Текст книги "История государства Российского. От начала XVI до начала XVII в."

С того времени государь в подписи своих грамот начал означать лета казанского и астраханского завоеваний, коих эпоха есть, без сомнения, самая блестящая в нашей истории Средних веков. Громкое имя покорителя царств дало Иоанну в глазах россиян-современников беспримерное величие и возвысило их государственное достоинство, пленяя честолюбие, питая гордость народную, удивительную для иноземцев, которые не понимали ее причины, ибо видели только гражданские недостатки наши в сравнении с другими европейскими народами и не сравнивали России Василия Темного с Россией Иоанна IV: первый имел только 1500 воинов для ее защиты, а второй взял чуждое царство отрядом легкого войска, не трогая своих главных полков. Между сими происшествиями минуло едва столетие, и народ мог естественно возгордиться столь быстрыми шагами к величию. Не только иноземцы, но и мы сами не оценим справедливо государственных успехов древней России, если не вникнем в обстоятельства тех времен, не поставим себя на месте предков и не будем смотреть их глазами на вещи и деяния, без обманчивого соображения с новейшими временами, когда все изменилось, умножились средства, прозябли семена и насаждения. Великие усилия рождают великое: а в творениях государственных начало едва ли не труднее совершения.

Кроме славы и блеска Россия, примкнув свои владения к морю Каспийскому, открыла для себя новые источники богатства и силы; ее торговля и политическое влияние распространились. Звук оружия изгнал чужеземных купцов из Астрахани: спокойствие и тишина возвратили их. Они приехали из Шамахи, Дербента, Шавкала, Тюмени, Хивы, Сарайчика со всякими товарами, весьма охотно платя в государеву казну уставленную пошлину. Цари хивинский и бухарский прислали своих знатных людей в Москву с дарами, желая благоволения Иоаннова и свободной торговли в России. Земли Шавкалская, Тюменская, Грузинская хотели быть в нашем подданстве. Князья черкесские, присягнув государю в верности, требовали, чтобы он помог им воевать султанские владения и Тавриду. Иоанн ответствовал, что султан в мире с Россией, но что мы всеми силами будем оборонять их от хана Девлет-Гирея. Вера Спасителева, насажденная между Черным и Каспийским морями в самые древние времена империи Византийской, еще не совсем угасла в сих странах; оставались ее темные предания и некоторые обряды: известность и могущество России оживили там память христианства и любовь к оному. Князья крестили детей своих в Москве, отдавали их на воспитание царю – некоторые сами крестились. Сын князя Сибока, Кудадек-Александр, и Темрюков, Салтанук-Михаил, учились грамоте во дворце Кремлевском вместе с Сююнбекиным сыном. Признательный к усердию союзных с нами ногаев, государь позволил им кочевать в зимнее время близ самой Астрахани: они мирно и спокойно в ней торговали. Князь Исмаил, убив своего брата Юсуфа, писал Иоанну из городка Сарайчика: «Врага твоего уже нет на свете; племянники и дети мои единодушно дали мне поводы узд своих, я властвую надо всеми улусами». Он советовал россиянам основать крепость на Переволоке, а другую на Иргизе (в нынешней Саратовской губернии), где скитались некоторые беглые ногайские мурзы, не хотевшие ему повиноваться и быть нам друзьями. Утверждая приязнь дарами и ласками, государь однако ж не дозволял Исмаилу в шертных грамотах называться ни отцом его, ни братом, считая то унизительным для российского монарха.

