Текст книги "Роман от первого лица"

Часть вторая

Мои повзрослевшие герои, «продукт» холодной войны

Главные герои второй части романа.

Я, автор – 1947 года рождения, в 1964 году поступил в ЛКИ, вступил в брак в 1974 году.

Елена, моя жена.

Катя моя дочь.

Прасковья Павловна, женщина в деревне.

Михаил Зиновьевич «старый» завхоз НИИ,

Зинаида Корзун новый завхоз,

1 Анатолий Поспелов, 1947 года рождения, из семьи военнослужащего; журналист

Иван Иванович его отец.

Валентина Ивановна его мать.

Лев Родионович Груздев, товарищ отца Толи Поспелова.

Ядвига жена Груздева,

Сергей, милый друг Валентины Ивановны.

Римма Аристарховна Копейкина, профессор филолог в ЛГУ.

Таненбаум Федор Иванович редактор газеты,

Клавдия, женщина, где одно время квартировал Анатолий.

Поповцев инструктор горкома партии

Суровцев секретарь горкома

Пересветов корреспондент газеты

Свиридов инструктор горкома партии

2 Юрий Староверов, – того же года рождения, воспитанный матерью одиночкой;

Полина Васильевна, мать Юрия. Мастер цеха на заводе

Отари Гогоберидзе – отец Юрия, летчик,

Виолетта, первая жена Юрия,

3 Георгий Клюквин, из рабочих;

Евгений Сидорович отец Георгия, слесарь.

Клавдия Петровна мама Жоры,,

Нина, жена Георгия

Федор Сергеевич отец Нины,

Раиса Борисовна мать Нины.

4 Николай Пулкиннен, из семьи натурализованных финнов, отец мастер, милиционер

Ольга Даниловна, мать.

Яков Михайлович, отец,

Тамара, жена Коли

Иван Осипович, отец Тамары, подполковник милиции,

Светлана Николаевна, мать Тамары,

5 Борис Бродов, из семьи рабочих судостроительного завода, пошел по криминальной дорожке.

Павел Петрович, отец.

Федора Ивановна мать.

Роза Зисерсон, девочка из класса.

Юлия Пирогова тренер.

Лина Сурова подружка Бори.

Семён Фомич, вор в законе,

Таисия Мозговая, последняя любовь Бориса.

Учитель литературы, куратор класса, где учились главные герои, майор в запасе Прозоров Виктор Иванович.

Продолжение действия – 1968 год

Первую часть своего романа я закончил главкой о событиях, связанных с Николаем Пулкинненом, которая начинается со слов отца его: «Слышала, жена, сын моего лучшего слесаря Жорка Клюквин из армии жену привез?»

Вторая часть и начнется с главки о его школьном друге Георгии Клюквине.

Я автор. Как хочу, так и «ворочу».

Чтобы вам было легче вспомнить, о чем шла речь, приведу цитату из концовки той главки: «Закончилась армейская служба Георгия Клюквина. Как ни уговаривал его майор остаться на сверхсрочную службу, Жора не поддался.

Ноябрь шестьдесят восьмого года. Едет мобилизованный солдат домой. Рядом девушка Нина. Кем она станет Георгию? Поживем, увидим. А я вам расскажу». А также напомню, что Жора перед уходом в СА, мечтал стать руководящим работником.

Ещё одна цитата и я прекращу самоцитирование: «Жора имеет свое мнение. Да. Рабочим и особенно квалифицированным быть почетно. Его и на Доску Почета вывесят, его и в президиум собрания посадят. Его и в партком, профком изберут. Но все это будут решать начальники. И не обязательно все начальники с высшим образованием».

Жора уже слышит, как о нем станут говорить не просто Жора, а уважительно: «наш Георгий Евгеньевич».

Георгий Клюквин

1968—1969 г. г

– Мама, папа, познакомьтесь, это моя невеста, – Нина стоит рядом и ничуть не смущаясь, глядит на Евгения Сидоровича и Клавдию Петровну.

Родители Жоры только что закончили ужинать и собрались включить телевизор «Рекорд». Евгений Сидорович любит смотреть передачу «Спокойной ночи, малыши». Не то, чтобы он впал в детство и не может уснуть без сказки. Нет. Ему сильно нравится ведущая.

– Нина, – Нина тянет руку.

– И что? – отвечает мать Жоры, не подавая руки.

