Текст книги "Ольга"

– Оставь её в покое и больше никогда не приближайся к ней, – бросила ему в лицо я.

– А то что? – он взял меня за плечо и больно сдавил его. – Защитишь её своим худеньким телом?

Он еще сильней надавил мне большим пальцем на ключицу, так что я вскрикнула и едва не потеряла равновесие под тяжестью Алисиного тела.

Удар Игоря, пришедшийся прямо в скулу, был неожиданным не только для Липницкого, но и для всех нас. Игорь, казалось, сам не ожидал от себя подобного и стоял в некой растерянности, ожидая что произойдет дальше. Липницкий упал на асфальт, но тут же попытался подняться. Это удалось ему не с первой попытки. Держась за щеку он бросил на своего обидчика злобный взгляд и, ничего не произнося, быстро направился в сторону дверей гостиницы.

– Похоже нам всем теперь будет лучше уехать отсюда, – с улыбкой, в которой читалась ирония и гордость, произнесла Лиза.

Быстро добравшись до стоянки с машинами, караулившими клиентов возле гостиницы, мы сели в одну из них и направились в сторону центра, чтобы первой довезти меня с Алисой. Моя подруга по-прежнему не показывала особых признаков нормального состояния и через несколько минут вовсе уснула на моем плече. Игорь, севший на пассажирское кресло рядом с водителем, был молчалив и спокоен, но по всему было видно, что ему приходилось сдерживать нахлынувшую на него бурю эмоций. Лиза же, напротив, не скрывала своего возбуждения и переглядывалась со мной с заговорческим выражением лица. Меня тоже весьма поразил поступок Игоря, поскольку я никогда не замечала за ним подобного прежде. Скорее он был из разряда весельчаков, которые все конфликты сводили к шутке. Ситуация была действительно очень интригующей, если бы не несла за собой серьезные последствия. Липницкий не простой человек и едва ли оставит нас в покое.

Я наклонила голову в сторону Лизы и прошептала ей, чтобы они не беспокоились по поводу случившегося. Для себя я решила, что лучший способ исчерпать этот конфликт и не навлечь на Игоря проблем – это сегодня же позвонить Олегу и все ему рассказать. Конечно, придется слегка приукрасить ситуацию, чтобы Липницкий выглядел совсем в невыгодном свете, но кто, как не он заслуживает именно такого отношения.

Лиза понимающе кивнула. Её, казалось, вовсе не заботят последствия и ей просто хочется поскорей остаться с Игорем наедине. То, как действует на женщин проявление агрессии их мужчин, никому рассказывать не нужно.

Я же достала телефон и в очередной раз набрала номер Алексея. Он не отвечал с самого утра и так и не перезвонил мне, хотя я оставила в его голосовой почте несколько сообщений. После трех гудков, вызов вновь перешел в голосовую почту. Беспокойство начало усиливаться.

Когда мы доехали до моего дома и остановились возле подъезда, я попыталась разбудить Алису, на что она откликнулась нечленораздельным мычанием. Игорь вышел из машины и помог нам выбраться. Алиса, насколько это было возможным, уверенно стояла на ногах, так что я отказалась от дальнейшей помощи и поблагодарила их с Лизой за все, что было сегодня. Лиза попросила обязательно позвонить завтра, чтобы рассказать, как себя чувствует Алиса.

Поднявшись до второго этажа без особых проблем, следующий лестничный пролет дался нам с Алисой уже не так легко. Она вновь начала терять равновесие, так что мне пришлось поддерживать её, то и дело ударяясь о стену подъезда. Мы словно вернулись в наши студенческие годы, когда мне раз за разом приходилось вот так же, почти буквально на своих плечах, тащить свою подругу после ночных посиделок и клубов.

Оказавшись, наконец, около входной двери своей квартиры, я достала ключи и открыла входную дверь.

В комнате горел маленький свет возле дивана, а на нем сидел Алексей, упершись локтями в колени. Повернув голову и увидев меня с Алисой, он спокойно встал и подошел к входной двери.