Слух о наших завоеваниях проник и в отдаленную Сибирь, коей имя, означая тогда единственно среднюю часть нынешней Тобольской губернии, было давно известно и Москве от наших югорских и пермских данников. Там господствовали князья монгольские, потомки Батыева брата Сибана, или Шибана. Вероятно, что они и прежде имели сношения с Россией и даже признали себя в некоторой зависимости от сильного ее царя: Иоанн уже в 1554 году именовался в грамотах властителем Сибири; но летописи молчат о том до 1555 года: в сие время князь сибирский Едигер прислал двух чиновников в Москву поздравить государя со взятием Казани и Астрахани. Дело шло не об одной учтивости: Едигер вызвался платить дань России с условием, чтобы мы утвердили спокойствие и безопасность его земли. Государь уверил послов в своей милости, взял с них клятву в верности и дал им жалованную грамоту. Они сказали, что в Сибири 30 700 жителей: Едигер хотел с каждого человека давать нам ежегодно по соболю и белке. Сын боярский Дмитрий Куров поехал в Сибирь, чтобы обязать присягою князя и народ; возвратился в конце 1556 года с новым послом Едигеровым и вместо обещанных 30 000 привез только 700 соболей. Едигер писал, что земля его, разоренная шибанским царевичем, не может дать более; но Куров говорил противное, и царь велел заключить посла сибирского. Наконец в 1558 году Едигер доставил в Москву дань полную с уверением, что будет впредь исправным плательщиком. Таким образом, Россия открыла себе путь к неизмеримым приобретениям на севере Азии, неизвестном дотоле ни историкам, ни географам образованной Европы.

Сие достопамятное время Иоаннова царствования прославилось еще тесным союзом России с одною из знаменитейших держав европейских, которая была вне ее политического горизонта, едва знала об ней по слуху и вдруг, нечаянно, нашла доступ к самым отдаленным, всех менее известным странам государства Иоаннова, чтобы с великою выгодою для себя дать нам новые средства обогащения, новые способы гражданского образования. Еще Англия не была тогда первостепенною морскою державою, но уже стремилась к сей цели, соревнуя Испании, Португалии, Венеции и Генуе; хотела проложить путь в Китай, в Индию Ледовитым морем и весною в 1553 году, в царствование юного Эдуарда VI, послала три корабля в океан Северный. Начальниками их были Гуг Виллоби и капитан Ченселер. Разлученные бурею, сии корабли уже не могли соединиться: два из них погибли у берегов российской Лапландии в пристани Арцине, где Гуг Виллоби замерз со всеми людьми своими: зимою в 1554 году рыбаки лапландские нашли его мертвого, сидящего в шалаше за своим журналом. Но капитан Ченселер благополучно доплыл до Белого моря; 24 августа 1553 года вошел в Двинский залив и пристал к берегу, где был тогда монастырь Св. Николая и где после основан город Архангельск. Англичане увидели людей, изумленных явлением большого корабля; сведали от них, что сей берег есть российский; сказали, что имеют от короля английского письмо к царю и желают завести с нами торговлю. Дав им съестные припасы, начальники Двинской земли немедленно отправили гонца к Иоанну, который тотчас понял важность сего случая, благоприятного для успехов нашей торговли, – велел Ченселеру быть в Москву и доставил ему все возможные удобности в пути. Представленные государю, англичане с удивлением видели, по их словам, беспримерное велелепие его двора: ряды красивых чиновников, круг сановитых бояр в златых одеждах, блестящий трон и на нем юного самодержца в блистательной короне, окруженного величием и безмолвием. Ченселер подал следующую грамоту Эдуардову, написанную на разных языках ко всем северным и восточным государям:

