Текст книги "Зажги мое сердце"

Глава 48

Если оказался в безвыходной ситуации, самое главное – не поддаваться панике. Я бы очень хотела следовать этому правилу, но когда из пальцев Стаса выскользнул бокал, а алая жидкость растеклась по прогнившему полу, подобно кровавой реке, подавлять панику стало сложнее. Мы могли бы с Ирой уже убежать, если бы не начали вести эти никому ненужные разговоры. Мы могли бы здесь вообще не оказаться, если бы тем вечером я пошла сразу домой, а не в парк. Тогда отец не забрал бы мои деньги, я уехала бы в Америку, а Илья… мне до сих пор не верилось, что он был тем парнем, на которого я случайно наткнулась в темноте.

Стас обвел нас удивленным взглядом, казалось, он крепче сжал складной нож, однако почему-то медлил. Время почти остановилось, я могла уловить, как маленькие крупицы пыли кружили в воздухе. А потом оно ускорилось довольно неожиданно, и крупицы тут же оказались на полу.

Стас усмехнулся, но без особой радости. Он был зол, и эта злость читалась в каждом движении: в тяжелом стремительном шаге, в глубоком, словно океан, вдохе, от которого у парня расширялись ноздри. Он шел на нас, продолжая держать перед собой нож.

– Хватит! – закричала я, уже толком не понимая, как помочь нам с Иркой. Человек с оружием всегда сильнее того, у кого в руках ничего, кроме надежды, нет.

– Как меня все достало! – прорычал Стас, его складной нож щелкнул, обнажилось лезвие. Сердце у меня бухнуло, тело будто окатило ледяной водой. Я никогда так не боялась будущего, как сейчас. Ноги сделались свинцовыми, их словно привязали к полу тугой веревкой. Грудная клетка горела, я и не сразу поняла, что перестала дышать, что просто стояла в диком оцепенении, хотя должна была спасаться. Мой инстинкт самосохранения подводил впервые в жизни.

Когда Стас оказался в паре метров от нас, он замахнулся ножом. Однако это был какой-то неумелый замах, сумбурный, словно без явной цели. Я сглотнула вязкую слюну, по инерции потянулась к Ире, планируя схватить ее за руку и застолбить собой, вот только… Наумова меня опередила. Она встала вперед так быстро, как только может обычный человек. Выставила согнутую в локте руке в защитном жесте, и в ту же секунду лезвие полоснуло по ее коже.

– Твою… – закричал Стас. Я дернула Ирку за плечо, однако алые капли крови уже струились вдоль ее локтя. Она пострадала из-за меня. Она может погибнуть из-за меня. Больше нельзя медлить. Нужно что-то делать. Плевать что. Парализованная от происходящего, я заставила себя перестать бояться, по крайней мере, постаралась отогнать панические мысли прочь.

Оттолкнув Наумову назад, я двинулась на Стаса и расправила руки в разные стороны. Его черный, беспросветный взгляд хаотично блуждал по мне, а губы дрожали. Кажется, страшно бывает не только жертвам, но и хищникам.

– Когда-то били тебя, а теперь бьешь ты! – сказала я, повысив голос. – Давай же! Можешь ударить меня этим ножом, если тебе так хочется.

– Майя! – прошипела Ира, она дернула меня за плечо, но я не повернулась.

– Только тем парням, которые опускали тебя головой вниз, от происходящего ни горячо, ни холодно. Так кому ты доказываешь свою крутость? Ты просто чертов трус, который прикрывается мнимой любовью.

Он замахнулся, и у меня оборвалось дыхание. Ирка вскрикнула, а я сжала кулаки, пытаясь казаться сильной. Лезвие от ножа замерло у меня перед глазами.

– Почему? – спросил вдруг Стас.

Это была последняя фраза, которую он сказал, смотря мне прямо в глаза. И если в тот день, когда я спасла мальчишку во дворах, во мне бушевали разные чувства: от несправедливости до жалости и сострадания, то сегодня в сердце не было ничего. Мне больше не было жаль Стаса, и я не знала, правильное ли это состояние.

С улицы раздался вой сирены, мужские голоса. Ирка кинулась к окну и закричала во весь голос, что мы здесь и нуждаемся в помощи. Полицейские мигом нашли вход в здание, они ворвались в пыльную комнату, схватила Стаса, вырвав из его рук нож. Все происходило слишком быстро, словно нарезки кадров из кинофильма.