– Давай я помогу, – могильным тоном произнес он и решительно взял Алису на руки.

Без лишних слов он отнес её в спальню и положил на кровать. Я быстро сняла туфли и направилась к нему.

– Уложи её. Я буду в большой комнате, – ничего не поясняя, произнес он.

Его лицо было словно слепок для маски. Ни один мускул не двигался, и взгляд был полностью отрешенным.

Я быстро справилась с Алисой, раздев её и накрыв одеялом. Затем с тревогой вернулась к Алексею, неожиданное присутствие которого в моей квартире наводило на самые страшные мысли.

Он сидел ровно в той же позе, как и тогда, когда я открыла дверь. Ладони были сжаты в замок и пальцы с какой-то безразличной жестокостью надавливали на руки. Не моргающий взгляд был устремлен куда-то в невидимую точку.

– Что случилось? – ломким голосом спросила я.

– Иди ко мне.

Он протянул мне руку, и я подойдя к дивану села рядом, крепко сжав его руку.

– Моя мама была тяжело больна. Я не хотел тебе это говорить, зная, что ты пережила, – начал Алексей каким-то чужим неуверенным голосом. – Все началось полтора года назад. Врачи поставили диагноз: рак поджелудочной. Больше года лечения. Германия, Израиль, опять Германия. Казалось, началась рецессия. Но этого не произошло. Последние месяцы она была в клинике под Берлином. Сегодня днем мне сообщили, что она умерла.

Его глаза наполнились слезами, которые начали стекать по щеками. Я обняла его за шею и крепко прижала к своему плечу. Его тело словно растворилось во мне и обессиленно спустилось вниз к моей груди. Затем голова Алексея потянулась еще ниже и легла на подушку, которую я положила на свои колени. Я согнулась, окутав его руками. Мои губы упирались в его затылок, а слезы начали капать на его волосы.

Глава VI

У каждого есть такие места, в которых мир останавливается. Я называю их «точки свободы». В них чувствуешь себя защищенной. Время будто замедляется, а внешние проблемы растворяются от размеренного дыхания спокойствия. На нас словно действует необъяснимая сила притяжения, которая через воспоминания заманивает нас к себе.

Это может быть что угодно: дом детства, полный беззаботных улыбок или одинокая лавочка напротив векового дуба, чья опавшая листва однажды обожгла сердце чем-то прекрасным. У каждого своя «точка свободы». Но она обязательно есть у каждого. Должна быть.

Для меня таким местом был зал Врубеля в Третьяковской галереи. Среди одиноких демонов, сумерек сирени, чарующего взгляда царевны-лебедь и обреченности Маргариты; под красивой стеклянной крышей, через которую рассеянно проникают солнечные лучи, я чувствую себя самой собой. Настоящей. Ни смотря ни что происходящее вне этих стен, мое сердце здесь бьется ровно и спокойно.

Я приходила в этот зал десятки раз и в каждый из них, я получала незримую поддержку от этих небрежных мазков гениальной кисти великого художника. Возможно, величайшего русского художника за все недолгие годы существования нашего изобразительного искусства.

Время приближалось к вечернему, но в зале по-прежнему толпились туристы. Кто-то внимательно изучал полотна, а кто-то равнодушно отдыхал на стульях, выставленных в несколько рядов по центру зала. Я привычно для себя заняла место чуть сбоку, рядом с поникшим демоном, чтобы именно с этой точки лицезреть весь масштаб панно «Принцесса Греза».

Картины Врубеля почти всегда оставляют для смотрящего на них хоть маленькую лазейку для ощущения сопричастности. Сюжеты и персонажи словно парят в эфире, окутывающим все пространство вне картин. Прочувствовав это, мы всегда можем попасть вслед за художником в нарисованный им мир и полностью раствориться в нем. Смотря на величественное панно, можно ощутить дуновение ветра, развевающего платье Мелисанды. Мы словно находимся рядом с ней и слышим те же звуки лиры умирающего принца Жоффруа. Нам хочется, как и Принцессе Грезы, склониться перед ним и отдать дань вечной силе искусства.