«Эдуард VI вам, цари, князья, властители, судии земли, во всех странах под солнцем, желает мира, спокойствия, чести, вам и странам вашим! Господь всемогущий даровал человеку сердце дружелюбное, да благотворит ближним и в особенности странникам, которые, приезжая к нам из мест отдаленных, ясно доказывают тем превосходную любовь свою к братскому общежитию. Так думали отцы наши, всегда гостеприимные, всегда ласковые к иноземцам, требующим покровительства. Все люди имеют право на гостеприимство, но еще более купцы, презирая опасности и труды, оставляя за собою моря и пустыни, для того, чтобы благословенными плодами земли своей обогатить страны дальние и взаимно обогатиться их произведениями: ибо Господь вселенной рассеял дары его благости, чтобы народы имели нужду друг в друге и чтобы взаимными услугами утверждалась приязнь между людьми. С сим намерением некоторые из наших подданных предприняли дальнее путешествие морем и требовали от нас согласия. Исполняя их желание, мы позволили мужу достойному, Гугу Виллоби, и товарищам его, нашим верным слугам, ехать в страны, доныне неизвестные, и меняться с ними избытком: брать, чего не имеем, и давать, чем изобилуем, для обоюдной пользы и дружества. Итак, молим вас, цари, князья, властители, чтобы вы свободно пропустили сих людей через свои земли: ибо они не коснутся ничего без вашего дозволения. Не забудьте человечества. Великодушно помогите им в нужде и приимите от них, чем могут вознаградить вас. Поступите с ними, как хотите, чтобы мы поступили с вашими слугами, если они когда-нибудь к нам заедут. А мы клянемся Богом, Господом всего сущего на Небесах, на земле и в море, клянемся жизнию и благом нашего царства, что всякого из ваших подданных встретим как единоплеменника и друга из благодарности за любовь, которую окажете нашим. За сим молим Бога Вседержителя, да сподобит вас земного долголетия и мира вечного. Дано в Лондоне, нашей столице, в лето от сотворения мира 5517, царствования нашего в 7».

Англичане, принятые милостиво, обедали у государя в Золотой палате и с новым изумлением видели пышность царскую. Гости, числом более 100, ели и пили из золотых сосудов; одежда 150 слуг также сияла золотом. После сего Ченселер имел переговоры с боярами и был весьма доволен оными. Его немедленно отпустили назад (в феврале 1554 года) с ответом Иоанновым. Царь писал Эдуарду, что он, искренно желая быть с ним в дружбе согласно с учением веры христианской, с правилами истинной науки государственной и с лучшим его разумением готов сделать все ему угодное; что, приняв ласково Ченселера, так же примет и Гуга Виллоби, если сей последний будет у нас; что дружба, защита, свобода и безопасность ожидают английских послов и купцов в России. Эдуарда не стало: Мария царствовала в Англии, и Ченселер, вручив ей Иоаннову грамоту с немецким переводом, произвел своими вестями живейшую радость в Лондоне. Все говорили о России как о вновь открытой земле; хотели знать ее любопытную историю, географию, и немедленно составилось общество купцов для торговли с нею. В 1555 году Ченселер вторично отправился к нам на двух кораблях с поверенными сего общества, Греем и Киллингвортом, чтобы заключить торжественный договор с царем, коему Мария и супруг ее Филипп письменно изъявили благодарность в самых сильных выражениях. Иоанн с новою милостью принял Ченселера и его товарищей в Москве; обедая с ними, обыкновенно сажал их перед собою; говорил ласково и называл королеву Марию любезнейшею сестрою. Учредили особенный совет для рассмотрения прав и вольностей, коих требовали англичане: в нем присутствовали и купцы московские. Положили, что главная мена товаров будет в Колмогорах осенью и зимою: что цены остаются произвольными, но что всякие обманы в купле судятся как уголовное преступление. Иоанн дал наконец торговую жалованную грамоту англичанам, уставив в ней, что они могут свободно купечествовать во всех городах России без всякого стеснения и не платя никакой пошлины – везде жить, иметь дома, лавки – нанимать слуг, работников и брать с них присягу в верности; что за всякую вину ответствует только виновный, а не общество; что государь как законный судия имеет право отнять у преступника честь и жизнь, но не касается имения; что они изберут старейшину для разбора ссор и тяжб между ними; что наместники государевы обязаны деятельно помогать ему в случае нужды для усмирения ослушных и давать орудия казни; что нельзя взять англичанина под стражу, если старейшина объявит себя его порукою; что правительство немедленно удовлетворяет их жалобам на россиян и строго казнит обидчиков. Главными из товаров, привезенных англичанами в Россию, были сукна и сахар. Купцы наши предлагали им 12 рублей (или гиней) за половинку сукна и 4 алтына (или шиллинга) за фунт сахару; но сия цена казалась для них низкою.