Следователь, мужчина лет под сорок с лысиной на голове и серой майке, сопроводил нас с Ирой на улицу. От него воняло табаком и потом, а еще он задавал какие-то наводящие вопросы. Я плохо соображала, мысленно до сих пор находилась в той комнате и смотрела на Стаса, держащего нож.

Почему же он так поступил, если, в самом деле, я ему нравилась? Всегда ли любовь бывает нормальной или порой она превращается в яд и отравляет разум?..

Когда мы оказались под открытым небом, раздался звук от резких тормозов. Я подняла голову, в глазах рябило от вечернего яркого заката, и увидела машину Ильи. Он выскочил, забыв закрыть за собой дверь, и помчался к нам, несмотря на слова полицейских, которые были против.

– Я подобрала твой телефон, – шепнула Ирка мне на ухо и протянула мобильный. – Рубцов звонил, перед тем как я залезла в окно.

А Илья будто и не заметил Наумову, он стиснул меня в свои объятия, прижав к груди. Я отчетливо слышала, как билось его сердце, с какой тяжестью ему давались вдохи и выдохи. Он переживал. Он, в самом деле, переживал обо мне. Нас связывало нечто настоящее, не только желание отплатить добром за добро. Я почему-то была в этом уверенна.

– Ты не ранена? – Илья положил руки мне на плечи и стал разглядывать меня, словно искал невидимые царапины.

– Все хорошо, – только и смогла выдавить из себя я.

– Я убью этого урода! – прорычал он, сводя брови. Сколько разных эмоций испытывает человек, когда думает о том, кто ему небезразличен? Тысячу. Нет. Больше. Рубцов не скрывал своих эмоций, он злился, на его скулах ходили желваки, в его глазах полыхал огонь и в то же время тревога, что он мог не успеть.

Все было по-настоящему.

– С ним уже разбирается полиция.

– Черт, я больше не отпущу тебя одну в это проклятое ДК. Вечно там что-то происходит.

– Да уж, – со вздохом ответила я. А потом вспомнила, что Ирка ранена. Повернулась к ней, но она лишь коротко улыбнулась мне. – Тебе нужно в больницу.

– Что-то случилось? – спросил Рубцов, заглянув мне за спину.

– Стас ранил Иру, ей нужна помощь.

– Да ерунда, – она отмахнулась. – Рана неглубокая.

– Поехали! – скомандовал Илья.

Он усадил нас в машину, несмотря на то, что Наумова сопротивлялась, затем уладил вопросы со следователем, они обменялись телефонами. И мы втроем поехали в травмпункт. Я была уверена, что плохое на сегодня закончилось, однако… Откуда вообще у меня взялась такая глупая уверенность?!

* * *

После больницы мы отвезли Иру домой. Она была немногословна, сухо поблагодарила за помощь и покинула машину. Илья тоже не особо много говорил, он лишь крепко сжимал руль и, кажется, продолжал злиться. Что касается меня… Я и сама толком не понимала своих ощущений. С одной стороны, в груди была какая-то опустошенность, словно из меня выбили остатки сил. Хотелось лечь ничком на кровать, закрыть глаза и дать себе время до следующего дня. С другой стороны напоминание, что нужно сегодня поговорить с Ильей, расставить все точки над “и”, никуда не уходило. Поэтому, не придумав ничего лучше, я попросила Рубцова поехать не домой, а в парк у озера. Он без вопросов согласился.

Припарковались мы на задней парковке, где вечером уже скопилось достаточно машин. У входа расположились высокие железные ворота, а рядом с ними два аттракциона: старая лодка, которая привлекала подростков и что-то из серии местных “американских горок”, только с одним вагончиком. На улице играла громко музыка, хиты восьмидесятых, мальчишки и девчонки улыбались, смеялись и пританцовывали в такт, ожидая своей очереди на аттракцион. Здешняя атмосфера была однозначно лучшим, что произошло сегодня со мной за день.

– Хочешь чего-нибудь сладкого? – спросил Илья, когда мы шагали по тропинке вдоль парка.

– Думаешь, сладкое убивает плохие воспоминания?

– Ну… – он пожал плечами, будто, в самом деле, не знал.

– Если бы все было так просто, в аптеках продавали бы сплошные конфеты.

– Вряд ли, – Илья посмотрел на меня, и я только сейчас поняла, как сильно напряжена. Оказывается, ждать разговора, где раскрываешь карты правды, не так уж легко.

– Почему?