Напряжение постепенно отступало и мои пальцы почти перестали судорожно биться друг о друга. Комок в горле и сдавленные слезы сменялись на ровное тихое дыхание. Моя «точка свободы». Мое царство грез.

Алексей ушел рано утром. Самолет из Берлина прилетал в полдень, но к этому времени нужно было успеть все подготовить в Москве. Похороны должны были состояться завтра, в понедельник.

«Кладбище, могила, отпевание, поминки, – монотонно перечислял Алексей эти страшные зазубрины, ожидающие каждого из нас, – почти все уже готово». Стоя на моей кухне и делая глоток крепкого кофе, он напоминал мне обреченного командира, который вот-вот отправится в безнадежный бой. Его лицо по-прежнему было каменным. Он словно подчинил свои эмоции одной единственной цели – «сделать все так, как она хотела».

Ночью, когда наши тела недвижимо лежали на диване, сплетенные друг в друге, Алексей рассказал о последнем разговоре со своей матерью.

– Я не помню её глаза, – начал он, обращаясь к темноте комнаты. – Только строгий голос. Требовательно, по пунктам, рассказывающий мне о том, что должно произойти. Белые розы. Никаких венков. Отпевание в её приходском храме на Марьиной Роще. Никакой шумихи и пышных поминок.

Он умолк. Я лежала рядом, боясь сделать лишний вздох, который может сбить его воспоминания.

– Она не любила внимание. И всегда ругала меня за лишнюю, как она выражалась, эпатажность. «Ты слишком много думаешь о том, что думают о тебе другие. А важно только то, что ты думаешь о себе сам. Именно это определяет тебя как человека». Она не умела быть богатой. Это тоже её слова. Ей никогда ничего не было нужно. Все, чем она жила, было заработано ей самой. Я долго не понимал этого. Даже ссорился с ней, когда она отказывалась от моих подарков или попыток сделать её жизнь более комфортной. «Все что мне нужно, у меня есть. И раз ты можешь себе позволить покупать мне такие дорогие вещи, значит я уже добилась многого». Она отдавала все на благотворительность. Украшения, одежду. Что угодно. Именно она научила меня помогать другим. Без раздумий и колебаний. «Каждый в этой жизни должен сделать две вещи: накормить своего ребенка и накормить чужого. Потому что однажды твой ребенок останется один, и ты больше не сможешь заботиться о нем». Она многому меня научила.

Его голос сорвался, а пальцы крепко вжались в мои.

– Я очень любил её. Именно она сделала меня тем, кто я есть. Она вырастила единственного сына и дала ему все. Никто ей не помогал. Она всегда была одна. Даже со мной, когда я уже повзрослел, она оставалась верной своему пути. Её независимость, порождала в ней непреклонную стойкость. Я поздно научился это понимать, требуя от неё внимания к своим успехам.

Алексей вновь прервался, окунувшись куда-то глубоко в ушедший от него мир.

– Последнее, что она мне сказала в тот день… – слова довались ему все тяжелее и становились едва различимыми. – Она сказала, что никогда не оставит меня и всегда будет присматривать за мной.

После этих слов не выдержала и я. Все это время, я пыталась насколько было сил, сконцентрироваться на том, что происходит с Алексеем. На необходимости поддержки и стойкости. Я заставила себя не проецировать происходящее на саму себя, поскольку понимала, что малейшая трещина выбьет почву из моих ног и обрушит лавину воспоминаний. Но выдержать эти слова я не смогла. Уткнувшись в спину Алексея, я безудержно заплакала, мгновенно образовав на ткани его рубашки мокрое пятно.

– Прости. Я понимаю, как тебе тяжело это слышать, – начал оправдываться Алексей, еще больше загоняя меня в панику. – Я хотел все скрыть от тебя, но у меня нет больше никого. Нет никого кроме тебя, с кем бы я мог пережить эту ночь.

