Текст книги "Ольга"

Олег помог мне поднять вещи на мой этаж и на прощание обнял меня, сказав:

– Спасибо тебе за Алису. Не за то, что ты пригласила её к себе, и я побуду, наконец, один. Это тоже, конечно. Но я имею ввиду в общем. За то, что мы вместе. Она очень помогает мне. Я вновь понимаю, что такое семья и мне не страшно.

– У тебя все получится. Ты не звонил Лене?

– Я написал ей, что хочу увидится. Но не знаю, как тут выйдет.

– Пригласи её сегодня вечером к себе. Неважно, что с Соней. Так даже лучше. Я уверена, вам понравится быть вместе с ребенком. Вот увидишь.

– Хорошо. Спасибо еще раз, – сказала он, после чего мы попрощались, и я с нетерпением вставила ключ в дверной замок.

«Привет дом. Мой дом» – произнесла я, когда переступила порог. Для меня моя квартира была вполне одушевленным предметом. Проводя в ней столько времени в одиночестве невольно привязываешься к незримому общению с твоим главным спутником жизни последних лет. К тому же она была слишком моей, чтобы я не испытывала к ней особые чувства. Когда я зашла в эту квартиру в первый раз, она была абсолютно голой. С грубым техническим ремонтом. Голые стены, которые просто очерчивали пространство между комнатами. Пыльный бетон на полу и неухоженный потолок. Я преображала эту квартиру с нуля.

Тёмно-синий цвет стен в большой комнате с выразительной вставкой из трех черных полос у самого потолка. Паркет из эбенового дерева с его неповторимым рисунком вытянутых линий. Мой любимый темно-коричневый кожаный диван с классической закругленной спинкой. Картины с репродукциями импрессионистов времен «Салона Отверженных»1818
  Салон отверженных (фр. Salon des Refusés) – выставка, параллельная официальной французской, на которой были представлены полотна и скульптуры, отвергнутые в 1860-х – 1870-х годах жюри Парижского салона.


[Закрыть]. Оригинальные кино-афиши, занимающие целую стену, которые я коллекционировала еще со студенческих времен. Тут и классический Голливуд с его «Ninotchka»1919
  «Ниночка» – комедия Эрнста Любича с Гретой Гарбо и Мелвином Дугласом в главных ролях (1939).


[Закрыть]. Фильмы моего детства: Дарт Вейдер с оригинального постера к «Звездные войны. Империя наносит ответный удар» 1980-ого года; «Back to the future»2020
  Назад в будущее.


[Закрыть] Роберта Земекеса; «Король лев» и, конечно, канонический нос «Титаника» обрамленный головами Розы и Джека. И наши рисованные постеры к «Доживем до понедельника» с улыбчивыми Тихоновым и Печерниковой; и купленный мной на улочке Мадрида постер «Moscu no cree en lagrimas»2121
  Москва слезам не верит. (исп.)


[Закрыть] к оскороносному фильму Владимира Меньшова.

Я быстро разобрала вещи, повесив одежду на рейлы и максимально аккуратно разбросав по квартире. Затем я налила ванну и погрузилась в неё. Усталость последних дней растворялась в теплой пенистой воде. Я взяла в руки телефон и, набрав номер Алексея, закрыла глаза, прислонив динамик к своему уху.

– Я дома. Ты можешь говорить?

– Да. Я в машине. Направляюсь на встречу. Хорошо долетела?

– Летать по определению не хорошо.

– Стоит привыкнуть к твой аэрофобии.

– Это не аэрофобия, это фобия железной махины, которая взлетает вверх со скоростью триста километров в час, пока ты пристегнута к креслу, словно к электрическому стулу.

– Да, извини. Ты права.

– Можешь смеяться сколько угодно. Мне сейчас нет до этого никакого дела.

– Дай угадаю. Ты лежишь в ванной и твои глаза закрыты. Я прав?

Я кивнула и утвердительно промычала в ответ.

– На этот раз кивок с эмоцией. Ты действительно в хорошем расположении духа.

– Мой дух сейчас принадлежит Гигиеи2222
  Гигиея – греческая богиня здоровья. Гигиею изображали в виде молодой женщины, кормящей змею из чаши. Именно эти чаша и змея составили современный символ медицины.


