожимает плечами, – и ни одного мужа.

Мы сидим в скучном больничном кафетерии, я пью дрянной кофе из автомата, пускай, Инга – минеральную воду с лимоном, кружок лимона принесен с собой.

– Знаешь, о чем я больше всего жалею? Ну спроси, спроси меня, о чем я больше всего жалею?

– О чем ты жалеешь больше всего? – послушно спрашиваю я.

– Спасибо за вопрос.

Она неожиданно и резко замолкает, смотрит прямо перед собой – за стеклянную перегородку, где снуют белые халаты, зеленые пижамы, джинсы, юбки, спортивные разноцветные костюмы, шаркают ноги в бахилах, тапочках, модных туфлях и итальянских мокасинах ручной работы.

– Всегда разделяла любовь на «ах, любовь!» и «просто секс». Считала, то – что работа души, – это есть отлично и правильно. А работа тела – это так… Отрыжка. Просто отрыжка. Что-то, с чем надо смириться и терпеть… Закрыть глаза и думать об Англии. А вот сейчас страшно жалею, что я сознательно… Соз-на-тель-но, дура!..

Инга строит забавную рожицу и страшным голосом проговаривает:

– Что я сознательно про-е-ба-ла огромный кусок жизни!

Это смешно, и мы смеемся вместе, это грустно, я изо всех сил стараюсь не плакать, это страшно, я не знаю, что делать, что сказать, я ужасающе тупа, беспомощная, неловкая, осторожно беру ее за руку, не люблю прикосновений к посторонним людям, какая ерунда, глажу ее худые бледные пальцы, кольцо с небольшим зеленым камнем прокручивается, прокручивается, чуть царапая мою ладонь, вот это хорошооо…

Через время она выписалась домой, лично договорилась о своем последующем пребывании в хосписе. Детей отправила бывшим мужьям заранее.

В. с сомнением передает мне от нее белый конверт, формата А4, надежно заклеенный, без всяких надписей.

Судорожно раздираю его в клочья, в клочья. Мне на колени выпадает ярко-желтая футболка с принтом «Все там будем». В. хмурится. Он недоволен. Но молчит. (Все-таки он очень умный.)

А я поняла, что она хотела мне сказать. «Никогда не сдавайся». Думаю, как-то так.

Инга. Спасибо. Я тебя вспоминаю часто. Не знаю, имеет ли это значение – там, у вас.

…С недавних пор замечаю, что не умею больше читать, а если умею читать, то не умею писать.

Вывеска над маленьким и паршивым, видимо, ателье: «Силуэт», я смотрю глазами в черных дырах зрачков, я пытаюсь понять, одна буква «Т» должна быть на конце этого непонятного слова, как температура в Кельвинах, или две – как пистолет.

Холодной грязью из подернутой льдом лужи меня обдает крупный, квадратный фургон, на пыльном кузове замысловатыми, с загогулинами, буквами написано «Хлеб», я помню, такой автомобиль играл довольно зловещую роль в старом фильме, но я не помню, что обозначает это короткое, желтое с красным и еще немного черным, слово.

Холодная грязь из подернутой льдом лужи – это если сегодня март. Если сегодня июль – то разряженная под мертвую елку ярко-желтая «Нива» с пунцовыми от стыда буквами «Аварийная. Газ» обовьет меня мертвой петлей синеватого выхлопа, я зажмурюсь, я закашляюсь, я не биолог, и не знаю, почему я не могу дышать ничем, кроме воздушной смеси, содержащей семьдесят восемь процентов азота, двадцать один процент кислорода и один процент прочего атмосферного мусора.