Бессилие – это когда каждый твой шаг возвращает тебя ровно в то место, от которого тебе хочется спрятаться. Я прожила с этим чувством много лет. Чем дольше тебе кажется, что ты прячешься и забываешься, тем острее боль, когда внезапный наплыв воспоминаний ударяет в твою спину. Нельзя забыть эту боль. Время не лечит, оно лишь растягивает ужас ожидания нового удара. Я лежала рядом с человеком о котором, наконец, могла сказать, что я его люблю, и не могла поверить, что это вновь происходит со мной.

Мне нечего было сказать ему. Нечем помочь. Я знала, что это такое. Я знала, что это навсегда.

У каждого из нас есть свой демон, преследующий нас на нашем пути. Мой пришел ко мне в семь лет растерянным голосом моего отца, произносящем, что мамы больше нет. Я хотела верить, что испытала уже все, что только было возможным за эти годы, но как оказалось, осколки под моими ногами не исчезнут никогда.

Я смогла заставить себя сдержаться. Успокоилась и, вжавшись что было сил в его спину, попыталась передать ему остатки своей энергии. Через какое-то время, мы оба уснули. А утром он ушел, сказав, что я уже сделала для него самое важное – помогла ему пережить эту ночь.

Оставшись одна, я отпустила все переживания и, скорчившись на диване словно от дикой боли, неудержимо заплакала. Полчаса или час, я не знаю сколько именно времени прошло, слезы лились из меня бесконечным потоком. Я словно держалась за эту стучащую в голове боль, которая мешала потоку мыслей проникнуть в мое сознание. Эта барабанная дробь зашкаливающих эмоций была единственным спасением от реальности, которую я не хотела принимать.

Сложно было представить, что чувствовала Алиса, когда проснувшись, увидела меня в таком состоянии. Она тут же бросилась ко мне и начала успокаивать. Сев на пол возле дивана и прижав мою голову к своей, она стала убаюкивать меня словно младенца, целуя меня в лоб и шепча на ухо извинения. Когда же я смогла прервать всхлипы и, набрав в легкие как можно больше воздуха, на одном выдохе произнесла причину моих слез, Алиса замерла. Пытаясь сдержать выбивающиеся из глаз слезы, она тихо шептала: «Я с тобой. Я с тобой. Я с тобой».

Так устроен этот мир, что мы бесконечно зависим друг от друга. Каждый из нас может сделать другому больно всего одним поступком или словом, и ровно столько же нужно, чтобы в одно мгновение наполнить нашу душу надеждой и силой. Без первого не бывает второго, и за вторым неумолимо следует первое. Но отказываться от этого бессмысленно. Одиночество – это путь слабости.

После того, как мы немного пришли в себя, и я более подробно рассказала Алисе о произошедшем и, сделав вывод, что нам остается только ждать, когда наша помощь понадобиться Алексею, моя подруга с виноватым прячущимся взглядом спросила о том, что именно произошло вчера на свадьбе. Она помнила нашу ссору возле входа в гостиницу и обрывки нашего разговора на асфальте. Но дальше ничего. Я рассказала ей о поведении Липницкого, об Игоре и его поступке, о том, что мы довезли её ко мне домой. Алиса выслушала это, поджав губы и смиренно кивая головой, словно я зачитывала ей приговор, перед которым она была бессильна оправдаться.

– Я позвоню Олегу. Прямо сейчас, – она решительно встала со стула на кухне и направилась к своей сумочке за телефоном.

Остановившись посреди комнаты, она повернулась ко мне и, не сумев сдержать слезы, заплакала.

– Я слишком виновата перед вами. Я не знаю, как просить прощения. Это самое глупое и безрассудное из всего, что я совершала. А для тебя это сейчас, как нож в спину.

Я подошла к Алисе и обняла её.

– Однажды, давно-давно, еще в студенчестве, мы пообещали прощать друг другу любые проступки. Помнишь? Тогда нам казалось, что максимум того, что мы можем совершить – это не ответить на телефонный звонок, потому что нам лень просыпаться, или пойти на новый фильм с кем-то другим, но суть того обещания от этого не меняется. Мы уже через многое прошли и многое доказали друг другу. Я не хочу тебя терять.