– Сладкое, как и поцелуи – вызывает привыкание, – с какой-то грустью в голосе ответил он. В этот момент наши пальцы случайно соприкоснулись, мимолетно, но меня словно ударило разрядом электричества. Мне безумно захотелось взять Илью за руку, ощутить его тепло. Казалось, оно медленно улетает от меня, как бабочка с прекрасными крыльями, которую пытаешься поймать, хотя заведомо знаешь – ничего не получится.

– О! Может, сфоткаемся? – я показала на будку с фотографиями. Настроения позировать, конечно, особо не было, но мне почему-то захотелось отвлечься, напитаться положительными эмоциями перед предстоящим разговором.

– Я, если честно… – он явно хотел отказаться, но я дернула Илью за локоть и практически силой затащила в мини-комнату для фотографий. Он едва слышно вздохнул, но потянулся за бумажником, чтобы засунуть сто рублей в аппарат.

– Я никогда не фоткалась в этих будках, – честно призналась я, усаживаясь на пуфик.

– Я тоже.

– Значит, у нас с тобой общий первый раз, – я улыбнулась, хотя получилось не совсем искренне. Проклятое волнение давало о себе знать. Тогда Илья положил руку мне на плечо и притянул к себе. Он тоже улыбнулся и тоже немного странно. Словно уже знал, что впереди нам предстоит нечто непростое.

– У нас все в первый раз.

– Дурак, – я толкнула его в бок локтем и перевела взгляд на экран. Там стали мелькать цифры, а когда погасла единица, аппарат начал делать фотографии.

Первые пять штук получились не очень веселыми, мы будто насильно выдавливали из себя улыбки, позы, желание сидеть в этой будке. А потом Илья вдруг поставил мне рожки, я же в ответ начала трепать его по волосам, пусть он и сопротивлялся. На одной фотке я схватила Рубцова за щеки и притянула к себе, изображая желание поцеловать, в ответ он показал мне язык.

Мы походили на десятилетних детей, которые получали удовольствие от столь обыденных вещей. Мы смеялись, шутили друг над другом, и в конце даже стали спорить, кому какой набор фотографий достанется. Я выбрала себе самый милый, а Илья – самый смешной. Но нас обоих устраивал этот выбор, и мы оба с наслаждением разглядывали себя на фотках. И мне вдруг показалось, что я никогда не забуду этот момент. Он останется вечно храниться на полках моих самых теплых воспоминаний.

После пошли прогуляться вдоль озера, купили сок, мороженое и обсуждали всякое разное: от своего детства до здешних уток, которых было нереально много. Илья насчитал больше сотни. Может, мы бы гуляли до самого рассвета, но вдруг раздался гром.

– Пора домой, – сказал Илья, взглянув на мрачное небо. Он взял меня за руку и хотел потянуть к лестнице, ведущей в сторону парковки.

– Скажи, – я остановилась и решительно произнесла. – Ты познакомился со мной, чтобы вернуть на сцену? Это благодарность за той случай в парке, когда я тебя спасла?

Время в который раз за день замерло. В округе не шелестела листва, не звучали популярные треки из колонок, не стрекотали кузнечики. Не было голосов людей, лая собак – ровным счетом ничего. Только два человека и одна на двоих вечность.

Илья повернулся не сразу. Какое-то время я с волнением смотрела на его широкую мужественную спину. У меня успели вспотеть ладони и сбиться дыхание. Сердце сжалось, превращаясь в безжизненный орган.

А потом Рубцов все же повернулся ко мне и с видом равнодушного человека ответил:

– Да.

Глава 49

Илья

До знакомства с Майей, я каждое утро подходил на кухне к ящику с посудой. Вытаскивал оттуда кружку брата и подолгу смотрел на неё. На самом деле, Женька пил из этой кружки лишь единожды, она никогда ему не нравилась, как, вероятно, не нравился и я. Люди, повернутые до мозга костей на чем-то, чаще бывают одиноки и никому не нравятся.

Нас с братом нельзя было назвать не то, что родней, даже товарищами. Мы просто существовали в одной вселенной, граничили где-то между и нет-нет пересекались за обеденным столом.

И вот, сжимая эту кружку, я задавался вопросом: почему два человека одной крови не смогли стать друзьями? Разве у братьев не бывают удобные случаи для этого? Но один я помнил, пожалуй, слишком ярко.

