Текст книги "Возвращение"

Глава 5

Одну вещь мама втолковывала мне с раннего детства: если ждешь гостей – прибери в доме.

Ребенком я это правило недолюбливал. Кому какое дело, сложил ли я игрушки в корзину и заправил ли кровать? Можно подумать, политики и лоббисты, которых родители приглашали на приемы, нагрянули бы в детскую! У них всегда находились дела поважнее: потягивать вино, залпом хлестать мартини и мнить себя очень важными шишками. Помню, как клялся себе: вот вырасту – и научусь обходиться без уборки. Однако – вы поглядите! – как только на горизонте замаячила встреча с Натали, мамины наставления тут же всплыли в памяти.

Закончив пробежку и прочие упражнения, я прибрался в доме: пропылесосил, протер столы и раковину, отдраил ванную комнату и, наконец, заправил кровать. Сам я тоже помылся – не без пения в душе, – а остаток утра провел за учебником.

Глава, которую я читал, рассказывала о музыке как вспомогательном способе лечения, и, штудируя материал, я вспомнил годы, посвященные игре на фортепиано. Мы с инструментом всю жизнь то сходились, то расходились; я посвятил музыке все детство, в Военно-морской академии забросил занятия, на медицинском факультете – возобновил, а поступив в резидентуру, от силы пару раз ударил по клавишам. В Пенсаколе я играл довольно часто, ведь в холле здания, где я снимал квартиру, стоял шикарный рояль «Безендорфер» 1890 года выпуска. В Афганистане мне вновь стало не до музыки – впрочем, сомневаюсь, что в стране сохранилось хоть одно пианино. Теперь же, без двух пальцев, играть как прежде я не мог – и вместе с тем осознавал, как сильно мне не хватает музыки.

Отложив учебник, я сел в машину и поехал в продуктовый магазин. Там пополнил запасы съестного, а вернувшись, сделал себе сэндвич. Когда я сполоснул тарелку, стрелки часов уже приблизились к тринадцати ноль-ноль. Я по-прежнему сомневался, что Натали появится на пороге, однако надежды не терял.

Подобно дому и амбару, медовый сарай снаружи выглядел неказисто. Жестяная крыша покрылась ржавчиной, стены, обшитые кедровыми досками, посерели от времени, а когда я толкнул массивные двустворчатые двери, те жалобно скрипнули в петлях. На этом, как ни странно, сходство с другими дедушкиными постройками заканчивалось: внутри медовый сарай больше походил на музей. Дедушка провел сюда воду и электричество, повесил яркие флуоресцентные лампы, утеплил стены и потолок. Посреди помещения в бетонном полу имелось дренажное отверстие. У левой от входа стены висела раковина из нержавейки; к крану крепился длинный шланг; рядом, аккуратно сложенные друг на друга, хранились магазинные надставки[26]26
  Магазинные надставки, или магазины – дополнительные ярусы, которые устанавливаются в улей поверх основного корпуса, чтобы увеличить объем гнезда и площадь сот во время медосбора.


[Закрыть] и разделительные решетки[27]27
  Разделительная решетка – сетчатая перегородка, которая помещается в улей, чтобы пчеломатка не смогла проникнуть в верхние секции улья и отложить там яйца. Тогда в этих секциях соты будут заполнены исключительно медом. Также используется, чтобы не выпустить матку из улья во время роения пчел.


[Закрыть] для ульев. У правой стены стояло пластмассовое ведро с растопкой для дымарей[28]28
  Дымарь – приспособление для окуривания пчел дымом с целью временно их усмирить.


[Закрыть], над которым располагались полки, уставленные десятками баночек с медом. Напротив входа хранился прочий инвентарь, необходимый пчеловоду: ведра со сливными кранами, тачка, ящики с пустыми банками, рулоны самоклеящихся этикеток, ножи для распечатки сот, зажигалки. На крючках висели нейлоновые и металлические фильтры для меда, пара дымарей, а также с десяток защитных костюмов, перчаток и лицевых сеток всевозможных размеров. Кроме того, в сарае имелись две медогонки[29]29
  Медогонка – устройство для извлечения меда из сот. Соты распечатывают с помощью специального ножа, вставляют в кассеты медогонки и вращают. Под действием центробежной силы мед вытекает из ячеек и собирается в баке.