– И никогда не потеряешь, – ответила мне моя подруга.

В тот момент я верила в то, что Алиса останется со мной навсегда. Это странный парадокс, что гораздо проще поверить в то, что сложные отношения, бросающие нас от одного края к другому, куда прочней, чем стабильная приносящая только беспечную радость дружба.

После того, как она все объяснила Олегу, выслушав не мало неприятных слов в свой адрес, Алиса позвонила Игорю и поблагодарила его за вчерашнее. Я же молча сидела, держа в руках свой телефон, и боролась с противоположными чувствами. С одной стороны, я ждала звонка Алексея, чтобы узнать, как он и нужна ли ему моя помощь, а с другой, мне хотелось, чтобы все это прошло мимо меня. Уверенность, что я выдержу ближайшие два дня, была какой-то зыбкой и сочилась между моих пальцев, стоило мне хоть на секунду расслабить кулак.

Алиса ни о чем не спрашивая меня, твердо заявила, что никуда не уйдет и останется со мной, сколько потребуется. Софья была дома с няней и, если будет нужно, за ней могли присмотреть Олег и Лена. «Я все решу. Говори, что нужно будет сделать, и я сделаю» – твердила она. Но я не знала, что делать. Ждать. Молится. На меня накатывала усталость после тревожного обрывистого сна. Я чувствовала, как теряю силы, но продолжала бороться, чтобы в любой момент быть готовой к звонку Алексея. После легкого завтрака, который приготовила моя подруга, я всего на минуту расслабилась, сев на диван, и тут же провалилась в сон.

Проспав чуть больше часа, я проснулась от вибрирующего где-то в районе живота телефона. Мгновенно вскочив, я увидела, что звонит Алексей. Алиса сидела рядом, листая какой-то журнал. Видя мое оцепенение, она отложила журнал и, кивнув головой, провела мне по ноге.

– Ты справишься.

Я была не уверена, но не дав сомнению проникнуть слишком глубоко, резко провела по полоске вызова на экране телефона.

– Привет, – осторожно произнесла я.

– Да, привет, – ответил Алексей. – Я звоню, чтобы сказать, что все… – он искал нужное слово. – Все нормально. Я обо всем договорился. И все сделал.

Его предложения теряли привычную для его речи стройность, сбиваясь на какие-то растерянные обрывки. По голосу было отчетливо слышно, насколько тяжело ему было сейчас контролировать себя.

– Тебе нужна какая-нибудь помощь?

– Ты уже сделала самое важное. Сейчас мне нужно побыть одному. Точнее, побыть с ней. Ты понимаешь.

– Да. Конечно.

– Прости меня.

– Тебе не за что просить у меня прощения.

Он ничего не ответил. В повисшем молчании можно было услышать наше дыхание.

– Я позвоню тебе, когда буду готов, – наконец, произнес Алексей и тут же сбросил вызов.

Я медленно опустила телефон на колени, с каждой секундой все отчетливей осознавая смысл последних слов. Боль, которую я вызывала в других, когда они узнавали о моем прошлом. Боль, которую они не хотели слышать внутри себя и сторонились её осознания. Все это преследовало меня всю мою жизнь. Я сломана. Уже давно и навсегда.

Все, что я смогла сделать в тот момент – это побежать в спальню, чтобы побыстрей одеться и попасть в единственное в мире место, которое сможет мне помочь. Так я оказалась напротив «Принцессы Греза».

Вновь одна. И на этот раз не только со своей болью.

– Мне тоже помогает искусство. С ним мы не одиноки.

Голос был тихим и звучал будто откуда-то из далека.

– Мне иногда кажется, что человечество было бы куда счастливей и мудрей, проводи оно больше времени в галереях.

Мягкая, словно обволакивающая интонация мужского голоса. Я повернула голову и увидела сидящего рядом с собой мужчину. Он был молод, едва ли за тридцать. Взгляд темных глаз с неестественно длинными ресницами был обращен на панно Врубеля. Я обратила внимание, как аккуратно он общался с картиной, обращая свой взгляд на формы и сочетания. Редкое явление для современных галерей – вдумчивые, ласкающие полотна глаза.