Так вот! С первой минуты полное отторжение. С другой стороны Клавдию Петровну можно понять. Проводила сына в армию. Служи, сынок, родине верно. Не щадя живота своего. И что в ответ? Ответ перед нами. Чужая девушка, с наглым взглядом. К тому же невоспитанная. Кто станет первым тянуть руку старшему?

– А то, что я невеста Жоры, – верх наглости.

Что ни говорите, но инстинкты сильны еще в нас. Агрессия матери сына, на которого покусилась чужая женщина, в природе существа. Как и тещина, мягко говоря, нелюбовь к зятю.

– Отец! Ты слышишь, что эта девица говорит?

Девица, ничуть не смутившись, продолжает свою линию.

– Вы, что, против? – ехидство. А Жора молчит. Закладывается основа будущей семьи. Ау! Георгий! Не ты ли слыл в своей роте самым смелым бойцом. Не ты ли как-то вступил в рукопашную с тремя бандитами? И выиграл бой. Так что же ты молчишь?

Все молчат. Как пишут, наступила гнетущая тишина. Но вот и Георгий вступает. Подобно ударным в оркестре.

– Остановитесь обе! Я не для того три года топтал землю сапогами, и пахал её пузом, чтобы дома получить такой прием. И от кого? От матери.

Клавдия Петровна аж привстала. Уходил из дома послушный ребенок, а вернулся мужчина. И с каким характером.

Отец одобрительно рассмеялся.

– Узнаю наш род. Мы, Клюквины, упорные люди.

– Упертые, – выпалила жена, и быстро ушла из кухни.

– Присаживайтесь, ребята. Так тебя, дочка зовут Нина. Расскажи и себе. В наш дом входишь. Нам знать надо, что за человек.

Повеяло чем-то традиционным. Это даже было обыграно кино. В те времена кроме присущего стремления к общинности бытия, сильны были и семейные устои.

Вспоминаю слова мамы: «Наша семья, это как бы самостоятельное государство, а отец наш глава его. Он кого ни попади, в наше государство не пустит».

Нина подробно, как на партийном собрании при вступлении в КПСС рассказала о себе. Родом со Жданова, Родители рабочие. Сама она окончила восемь классов и по набору уехала из Жданова.

– Вообще, я девушка порядочная и справная. Детей люблю. А еще хорошо готовлю, – Нина впервые улыбнулась, – Так, что Жора голодным не будет.

– А борщ ты готовить умеешь? – ах, хитра Клавдия Петровна. С кухни-то ушла, но все слышит, что тут говорят.

– И борщ и пампушки к нему умею. Хотите сейчас и сварю. Капуста, свекла и прочее есть?

– Я в Мариуполе бывал, – сказал отец, – на Азовской флотилии дела были.

– Это когда же Вы там были, что он Мариуполем был? – с южным акцентом спрашивает Нина.

– А как Сталина не стало, там и был.

– Вот тебе капуста, свекла и прочее, – Клавдия Петровна не отступает от своего, – Мяса, извиняй, нет.

– А без мяса еще и лучше, – бодро отвечает Нина. Ни отец, ни мать Георгия не могут знать, что Нина долгое время работала поварихой в гарнизонной столовой.

Пока Нина готовит постный борщ, я поясню кое-что. Георгий привел к себе домой Нину не с поезда. Неделю она жила в квартире его школьного товарища Бориса Бродова. Мать того сжалилась и пустила: «У вас молодых вечно все не как у людей», ворчала она, но пустила же.

Опять я вынужден процитировать самого себя, чтобы вы вспомнили, кто таков был Борис Бродов в 1968 году: «С сидящем на лавке Борисом Бодровым я расстанусь. Отмечу одно. Мороза в тот декабрьский вечер не было, а организм бывшего зека был силен. Потому он не замерз. А, протрезвев и проснувшись, не мог вспомнить, как он оказался во дворе дома на Садовой улице.

И еще: «Виолетта скоро позабыла о Борисе и о том, что у неё с ним было. Потратила все деньги, что он ей дал, и забыла. Я, конечно, о Борисе Бродове не забуду. Он один из главных героев моего романа от первого лица. Но на время опять оставлю его».

Позабыть о Борисе Бродове не дал, как вы видите, Георгий Клюквин со своей невестой.