[Закрыть], с помощью которых дедушка извлекал мед из сот. Я вспомнил, как в детстве крутил рукоять одной из них, пока не онемели пальцы. Вторую же, электрическую, дедушка приобрел, когда заболел артритом. Обе медогонки отлично сохранились.

Найти подходящую для меня и Натали защитную одежду не составило труда. Дедушка охотно рассказывал о пчелах всем, кому интересно, часто – целым группам. Многие боялись приближаться к ульям без специального костюма; сам же дедушка никогда такой не надевал.

– Они меня ужалят, если только я сам захочу, – утверждал он. – Знают, что я о них забочусь.

Правду он говорил или нет, но я не помню, чтобы его хоть раз ужалили во время работы на пасеке. Впрочем, дедушка верил местному преданию, что пчелиный яд облегчает боль от артрита, поэтому каждый божий день ловил двух пчел и, держа их за крылышки, вынуждал ужалить – по укусу в каждое колено. Впервые понаблюдав за этим действом, я испугался, что дедушка спятил; теперь, будучи врачом, я понимаю: он просто опередил свое время. Контролируемые клинические исследования доказали, что пчелиный яд на самом деле помогает пациентам с артритом. Почитайте, если не верите.

В прошлом я так часто имел дело с ульями, что дальнейшие действия произвел машинально. Я засыпал растопку в дымарь, после чего захватил зажигалку, нож для распечатки сот, два защитных костюма с перчатками и пару лицевых сеток. Поддавшись порыву, достал с полки две банки меда, а затем отнес все необходимое на веранду. Вытряхнув пыль из комбинезонов и сеток, я повесил их на перила, а остальное сложил на столик возле кресел-качалок.

Часы показывали четверть второго. Натали еще не появилась. «Плохо, – подумал я, – но еще хуже, если она увидит, как я ее высматриваю». Мужчина должен казаться гордым и неприступным.

Я вернулся в дом, налил себе сладкого чая, который был заварен накануне вечером, и отправился на заднюю веранду. Как в воду глядел: не успел я сделать и пары глотков, как по гравию зашуршали шины. Я не смог сдержать улыбки.

Снова пройдя дом насквозь, я открыл входную дверь в тот самый момент, когда на крыльцо поднялась Натали. Сегодня она надела джинсы и белую рубашку, которая красиво подчеркивала оливковый оттенок кожи. Глаза она спрятала за солнечными очками, а волосы завязала в небрежный хвост, отчего стала еще привлекательнее.

– Добрый день, – улыбнулся я. – Рад, что вы все-таки пришли.

– Простите, что опоздала. – Натали сдвинула очки на макушку. – С утра мне надо было кое-что уладить.

– Ничего страшного. У меня сегодня весь день свободен. – Тут я вспомнил о банках с медом, которые принес из сарая, и показал их Натали. – Это вам. Вы ведь говорили, что любите дедушкин мед.

– Очень мило с вашей стороны, – поблагодарила она. – А вам самому меда хватит?

– Более чем. Его даже слишком много.

– Если хотите от него избавиться, всегда можно продать его на фермерском рынке, – предложила Натали.

– Не знаю, найдется ли время, – развел руками я. – С утра по субботам я обычно читаю вслух слепым беспризорникам. Ну или котят с деревьев достаю.

– Что-то вы разошлись.

– Просто пытаюсь вас впечатлить.

Ее губы тронула улыбка.

– Даже не знаю, принять ли это за комплимент, – протянула она.

– Конечно, принять.

– Учту ваше мнение, но ничего не обещаю.

– Да я и не настаиваю, – пожал плечами я. – Кстати о меде: Клод из «Фактории» готов взять на продажу все, что не нужно мне самому, – поэтому, думаю, бо́льшая часть банок попадет к нему в магазин.

– Постараюсь туда успеть, пока не прознает весь город.

На мгновение повисла тишина, и Натали заглянула мне прямо в глаза. Внезапно смутившись, я затараторил:

– Знаю, вы хотите поскорее увидеть ульи, но давайте сперва посидим здесь. Я расскажу, что вас ожидает, и когда мы пойдем на пасеку, вы уже немного разберетесь в предмете.

– Это ведь ненадолго?

– Конечно. За час управимся.

Достав из заднего кармана телефон, Натали сверилась со временем.

– Тогда все хорошо. Я пообещала съездить к родителям после обеда. Они сейчас в Атлантик-Бич.

– А я-то подумал, вам надо напечь пирогов для соседки.