Ухожу прочь от дорог, кривые улицы старого города с редким односторонним движением, пожалуй, то, что мне нужно, тесно стоящие невысокие дома, некоторые старинные, каменные и красивые, некоторые современные, каменные и красивые, но большинство из темных досок, напоминающих о скором гниении, и – покосившиеся, такие покосившиеся. Зато здесь нет алеющих неоновых букв, которые я не умею сложить, нет высверкивающих болью в висках слов, лишенных смысла, и я радуюсь, постепенно успокаиваюсь, вынимаю из кармана шоколадный батончик в шуршащей упаковке, застреваю на полминуты в этой их приторной нуге.

Сладкий комок застревает в моем горле, новые пузатые буквы застревают в моих глазах, корячатся в узком лазе зрачка, пропихивая друг друга упитанными локтями и круглыми коленями, «Муниципальное дошкольное образовательное учреждение – Центр развития ребенка – Детский сад № 111», меня тошнит, я прислоняюсь к надежному стволу бетонного столба, давлюсь горькой слюной, сплевываю сначала нугу, потом Муниципальное, потом Дошкольное, потом сразу много бронзовых буковок, заканчиваю цифрами, цифры я понимаю. Пока…

31 марта

23.00

Иногда все происходит совсем не так, как хотелось бы. Ты помнишь о юбилейной дате вашего знакомства, сочиняешь, допустим, поздравительное письмо, диковатое и с непомерным количеством определений «первый» и «лучший». Черт, ну вот так ты думаешь в этот момент, глупо, конечно, но искренне вроде бы.

Отправляешь нежное и дурацкое письмо, а ответ получаешь в виде смс-ки, и он таков: «Первый ваучерный всегда первый», – ты со злостью колотишь себя трубкой по колену, немного жалея, что не решишься разбить себе лицо – да и не получится, это же мобильный телефон, не кастет. Детски обижаешься на безобидную, в общем-то, шутку, впервые без предупреждения не приходишь на встречу, нарочито молчишь в айсикью, мобильниках и прочее. Себя ты оправданно считаешь надутой идиоткой, но как-то заклинило, перестроиться не можешь, точнее – не хочешь. Разговариваешь вечером с мужем, смотришь в привычном удивлении, какой у него красивый, прямой нос и редкий цвет глаз. Вспоминаешь ему вслух какую-нибудь хорошую историю из вашего прошлого, например, как у тебя были большие неприятности по работе, пропали деньги компании из открытого ящика стола, ты боялась признаться руководству и безнадежно рыдала в дамской уборной. Он тебя вытащил оттуда буквально за шкирку (ты цеплялась за краны, трубы и швабру уборщицы), заварил чаю, положил сахару ложек пять, через пятнадцать минут вернулся и сунул в руку искомую сумму. «Где?», «Как?» – ты заикалась, икала и сморкалась в салфетку. Оказалось, твой начальник решил проучить тебя и спрятал деньги. Ну чтобы не бросала, где ни попадя. Муж довольно усмехается – было, было.

И тут звонит домашний телефон, и ты прекрасно знаешь, кто там – на проводе. Выходишь из комнаты.

«Не обижайся? – говорит он. – Ну может человек быть идиот?»

«Не может», – отвечаешь ты, а мерзкий узел из потрохов внутри развязывается, развязывается.

«Напиши мне? – говорит он. – Я так люблю твои письма, почти так же, как тебя, а иногда даже больше».

«А я знаю», – отвечаешь ты.

Возвращаешься в комнату, предлагаешь мужу выпить коньяку. Приносишь в двух бокалах для виски. Говоришь: «А помнишь, как я напилась на новогодней вечеринке и меня стошнило тебе на колени?» «Ну помню, – он удивленно кривит рот, – а к чему это ты вдруг?»

Просто ты был такой милый.

Я и сейчас милый.

Конечно.

Конечно.