С того времени пристань Св. Николая – где кроме бедного уединенного монастыря было пять или шесть домиков – оживилась и сделалась важным торговым местом. Англичане построили там особенный красивый дом, а в Колмогорах несколько обширных дворов для складки товаров. Им дали землю, огороды, луга. Между тем, надеясь открыть путь через Ледовитое море в Китай, капитан их Стефан Борро от устья Двины доходил до Новой Земли и Вайгача, но, устрашенный бурями и ледяными громадами, в исходе августа месяца возвратился в Колмогоры.

В 1556 году Ченселер отплыл в Англию с четырьмя богато нагруженными кораблями и с посланником государевым Иосифом Непеею вологжанином. Счастие, дотоле всегда благоприятное сему искусному мореплавателю, изменило ему: буря рассеяла его корабли; только один из них вошел в пристань лондонскую. Сам Ченселер утонул близ шотландских берегов; спасли только посланника Иоаннова, который, лишась всего, был осыпан в Лондоне дарами и ласками. Знатные сановники государственные и сто сорок купцов со множеством слуг, все на прекрасных лошадях, в богатой одежде, выехали к нему навстречу. Он сел на коня, великолепно украшенного, и, окруженный старейшинами купечества, въехал в город. Любопытные жители лондонские теснились в улицах, приветствуя посланника громкими восклицаниями. Ему отвели один из лучших домов, где богатство уборов отвечало роскоши ежедневного угощения; угадывали, предупреждали всякое желание гостя; то звали его на пиры, то водили обозревать все достопамятности Лондона, дворцы, храм Св. Павла, Вестминстер, крепость, ратушу. Принятый Марией с отменным благоволением, Непея в торжественный день Ордена Подвязки сидел в церкви на возвышенном месте близ королевы. Нигде не оказывалось такой чести русскому имени. Сей незнатный, но достойный представитель Иоаннова лица умел заслужить весьма лестный отзыв английских министров: они донесли королеве, что его ум в делах равняется с его благородною важностью в поступках. Вместе с грамотою царскою вручив Марии и Филиппу несколько соболей, Непея сказал, что богатейшие дары Иоанновы во время Ченселерова кораблекрушения были расхищены шотландцами. Королева послала к царю самые лучшие произведения английских суконных фабрик, блестящий доспех, льва и львицу; а старейшины российского торгового общества, в последний раз великолепно угостив Непею в зале лондонских суконников, объявили, что не двор, не казна, но их общество взяло на себя все издержки, коих требовало его пребывание в Англии, и что они сделали то с живейшим удовольствием, в знак своей добросердечной, ревностной, нежной дружбы к нему и к России. Он получил от них в дар золотую цепь во сто фунтов стерлингов и пять драгоценных сосудов; возвратился на английском корабле в сентябре 1557 года и привез в Москву ремесленников, рудокопов и медиков, в числе коих был искусный доктор Стендиш. Так Россия пользовалась всяким случаем заимствовать от иноземцев нужнейшее для ее гражданского образования.

С удовольствием читая ласковые письма Марии и Филиппа, которые именовали его в оных великим императором, слыша от Непеи, сколько чести и приязни оказали ему в Лондоне и двор и народ, Иоанн обходился с англичанами как с любезнейшими гостями России, велел отвести им дома во всех торговых городах, в Вологде, в Москве и лично приветствовал их столь милостиво, что они не могли без чувства живейшей благодарности писать о том своим лондонским знакомцам. Главный начальник английских кораблей, прибывших в 1557 году к устью Двины, Антоний Дженкисон, ездил из Москвы в Астрахань, чтобы завести торговлю с Персией: изъявляя совершенную доверенность к видам лондонского купечества, государь обещал доставить оному все способы для сего дальнего перевоза товаров. Одним словом, связь наша с Британией, основываясь на взаимных выгодах без всякого опасного совместничества в политике, имела какой-то особенный характер искренности и дружелюбия, служила доказательством мудрости царя и придала новый блеск его царствованию. Открытием англичан немедленно воспользовались и другие купцы европейские: из Голландии, из Брабанта начали приходить корабли к северным берегам России и торговать с нею в Корельском устье: что продолжалось от 1555 до 1557 года.