– Я испекла их вчера.

– Весьма предусмотрительно, – отметил я. – Пойдемте!

Я пригласил Натали в дом. У меня за спиной эхом зазвучали ее шаги. Я остановился.

– Не хотите чего-нибудь выпить?

Взглянув на запотевший стакан у меня в руке, она кивнула.

– Можно мне то же самое?

– Прекрасный выбор.

Достав из буфета стакан, я бросил туда кубики льда и налил сладкого темного чая из холодильника. Затем, облокотившись на кухонную стойку, стал наблюдать, как Натали делает первый глоток.

– Неплохо, – вынесла вердикт она.

– Вкуснее ваших пирогов?

– Конечно нет!

Я усмехнулся, глядя, как она пьет и рассматривает комнату. Сам того не ожидая, я мысленно поблагодарил маму за совет про уборку. Натали теперь сочтет меня опрятным – и довольно симпатичным, конечно.

А может, и нет. Я точно знал лишь то, что она нравится мне. Ее же мысли оставались загадкой.

– А вы тут кое-что поменяли, – заметила Натали. – По-моему, стало просторнее.

– Тут пылилась куча хлама. Я от него избавился.

– Мои родители – совсем как ваш дедушка. У них на каминной полке штук пятьдесят фотографий в рамках. Когда протираешь одну, остальные валятся, как костяшки домино. И зачем их столько?

– Наверное, чем старше люди, тем важнее для них прошлое, – предположил я. – Потому что будущего остается мало…

– Наверное, – ответила Натали, ничего не прибавив.

Размышляя, о чем же она думает, я открыл заднюю дверь.

– Готовы?

Я вышел на веранду вслед за Натали; она выбрала то же кресло-качалку, что и в день нашего знакомства. Однако, в отличие от меня, не откинулась на спинку, а примостилась на самом краешке, словно готовая вскочить и убежать, как только найдется повод. Я удивился, что шутливая беседа ничуть ее не расслабила. Впрочем, Натали вообще была полна сюрпризов.

Я глотнул еще чая, наблюдая, как она смотрит вдаль: идеальный, словно высеченный из хрусталя профиль.

– Так бы вечно сидела и любовалась, – произнесла Натали.

– Я тоже, – поддакнул я, не спуская с нее глаз.

Усмехнувшись, она оставила мою реплику без комментариев.

– Вы когда-нибудь плавали в этой речке? – спросила она.

– Да, в детстве. Сейчас вода еще не прогрелась.

– Полагаю, здорово тут купаться. Кстати, выше по течению кто-то видел аллигаторов.

– Шутите?

– Так далеко на север они обычно не заплывают. Нам о них сообщают пару раз в год, но сама я ни разу их не видела. Аллигаторы прячутся в глуши, вдали от машин.

– Если вдруг захотите поплавать, у меня есть лодка.

– Было бы здорово, – кивнула Натали, а затем вдруг сцепила руки на коленях и вся подобралась. – Так что вы хотели рассказать о пасеке?

– Хорошо, давайте начнем. – Я поставил стакан на столик. – Вы уже что-то знаете о пчелах? И много ли хотите узнать?

– У нас всего час – может, чуть больше. Поэтому расскажите то, что считаете самым важным.

– Договорились. У пчелиных семей есть годовой цикл, – начал я. – Зимой в улье живет от пяти до десяти тысяч пчел. С приходом весны, когда теплеет, пчеломатка откладывает все больше яиц, и популяция начинает расти. Летом одна колония насчитывает до ста тысяч особей, поэтому пчеловоды надстраивают ульи. Затем наступает осень, и матка начинает откладывать меньше яиц. Население улья сокращается, потому что колония каким-то образом понимает, что запасенного меда на всех не хватит. Зимой оставшиеся пчелы питаются медом, чтобы выжить. А еще они собираются вместе и вибрируют крылышками, чтобы произвести тепло и не дать друг другу замерзнуть. А когда теплеет, цикл начинается снова.

Выслушав, Натали остановила меня взмахом руки.

– Погодите. Сперва скажите, как вы обо всем этом узнали. Дедушка научил?

– Я помогал ему с ульями, когда приезжал на лето. А еще не раз слышал, как он рассказывает о пчеловодстве другим. В старшей школе я даже защитил курсовой проект по естествознанию, посвященный пчелам.

– Я просто хотела убедиться, что вы знаток своего дела, – улыбнулась Натали. – Продолжайте.