23.30

К теме всеобщего безумия. Сегодня на рабочий почтовый ящик получила загадочное письмо, адресовано лично мне, фамилия-имя-отчество, все дела, Очень Странный Текст внутри: «Уважаемая госпожа Ф.! (Люблю, когда я уважаемая госпожа.) Благодарим Вас за проявленный интерес к холодильному оборудованию и предлагаем Вашему вниманию мини-завод по производству эскимо, а также других популярных сортов мороженого…» Далее полтора экрана невнятного бреда, с техническими характеристиками и веселыми картинками мини-завода в разрезе. Почему? Почему? В панике задумалась, когда именно я так неосторожно проявила интерес к холодильному оборудованию, вспомнить не смогла.

Еще проходила это я по улице Ленинградской, вниз-вниз, к Набережной. Вижу: новую вывесочку присобачили, отправилась полюбопытствовать, хотя признаю, что от любопытства кошка сдохла. «Клиника Восстановительной и Реставрационной Медицины» – с благоговением прочла на золотой такой табличке, очень-очень приличной. Респектабельной такой.

Восстановительной и Реставрационной Медицины ЧЕГО? – трезво спросила себя я, когда первые восторги улеглись. Глаза? Уха? (Горла-Носа?) Зуба?

Желудочно-не-побоюсь-этого-слова-Ки-шечного-Тракта? Столько вариантов, на самом деле.

00.00

Купила сумку. Новую прекрасную сумку, которая ловко вместила бы и слона (если бы вдруг произошла их раздача), да, люблю, когда они большие. Недостаток в ней только один – это практически точная копия моей предыдущей сумки (цвет и размер), а предыдущая – точная копия еще более предыдущей, и так далее.

Или вот телефон. После трагической гибели мобильника во льдах (трубка разбилась на примерно стомиллионовтысяччастей) я уверенным шагом пошла в Салон Связи и в течение часа приобрела точно такую же модель, а робко предлагавшим мне что-то иное продавцам просто смеялась в лицо.

Я вообще очень привязываюсь к старым, добрым вещам, не хочу с ними расставаться, и отправлять, например, на антресоли совсем немного (вообще-то сильно) потертые перчатки – жалко. Очень. Очень. Очень.

Что-то новое покупаю только из необходимости, не люблю.

Да. У меня есть леопардовые штанцы, им осенью исполнится девять лет, обожаю их. Прошлым летом изобретательно превратила в шорты любимейшие джинсы, ровесники пионерии дефолта 1998 года.

Осенние туфли – фасон «инспектор» – справили семилетие.

Все мои подруги периодически «влюбляются» в тот или иной товар народного потребления. Для моей семьи было бы явно лучше, если бы я поступала так же.

Влюблялась и вожделела кофточку, кольцо, сумку из итальянской кожи.

00.10

Пришла раньше времени из школы грустная и очень горячая на ощупь дочь – заболела, температура была 39, уколола тройчаткой и обтерла уксусной водой, как маленькую, ручки-ножки, глупо и привычно удивляясь, как это вот, каким чудесным образом из ничего разрослась такая большая и красивая девица. Заварила липового чая.

После этого побежала в аптеку за отсутствующим Назолом, Назол – если заложен нос, а у дочери как раз был заложен, и тут-то вот и увидела Его.

Нет, оказался – не Он, не В. Похожий мужчина. Но как меня толкнуло. Крутануло на месте. Мне Олаф рассказывал, давно, в него попадали, случайно, из травматического пистолета: сильнейший удар, – сказал он, – сильнее, чем можно себе представить что-то, называемое словом «удар».

И меня – сильнее, чем можно себе представить, стукнуло в грудь, живот, по ключицам, в шею, в лицо, плашмя, сминая нос и расквашивая рот, надо дышать, надо дышать, сердце – сделалось огромным, и не помещалось оно внутри, больно колотилось в клетке из ребер, ты думала, Вера, что ты теперь – ничья девочка и все прошло вроде бы, а не прошло. Видишь, видишь?

Дура набитая, вернулась домой, забыв в аптеку зайти. Пришлось вытаскиваться снова. Потому что Назол – если заложен нос.