[Закрыть], покровительнице древних терм2323
  Термы – античные бани в классической Греции.


[Закрыть]. Она ласкает меня нежной теплой водой из своего сосуда.

– Будь осторожна с её вечной спутницей. Не позволяй ей лишнего и не серди её.

– А вы начитанный мужчина, господин Кричевский.

– Я предпочитаю считать себя просто образованным.

– Как это старомодно для нашего глупого века.

– Мне бы хотелось оказаться сейчас рядом с тобой.

– Тогда мне придется прикупить ванну побольше.

– В моей берлинской квартире есть очень большая джакузи.

– Когда ты приедешь?

– Не думаю, что смогу прилететь в выходные. Скорее всего в начале следующей недели. Мне заказывать номер в гостинице или можно будет остановиться у тебя?

– Я оставлю за тобой, как свободным мужчиной, право решить эту дилемму.

– Ты нравишься мне такой.

– Обнаженной и в пене?

– Ольга, я ведь за рулем.

– Значит, соблазнение по телефону мы отложим на другой раз. Как я понимаю, это будет нередким вариантом нашего общения.

– И снова укол. Из тебя бы вышла хорошая фехтовальщица.

– Тогда ты бы был мастером «рипостэ» или ответного укола.

– Не уверен, что рядом с тобой меня еще можно называть начитанным.

– Так мы выяснили, что и не будем тебя считать таким.

– Хорошего дня, Ольга.

– И тебе.

– Я буду ждать звонка.

– Я позвоню.

Я сбросила вызов.

Приключение, – так я определила свои новые отношения с Алексеем. Полет в кроличью нору оказался куда более привлекательным и интригующим, чем могло показаться по началу. Алексей смог разбудить во мне желание быть собой. Чуть более смелой и дерзкой, чем это считалось позволительным. Но главное – это не пугало его.

Выйдя из ванной, я совершила свое маленькое таинство и после этого рухнула на кровать, моментально уснув.

Телефон не желал умолкать, хотя мой глубокий сон никак не отпускал меня и сопротивлялся игривой мелодии трека Jamiroquai. Наконец, я сдалась и, не открывая глаза, нащупала на прикроватном столике телефон. Сквозь небольшую щелку приоткрытых век, я увидела, что звонила Алиса. Проведя пальцем по полосе вызова, я поднесла телефон к уху.

– Ты, наверное, спишь. Но ты можешь просыпаться. Я буду уже минут через двадцать. Мне купить вина? Или еще что?

– Купи вина или еще что, – продолжая видеть обрывки сна, произнесла я.

– Окей. Целую-целую.

Странно. Но пока я говорила по телефону с Алексеем у меня не возникло даже мысли, чтобы сказать ему «целую» на прощание. И еще больше мне бы не хотелось, чтобы он был одним из тех мужчин, которые говорят подобное своим женщинам. Наверное, большинство женщин сочли бы меня сумасшедшей, но мне кажется нет ничего более пошлого в мужчине, чем его склонность к подобным нежностям. Нежность мужчины – это трофей, который нужно постоянно заслуживать. Если же он бросается к тебе в ноги, то он превращается в покоренного мужчину. А это слишком непривлекательно, чтобы сталкиваться с этим каждый день. Мужчины должны казаться недоступными. Это очень важно для них. Наше же право понимать, что мы в любой момент можем нарушить их недоступность. Но не стоит этим увлекаться. Свобода от мужчин начинается со свободы от желания ощущать их покоренными.

Звонок в домофон раздался в тот момент, когда я надевала на себя белую майку с принтом в виде улыбающегося черепа и черные шорты классического кроя. Мой любимый домашний вариант. Майку я купила в лавочке на средиземноморском побережье Испании. В мужском отделе, но называть мужским зауженный фасон, который почти обтягивал мою пятидесяти восьми сантиметровую талию, можно с большой натяжкой. Современная мода давно выучила припев гимна девяностых от британцев Blur2424
  Имеется ввиду их песня «Boys and Girls». Строки girls who are boys, who like boys to be girls (девочки, похожие на мальчиков, которые хотели бы, чтобы мальчики были девочками)


[Закрыть], переиначив его в призыв к глобальному унисексу. Шорты же мне подарила знакомая девушка модельер, после того, как я впервые в своей жизни поучаствовала в фотосессии в качестве модели. Правда если быть точнее, в той фотосессии участвовали только мои ноги и бедра. Все, что выше пояса было скрыто за стилизованной кирпичной стеной, так что в ряд стояли просто несколько пар ног. Еще одно веяние современной моды. Сделай презентацию своей коллекции самой непонятной и нарушь как можно больше канонов, и тебя заметят.