Мне показалось, или она со мной заигрывала?

Я снова отхлебнул чая, стараясь не терять ход мыслей. Красота собеседницы мешала сосредоточиться.

– В каждом улье есть пчеломатка, – продолжил я. – Она живет от трех до пяти лет, если, конечно, не болеет. Вначале она летает по округе и спаривается с как можно большим количеством самцов, а затем возвращается в улей, где всю оставшуюся жизнь откладывает яйца. Из яиц появляются личинки, те потом превращаются в куколок, которые в свою очередь развиваются в рабочих пчел. В отличие от матки, такие пчелы живут всего шесть-семь недель и за свою короткую жизнь успевают выполнить самые разные задачи. Подавляющее большинство этих пчел – самки. А самцы зовутся трутнями.

– И все, что они делают – едят и спариваются, – добавила Натали.

– Ого, вы запомнили! – обрадовался я.

– Такое сложно забыть. А что происходит, если матка умирает?

– У пчелиных семей есть страховка на этот случай. В любое время года, если пчеломатка слабеет или откладывает мало яиц, пчелы-кормилицы начинают снабжать нескольких личинок веществом, которое зовется маточным молочком. Такое питание превращает личинок в пчеломаток, и самая сильная, если нужно, сменяет предыдущую во главе колонии. А значит – вылетает из улья, спаривается с трутнями и всю оставшуюся жизнь откладывает яйца.

– Незавидный удел.

– Зато без нее вся колония погибнет. Поэтому она и зовется маткой – от слова «мать».

– А какой в этом толк, если ей нельзя даже пройтись по магазинам или выбраться к подружке на свадьбу?

Я улыбнулся, про себя отметив, что у нас с Натали похожее чувство юмора.

– Вчера я упоминал задачи, которые выполняют пчелы: чистят улей, кормят личинок и так далее. Однако в большинстве своем они собирают пыльцу и нектар. Многие думают, что пыльца и нектар – одно и то же. Это не так. Нектар – сладковатый сок из сердцевины цветка. А пыльца – крошечные зернышки, которые скапливаются на тычинках. Угадайте, из чего же делается мед?

Натали призадумалась.

– Из нектара?

– Верно! – воскликнул я. – Пчела собирает нектар в медовый зобик, летит домой и производит мед. А еще у пчел есть железы, которые перерабатывают часть медового сахара в воск. Вот так, постепенно, пчелы производят и запасают мед.

– А как нектар превращается в мед?

– Это довольно противный процесс, – предостерег я.

– Все равно расскажите.

– Когда пчела возвращается домой с нектаром, она передает его изо рта в рот другой пчеле, та – следующей. Воды в веществе становится все меньше, пока оно не загустеет. Так и получается мед.

Натали поморщилась, на мгновение напомнив мне девочку-подростка.

– И правда, гадость.

– Я предупреждал.

– А что делают пчелы, которые добывают пыльцу?

– Они смешивают ее с нектаром, и получается перга – «пчелиный хлеб». Это еда для личинок.

– А откуда берется маточное молочко?

– Не знаю, – пожал плечами я. – Раньше знал, но забыл.

– Спасибо за честность, – усмехнулась Натали.

– Я никогда не вру. А теперь еще один важный момент. Пчелы всю зиму питаются медом, поэтому пчеловод не должен забирать у них слишком много.

– Сколько же меда можно взять?

– Дедушка брал около шестидесяти процентов из каждого улья. Из одних – в июне, из оставшихся – в августе. В хозяйствах покрупнее иногда забирают больше, но вообще-то не следовало бы.

– Вот что, оказывается, губит пчел! – воскликнула Натали.

– О чем вы?

– Я где-то читала, что пчелы вымирают. И если они исчезнут вовсе – люди обречены.

– Последнее – правда, – кивнул я. – Если пчелы не будут переносить пыльцу с одного растения на другое, многие наши посевы погибнут. Однако численность пчел вряд ли падает из-за нехватки меда. Скорее – из-за химикатов, которыми выгоняют пчел из ульев. Дедушка никогда не использовал химию, ведь по большому счету можно обойтись без нее. Я вам покажу, когда пойдем на пасеку. Вот и все, пожалуй. – Я поставил стакан на столик. – Или у вас есть еще вопросы?

– Да, насчет сторожевых пчел. Почему они кружат прямо перед носом?