Борис Бродов

Эпизод

Расставшись с девушкой Юрия Староверова, Борис домой не поехал. На зоне один авторитетный гражданин дал ему адресок: «Обязательно загляни к нему. От меня привет и вот эту маляву. Я не хотел бы, чтобы ты читал её. Но, если и прочтешь, то я не в обиде. Человек должен знать, чего он стоит».

Дом на улице Подковырова Борис нашел не стразу.

Подростком любил я совершать пешие прогулки. Задам сам себе цель и ну шагать. Как-то забрел и на эту улицу. Природное любопытство подвигло меня пойти в Публичку и раскопать те сведения, которые были доступны. Заинтересовал меня тогда один дом на этой улице – дом №25 с мемориальной доской скульптору автору монумента матери Родины на Пискаревском мемориальном кладбище Вере Васильевне Исаевой.

Вот что я запомнил об улице – Сергей Иванович Подковыров (1885 – 1919) – делопроизводитель Петроградского трамвайного парка, член правления Петроградского союза металлистов и инструктор губернского профессионального совета, участник Гражданской войны, героически погибший при обороне Петрограда.

Дом 25 это доходный дом М. Ф. Уткина

Архитектор Кондратьев, стиль модерн.

А вот кто таков господин Уткин, не узнал. Думаю, купцом он был.

«Ну и дыра», так оценил дом номер двадцать пять житель двухэтажки Борис. Задрав голову, бывший зек пытается угадать, на каком этаже живет друг зоновского авторитета.

– Кого высматриваешь? – рядом встал мужчина с собакой на поводке.

«Чистый профессор. В шляпе и очках» – это представление Бориса об ученом.

– А тебе какое дело? С собакой гуляешь, и гуляй дальше.

Ответ ошарашил Бориса.

– Метлу прибери. Я тебе язык быстро укорочу, басота. Спросил человек, отвечай без кипиша.

Борис понял, перед ним тот человек, о котором говорил на зоне авторитет.

– Я к Вам привет от Пахома привез.

Зарычал пес.

– Барс на тебя рычит. Туфту гонишь, парень.

Борис достает бумажку. Конечно, он её прочел – «Брат Стёпа, погляди на этого бугая. Думаю, тебе он в делах твоих праведных сгодится».

– Иди за мной, – приказывает Степан, прочитав бумажку.

К матери Борис заехал сказать, что живет он теперь по другому адресу.

– Женился? – с надеждой спросила Федора Ивановна. Павел Петрович лежал на излечении в госпитале.

– Нет, – отрезал сын и ушел. Ушел, оставив мать в слезах.

Ушел в криминальный мир. Нарождающийся мир организованной преступности.

Должно будет пройти почти двадцать лет, чтобы генерал Гуров опубликовал в Литературной газете статью под необычным названием «Лев прыгнул». Не один генерал Гуров предупреждали о нарождающейся угрозе ОПГ – организованных преступных групп. Но глухо было руководство. В конце концов, это вылилось в «лихие 90-ые».

Борис Бродов, когда начался твой преступный путь? Не тогда ли, когда в школе ты украл у девчонки её завтрак. И не, потому что был голоден. Без помощи бога советский народ возрождал народное хозяйство, пахал и сеял. В сорок седьмом году отменили продовольственные карточки. Не было голода. Как не было и тотальной беспризорности.

А, может быть с той драки? Нельзя же полагать, что это наследственность. Да, прадед Бориса за убийство пошел по тракту в кандалах на каторгу. Но когда это было.

Однако мне надо возвращаться к герою этой главки Георгию Клюквину.

Борщ не ели, поглощали, все. Отец нахваливал: «Давно я не едал такого борща».

Клавдия Петровна молчала, но мину настороженной злобы на лице она сменила на маску приветливости.

– А где Вы живете, позвольте спросить? – Клавдия Петровна аккуратно вытерла рот салфеткой и вопросительно посмотрела на Нину.

– У мамы Жориного друга.

– Это у кого же? – не отставала мать Георгия.

– Жора, как зовут твоего друга? – Нина позабыла имя Бориса Бродова.

– У мамы Борьки, – отвечает Георгий. Ему никто не доложил, что сын-то её осужден был.

– Хорошее место для невесты ты выбрал, сынок, – с сарказмом говорит Клавдия Петровна, – Он как раз должен вернуться из тюрьмы.