Сии достопамятные происшествия были не единственным предметом Иоанновой деятельности. Усмиряя Казань, покоряя Астрахань, возлагая дань на Сибирь, распространяя власть свою до Персии, а торговлю до Самарканда, Шельды и Темзы, Россия воевала и с ханом Девлет-Гиреем, и со Швецией, и с Ливонией, неусыпно наблюдая Литву.

Встреча голландцев с русскими на севере России. Рисунок из книги голландского мореплавателя Геррита де Веера, 1598 г.

Совершенное падение Казанского царства приводило в ужас Тавриду: Девлет-Гирей, кипя злобою, хотел бы поглотить Россию; но чувствовал нашу силу, ждал времени, манил Иоанна мирными обещаниями и грозил нападением. В 1553 году царь стоял с полками в Коломне, ожидая хана; но хан прислал в Москву грамоту шертную: соглашаясь быть нам другом, он требовал богатых даров и называл Иоанна только великим князем. Государь писал ему в ответ, что мы не покупаем дружбы, и скромно известил его о взятии Астрахани. Тогда некоторые из думных советников предлагали государю довершить великое дело славы, безопасности, благоденствия нашего завоеванием последнего царства Батыева; и если бы он исполнил их совет, то предупредил бы двумя веками знаменитое дело Екатерины Второй: ибо вероятно, что Крым не мог бы противиться усилиям России, которая уже стояла пятою на двух, лежащих пред нею царствах, и смотрела на третье как на лестную добычу: 200 000 победителей готовы были ударить на гнездо хищников, способных более к разбоям, нежели к войне оборонительной. Есть время для завоеваний: оно проходит и долго не возвращается. Но сия мысль казалась еще дерзкою: путь к Крыму еще не был знаком войску; степи, даль, трудность продовольствия устрашали. Сверх того Иоанн опасался раздражить султана, верховного властителя Тавриды, с коим мы находились в дружественных сношениях: возбуждая против нас князей ногайских, он таил свою неприязнь и в знак уважения писал золотыми буквами Иоанну, именовал его царем счастливым и правителем мудрым; напоминал ему о старой любви и присылал в Москву купцов за товарами. Еще и другая мысль склоняла государя щадить Тавриду: он надеялся, подобно своему деду, употреблять ее ханов в орудие нашей политики, чтобы вредить или угрожать Литве. Уже опыты доказывали ненадежность сего орудия; но мы хотели новых опытов, чтобы удостовериться в необходимости истребления варваров, и оставили в их руке огнь и меч на Россию!