– Потому что это действенно, – усмехнулся я. – Людям не нравится, и они убегают. Вспомните: в дикой природе ульи частенько привлекают медведей. Для крошечной пчелы единственный способ защитить дом от огромного зверя – ужалить его в глаза, нос или пасть.

Немного помолчав, Натали произнесла:

– Допустим. Но мне по-прежнему не нравятся пчелы-стражники.

– Вот поэтому мы и наденем защитные костюмы. Начнем?

Натали поднялась с кресла и отнесла стакан на кухню. Тем временем я достал из буфета две ложки и, завернув их в бумажное полотенце, положил в карман. Вернувшись на веранду, я протянул своей гостье тот из костюмов, что поменьше.

– Надевайте прямо поверх одежды.

Я снял ботинки, затем облачился в защитный комбинезон; Натали последовала моему примеру, и я убедился, что все надежно застегнуто. Когда мы снова надели обувь, я отдал Натали широкополую шляпу с лицевой сеткой и пару перчаток. Затем достал зажигалку и запалил дымарь.

– А это что такое? – удивилась Натали.

– Дымарь. Он успокаивает пчел.

– Каким образом?

– Они думают, что начался лесной пожар, и спешат заполнить зобики медом на случай, если придется перелетать на новое место.

Я взял оставшееся снаряжение и махнул рукой: пора идти. Миновав раскидистые кусты азалии, мы вышли на пятачок, густо поросший кизилом, цветущими вишневыми деревьями и магнолиями. Воздух вибрировал от жужжания; почти на каждом цветке сидело по нескольку пчел.

На краю участка растительность цвела еще пышнее. Впереди показалась пасека; дедушка сколотил ульи вручную, однако они ничем не отличались от сборных и промышленных моделей. Суть одна и та же: основание, к которому крепились деревянные домики с козырьками. Всякий раз я поражался, как в одном таком домике умещается более ста тысяч пчел.

– Остановимся тут, – сказал я. – Надо надеть перчатки.

Мы приблизились к одному из ульев; пчелы то и дело врезались в сетку на наших защитных масках.

Я закачал воздух в дымарь и быстро окурил улей.

– Этого хватит? – забеспокоилась Натали.

– Много дыма не нужно. У пчел тончайшее обоняние. Глядите. – Я указал на отверстие под козырьком крыши. – Вот тут они залетают в улей и покидают его.

Натали с опаской шагнула ближе.

– Скоро подействует дым?

– Он уже действует, – ответил я. – Пчелы утихли минут на пятнадцать – двадцать.

– Им это не повредит?

– Ни капельки. Давайте покажу вам, что внутри.

Я снял с улья и поставил на землю верхнюю панель – или «крышу», как называют ее пчеловоды. Затем с помощью ножа для распечатки сот приподнял внутреннюю крышку. Поддеть ее оказалось сложнее, чем обычно – наверное, потому, что ее уже несколько месяцев не поднимали.

– Ну же, взгляните, – подбодрил я свою спутницу. – Сейчас они безобидные.

С нескрываемым волнением Натали выглянула из-за моей спины.

– Это – верхний корпус. Хранилище запасов. Тут десять рамок, где находится основная часть меда. А здесь, – я указал на нижний корпус, – гнездовой отсек улья.

– Ух ты! – выдохнула Натали.

Сотни пчел медленно ползали по рамкам и между ними.

– Я рад, что вы захотели здесь побывать, – сказал я. – Иначе я наверняка забыл бы про магазинную надставку и разделительную решетку. Вспомнил, только когда увидел их в сарае.

– А зачем они нужны?

– Магазин – дополнительный отсек для хранения меда в улье; он нужен летом, когда количество пчел возрастает. Он похож на верхний корпус, только меньше. А разделительная решетка не дает пчеломатке заползти наверх и улететь.

– И эти приспособления нужны только летом?

Я кивнул.

– Зимой удобнее, когда улей поменьше – так проще сохранить в нем тепло.

Пчелы с неиссякаемой энергией копошились в верхнем корпусе улья.

– Смотрите! – Я указал на одну из них, похожую на осу. – Это трутень.

Приглядевшись, Натали указала на другую:

– И это?

Я кивнул.

– Как вы знаете, их гораздо меньше, чем самок. Им тут веселее, чем Хью Хефнеру[30]30
  Хью Хефнер – основатель и главный редактор мужского эротического журнала «Плейбой». Какое-то время жил в особняке в компании нескольких молодых девушек-моделей. Умер в 2017 г., однако на момент событий книги был еще жив.