– В тюрьме тоже люди живут, – таков неожиданный ответ Нины.

– Верно. Тоже люди. Все мы люди. Но какие там люди, – начинает сердиться мать.

– От тюрьмы и от сумы не зарекайся, – изрек Евгений Сидорович, и встал из-за стола, тем самым давая понять, что трапеза и беседа за ним закончены.

Вечером после того, как Георгий и Нина сходили в магазин и вернулись оттуда с бутылкой хорошего вина и тортом, Клавдия Петровна объявила.

– Нечего мыкаться по чужим углам. Коли решили жениться, то живите тут. Мы с отцом согласны.

– Согласны, – с готовностью подтвердил Евгений Сидорович. Любил он вино сильно. Мало, жалко. Что одна бутылка на четверых?

Две недели отец и сын отмечали, во-первых, возвращение Жоры из армии и, во-вторых, его предстоящую женитьбу.

Дошло до того, что как-то, раз среди дня они оба уснули прямо на кухне.

– С меня хватит, – заявила Нина, – Завтра беру билет и уезжаю в Перчин.

– Правильно, Нина, а я уеду в деревню. Лучше уж со свиньями жить под одной крышей, чем с пьяницей мужем, – в деревне, куда могла бы уехать Клавдия Петровна зимой поросей и кур держали в избе в специальном загоне.

– Жора, ты мать пойми, – пытается увещевать сына Евгений Сидорович. Сын в долгу не остается: «Отец, моя мать жена тебе. Сам говорил, жену надо уважать».

Это был последний их диалог в подпитии. Евгений Сидорович на следующий же день ушел на работу, прервав отпуск.

Георгий Евгеньевич отправился в райвоенкомат. Надо встать на учет.

– Разведчик? Это хорошо, – говорил капитан в секторе учета, – На войне хорошо. А в мирное время, где тебя применить?

– Меня не надо применять. Я на свой завод вернусь.

Капитан поинтересовался, какой именно завод. Заглянул в журнал.

– Есть заявка в отдел кадров. Пока обыкновенным инспектором. Но есть перспектива.

Георгий, не раздумывая: «Согласен».

– Вы не поинтересуетесь даже окладом?

– Товарищ капитан, только ограниченные люди интересуются в первую очередь деньгами. Для меня главное перспектива роста.

Капитан склонил голову, как птица.

– Далеко пойдешь старший сержант.

Проводил до двери. Пожал руку и еще раз: «Далеко пойдешь, Георгий».

Свадьбу справили уже в канун нового года. Евгений Сидорович по итогам года получил солидную премию. Его представили к награждению Орденом Трудового Красного Знамени. Почет и уважение трудовому человеку.

– Товарищи женщины, – торжественно начал орденоносец, – я подал в профком заявление на улучшение жилплощади, – хитро глянул на невестку, – Ты, Нина не подкачай. Чтобы через девять месяцев ребенок тут верещал.

Нина тихо улыбается: «Получишь дитя раньше, любимый свекор». Тайна Нины. Я не вправе раскрывать её.

В июле 1969 года Нина родила девочку.

Ни свекор, ни свекровь не могли знать, что девочка сильно похожа на майора, командира их сына. Выделяю эти строки, как знак секретности.

В отделе кадров большого завода по выпуску опять же изделий предназначенных для обороны страны к Георгию отнеслись уважительно и с большим вниманием.

– Вы, Георгий Евгеньевич осваивайтесь, – говорил начальник отдела кадров, читая личное дело Жоры, – Сейчас Сталина начали вспоминать не одним злым словом, а он говорил «кадры решают все». Все не все, но от нашей с Вами работы зависит многое. Сейчас у нас ощущается дефицит станочников. Этот вопрос поручу Вам.

Георгий мысленно чешет в затылке – ничего себе первое задание. Но молчит и отвечает по-военному: «Слушаюсь». Проблема.

Оставлю Георгия Клюквина с его проблемами и обращусь к сыну военнослужащего Анатолию Поспелову.

Анатолий Поспелов

1969 – 1971 г. г.

«Как отмечался день начала обучения в ЛГУ Анатолия Поспелова дома, не суть важно. Важно другое. Непростым был его путь в студенчество. Беату Толя скоро забудет. Она тоже не будет напоминать ему о себе и роли, которую она сыграла в жизни абитуриента Поспелова». Это опять цитата.