Мне было четырнадцать, родители уехали на неделю в Чехию, нас же с Женькой оставили вдвоем, если не считать прислугу в доме, конечно. Брат тогда хотел устроить вечеринку с чипсами, плойкой* и обилием друзей, несмотря на запреты отца не приводить посторонних в дом. Я был уверен, шебутной и вечно идущий всем наперекор Женька так и сделает, а он вдруг пришел ко мне в комнату. Я тогда собирал хоккейную амуницию в новую сумку, планировал позаниматься пару часов до основной тренировки.

– Не хочешь прогуляться? – спросил Женя, облокотившись о дверной проем. Ему было двенадцать, тот самый возраст, когда зимой дети валяют дурака, играют в снежки и катаются на санках.

– У меня тренировка, – в обычной манере отозвался я и подскочил с кровати.

– Она только через два часа, – вдруг воспротивился Женька. – А на улице сегодня погода отпад! Снег навалил. Пошли, возьмём ледянки, катнем.

Наверное, в тот момент его щенячьи глаза горели надеждой и восторгом, ведь за окном кружились пушистые снежинки. Высокие ели нарядились в белые шубы, а тонкие ветви склонились, подобно аркам, ведущим в сказку. Одним словом – настоящая зима.

Но я не поднял голову, не посмотрел на брата, не услышал его просьбы. Мы могли бы стать ближе или хотя бы попытаться. Однако у меня на носу был важный матч, и не было ничего приятнее, чем услышать звук удара шайбы, которая оказалась в сетке. Хоккей для меня всегда был чем-то большим, он стоял на вершине моего мира. Я не мог променять тренировку на какие-то забавы со снегом и ледянками.

– Я же сказал, не могу, – словно лезвием, я отрезал нить судьбы, которая пыталась дать мне очередной шанс.

Женька угрюмо склонил голову и вышел из моей комнаты. Это был последний раз, когда он приходил ко мне и что-то предлагал. С тех мы будто возвели стену, пошли разными дорогами, предпочитая жить, практически не пересекаясь. У нас почти не было общих воспоминаний, и именно эта просьба о прогулке, после его смерти, почему-то навсегда засела осколком у меня в сердце.

Если быть совсем откровенным, в моей жизни было всего две вещи, о которых я сейчас жалел. Первая – что не пошел тогда с братом на горку. Вторая – что должен отпустить Майю. В конце концов, если бы не я, она бы уехала в другую страну и сияла бы там в лучах прожекторов. Мы бы никогда не познакомились.

Поэтому я не особо удивился ее вопросу, хотя по идее стоило бы. Но меня больше волновало, как продержаться, как не показать свое истинное желание, эмоции, бушующие на душе.

Я оглянулся и на одном выдохе произнес:

– Да.

С проводов с гирляндами, расположенными над нами, взлетели вороны и громко закаркали. Подул ветер, его невидимые холодные пальцы скользнули под одежду, схватили меня за плечи и потянули назад – от Майи.

Она несколько раз моргнула, затем прикусила губу. Солнца уже не было, но мне казалось – девушка напротив светится. Яркая. Безмятежная. Звезда, которую возможно увидеть всего лишь раз, если очень повезет. А я сумел еще и поймать ее в свою ладонь. Это было невероятно.

– Вот как… – она почти неслышно прошептала столь короткую реплику, на которую я должен был обнять ее, прижать к себе и сказать, что план развалился. Я влюбился в нее. Однако в реально пришлось поступить иначе.

– Я знал, что ты не согласишься просто так.

– А мы? – Майя вдруг сделала шаг навстречу, а у меня в груди вспыхнул микровзрыв, прожигая все органы. Ветер продолжал тянуть обратно, шептать, что я не могу сломать этой девушке жизнь во второй раз. У нее была мечта. У нее был целый мир, все должно встать на круги своя. Ее ждет сцена.

– Ты должна воспользоваться этим шансом, – проговорил я, устремляя взгляд в небо. Мрачное. Холодное. Без звезд. Оно было таким же, как и мое сердце в этот момент.

– Ты не боишься… – Майя подошла еще ближе, и ее тонкие изящные пальцы коснулись моих пальцев. Мне чертовски хотелось переплести их. В них заключалось больше тепла, чем в любом человеке, проживающем в этом городе, нет – в мире. Я это понял еще несколько недель назад, когда впервые поцеловал Майю, когда смотрел на ее танец, улыбку, когда слушал ее тихие стоны.

– Я ничего не боюсь, – сказал я и через силу разорвал наше прикосновение. Ветер должен был сильнее тянуть меня назад, почему же шаги казались такими неподъемными, почему отступать становилось сложнее?..