Видя ложь, обманы Девлет-Гирея и сведав, что он идет воевать землю пятигорских черкесов, наших друзей, государь (в июне 1555 года) послал воеводу Ивана Шереметева из Белева Муравскою дорогою с 13 000 детей боярских, стрельцов и казаков в Мамаевы луга, к Перекопи, чтобы отогнать стада ханские. Но Девлет-Гирей от Изюмского кургана своротил влево и вдруг устремился к пределам России, имея 60 000 войска. Шереметев, находясь близ Святых гор и Донца, открыл сие движение неприятеля, уведомил государя и пошел вслед за ханом к Туле. Сам Иоанн немедленно выступил из Москвы с князем Владимиром Андреевичем, царем казанским Симеоном, со всеми воеводами и детьми боярскими; уже не хотел, как бывало в старину, ждать крымцев на Оке, но спешил встретить их далее в поле. Девлет-Гирей был между двумя войсками и не знал того. Нескромность дьяков государевых спасла его от гибели: они писали из Москвы к наместникам украинским, что хан в сетях; что спереди царь, сзади Шереметев в одно время стиснут, истребят неприятеля. Наместники разгласили счастливую весть, которая дошла и до хана через жителей, захваченных крымцами. В ужасе он решился бежать. Между тем мужественный, деятельный Шереметев взял обоз Девлет-Гиреев, 60 000 коней, 200 аргамаков, 180 вельблюдов; отправил сию добычу в Мценск, в Рязань; остался только с семью тысячами воинов; в 150 верстах от Тулы, на Судбищах, встретил всю неприятельскую силу и не уклонился от битвы: сломил передовой полк, отнял знамя ширинских князей и ночевал на месте сражения. К хану привели двух пленников: их пытали; один молчал, а другой не вынес мук и сказал ему о малом числе россиян. Опасаясь нашего главного войска, но стыдясь уступить победу горсти отважных витязей, Девлет-Гирей утром возобновил нападение всеми полками. Бились часов восемь, и россияне несколько раз видели тыл неприятеля; одни янычары султановы стояли крепко, берегли хана и снаряд огнестрельный. К несчастию, герой Шереметев был ранен: другие воеводы не имели его духа; усилия наши ослабели, а неприятель удвоил свои. Россияне смешались; искали спасения в бегстве. Тут мужественные чиновники, Алексей Басманов и Стефан Сидоров, ударили в бубны, затрубили в трубы, остановили бегущих и засели с 2000 в буераке: хан трижды приступал, не мог одолеть их и, боясь терять время, на закате солнца ушел в степи.

Государь приближался к Туле, когда донесли ему, что Шереметев разбит и что хан будто бы идет к Москве с несметною силою. Люди боязливые советовали царю идти назад за Оку, а смелые – вперед: он послушался смелых и вступил в Тулу, куда прибыли Шереметев, Басманов, Сидоров с остатком своих воинов. Узнав, что хан спешит к пределам Тавриды и что нельзя догнать его, Иоанн возвратился в Москву. Он милостиво наградил всех усердных сподвижников Шереметева, не победителей, но ознаменованных славою отчаянной битвы. Многие из них умерли от ран, и в том числе храбрый воевода Сидоров, уязвленный пулею и копьем: отслужив царю, он скинул с себя обагренный кровью доспех и скончался в мантии схимника.

В сие время Иоанн должен был обратить внимание на Швецию. Густав Ваза, с беспокойством видя возрастающее могущество России, старался тайно вредить ей: сносился с королем польским, с Ливонией, с герцогом прусским, с Данией, чтоб общим усилием северных держав противиться опасному Иоаннову властолюбию; и, встревоженный нашею выгодною торговлею с англичанами, убеждал королеву Марию запретить оную как несогласную с благосостоянием Швеции и дающую новые средства избытка, новую силу естественным врагам ее. Несмотря на то ни Густав, ни царь не хотели кровопролития: первый чувствовал слабость свою, а последний не имел никаких видов на завоевания в Швеции. Но споры о неясных границах произвели войну. Ссылаясь на старый договор короля Магнуса с новгородцами, россияне считали реки Саю и Сестрь пределом обеих держав: шведы выходили за сей рубеж; ловили рыбу, косили сено, пахали землю в наших владениях; именовали Сестрею совсем иную реку и не слушали никаких возражений. Россияне жгли их нивы, а шведы жгли наши села, умертвив несколько боярских детей и посадив одного из них на кол: отняли у нас также несколько погостов в Лапландии и хотели разорить там уединенный монастырь Св. Николая на Печенге, напротив Варгава. Новгородский наместник князь Димитрий Палецкий отправил к королю Густаву сановника Никиту Кузмина: его задержали в Стокгольме как лазутчика по ложному донесению выборгского начальника, и Густав не дал ответа князю Палецкому, желая объясниться письменно с самим царем. Жители Новгородской области вооруженною рукою заняли некоторые спорные места: шведы побили их наголову. Еще с обеих сторон предлагали дружелюбно исследовать взаимные неудовольствия; назначили время и место для съезда поверенных: шведские не явились. Государь велел князю Ногтеву и воеводам новгородским защитить границу; а Густав, опасаясь нападения, сам прибыл в Финляндию единственно для обороны. Но адмирал его, Иоанн Багге, пылая ревностию отличить себя подвигом славы, убеждал короля предупредить нас; ответствовал ему за успех; донес, что слух носится о внезапной кончине царя; что Россия в смятении; что он надеется собрать 20 000 воинов и проникнуть с ними в середину ее владений. Старец Густав, им обольщенный, согласился действовать наступательно; а Багге немедленно осадил Нотебург, или Орешек, с конницею, пехотою, со многими вооруженными судами: громил стены из пушек и жег наши селения. Россияне взяли меры: крепость оборонялась сильно; с одной стороны князь Ногтев, с другой дворецкий Симеон Шереметев теснили неприятеля, разбивали его отряды, хватали кормовщиков, брали суда. Настала осень, и Багге, потеряв немало людей в течение месяца, возвратился в Финляндию, хвалясь единственно тем, что россияне не могли преградить ему пути и что он везде мужественно отражал их.