– Я не буду извиняться за то, что разбудила тебя, – с порога начала Алиса. – Мне и так пришлось прожить несколько дней в неведении. А это в моей ситуации почти преступление. Томить догадками лучшую подругу, которая находится на грани развода – это просто нечестно.

– Прости, но по телефону все не расскажешь, и ты знаешь, как я не люблю писать длинные сообщения.

– Так. Садись, – она властно указала мне на диван, как только сняла с себя обувь и прошла в комнату – Я пойду открою вино и организую сырную тарелку, а ты пока настраивайся на длительный разговор. Мне нужно знать все. До последних мелочей.

Разговор растянулся на две бутылки вина. Алиса на удивление молчаливо слушала обо всем, что со мной произошло за последние дни. Лишь дважды она вставила свои едкие комментарии: первый, когда я описывала встречу с Дмитрием Ореховым, которого она знала не понаслышке и второй, когда я рассказала об утреннем инциденте с сестрой Аннет. В остальном же её реакция была очень непривычной. Вся история с Алексеем, казалось, не вызвала в ней ни малейшей эмоции. Особенно отстраненной она выглядела, когда я поведала ей о случившемся с Кристофом. Складывалось впечатление, что столь ожидаемый от меня подробный отчет её разочаровал.

– Алиса, я тебя не узнаю. Ты так хотела все расспросить, но мне кажется, тебе это все малоинтересно, – решилась сказать ей я.

– Интересно. Честно, – произнесла она тихим голосом, положив свою руку на мою.

Мы сидели на диване друг на против друга, и её грустные глаза смотрели прямо на мои.

– Просто, я думала, что все будет как раньше. Ты рассказываешь о себе. Я смеюсь и улыбаюсь. Вспоминаю похожие ситуации в своей жизни и делюсь ими. Но я боюсь вспоминать. Мне больно каждый раз, когда я мысленно соприкасаюсь со своим прошлым. Наши выходные с Андреем в Вене. Наша ночь в отеле. Даже Орехов. Он ведь создавал дизайн нашей спальни. Я не думала, что будет так. Прости.

И я не думала, что будет так. Точнее думала и понимала, но пьянящее счастье от этой недели в Вене требовало выхода. Его хотелось озвучить.

– Я тоже виновата. Мне нужно было самой понять, что не стоит все так преподносить. Выходит, что у меня была лучшая неделя в моей жизни, а у тебя сейчас так все непросто. Вы ведь поговорили?

– Да. Он согласен на развод. Он на все согласен.

– Это тебя расстраивает? Ты хотела, чтобы он держался за ваш брак?

– Наверное, я ничего бы не хотела из того, что сейчас происходит.

– Я неверно выразилась.

– Тут никто верно не выразится. Даже ты. Мы поговорили вместе с Олегом с родителями. Они все тоже тихо приняли. Но я знаю, что скрывается за этим «тихо». На отце не было лица, когда я сказала ему, что остаюсь одна. Мама пыталась как всегда утешить меня тем, что я самая лучшая и тому подобное. Я еще найду свое счастье и все будет хорошо. Главное это – Софья. Но все это не звучит сейчас. Нет никакого доказательства того, что я буду счастлива. Ни у кого.

– И не будет, – растянув последнее слово произнесла я.

– Хорошая перспектива, – Алиса немного улыбнулась, сделав глоток из бокала.

– Я серьезно. Самое важно, что я поняла в Вене – это то, что счастье обретаешь не потому, что кто-то делает тебя счастливой. Его создаешь внутри себя и преображаешь этим ощущением свою жизнь. На это просто нужно решиться. Не сейчас. Но в дальнейшем. Мне понадобилось тридцать лет, чтобы понять это и подпустить к себе.