[Закрыть] в особняке.

– Хорошая аналогия, – отметила Натали.

Я ухмыльнулся.

– Сейчас кое-что вам покажу.

Сняв перчатки, я аккуратно поднял за крылышки одну из рабочих пчел. Она не сопротивлялась: дым все еще действовал. Я принялся легонько поддевать ее пальцем, пока она не попыталась ужалить меня в ноготь.

– Что вы делаете? – прошептала Натали. – Вы нарочно ее злите?

– Пчелы не умеют злиться.

Я снова поднес палец к пчеле, и она снова попыталась ужалить – а затем еще и еще.

– А теперь – внимание! – Я посадил пчелу на тыльную сторону ладони и отпустил ее крылышки.

Вместо того чтобы ужалить, она проползла немного вперед, а затем медленно полетела обратно в улей.

– Пчела уже забыла обо мне и моих действиях, – объяснил я. – Она просто защищалась. Теперь же, когда угроза миновала, она не держит на меня зла.

В глазах, смотрящих на меня из-за сетчатой маски, я увидел интерес и зарождающееся уважение.

– Ну надо же! – воскликнула Натали. – Все сложнее, чем я думала.

– Пчелы – удивительные создания, – произнес я, эхом повторив слова, когда-то сказанные дедушкой. – Хотите увидеть мед? И личинок?

– Конечно!

Я поддел ножом одну из рамок: сперва верхний край, затем нижний – и медленно выдвинул ее из улья. Глаза у Натали расширились: рамку с обеих сторон облепили сотни пчел. Осмотрев ячейки, я понял, что нужной мне разновидности нет, и вернул рамку на место.

– Найдем получше, – пообещал я. – Сезон только начался.

Пришлось осмотреть еще три рамки, прежде чем я нашел нужную и полностью вытащил ее из улья. На ней тоже копошились пчелы.

– Помните, я говорил, что большие хозяйства используют химикаты, чтобы прогонять пчел во время медосбора?

– Помню, – кивнула Натали.

– Сейчас я докажу, что никакая химия не нужна.

Я отступил на шаг и резко встряхнул рамку вверх-вниз. Почти все пчелы снялись с места, и соты практически опустели.

– Вот и все, что требуется, если нужно согнать пчел с рамки и собрать мед. Просто потрясти.

– Зачем же тогда фермерам химикаты?

– Да кто их поймет, – пожал плечами я. – Надо будет разузнать.

Наклонив рамку, чтобы Натали смогла все разглядеть, я показал ей разные виды ячеек:

– Вон те соты – в верхнем углу, запечатанные воском, – с медом. Ниже, в тех, что посветлее, – яйца и личинки. А пустые будут заполнены медом к концу лета.

Уже почти не опасаясь, Натали подошла ближе и медленно протянула руку к одной из оставшихся на рамке пчел, удивляясь, что насекомое совсем не реагирует. Другая пчела медленно переползла на перчатку Натали, а затем – обратно на соты.

– Разве их не бесит, что вы стряхнули с рамки всю честную компанию?

– Вовсе нет.

– А «пчелы-убийцы» разозлились бы?

– Те – другое дело, – ответил я. – Они гораздо яростнее защищают свои дома. Дедушкины пчелы, почуяв опасность, отправят наружу десять – пятнадцать стражников. А из улья «убийц» их вылетят сотни. Есть исторические и эволюционные теории, объясняющие их поведение, но об этом – в другой раз. Хотите попробовать мед?

– Сейчас? – растерялась Натали.

– Почему бы и нет? Раз уж мы тут.

– А он… созрел?

– Он вкуснейший, – заверил ее я.

Достав из кармана ложки, я протянул одну своей спутнице.

– Не подержите?

Другой ложкой я распечатал несколько покрытых воском ячеек. Оттуда потек свежий, чистейший мед.

– Вот вам. – Я отдал Натали ложку с медом, а затем наполнил свою. – И эту подержите, пожалуйста.

Натали перевела сияющий взгляд с меня на золотистый, играющий на солнце мед. Я снова собрал улей и, захватив нож и дымарь, взял у Натали одну из ложек. Мы отправились к сараю, и когда отошли на безопасное расстояние, я сказал, что можно снять сетку и перчатки.