Зимою собралось многочисленное войско в Новгороде; а царь оказывал еще миролюбие: воеводы московские писали королю, что он, бессовестно нарушив перемирие, будет виновником ужасного кровопролития, если в течение двух недель сам не выедет к ним на границу или не пришлет вельмож для рассмотрения обоюдных неудовольствий и для казни обидчиков. Вместо Густава ответствовали выборгские чиновники, что адмирал Багге начал войну без королевского повеления; что шведы, доказав россиянам свое мужество, готовы возобновить старую дружбу с ними. Но сей ответ казался неудовлетворительным: воеводы – князья Петр Щенятев и Димитрий Палецкий – с астраханским царевичем Кайбулою вступили в Финляндию: взяли в оставленном шведами городке Кивене семь пушек, сожгли его и за пять верст от Выборга встретили неприятеля, который, смяв их передовые отряды, расположился на горе. Место давало ему выгоду: Иоанновы искусные воеводы обошли его, напали с тылу – решили победу и пленили знатнейших сановников королевских. Шведы заключились в Выборге: три дня стреляв по городу, россияне не могли сбить крепких стен; опустошили берега Воксы, разорили Нейшлот и вывели множество пленников. Летописец говорит, что они продавали человека за гривну, а девку за пять алтын. Иоанн был доволен воеводами; послал в дар ногайскому князю Исмаилу несколько шведских доспехов и писал ему: «Вот новые трофеи России! Король немецкий сгрубил нам: мы побили его людей, взяли города, истребили селения. Так казним врагов: будь нам другом!»

Заседание Боярской думы в Грановитой палате. Миниатюра из Лицевого летописного свода, XVI в.

[1557 г.] Густав, от самой юности пример благоразумия между венценосцами, ибо умел быть героем без воинского славолюбия и, великодушно избавив отечество от иноземного тирана, хотел всегда мира, тишины, благоденствия, – Густав на старости мог винить себя в ошибке легкомыслия: видел, что Швеция без союзников не в силах бороться с Россией, и прислал сановника Канута в Москву. Он писал Иоанну учтиво, дружелюбно, требуя мира, обвиняя бывшего новгородского наместника князя Палецкого (тогда смененного) и доказывая, что не шведы, а россияне начали войну. Канут представил дары Густавовы: десять шведских лисиц, и хотя был посланником недруга, однако ж имел честь обедать с государем, ибо сей недруг уже просил мира. Ответствуя Густаву, царь не соглашался с ним в причинах войны, но соглашался в желании прекратить ее. «Твои люди, – писал он, – сделали ужасные неистовства в Корельской земле нашей: не только жгли, убивали, но и ругались над церквами, снимали кресты, колокола, иконы. Жители новгородские требовали от меня больших полков, московских, татарских, черемисских и других; воеводы мои пылали нетерпением идти к Абову, к Стокгольму: мы удержали их, ибо не любим кровопролития. Все зло произошло оттого, что ты по своей гордости не хотел сноситься с новгородскими наместниками, знаменитыми боярами великого царства. Если не знаешь, каков Новгород, то спроси у своих купцов: они скажут тебе, что его пригороды более твоего Стокгольма. Оставь надменность, и будем друзьями».