– С моими мозгами, мне понадобиться все пятьдесят.

– Думаешь, в восемьдесят ты будешь плохо выглядеть и ни один мужчина не посмотрит на тебя?

– Думаю, в восемьдесят они будут выглядеть плохо.

– Но всегда есть вариант найти кого помоложе.

– Ты же знаешь у меня табу на этот счет.

– Ты справишься с этим. Каждый раз, когда я упираюсь в стену и не могу найти выход, я думаю о тебе и твоей способности пробивать любую стену. Сейчас тебе досталась очень высокая и твердая стена, но ты обязательно её преодолеешь, – искренне сказала я, обняв свою подругу.

– А ты действительно любишь Алексея? – прошептала Алиса возле моего уха, пока мы еще обнимались, сидя на диване.

– Я не знаю, что это. Любовь или дурманящая страсть и желание. Может все вместе. Я не знаю. Мне и не хочется знать.

– Когда-то и я ничего не хотела знать, – ее голос оборвался, и она вновь отодвинулась от меня на край дивана.

Некоторое время мы сидели молча, каждая думая о своем. Алиса первой прервала молчание:

– Знаешь, когда родилась Соня, я больше всего хотела, чтобы она не повторила мою судьбу. Как, наверное, и все матери, я хотела, чтобы на ней не отразились мои проблемы. Моя постоянная неуверенность в том, что такое семья. Ведь я жила с этим всю жизнь. С ощущением, что родители чужие друг для друга. Когда я встретила тебя, то я встретила человека, который мне близок в этом. Прости, что это говорю.

– Я тебя понимаю. Я чувствовала тоже самое.

– И вот моя Соня будет жить с разведенными родителями.

Алиса не смогла удержаться и заплакала. Я подвинулась к ней и вновь обняла её.

– Мое детство научило меня одной вещи, – на этот раз нашептывала я ей на ухо. – Главное в родителях не то, что они создают вокруг тебя идеальный мир. Хорошая семья – это не данность. Хорошее достается с большим трудом, и важно, чтобы ребенок ощущал это стремление к лучшему. Видел в своих родителях тех, кто старается преодолевать сложности. Дети куда умней, чем их родители о них думают. Чем им хотелось бы о них думать. От них не спрячешь эту рыхлость «идеальной семьи». Прятаться от проблем за желание лучшей жизни для своего ребенка – это глупая ошибка. Семья – это единый организм, и каждая ниточка в нем касается всех её членов. Нужно думать не о том, что Соня будет жить с разведенными родителями, а о том, как эти родители будут жить в разводе. Если ты справишься, в чем у меня нет сомнений, то справится и Соня.

– Прости, но ты просто не мать и не понимаешь, что значит обрекать своего ребенка на такое, – она сделала акцент на последнем слове.

– Может быть, но это «такое» будет преследовать её всю её жизнь. Не развод родителей, так что-то другое. Жизнь нельзя прожить без битых стекол под ногами. По ним придется пройти каждому и каждой.

– Зачем тогда жить?

– Чтобы жили другие. Тебе нужно справиться, чтобы жила Соня. Ей в дальнейшем, чтобы жила ты.

Алиса задумалась, погрузившись куда-то глубоко в себя.

– Из тебя бы получилась отличная мать, – сказала моя гостья, прервав паузу.

Она положила свою голову мне на колени и закрыв глаза добавила:

– Может слишком суровая, но твои дети будут тебе благодарны за то, что ты им дашь.

Сдержать слезы было невозможно, но я сдавила глаза что было сил, и на щеку капнула только одна крупная слеза. От счастья и улыбок до слез и боли – маленький путь. Но важно знать, что он таков в оба конца, повторила я найденную перед зеркалом «Единорога» мысль.

Закончив со второй бутылкой вина и уведя наш разговор в русло светской беседы, которая была так нужна своей поверхностностью, мы обнаружили, что время приближается к часу ночи. Тяжело вздохнув и посетовав на то, что в молодости мы бы никогда не позволили себе сдаться в такое детское время, мы решили лечь спать.