00.30

А иногда все случается так, как ты планируешь. Удачное стечение обстоятельств, твои дети отдыхают в зимнем лагере, играют в снежки, катаются на санях и радостно хохочут в телефон, твой муж на два дня уехал к боевому товарищу в Уральск, в их программе нелюбимая им зимняя рыбалка, водка и разговоры. А ты – предоставлена самой себе, скачешь на одной ножке по коридору, распеваешь в душе: раскинулось море широко, на твоих волосах краска, на твоем лице маска для релаксации, в твоей голове пусто, в твоих легких ритмично торкается что-то, счастье? Сегодня оно ярко-оранжевое в центре и обжигающе-красное по краям, не-сочитаемо? И пусть.

Затейливо красишь глаза, нахмурившись на прыщ, прижигаешь его корвалолом и тщательно маскируешь всеми средствами, имеющимися в доме, натягиваешь черные джинсы, белую кофту и черный жилет с крупной-прекрупной брошью, настоящий китч, показываешь себе в зеркале язык и еще немного прыгаешь на одной ножке, вокруг себя.

Выбегаешь из дома, сейчас ты в «Белой Чашке» выпьешь кофе с коньяком, а через час тебя ждет твой дорогой В. по какому-то адресу, ну да, да, выпросил ключи у приятеля, дикая пошлость, кинофильм «Бабник», но тебе наплевать – правда, наплевать. Кофе прекрасен, коньяк добавляет азарту, твои щеки горят, охлаждаешь их рукой, а на улице – льдышкой, откалываешь хрусткую сосульку от водосточной трубы.

Едешь по указанному адресу, это черт-те где далеко, просишь таксиста высадить у самого подъезда, спасибо, спасибо, не надо сдачи, оставьте.

Стоишь и в свете своего мобильника изучаешь номер квартиры на клочке бумаги, неслышно подходит он, закрывает тебе глаза ладонями, ты кусаешь его за палец, слегка.

Каждую минуту ты осознаешь свое оранжевое счастье с красным ободочком, это редкость, и, когда у него звонит телефон и появляется необходимость срочно ехать в больницу, и он смотрит виновато, ты спокойно говоришь: разумеется, разумеется, я как раз хотела тоже… почитать дома, у меня новый Сарамаго, «Двойник», ты не читал еще? А он неожиданно отвечает: да ну твоего Сарамаго, может, дождешься меня здесь? А как же?.. – спрашиваешь, не договариваешь ты, ему же надо быть в семье потом, да, такие правила.

Я быстро, – на бегу уже отвечает он, напяливая куртку и смешную вязаную шапку, с мордовским орнаментом и помпоном.

И ты ждешь его с огромным удовольствием, с величайшим, ты даже не читаешь, хоть в сумке грустит Михал Вивег дорожного формата, ты хватаешь ключ, надежно запоминаешь номер квартиры все-таки и выскакиваешь (да, на одной ножке) на улицу – отыскать магазин и соорудить какой-то праздничный ужин или что-то такое. Район тебе совершенно незнаком, но должны же люди где-то покупать продукты, логично рассуждаешь ты и уверенно идешь направо. Потом налево. Потом задаешь вопрос развеселым подросткам. Развеселые подростки указывают тебе верный путь. Ты покупаешь с радостью какой-то белиберды плюс шампанского, две бутылки. Будьте добры, брют, пожалуйста. Продавщица такая милая, настоящая русская красавица – хороший рост, стать, синие глаза – протягивает тебе набитый пакет, ты горячо благодаришь, она даже немного удивлена, но оранжевое счастье велико, и его хватает, хватает.

Немного пугаешься, что забыла, где нужный дом с выученной квартирой, но как-то ориентируешься, чуть не по звездам, чудом – просто куда-то двигаешься и внезапно попадаешь туда, куда надо. Накрываешь на стол, откупориваешь одну бутылку шампанского, наливаешь себе в чашку для чая с веселым рисуночком – что-то такое свинки и котики. С наслаждением пьешь, хорошо. Хорошо.