В глазах у Натали, больше не скрытых защитной сеткой, лучилось радостное предвкушение, на коже выступили капельки пота.

– Ну что, попробуем? – Я поднял ложку, словно бокал вина.

Мы стукнулись ложками, а затем съели мед, который оказался таким сладким, что у меня заныли зубы. Натали прикрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Такой интересный вкус…

– Цветочный? – предположил я.

– Изысканный. И да, чувствуется что-то цветочное.

– Вкус у меда бывает разный – зависит от того, где находится улей, ведь пчелы собирают разный нектар. Какие-то виды меда слаще остальных; одни – с фруктовым привкусом, другие – с цветочным. Это как сорта вин.

– До сих пор я большой разницы не замечала, – заметила Натали.

– Почти весь мед в магазинах – клеверный, – объяснил я. – Пчелы вообще любят клевер, поэтому и у нас есть участочек, где он посажен. А еще мед частенько подделывают, врут про его состав. Огромная доля меда в продуктовых магазинах на самом деле смешана с кукурузным сиропом. Будьте внимательны, когда покупаете.

Натали кивнула. Она показалась мне немного отрешенной, будто солнечные лучи, мерное гудение пчел и чудодейственный эликсир, зовущийся медом, пошатнули ее привычные барьеры. Влажные губы разомкнулись, аквамариновые полупрозрачные глаза заволокло сонной дымкой. Когда она перевела взгляд с улья на мое лицо, я ощутил притяжение сродни гипнотическому.

Я шагнул ближе; собственное дыхание гулко отдавалось в ушах. Казалось, Натали понимает, что именно я чувствую, и ей это нравилось. Однако через миг она спохватилась и подняла с земли сетчатую маску с перчатками, тем самым разорвав тонкую ниточку момента.

Я нехотя продолжил беседу:

– Давайте покажу, как мед извлекают из сот? Это займет минуты две, не больше.

– Конечно!

Мы молча направились к медовому сараю. Там Натали отдала мне сетку, перчатки и сняла защитный костюм. Последовав ее примеру, я отнес вещи на место, затем снял с крючка ручную медогонку. Натали подошла посмотреть, однако держалась поодаль.

– Чтобы собрать мед, мы вынимаем из улья рамки, помещаем их в тачку, предварительно стряхнув пчел, и привозим сюда, – начал рассказывать я. – Затем поочередно помещаем рамки в медогонку, вот в эти кассеты. Крутим рукоять, медогонка вращается, центробежная сила выдавливает мед и воск из сот. – Я повернул рукоять, демонстрируя, как она работает. – Когда весь мед откачан, кладем один из вон тех мешков в пластиковое ведро, которое ставим под кран медогонки. Открываем задвижку и сливаем содержимое. Воск остается в мешке, а мед просачивается в ведро. Затем разливаем мед по банкам, и готово.

Натали молча обошла сарай, останавливаясь тут и там, и наконец приблизилась к пластиковому контейнеру. Приоткрыв крышку, она взглянула на древесную щепу и опилки; судя по выражению лица, догадалась, что это – растопка для дымаря. Следом она внимательно осмотрела оборудование, а затем указала на полки, на которых выстроились банки с аккуратно наклеенными ярлычками.

– Здесь все так бережно расставлено.

– Ага, – кивнул я.

– У моего отца сарай вроде этого. – Натали снова повернулась ко мне. – Там тоже каждая вещь на своем месте и для чего-то нужна.

– Расскажите-ка подробнее.

– Папа покупает транзисторные приемники и патефоны двадцатых – тридцатых годов, а затем ремонтирует их в сарае у нас во дворе. Девчонкой я любила смотреть, как папа работает. Он садился на стул с высокой спинкой, надевал очки – те, что сильно все увеличивают. Помню, какими огромными казались его глаза. Даже теперь, когда я приезжаю к родителям в Ла-Грейндж, именно в этом сарае мы с отцом говорим по душам.

– Необычное хобби, – заметил я.

– Оно его успокаивает. – В голосе Натали появились задумчивые нотки. – Он очень гордится своей работой. Приборы, которые он починил, занимают целый стеллаж в его аптеке.

– А покупатели есть?

– Куда там, – усмехнулась Натали. – Мало кто разделяет его увлечение стариной. Порой он думает, не открыть ли маленький музей по соседству с магазинчиком, однако дальше разговоров дело не идет.

– А что делает ваша мать, когда отец ремонтирует приемники?