– Знаете, в мире ведь осталось не так много мест, таких как это. Вы ведь понимаете, о чем я? – он повернулся и посмотрел на меня, недвижимо застыв взглядом на моих глазах, словно его не волновало во мне больше ничего. – Может «Великан» Гойя в Прадо или «Кораблекрушение» Тернера в Тейт. Хаос современности в «Осеннем ритме» Поллока…

Он перевел взгляд на картину, а затем опустил его вниз и начал бегать глазами по толпившимся в зале посетителям, будто пытаясь найти среди них кого-то нужного. Я же по-прежнему не могла отвести взгляд в сторону и смотрела только на неожиданного соседа.

– Я знаю одну пожилую итальянку, – продолжил он. – Она, как и вы, приходит в эту галерею исключительно на свидание с Врубелем. Она прилетает в Москву один-два раза в год строго на один день. Днем она находится здесь, а вечером одевает лучшее платье и поднимается по лестнице Большого Театра, чтобы насладиться её недостижимой мечтой – балетом. Всю свою жизнь она мечтала стать танцовщицей и стоять на пуантах, но врожденная хромота от родовой травмы не позволяла этой мечте сбыться. Поэтому перед тем как встретиться со своим демоном, она приходит сюда, чтобы гений Врубеля помог ей, ведь он прошел свой путь бок о бок с демоном за всех нас.

На его коленях лежал профессиональный фотоаппарат с большим объективом, а его пальцы застыли на кнопке затвора, словно это был курок ружья, а он был охотником, всегда готовым к появлению зверя. Одет он был во все темное. Черная майка с фигурно рваным небольшим рукавом и глубоким вырезом на шее, увешанной различными кулонами, цепочками и шнурками. Темные джинсы, которые были настолько заношены, что, казалось, все потертости и разрывы были вовсе не веянием дизайнера, а появились здесь естественным образом. На большом пальце правой руки было надето серебряное кольцо с крупным камнем, похожим на гранат.

– Я хочу вам кое-что показать, – мой сосед переключил режим на своем фотоаппарате и начал листать отснятые им кадры. – Только не пугайтесь. Будем считать это моей профессиональной слабость. Вот это вы на входе в галерею.

Он повернул ко мне фотоаппарат, и я увидела себя, поднимающуюся по лестнице из гардероба. Глаза были опущены куда-то в пол. Челюсть неестественно выступала вперед, от того, что я с силой сжала зубы. Рука была сжата в кулаке, а локоть прижал сумку, которую я несла через плечо.

– Напряжение. Это бросается в глаза. Вас словно разрывает изнутри, – пояснил фотограф. – А теперь дальше.

Он пролистал несколько кадров и остановился на том, в котором я пробиралась через посетителей, привычно столпившихся возле соседствующего с залом Врубеля крылом с картинами Александра Иванова.

– Это очень красивый, но жестокий кадр. Я бы назвал его: «безразличие и боль».

Сложно было подобрать более точное название. Отрешенные беспечные лица посетителей, перемещающихся из зала в зал, снующие туда-сюда дети, жадно поедающие глазами все вокруг в поиске хоть чего-то привлекающего их детское внимание, группы запрограммированных иностранных туристов, ожидающих своей очереди на входе в зал. И среди всего этого, в центре кадра – я. С гримасой отчаянья на лице и сложенными крестом на груди руками, которыми я словно пытаюсь защититься от всех вокруг.

– И последний. Уже здесь в зале Врубеля.