Алиса попросила меня лечь вместе в моей спальне. Я согласилась, предоставив ванную комнату своей гостье. Затем я расстелила кровать и достала еще одно одеяло. Когда уже я вышла из ванной, Алиса успела уснуть, как всегда подложив ладонь под свою щеку. Я подошла к кровати и легла рядом, продолжая смотреть на свою лучшую и единственную подругу.

В длительной дружбе самое ценное – это то, что сколько бы каждая из нас не менялась и сколько бы не было новых поворотов в нашей жизни, мы всего за один вечер сможем выстроить все мосты к друг другу. Это и есть настоящая дружба между двумя женщинами. Она не душит необходимость быть такой как прежде. В ней нет обязательств и переплетений ошибок прошлого. Она не сковывает, она раскрепощает. Эта дружба умеет принять изменения, а не отвернуться, когда старое уже невозможно. Настоящая дружба – это феникс, а не тленый пепел под его ногами.

Утром я проснулась с первыми лучами воскресного солнца, пробивающимися через окно моей спальни. Свет постепенно поднимался по стене напротив кровати и все больше заполнял комнату, меняя спокойные оттенки нейтрально бежевого на ноты персикового и оранжевого. Когда я выбирала цвет стен в спальне, я вначале остановилась на традиционном «пастельном» сочетании белого и аквамарина. Но когда я увидела, как солнце заполняет обращенную на юг спальню утренним светом, а затем исчезает по противоположной стене на закате, я решилась на этот телесный оттенок кремового айвори2525
  Айвори – цвет слоновой кости.


[Закрыть]. В английском языке есть обозначение этого цвета, как «nude» – обнаженный. Девственный цвет кожи, который преображается в теплые тона утром и окутывается сдержанным бежевым оттенком вечером.

Алиса, уютно вжалась в белое одеяло и продолжала свой глубокий сон, явно не желая просыпаться в ближайшее время. Я же, несмотря на всю усталость последних дней и ночей, видимо, вошла в такой активный ритм, что не могла позволить себе слишком длительное расслабление. Аккуратно встав с кровати, я направилась в ванну, где приняла быстрый душ, окончательно снявший все вопросы об утренней сонливости. Затем я зарядилась чашкой свежесваренного крепкого кофе, позволив себе съесть два пирожных, принесенных вчера Алисой и, открыв ноутбук, решила поработать. В понедельник в редакции меня ждал насыщенный день и нужно было к нему как можно лучше подготовиться. «Закрытие» номера попадало на конец следующей недели, так что весь материал по выставке должен был быть готов в кротчайшие сроки. Для меня было крайне важно, чтобы все получилось максимально профессионально, ведь это моя первая столь объемная роль на страницах журнала. К тому же я была многим обязана главному редактору Татьяне Тимофеевне и не имела права предоставить для её последнего номера плохой материал.

Не заметив, как пролетел целый час утра, я отвлеклась от ноутбука, только когда в большую комнату вошла Алиса, которая все же решилась на то, чтобы встать с кровати.

– Официально. Твоя спальня – самое лучшее место на этой земле. Нигде еще я не спала с таким удовольствием.

– Я думаю, это все вино, – скромно ответила ей я.

Алиса направилась в ванну, а я закрыла ноутбук и переместилась в зону кухни, чтобы сварить ей кофе. Разделив с ней напиток и бесстыдно простив себе уже третье пирожное за утро, я предложила Алисе почаще оставаться у меня, раз ей так понравилась моя спальня.

– Спасибо, но переезжать к тебе я не стану, – неожиданно сделала именно такой вывод Алиса. – То есть я бы хотела, но ведь со мной еще Соня. Да и тебе теперь нужно любовное гнездышко, а не мешающаяся под ногами подруга.

– Понятно, – решила не пояснять свои простые намерения я. – Но ты имей ввиду.

– Андрей обещал съехать из нашей, то есть теперь моей квартиры на следующей недели. Соне ведь нужна её комната. Для неё пока это все выглядит как приключение и ей очень нравится у Олега, но все равно.

– Да, это понятно.

– Давай я лучше просто буду почаще бывать у тебя, когда родители будут забирать Соню?

Я закивала, делая последний глоток кофе.

– А теперь снимай с себя все эти майки и шорты и быстро показывай мне все свои покупки. Что там еще за платье, которое покорило такого мужчину, как Кричевский.