О студенческих годах говорить мне и трудно и легко. Трудно потому что об этом исписаны тысячи страниц. А легко из-за того, что это, пожалуй, самые счастливые мои годы.

Честно говоря, я так был увлечен учебой, и не одной ею, что интересоваться, как учится тот же Анатолий Поспелов, времени у меня не было.

Думаю, вам будет небезынтересно услышать кое-что из моей студенческой жизни. Лекции, семинары. Зачеты, экзамены. Производственная практика на судостроительных заводах. Романтика!

Я освоил электро – и газосварку. Я узнал почем лихо, когда ты варишь шов где-то в глубине корпуса строящегося судна. А какие незабываемые ощущения остаются у тебя, когда капля раскаленного металла попадает на открытый участок тела. На всю жизнь в памяти остались запахи стапеля.

На лекциях по общественным наукам, диамат, история КПСС, научный коммунизм, «резались» в крестики нолики или в морской бой.

Я ленинградец, но после занятий в институте шел в общежитие. Много было иногородних ребят. Интересно же! Пили болгарское вино. Тогда был пик советско-болгарской дружбы. Болгарские помидоры появлялись в начале лета. У ларей заранее выстраивались очереди.

На старших курсах в дело шел кубинский ром. Мы его называли «но пасаран».No pasarán!

Пели песню Самойлова «Но пасаран!»:

 
«Жалобно поет канарейка
Айн цвай драй канарейка
Идут подонки в потёмках
Несут в котомках потомков
В котомках растут, подрастают потомки
Тяжелую песню поют им подонки
Но, но, но, пасаран»
 

Вино болгарское продавалось в бутылках в оплетке. Если мне память не изменяет, бутылки были емкостью в три два литра.

Пили вино и пели бардовские песни. Я покупал диски с их записями, изготовленными на рентгеновской пленке. Хитер брат спекулянт. Качество воспроизведение отвратительное. Но кое-что расслышать можно. Остальное допоешь сам.

Вот сидит с гитарой наш местный певец на кровати с панцирным матрасом. В руках гитара:

 
«А в тайге по утрам туман,
Дым твоих сигарет.
Если хочешь сойти с ума —
Лучше способа нет.
Поезд длинный
Смешной чудак,
Знак рисуя, твердит вопрос:
«Что же, что же не так, не так,
Что же не удалось?»
Потом по просьбе девушек он поет:
«Ты у меня одна, словно в ночи луна,
Словно в году весна, словно в степи сосна.
Нету другой такой ни за какой рекой,
Ни за туманами, дальними странами».
 

Мама никак не могла понять, отчего её сын дома не бывает: «Там что медом в твоей общаге намазано?»

– Валя, тебе не понять. Ты росла как монашка. Тебя отец из дома не выпускал. А, если отпускал, то сам следил за тобой, – любил папа подшутить над дочерью попа. Отец мамы до двадцать третьего года служил в церкви. А после полного искоренения «опиума для народа» стал работать в артели. Но нравы в семье сохранил.

А походы! Палатка одна на пятерых. Костер в ночи и снопы искр летящих в темноту ночи. И опять песни. Что скрывать «тайная» любовь. Мимолетное чувство. Как те искры от костра.

Был у нас в институте и свой театр кукол. Призы получали. Зал всегда полон.

Были и бессонные ночи перед сдачей курсовой работы.

Убежден, у Анатолия Поспелова свои воспоминания о годах институтских. И такие же светлые. Потому сразу перейду к тому времени, когда он получил диплом о высшем образовании. Отныне он дипломированный журналист.

– Отец, ты генерал. У тебя влияние. Повлияй на этих бюрократов, чтобы Толю оставили в Ленинграде. Он пропадет в Тихвине, – Анатолия распределили в газету города Тихвин Ленинградской области. Валентина Ивановна сильно переживает. Мать есть мать.

– Клуша. А если бы он окончил военное училище, ты бы тоже попросила, чтобы он служил у тебя на кухне? – Иван Иванович суров, но справедлив, – К тому же, в Ленинграде ему не дадут развернуться. Тут своих щелкоперов пруд пруди.