Фотограф нажал несколько раз на кнопку своего фотоаппарата и показал мне нужный кадр. Он был снят из дальнего угла зала, под аркой возле триптиха «Фауст». Объектив разрезал пространство большой галереи и фокусировался четко на моем лице. Я сидела ровно на том же месте, что и сейчас, подняв голову вверх и проникая взглядом в висящее напротив меня панно. Выражение моего лица было ясным и каким-то даже воздушным. Я никогда не видела себя такой красивой. Губы были немного приоткрыты, словно я с наслаждением делала каждый вдох, который до этого давался мне с таким трудом. Линия скул, идеально пойманная удачным ракурсом и верхним освещением оконного свода крыши, со скульптурной точностью вырисовывала неведомые мне до той минуты черты моего лица. Я была похожа на девушку с картин обожаемых мной прерафаэлитов. С этой грубой решительной красотой в сочетании нежности и дерзости.

Я была поражена. Переведя взгляд на сидящего рядом фотографа, я увидела, как кончик его рта приподнялся, сформировав на щеке небольшую ямку. Этой полуулыбкой он словно говорил, что ждал именно такого эффекта.

– Вы удивительно красивая женщина, Ольга. Не скрывайте это.

– Вы знаете, как меня зовут?

– Мы встречались однажды. Около года тому назад я снимал для вашего журнала. Несколько дней я провел в редакции и увидел вас. Кропотливо работающую за своим компьютером и не замечающую ничего вокруг.

Это было похоже на какое-то наваждение. Мне хотелось одернуть себя, чтобы понять, насколько происходящее в тот момент было реальным.

– Извините, что потревожил вас именно сегодня, когда, судя по всему, у вас далеко не лучший день. Но, быть может, именно сегодня вам нужен был подобный взгляд со стороны.

Я не знала, что ответить. Я ничего не понимала. Этот странный человек, появившийся из ниоткуда, смешал все мои чувства и мысли. За стенами этой галереи меня ждали все те же страхи и проблемы, которые и привели меня сюда. Последние слова Алексея, его трагедия, восставшие из пепла призраки моего прошлого и будущее, которое я не могла больше различить. Я убежала в этот мир грез, чтобы хоть на некоторое время унять боль и вкрадывающиеся в сознание мысли о том, что моя жизнь вновь разбилась на осколки, которые я не в силах собрать воедино. Но здесь, смотря на эти кадры, рядом с этим человеком я ощущала нечто большее, чем спокойствие и отвлеченность. Я чувствовала себя сильной. Но не прежней силой терпеливой стойкости и смирения, а какой-то другой действенной силой. И мне хотелось поделиться ей.

Манящее единение, возникшее между мной и незнакомцем, которое было трудно отрицать, ведь все произнесенное им было столь точным описанием моих собственных мыслей, требовало еще большего. Я хотела открыться ему и чувствовала, что именно в нем сейчас ключ к моему спасению.

Фотограф словно прочитал мои мысли и, выключив камеру, повернул свой взгляд в сторону выхода из зала.

– Я думаю нам стоит уйти отсюда. Здесь слишком много людей для того разговора, который нам предстоит.

Встав со своего места, он продвинулся немного между рядами стульев, затем повернул голову ко мне и легким кивком предложил мне проследовать за ним.

Мы вышли из здания галереи и направились в сторону набережной, молчаливо проходя мимо уличных музыкантов, художников и торговцев, заполонивших Лаврушинский переулок. Оказавшись возле реки, мы пошли вниз по течению в сторону Крымской набережной. Солнце, весь день дышавшее летним зноем, под вечер спряталось за окутавшие небо облака, а поднявшийся небольшой прохладный ветерок сделал июньскую Москву почти комфортной.

– Я так и не спросила, как вас зовут, – первой прервала молчание я, посчитав, что и так слишком затянула с этим вопросом.

– Денис, – равнодушно ответил фотограф и продолжил рассматривать мутную воду Москвы-реки.

– Что-то случилось? Вы стали неразговорчивы.

Он неожиданно остановился и повернулся к ограде набережной.

– Извините, я и вправду слишком долго молчал. Рядом с вами это очень просто. Идти и размышлять, – на его лице появилась улыбка, которая на этот раз была полноценной. – Поймите меня правильно…

– Я понимаю. Я тоже не заметила, как много мы уже прошли.

Я подошла к краю пешеходной дороги и облокотилась на ограду.