Три пирожных явно не попадали в план дефиле, но противоречить Алисе в таких вещах было бесполезно.

После того как дефиле закончилось, и я получила порцию одобрений со стороны своего внештатного стилиста, Алисе позвонил Олег и сказал, что заберет её в течении часа. Они вновь предложили мне присоединиться к ним, на этот раз, чтобы пойти в океанариум и кино, но я отказалась, подразумевая про себя встречу с отцом, о которой я не стала говорить Алисе, чтобы не добавлять для неё переживаний. Хотя на самом деле, мне самой не хотелось озвучивать мысли о нашей грядущей встречи, потому что я так и не смогла понять, как именно мне стоит вести себя.

Попрощавшись с Алисой, я взяла телефон и без размышлений набрала номер отца. Самое лучше в разговоре, который ожидается сложным – это начать его как можно скорее. Никаких прокручиваний в голове вариантов первый слов и попыток угадать ответы. Все это затягивает в еще более глубокую яму нерешительности, вылезти из которой очень сложно.

– Добрый день, Ольга, – произнес отец, ответив на мой звонок.

Его официальность в обращениях была его отличительной чертой. Он никогда не говорил простые «привет» или «пока». Всегда привязывал к обращению имя или просто называл меня дочкой. Его стиль разговора был несколько старомоден для современной распущенности, но я привыкла к нему с детства и мало понимала, как можно иначе.

– Доброе утро, пап. Как день? Ты взял выходной?

– Спасибо, хорошо. Солнечно. Да, я перенес дежурство на ночь.

«Перенес дежурство на ночь» – не раз в моем детстве я слышала эту фразу. Это означало, что ради похода в зоопарк или просто проведенного со мной времени он берет ночную смену, за которой затем следует обычный рабочий день. Типичная ситуация для врачей, когда, чтобы увидеться со своими детьми, они затем работают сутки или даже больше. Мне стало стыдно за все те упреки, которые я таила в себе в детстве, не желая понимать, что стоит для него день проведенный со мной. Для меня он всегда был на работе и даже если оставался на выходные дома, то это означало, что затем его можно не увидеть несколько дней.

– Тогда давай договоримся, где нам встретиться. Не хочешь приехать ко мне? – за все годы, что я прожила в этой квартире, отец так ни разу и не был в ней.

– Я думаю, не стоит тебя смущать моим присутствием. Может просто прогуляемся или сходим в кафе?

Наверное, так действительно было лучше. Дополнительный дискомфорт, который мы оба почувствуем у меня в квартире, сейчас явно был бы лишним.

– Хорошо, но я хотела бы, чтобы ты побывал у меня. Для меня это важно, – с неожиданно проявившейся твердостью заявила я.

– Я обещаю тебе.

– Давай тогда, я подъеду к тебе. У вас ведь еще жив тот парк около больницы? – вспомнила я удивительные дубовые аллеи по которым гуляла в детстве, когда приходилось оставаться у отца на работе.

– Да. Его даже весьма облагородили, хоть и в современном стиле.

Отец умолк.

– Я не имел ввиду, что я против современного стиля, – продолжил он после паузы. – Ты много о нем пишешь, и я принимаю его. Просто в данном случае он слишком неуместен. Все эти фонари, как из фантастических фильмов и угловатые лавочки.

Во мне словно были сотни заглушек, которые сдерживали все эти годы бушующий напор воды. И вот уже который раз, отец выбивал своими словами одну из них, обрушивая на меня поток запрятанных мной чувств.

«Ты много о нем пишешь». Он читает меня!

Я написала более двадцати заметок и статей, но ни разу не подумала о том, что есть где-то мой отец, которому важно то, что я пишу. Отец, для которого я единственная дочь и родной человек.

– Вот и посмотрю, – сдерживая эмоции, ответила я. – Мне нужно около часа, чтобы добраться до тебя. Давай тогда в час у входа в парк?

– Договорились.

– До встречи.

Я сжала кулак свободной руки и приказала себе не думать об этом разговоре и нашей встрече.

Есть вещи, которые просто надо совершать. Без сомнений и лишних мыслей. И есть ошибки, которые нужно просто принимать. И родные люди, должны стремиться идти друг другу навстречу, чтобы не случилось в прошлом. Мы связаны воедино и отрицать этот факт так долго, было глупой ошибкой.