Разговор супругов происходил в отсутствие сына. Он в это время был занят подготовкой к отъезду в область. Детская память сохранила впечатления от поездки с отцом в окрестности города Выборг, когда там проходили какие-то соревнования среди офицеров. Выборг с его старинными зданиями, суровой и красивой природой Карельского перешейка произвел на Толю угнетающее впечатление. Добавьте к этому оглушительные залпы орудий на полигоне, куда отец привез сына. Беруши Анатолий покупать не стал. Но зато купил резиновые сапоги и плащ-палатку. Две рубашки ковбойки он купит в магазине Военторг на Невском проспекте. Там же, но на другой стороне в магазине охота, рыболовство купить крючки, леску и поплавки. На удилище Анатолий тратиться, не намерен. Срежет прут орешника. Чем не удилище?

Небольшое отступление. Отец Анатолия, будучи полковником, а позже и генералом, имел достаточно большое денежное довольствие. И Валентина Ивановна зарабатывала неплохо. Но так была воспитана большая часть советского народа, чтобы жить скромно. Я помню, как отрицательно относились мои родители к «проявлениям мещанства» – «Имяреки обросли вещами, как мещане». Помню кинофильм «Шумный день» и молодого Олега Табакова, рубящего шашкой мебель невестки. Я смотрел это кино, когда мне было четырнадцать лет. Почти, как у героя Табакова. Помню, спросил отца: «Папа, у тебя, почему нет шашки?». Он вполне серьезно ответил: «Артиллеристу шашка не нужна».

Люди не жили в аскезе. Но была культура потребления. Никто не покупал в гастрономе колбасу «палками». Не скупал консервы. А ведь я рос в Ленинграде. В городе, пережившем блокаду. Знал одного пожилого мужчину, который на почве голода слегка сошел с ума – он, то копил консервы, то скупал дорогие вина. Эта аномалия продолжалась недолго.

А когда помешательство на консервах прошло, половина дома ела их. Всех угощал. Вино, кстати, приберег. Дмитрий Иванович был знатоком хороших вин. Иначе и быть не могло. Был он сыном сановника при дворе.

Подвожу итоги. В мое время кроме чувства общинности и общности жила в народе, большей его части, скромность бытия.

В начале июня шестьдесят девятого года в середине недели в среду четвертого числа Иван Иванович, предупредив заранее на службе, что задержится в среду, вместе с супругой на такси, а не на служебной машине, которая ему полагалась по должности, (тоже примета времени) повез сына на автовокзал. Девятичасовой автобус ЗиС 127 заполнился полностью.

– Четыре часа и ты на месте, – говорил Иван Иванович и вспоминал, как он отбывал на фронт. Поезд из вагонов «теплушка» и паровоз из серии Су (Сормовский усиленный). Нестройные ряды новобранцев и осипшие голоса командиров: «По вагонам!». Тогда до места назначения им доехать не пришлось. Попали под бомбежку.

– Отбей телеграмму, как доберешься, – просит мать.

– Мама, обязательно телеграфирую, – Анатолий не перечит маме и не напоминает ей, что уезжает не на Дальний Восток, а в город в Ленинградской области.

Автобус, чем-то напоминающий быка, выбросив из выхлопной трубы дымок от дизеля, выехал на набережную Обводного канала. Впереди 192 километра с двумя остановками.

Утром у Анатолия аппетита не было совсем. Я думаю, вам не надо называть причину.

Миновали пригороды. ЗиС 127 набрал скорость в 90 километров в час и погнал по шоссе. Тут-то и проснулся аппетит. Спасибо маме, она снабдила сына таким завтраком, что впору накрывать стол и угощать попутчиков.

Подытожу завтрак Анатолия одним словом – сон. Анатолий крепко спит. Проснулся молодой журналист от толчка в плечо: «Парень, приехали. Я на заправку». Шофер автобуса смеется.

Три дня ушли у Анатолия на всякие формальности.

Бюрократия и в Африке бюрократия. В субботу Анатолий, запыхавшийся от перетаскивания кровати из одного угла в другой, выдохнув «уф», сел на неё. Скрипнули пружины. Толя вспомнил общежитие. Как пили пиво и ели раков, привезенных одним из студентов. Пели песни по гитару. Что я говорил? У студента Поспелова свои воспоминания о студенческих годах. Но как они схожи с моими.

«Теперь минимум на три года эта комната станет моим домом», говорит себе Анатолий, оглядывая маленькую комнату в общежитии мясокомбината. Руководство не нашло другого места. Что делать? У газеты своего общежития нет.