– Я родился в Санкт-Петербурге, – произнес Денис, продолжая смотреть на мутную воду реки. – И все детство провел на набережных. Тогда я мечтал стать художником, и родная Нева для меня была чем-то схожим с Сенной для импрессионистов. Я неумело зарисовывал стрелку Васильевского острова и Ростральные колонны, «петропавловку», «зимний». Маленькому мальчику в этом городе так просто грезить искусством. Это звучит смешно, но я хотел, чтобы мои картины однажды висели в залах Эрмитажа.

– Почему же тогда фотография, а не живопись?

– Не знаю. Этот вопрос я задаю себе каждый раз, когда прихожу в галерею и вижу полотна других художников. Наверное, живопись требовала больше усилий. Становления. А фотообъектив я смог подчинить себе слишком быстро. Я поступил на искусствоведа в Университет культуры и искусств. Два курса я впитывал и рисовал. Получалось неплохо. Даже очень. Но затем появился фотоаппарат. Сокурсник приторговывал техникой, и как-то все закрутилось. Тогда ведь кадры еще что-то значили. На них обращали внимание и в них всматривались, а не машинально ставили «лайк».

– Судя по тому, что я сегодня видела, вы еще способны впечатлять.

– Спасибо, – он застенчиво поджал губы и бросил на меня острожный быстрый взгляд, словно боясь заметить во мне что-то, что может его потревожить. – А какая ваша нереализованная мечта?

Было поразительно, насколько точно он мог угадывать меня. Никто никогда не задавал мне этот вопрос, видимо считая, что я получаю от жизни ровно то, что хочу. Но для себя, я всегда понимала, что есть вещи, с которыми судьба не позволила мне соприкоснуться.

– Их две. Дизайнер одежды и экскурсовод, – немного стесняясь, произнесла я. – Второе даже более желанное. Я все детство считала, что экскурсовод – это такой человек, который знает все обо всех местах в мире и постоянно ездит из одного города в другой. Из одной страны в другую. Уже потом я узнала, что они как правило ходят из одного зала в другой всю свою жизнь. Но тем не менее, образ всемирного путешественника, делящегося своими знаниями с другими, для меня остался навсегда. А дизайнером я захотела стал в университете. Первый курс. Первые смелые наряды.

– Из вас бы получился отвратительный экскурсовод, но отличный дизайнер одежды, – нисколько не смущаясь заключил Денис. – И ровно по одной и той же причине. Ваш взгляд на мир слишком индивидуальный. Я бы сказал изысканный, но все это и так звучит слишком пафосно, поэтому оставим просто индивидуальный. Например, вы скажете, что виднеющийся вдалеке памятник Петра Первого перегружен деталями и слишком громоздок. Что он неуместен для столицы, к которой царь и император имел весьма холодное отношение. Вы скажите, что он вам не нравится и в этом смысле вы будете с большинством. Но вы ни за что не согласитесь, чтобы он исчез с туристической карты Москвы. Потому что он своей неуместностью, громоздкостью и перегруженностью олицетворяет этот город. Он идеален для него.

Я посмотрела на торчащие вдалеке мачты и паруса этого бронзового монстра и нашла ровно те же мысли, что и Денис.

– И так со всем остальным, – продолжил он. – Красота для вас многослойна и неоднозначна. Она не подходит обывателю, который хочет, чтобы его убедили в том, что тот или иной «шедевр» действительно превосходен. Он не хочет сомнений и размышлений. Но ровно то же отношение к красоте сделало бы из вас выдающегося модельера. Со своим чутким стилем и взвешенным желанием быть непохожим на остальных.

Я несколько растерялась и засмущалась от этих слов, отведя взгляд в сторону. Все озвученное Денисом всегда было где-то внутри меня. Я нерешительно шептала про себя подобные слова, но никогда не полагалась на них. Трудолюбие, кропотливое приобретение нужных навыков – это было моими лучшими качествами и тем, что помогало мне двигаться по жизни. Но я всегда хотела открыть в себе нечто большее. Что-то особенное и не похожее ни на что другое. Я чувствовала это, не решаясь воплотить в жизнь.