Я заказала такси и собралась на встречу с отцом. Окинув взглядом комнату, я пыталась найти хоть одну вещь, которая напоминала бы мне о нашем совместном прошлом. Но не нашла её. Я стерла из своей жизни почти все, что связывала меня с моим детством. Глубоко в ящике прикроватного шкафчика, спрятанная под стопку книжек, лежала фотография моей матери. Я знала, что она там, но никогда не брала её в руки. Так же было и со всем остальным. Оно было где-то рядом, но я стояла к нему спиной. Сегодня мне предстояло развернуться к этим теням и попытаться научиться с ними жить.

Отец постарел. Точнее постарели некоторые черты его лица. Взгляд был по-прежнему ясным, с неотделимой от его профессии постоянной сосредоточенностью, которая отпечатывается в глазах, словно они никогда не отходят от операционного стола. Но вот седина окончательно победила его прежде черные, как сажа, волосы. Кожа на лице так же рассеклась длинными складками морщин. Он изменился. Его прошлая стройность и высокий рост превратились в различимую худобу и сухость. Даже длинные красивые пальцы, которые всегда восхищали своим призванием, обрели тревожный грубый вид.

Мне стало неловко за свои наблюдения и это ощущение шокирующей неожиданности от увиденного.

– А ты не изменилась, – словно поняв причину моей растерянности, произнес отец. – У тебя тот самый мамин взгляд. Когда ты только родилась, и я зашел в палату новорожденных и увидел тебя, то ты посмотрела на меня этим взглядом. Серьезным. Полным любопытства и требовательности. Ты жадно поглощала им мир вокруг себя. С самых первых минут жизни и по сей день. Это удивительно.

Я не знала, что ответить. Каждый раз, когда в моей жизни возникал обыденный для других вопрос похожести на кого-то из своих родителей, я старалась сменить тему. Быть похожей на того, кого не было рядом – это слишком тяжело.

И вновь отец без слов понял мои мысли:

– Прости, что говорю это. Я знаю, ты не любишь возвращаться к прошлому.

Слишком точное определение, чтобы слышать его от того, с кем это прошлое связано больше всего.

– Давай я тебе расскажу о себе. Так будет проще начать нашу встречу.

Мы вышли на широкую аллею с теми самыми угловатыми лавочками по боками и странными фонарями, которые не имели в ту минуту для меня никакого значения.

– Последний раз, когда мы вот так общались, я еще был в браке с Татьяной. Мы жили вместе. Я работал, она тоже. Сергей закончил университет и поступил в аспирантуру. Стал преподавать. Полгода назад он женился, и у него родилась дочь.

– Это я знаю, он писал мне о свадьбе. Приглашал, но я не смогла.

– Ты не любишь свадьбы. Я помню, как еще в университете ты рассказывала, о том, что какая-то сокурсница собирается замуж. Такой содержательной критики брака и свадеб мог бы позавидовать даже Вольтер, – отец улыбнулся, смотря куда-то в сторону. – Тогда я подумал, что вряд ли найдется такой мужчина, который сможет изменить твои представления об этих вещах. Ты слишком сильная для них. Слишком независимая.

Слышать о себе то, что казалось знаю только я, было очень непривычно. Еще более непривычно было понимать, что отец помнил каждую деталь, связывающую нас с ним. Сама я с трудом могла вспомнить тот разговор.

– А затем мы с Татьяной стали отдаляться друг от друга. Не знаю, почему так вышло. Наверное, она просто устала, – отец вновь умолк и после задумчивой паузы продолжил. – Я ведь не подарок. Уж ты то точно это знаешь.

В его голосе звучало сожаление, но для меня это казалось упреком. Быть может у Татьяны и были причины отдалиться от отца, но вместе с ними у неё было и право на это. Мое же право спрятать свою жизнь было придумано лично мной.

– Я сожалею, что у вас все так вышло, – сказала я.

– Спасибо. Я уже привык и освоился быть один. Мне даже как-то удобней все это. Можно не корить себя за то, что я почти не бываю дома. Теперь там бывать вовсе нет надобности.