– Печет пироги. От нее я и узнала секрет хрустящей корочки. А еще мама продает выпечку – если, конечно, мы все не съедаем.

– Хорошие у вас родители.

– Не то слово, – улыбнулась Натали. – И они очень за меня переживают.

Не дождавшись подробностей, я задал наводящий вопрос:

– Потому что вы работаете в полиции?

– Отчасти да, – согласилась она.

Затем – будто осознав, что разговор принял нежелательный оборот – Натали добавила:

– Они всегда беспокоятся, это же родители. И кстати, мне уже пора ехать к ним. Иначе меня хватятся.

– Конечно, – кивнул я. – Провожу вас до машины.

Покинув сарай, мы направились к подъездной дорожке. Натали водила серебристую «хонду» старой модели – надежный автомобиль, с которым хозяйка, похоже, еще долго не собиралась расставаться. Я открыл для нее водительскую дверь; на пассажирском сиденье лежала сумочка, с зеркала свисало миниатюрное распятие.

– Мне очень у вас понравилось. Большое спасибо! – поблагодарила Натали.

– И вам спасибо! – ответил я. – Приезжайте еще!

Солнце освещало Натали со спины, отчего я не видел выражения ее лица; однако стоило ей легонько прикоснуться к моему плечу, как я понял: мы оба не хотим, чтобы этот день заканчивался.

– Вы надолго к родителям? – спросил я.

– Ненадолго, – ответила Натали. – Заеду на пару часов, а потом – домой. Мне завтра с утра на работу.

– Может, поужинаем вечером? Когда вернетесь.

Пристально на меня посмотрев, она уклончиво ответила:

– Я пока не знаю, во сколько освобожусь.

– Я смогу в любое время. Пришлите эсэмэс, когда будете уезжать от родителей, и мы где-нибудь пересечемся.

– Я… ну… – Замявшись, она достала из кармана ключи и пробормотала: – Я не люблю местные ресторанчики.

Я мог бы спросить почему, но не стал допытываться.

– Это просто ужин, не более. Все люди едят, – улыбнулся я.

Хотя Натали не ответила, что-то мне подсказало: она готова согласиться.

– Можем встретиться на побережье, если предпочитаете, – предложил я.

– Вам придется сделать крюк.

– Я все равно туда собирался: ни разу не был на пляже с тех пор, как приехал.

Ну, не то чтобы собирался…

– Вот только я не знаю, где там поесть.

– Может, нам поехать в Бофорт[31]31
  Бофорт – небольшой городок в Северной Каролине.


[Закрыть]? У вас наверняка там есть любимые кафе?

В руке у Натали звякнули ключи.

– Ну, есть одно место… – начала она еле слышно.

– Готов пойти куда угодно.

– Кафе «Полнолуние», – выпалила она, словно боясь, что передумает. – Но удобно ли вам будет…

– Просто назовите время.

– Как насчет половины седьмого?

– Прекрасно.

– Еще раз спасибо вам за урок пчеловодства.

– Всегда к вашим услугам, – улыбнулся я. – Мне очень понравилось проводить вам экскурсию.

Легко вздохнув, моя гостья скользнула на водительское сиденье.

Я захлопнул дверцу, и Натали повернула ключ зажигания. Мотор заработал; глядя через плечо, она вывела автомобиль на шоссе. Машина на мгновение застыла, а затем помчалась вдаль; я же остался на дорожке, размышляя о загадочной Натали Мастерсон.

Уверенная и вместе с тем ранимая, то открытая, то замкнутая, она казалась мне удивительно многогранной. Мимолетная увлеченность становилась чем-то более осмысленным – желанием найти подход к женщине, которую сложно разгадать. Я мечтал узнать настоящую Натали – преодолеть барьер, который она по какой-то причине возвела между нами. А потом – кто знает – может, у нас завяжется что-то глубже, серьезнее?

Даже мне самому эти мысли казались до смешного наивными. Я ведь едва ее знал. И в то же время у меня в голове звучал голос дедушки.

Учись у пчел. Доверяй инстинктам.

Вернувшись на веранду, я заметил на столике две банки с медом: Натали забыла их забрать. Я положил их в багажник, а затем до вечера просидел с книгой на коленях – старался не думать о Натали, но никак не мог сосредоточиться. Я снова и снова проигрывал в памяти проведенные с ней мгновения, пока не признал, что считаю минуты до нашей новой встречи.