Густав оставил ее: послы его, советник государственный Стен Эриксон, архиепископ упсальский Лаврентий, епископ абовский Михаил Агрикола и королевский печатник Олоф Ларсон, в феврале 1557 года приехали в Москву на 150 подводах, жили на дворе литовском как бы в заключении, не могли никого видеть, кроме царских чиновников, поднесли Иоанну серебряный кубок с часами, обедали у него в Грановитой палате и должны были принять все условия, им объявленные. О рубеже не спорили: возобновили старый; но послы долго требовали, чтобы мы освободили безденежно всех пленников шведских и чтобы король имел дело единственно с царем. Бояре отвечали: «1) Вы, как виновные, обязаны без выкупа отпустить россиян, купцов и других, вами захваченных; а мы, как правые, дозволяем вам выкупить шведских пленников, у кого их найдете, если они не приняли нашей веры. 2) Не бесчестие, а честь королю иметь дело с новгородскими наместниками. Знаете ли, кто они? Дети или внучата государей литовских, казанских или российских. Нынешний наместник, князь Глинский, есть племянник Михаила Львовича Глинского, столь знаменитого и славного в землях немецких. Скажем вам также не в укор, но единственно в рассуд: кто государь ваш? Венценосец, правда; но давно ли еще торговал волами? И в самом великом монархе смирение лучше надменности». Послы уступили: за то бояре, желая изъявить снисхождение, согласились не именовать короля в договоре клятвопреступником! Написали в Москве перемирную грамоту на сорок лет и велели новгородским наместникам скрепить ее своими печатями. Между тем послам оказывалась честь, какой ни отец, ни дед Иоаннов никогда не оказывал шведским: их встречали и провожали во дворце знатные сановники; угощали на золоте, пышно и великолепно. Вместо дара государь прислал к ним двадцать освобожденных финляндских пленников. Историк Швеции рассказывает, что Иоанн желал слышать богословское прение архиепископа упсальского с нашим митрополитом: выбрали для того греческий язык; но переводчик, не разумея смысла важнейших слов, толковал оные столь нелепо, что государь велел прекратить сей разговор, в знак благоволения надев золотую цепь на грудь архиепископа.

В сей кратковременной Шведской войне король Август и магистр ливонский естественно доброжелательствовали Густаву; обещались и помогать ему, но оставались спокойными зрителями. Первый только ходатайствовал за него в Москве, убеждая Иоанна не теснить Швеции, которая могла бы вместе с Польшею действовать против неверных. «Я не тесню никого, – писал государь в ответ Августу. – Имею царство обширное, которое от времен Рюрика до моего непрестанно увеличивается; завоевания не льстят меня, но стою за честь». Возобновив перемирие с Литвою до 1562 года, Иоанн соглашался заключить и вечный мир с нею, если Август признает его царем: но король упрямился, ответствуя, что не любит новостей; что сей титул принадлежит одному немецкому императору и султану. Бояре наши явили его послам грамоты папы Климента, императора Максимилиана, султановы, государей испанского, шведского, датского, которые именовали еще деда, отца Иоаннова царем; явили и новейшую грамоту королевы английской: ничто не убедило Августа. Казалось, что он страшился титула более, нежели силы государя российского. Иоанн торжественно уведомил его о завоевании Астрахани: король изъявил ему благодарность и писал, что радуется его победам над неверными! Такое уверение было одною учтивостию; но разбои хана Девлет-Гирея, не щадившего и Литвы, могли бы склонить сии два государства к искреннему союзу, если бы не встретились новые, важные противности в их выгодах.