Еще раз Анатолий обозрел свое новое жилище. Наверное, Император Наполеон так обозревал поле битвы при Ватерлоо.

«Да, друг журналист, в твоей обители только и не хватает удилища», горько пошутил Толя. Где теперь покупать тут самое необходимое для более или менее комфортного житья? Куда, например, развесить одежду? Где хранить нижнее белье? Бритвенный прибор, что подарил ему отец, и тот некуда приткнуть. Быт!

«Как нам там говорили, из неопубликованного Маяковского: «Море уходит вспять. Как говорят, инцидент исперчен. Любовная лодка разбилась о быт…».

Где ты аспирантка с кафедры лингвистики?

– Ты сошел с ума! Поехать с тобой в провинциальный городок? И там медленно деградировать? Неужели твой папа генерал не мог устроить тебя хотя бы в Ленинские искры?

Анатолий встает со скрипучего матраса.

«Мальбрук в поход собрался,

наелся кислых щей,

В походе обклался,

И умер в тот же день» – пропел он.

– Два первых капитана несли его шишак. Другие два болвана маршировали так. Четыре офицера штаны его несли, – звонкий девичий голос донесся из коридора.

«Вот тебе и захолустье. Работницы мясокомбината знают песню французских солдат».

Вслух же Анатолий произнес иное.

– Милости прошу к нашему шалашу.

Вошла девушка с чайником.

– Ура! – весело крикнула и потрясла чайником, – Наконец-то, у нас мужик.

Отступила на шаг.

– Ничего мужик. Красивый даже.

Анатолий опешил от такого натиска. Сел на кровать.

– Не сидеть. Пошли ко мне чай пить, – оглядела комнату, – Ну и убогость. Ты один? Или с женой?

– Один, – отчего-то смущаясь, отвечает Анатолий.

– Это хорошо. Тогда я первая в очереди, – как весело она смеётся.

Анатолий покорно идет за девушкой с чайником. Ему и вправду захотелось попить чаю. Утомился, двигая кровать. Другой мебели-то нет. Табурет не мебель. Тем более что он «хромает» на одну ножку.

– Я Анюта, – девушка протягивает лодочкой ладошку.

Крепкое рукопожатие и сразу вопрос.

– А тебя как зовут?

– Анатолий, – все еще продолжая смущаться, отвечает молодой журналист.

– Толик, – тянет рот в улыбке Анюта.

Толик, так Толик. Покорно соглашается Анатолий. Эй, Анатолий! Что с тобой происходит? Не тебя ли на курсе товарищи прозвали Дон Гуаном? В те дни курс изучал Пушкина. Маленькие трагедии и вот вам не Дон Жуан, а Дон Ганн и Лепорелло.

Чай пили с сушками. Анатолию бы чего посущественнее, но и тут он молчит.

Прерву плавный рассказ о жизни Анатолия Поспелова в городе Тихвин только для того чтобы упредить возможные ваши вопросы. Нет. Анна не станет женой Анатолия. Оно не станет и его любовницей. После того, как они попьют чай с сушками, Анна Старостина на следующий день уедет в Ленинград. Тяга к «столичной» жизни потянет её туда.

Я естественно, не могу знать, как сложилась «столичная» жизнь Анны, но с большой долей достоверности могу предположить это. Она устроится работать на стройку. Сначала разнорабочей. Потом освоит профессию крановщика. Аня пополнит отряд «лимитчиков». Стройка будет вестись в обычном для того времени ритме. Освоят «ноль». Начнут монтаж дома, но скоро он застопориться. Перебои с поставкой блоком. Но в конце месяца начнут нагонять. И однажды бригадир прикажет Анне взять на стрелу груз превышающий норму. К тому же задует боковой ветер. И кран упадет. Хорошо, если крановщица останется жить. А то и разобьется насмерть. Говорю это не голословно. Знал один такой случай.

Но вернусь в общежитие мясокомбината к Анатолию. С грехом пополам он обустроит свой быт: «Буду жить по-спартански», оптимизма молодому человеку не занимать. Главное это работа.

– Рад. Весьма рад, – главный редактор «Тихвинский правды»11
  Название газеты я придумал. На самом деле тогда в Тихвине газета называлась «Трудовая слава».