Через много время возвращается твой дорогой В., усталый, спешил и рад тебя видеть – почти так же, как и ты его.

01.00

Похолодание обещают. Родные и близкие буквально в горе. Не могу понять, почему людям охота заморачиваться о погоде (как будто я сама не такая, врушка несчастная), стойкое ощущение, что лимит хороших погод установлен крайне строго, и если ты как-то правильно не используешь ясный денек, то потом впереди – сплошной подвал, сырость и где-то плюс один.

И если бы только с погодой так. Множество, множество вещей обладают странной и пугающей способностью на фиг подчинять себе, причем надолго.

01.10

Дочь, пользуясь привилегиями болящей, вчера была кормлена с ложечки специально изготовленной печенкой по-строгановски (любит она) и тертой морковью с сахаром, напоена ройбушем и облагодетельствована початыми духами «Miracle» – для поднятия общего тонуса.

Только сейчас она позвонила мне на мобильный, с просьбой поправить ей подушку.

01.30

Преимущественно мы разговаривали с В. о потрясающей ерунде, и это было на удивление хорошо, пусть глупо. Помню, порадовала В. душевным и жизнерадостным стихотворением из детства: «Мы любовь свою схоронили, Крест поставили на могиле, слава богу – сказали оба, Только встала она из гроба, Укоризненно нам кивая: Что вы сделали? Я же живая!»

После этого он продолжительное время приветствовал меня так: «Мы любовь свою схоронили?» – а я отвечала: «Крест поставили на могиле!»

Еще мы неожиданно открыли для себя заново удивительно интеллектуальную игру: города.

Часто играли посредством смс, я ему: Сургут! он мне: Туймазы!

Я ему: хаха, а я-то знаю, знаю два эстонских города на «Ы» ☺) Ыйсмяэ!

Потом, через время, он мне: Сызрань!

Я: ага, ага, мякий знак!!!

Он: а что, ты не знаешь два эстонских города на мягкий знак?

Смс-ки он мне присылал веселые, а письма – серьезные, с прекрасными стихами, и когда я читала из Борхеса в теле электронного нетреугольного послания:

 
Ни близость лица, безоблачного, как праздник,
ни прикосновение тела,
полудетского и колдовского,
ни ход твоих дней,
воплощенных в слова и безмолвье, —
ничто не сравнится со счастьем
баюкать твой сон
в моих неусыпных объятьях.
Безгрешная вновь
чудотворной безгрешностью спящих,
светла и покойна, как радость,
которую память лелеет,
ты подаришь мне часть своей жизни,
куда и сама не ступала.
И выброшен в этот покой,
огляжу заповедный твой берег
и тебя как впервые увижу – такой,
какой видишься разве что Богу:
развеявшей мнимое время,
уже – вне любви, вне меня, —
 

то хлопала себя по щекам, вариация на тему приведения в сознание, и повторяла растерянно: нет, это не мне, это не может быть мне. Наверное, все начало обрушаться как-то постепенно, исподволь, как незаметно наступают сумерки, которых не замечаешь сначала.

… в моем городе ночь. Ночь в моем городе продолжается уже несколько лет. Уже несколько лет я сижу у широко распахнутого окна, в кресле, продавленном по рельефу моего тела. В продавленном по рельефу моего тела кресле кроме меня умещаются две кошки, серая в полоску и ярко-рыжая с порванным ухом, иногда я задумываюсь, чем же они питаются, ведь кошкам нужна пища. Кошкам нужна пища, и они едят мой мозг, выбирая его мягкими лапками и шершавыми языками из глубоких глазниц и ушных раковин, нежно облизываясь и посматривая на меня глазами, светлеющими с каждым днем. С каждым днем я все менее и менее надеюсь увидеть человека, это редкий род экзорцистов, изгоняющего мрак из сердца и тьму из города, кажется, я даже не хочу этого, я давно привыкла, что