– Значит… – она запнулась, и в этот момент я не выдержал и посмотрел на Майю. Хрупкая и нежная. Почти моя. Я готов был стереть в пыль целый мир ради одного человека. Удивительно, как непредсказуема жизнь. Когда-то мне казалось, что хоккей – край света. Но Майя заставила поверить в другую истину. Одна ее улыбка, звонкий смех и глаза, в которых поселилось бескрайнее небо свободы, сделали то, что никто не мог. Хоккей сместился на второе, если не последнее место.

– Ты отпустишь меня? – спросила Орлова. Я знал, это вопрос о нашем расставании. Я знал, что если скажу нет, встану между ней и мечтой. Но Майя слишком красиво танцевала, слишком горела, выходя на сцену. Ее душа была там – за горизонтом. Я бы мог взять ее за руку и пойти вместе, однако был бы лишь якорем, тянущем ко дну. По крайней мере, сейчас…

– Конечно.

Не хочу. Никогда бы не отпустил.

– Я… возможно, не вернусь, – Она говорила с паузами, мы перестали смотреть друг на друга, заведомо избегая правды, от которой ломались наши сердца. Зачем я позволил себе сблизиться с ней?

– И не должна.

Не уезжай от меня…

– Скажи, я тебе… – она опять запнулась. Но я понимал, чем закончится этот вопрос. И, скорее всего, ответить на него ложью просто не смог бы. Мне никогда не нравилось врать, а может я не умел. Но и убегать – удел слабых. А честность в моем случае забрала бы шанс у Майи. Я был убежден, если раскрою все свои истинные чувства, она не уедет, а если и уедет, то обязательно вернется. Да, это будет с одной стороны ее добровольный выбор, однако у этого выбора будет чертова составляющая – я. И это хреново…

Жизнь до банальности непредсказуема. Я не хотел бы, чтобы однажды проснувшись, Майя осознала, как упустила возможность, как самостоятельно отрезала себе крылья и не воспарила к небесам из-за какого-то бывшего хоккеиста без будущего и настоящего. А такие вещи могут обязательно произойти.

– Моей целью было вернуть тебя на сцену. Поэтому собирай вещи и езжай, и будь любезна, выиграй первое место. – Сказал, откашлявшись.

Я развернулся сквозь боль, что простреливала подобно огненным стрелам в мое сердце, планировал уйти, дать возможность нам обоим остаться наедине со своими мыслями. Однако Орлова резко дернула меня за локоть и заставила посмотреть на нее.

– Стой! – прошептала она, затем подняла голову, и я увидел, как ее глаза медленно краснеют. Горло словно обвило колючими лианами. Я давно не чувствовал себя настолько отвратительно. Давно не пытался сдерживать крик, который мог бы разрушить все, но в то же время сохранить нечто большее – нас.

– Майя, – сглотнув, ответил я и убрал ее руку.

– Самое ужасное – смотреть, как уходит тот, кто тебе нравится.

– Что…

– Поэтому я уйду первой. Это не ты отказываешься от меня, это я отказываюсь от тебя, – ее голос прозвучал где-то слишком близко к сердцу, он раздробил его.

Майя отступила, сделала вздох и быстро развернулась. Она стала медленно отдаляться. С неба падали крупные капли дождя. Холодный ветер окутывал хрупкие плечи девушки. Мимо промчался парень на самокате, несколько ворон пролетели над головой Орловой. С каждым ее шагом земля будто давала трещины, становилась серой, теряла былой цвет. Я смотрел на то, как Майя уходила, и видел, как вместе с тем гаснут звезды.

Моя звезда.

Птицы сорвались с верхушек высоких тополей, дождь усилился. На свинцовом небе сверкнула яркая вспышка молнии. Мне показалось, я стал задыхаться. Руки сжались в кулаки. Если бы я сейчас находился на льду, забивал бы до убоя шайбы. Бах. Бах. Бах. Но я был не на льду. Отказался от одной мечты. Отказался от второй мечты.

Так забавно…

Я вскинул голову к небу, ощущая, как капли скатывались по скулам.

Больше всего в этот момент я хотел вернуться на лед.

Больше всего в этот момент я хотел помчаться вслед за Майей.

Но продолжал почему-то стоять и чувствовать себя трусом, отказавшимся от своих желаний, от лучшего, что у меня было.

–

Дорогие читатели! Обратите внимание, что у книги появился буктрейлер.