[Закрыть] вышел из-за стола с протянутой рукой, – Давно ждем. Работы невпроворот. На селе посевная закончилась. Надо выявить передовиков. Промышленность итоги полугодия начинает подводить. Тут тоже надо выявить, – редактор передохнул. Паузой воспользовался Анатолий.

– А тут отстающих надо на свет божий вытащить. Так?

Главный сел.

– Вы верующий? – вытащил из брючного кармана не свежий носовой платок. Снял очки. Долго протирал окуляры, – Присаживайтесь, – другим тоном предложил Анатолию, – Вы комсомолец?

– Да. Более того, в университете был членом комитета ВЛКСМ. И я верю в окончательную победу социализма на планете. А Вы нет?

Такой наглости от молодого специалиста старый журналист не ожидал. Он вскинул голову. Рука его дрогнула и очки выпали.

– Я помогу, – поспешил Анатолий за очками, которые запали под стол.

Главный редактор, будто не доверяя молодому человеку, тоже сполз со стула.

Именно такую картину, две задницы, торчащие из-под стола, застал инструктор горкома КПСС, пришедший к главному редактору газеты с очередными ЦУ.

– Товарищ Таненбаум! Что Вы там делаете?

Товарищ елка, это значение еврейской фамилии Таненбаум, не вставая, отвечает: «Ищем мои очки». Он сначала не узнал по голосу инструктора Горкома. Тому такой ответ, вернее положение, из которого отвечают ему, сильно не понравилась. А, так как был он безобразно молод, то и сильно рассердился.

– Встаньте немедленно. Вы знаете, с кем говорите?

– Знаю, – узнал Федор Иванович Таненбаум инструктора Горкома, – Сейчас вылезу и поговорим.

Ему ли, участнику Курской битвы, наводчику танка ИС тушеваться перед молокососом. Пускай и из партийного органа.

Из-под стола Главный редактор и молодой журналист вылезали ракообразно. То есть задом. А как иначе?

Инструктор Тихвинского Горкома партии ждет. Если эту картину увидел его начальник, заведующий сельхозотделом, то он был бы очень недоволен.

Вылезли. Отдышались.

– С чем пожаловали уважаемый товарищ Поповцев?

– Сначала скажите, с кем Вы ползали под столом?

Когда серьезный товарищ из Горкома узнал, кто перед ним ползал на коленях, сильно удивился.

– Вы не нашли никого другого, с кем бы можно было ползать под столом? – действо и речи превращались в театр абсурда.

Анатолий первый понял это.

– Товарищ, я не мог оставить старшего товарища в беде. Вы не страдаете близорукостью и потому Вам этого не понять.

– Наш шлагбаум, – оговорился товарищ Поповцев и тут же поправился, – Наш товарищ Таненбаум большой демократ.

Шлагбаумом Таненбаума товарищи прозвали за его высокий рост и худобу.

– Товарищ Поповцев, может быть, перейдем к делу, – предлагает Главный редактор. Он надел на нос очки и, как всякий близорукий человек, обрел уверенность.

К делу перешли. Дело оказалось настолько серьезное, что «вышли» из него товарищи ближе к обеденному перерыву.

– Пообедаете у нас? – предложил Федор Иванович.

– Благодарю. Обедаю только в столовой горкома, – высокомерно ответил товарищ Поповцев и удалился.

Оказалось выражение «у нас пообедаете» относится к буфету в редакции, где меню состояло из одного горячего блюда, сардельки свиные, одной холодной закуски, винегрет и двух напитков, чая и пива «Жигулевского».

– Иногда я хожу за угол. Там столовая. Можно и супу поесть, – пояснил главный редактор и стал медленно поедать сардельки и винегрет. Пил он чай.

Анатолий ел те же сардельки, но три штуки и пил пиво.

– Езжайте в совхоз завтра же, – жуя, говорит Федор Иванович, – К двенадцатому числу, субботнему номеру, чтобы успеть сверстать заметку. Считайте, это Ваш экзамен на профпригодность, – товарищ Главный редактор икнул и тем закончил трапезу, – Вы погуляйте, но через час жду у себя. Буду представлять Вас редакции.

Представление состоялось тогда, когда нормальный рабочий день, завоевание пролетариата в семнадцатом году, подходил к концу. Народ редакционный утомленный работой над свежим номером газеты, желающий побыстрее уйти домой, воспринял нового сотрудника как-то вяло.