Ровно так же жила и я. Все мои завязывающиеся длительные отношения прерывались еще на начальной стадии от невозможности слишком много времени проводить внутри них. Я поняла, что невольно переняла от отца этот эскапизм в постоянную занятость на работе.

– А как ты? – осторожно спросил он. – Как карьера в журнале?

– Неплохо. Выставка в Вене, на которой я была на этой неделе – это очень значимо с профессиональной точки зрения. В следующем номере выйдет много моих материалов.

– Ты хорошо пишешь. Очень четко и профессионально. Я с удовольствием читаю твои статьи.

– Спасибо. От тебя это слышать особенно приятно. Когда я только начинала, и меня пугал тот объем специальной лексики и определений, которые необходимы архитектурному изданию, я вспоминала стопки медицинских журналов, разложенных по дому. Твои и чужие статьи в них. Я ведь их читала, – с улыбкой произнесла я. – Ничего ровным счетом не понимая, но осознавая сколько знаний вложено в каждый абзац. Это помогло мне убедить себя, что уж свои двадцать определений на текст, я должна осилить.

Отец улыбнулся.

– А ты в свою очередь помогла мне. Я было закончил печататься, но затем узнал про тебя и как-то, можно сказать, загорелся. Нужно быть под стать такой дочери, а не раскисать, смирившись со старостью.

Поразительно быстро по моему телу распространилось неожиданное тепло. До мурашек на коже, мне было приятно от слов, произнесенных отцом. И даже не от того, что он так высоко меня оценил, а от того, что я смогла повлиять на него и заставить вновь публиковаться.

– Я очень рада.

Через паузу я добавила:

– Пап.

Впервые за несколько лет, я назвала его тем, кем он являлся. Смотря в глаза, а не прячась за гудки телефона. Это было очень тревожно. Но тревога казалась необходимой и нужной мне.

– А я могу спросить тебя о личном? Или нам не стоит переходить в эту плоскость? – спросил отец.

– Конечно, можно. Я не хочу скрывать ничего, – не выдержав больше вежливой дистанции произнесла я. – Я хочу, чтобы ты все знал.

По выражению лица отца было видно, что он не ожидал услышать от меня такое. Но через мгновение он с ощутимой радостью улыбнулся и кивнул головой.

Мы сели на лавочку и проговорили еще полчаса. Я рассказала ему про Алексея. Мне показалось, что его очень обрадовало, что наши отношения только-только начались, и он узнает о них одним из первых. Услышав историю про владельцев «Единорога», отец тут же вызвался помочь и записал название клиники, в которой находился Кристоф. Он сослался на своего хорошего друга из Вены, ныне занимающего пост в системе здравоохранения Австрии и твердо решил позвонить ему в начале следующей недели, чтобы Кристофу были созданы все условия для выздоровления. Я пыталась вежливо отговорить его, ведь случай оказался не таким серьезным. Но отец был непреклонен.

– Слишком часто ко мне на стол попадали люди, которые в преклонном возрасте продолжали убеждать себя в несерьезности проблем со здоровьем. Тут важно не столько нынешнее состояние, сколько перспектива его ухудшения. Именно на этом стоит современная медицина. Она способна принимать вызов будущих заболеваний. А среди взрослого поколения еще жив стереотип того, что лечение – это борьба с заболеванием, а не борьба с перспективой его возникновения.

Я искренне улыбнулась этим строгим высказываниям отца. Может он и постарел внешне, но вся та энергия и убежденность, которая жила в нем всю его жизнь, никуда не пропала. Он всегда стремился быть на шаг впереди и видел в этом главную роль врача. Даже в духоте советских больниц и разрухе девяностых, он не давал себе права забывать об этом. Я не раз слышала от других, как он заставлял подчиненных постоянно повышать свои навыки и квалификацию. Мне запомнилась одна его фраза, произнесенная как-то за ужином, на котором собрались его коллеги. «Врачи – это сердце. Если они хоть на минуту остановятся – кто-то погибнет. Но мы же и мозг. И если мы не будем каждый день развиваться и открывать новое в своей профессии – погибнет будущее. Ведь главная задача врача – это не только спасти пациента в настоящем. Наша задача – это стараться дать пациенту будущее».