Текст книги "История государства Российского. От начала XVI до начала XVII в."

От учреждений гражданских перейдем к церковным, равно достопамятным. Мы упоминали о Московском Соборе 1551 года: означим здесь важнейшие или любопытнейшие его уставы. Следуя наказу Иоаннову, святители определили: «1) В Москве и во всем государстве быть епархиальным старостам и десятским, избираемым из лучших иереев для надзирания над церковною службою, да исполняются в точности все святые обряды ее, и над поведением духовенства, обязанного учить людей и словом и делом. 2) Строго блюсти, чтобы в книгах церковных не было ошибок и чтобы иконы списывались с древних греческих или как писал их Андрей Рублев и другие знаменитые художники: сим святым делом занимаются единственно люди, признанные от государя и епископов достойными оного не только искусством, но и жизнию непорочною: наградою же им да будет всеобщее уважение!» Следуют предписания о звоне, пении церковном, литургии, утренней и вечерней службах, где сказано: «3) Да никто из князей, вельмож и всех добрых христиан не входит в церковь с главою покровенною, в тафьях мусульманских! Да не вносят в алтарь ни пива, ни меду, ни хлеба, кроме просфор! Да уничтожится навеки нелепый обычай возлагать на престол так называемые сорочки, в коих родятся младенцы! 4) Злоупотребления и соблазны губят нравы духовенства. Что видим в монастырях? Люди ищут в них не спасения души, а телесного покоя и наслаждений. Архимандриты, игумены не знают братской трапезы, угощая светских друзей в своих келиях; иноки держат у себя отроков и юношей, принимают без стыда и жен, и девиц, веселятся и разоряют села монастырские. Отныне да будет в обителях едина трапеза для всех: инокам выслать юных слуг; не впускать женщин; не держать вина (кроме фряжского), ни крепких медов; не ездить для забавы по селам и городам. Преступник да будет извержен или отлучен от всякия святыни. Сей закон умеренности, воздержания, целомудрия, дан всему духовенству: иереям, диаконам, причетникам. 5) Обители, богатые землями и доходами, не стыдятся требовать милостыни от государя: впредь да не стужают ему! 6) Святители и монастыри вольны ссужать земледельцев и граждан деньгами, но без всякой лихвы. 7) Милосердие христианское устроило во многих местах богадельни для недужных и престарелых, а злоупотребление ввело в оные молодых и здоровых тунеядцев: да будут последние изгнаны, а на их места введены первые согласно с намерением благотворителей, и везде да смотрят за богадельнями добрые священники, люди градские и целовальники. 8) Многие иноки, черницы, миряне, хваляся какими-то сверхъестественными сновидениями и пророчеством, скитаются из места в место со святыми иконами и требуют денег для сооружения церквей, непристойно, безчинно, к удивлению иноземцев: ныне объявить на торгах заповедь государеву, чтобы впредь не быть такому соблазну. Если не уймутся бродяги, то их выгонять, а иконы отдавать в церкви. 9) Храмы древние пустеют, новые везде воздвигаются не усердием к вере, а тщеславием, и скоро также пустеют от недостатка в иереях, в иконах, в книгах. Видим еще иное зло: празднолюбцы уходят из монастырей, заводят пустыни в лесах и стужают христианам о денежном вспоможении. Государь указал епископам не дозволять ни того, ни другого без особенного, строгого рассмотрения. 10) Прихожане избирают священников и диаконов: первые должны быть не менее тридцати, а вторые двадцати пяти лет от рождения, жития нравственного и грамотные: кто из них читает или пишет худо, того отсылать в училища, ныне во всех городах заводимые. Ставленник дает митрополиту и епископам только указное: священник рубль московский и благословенную гривну; диакон полтину. Следуя уставу великих князей, Иоанна Василиевича и сына его, новобрачные платят за венец алтын, за второй брак вдвое, за третий четыре алтына; но крещение, исповедь, причастие, погребение не терпят никакой мзды. Никто из церковников не должен носить одежды странной: всякой имеет свою, и воин и тысящник, и купец и ремесленник: служителю ли церкви украшаться златом и бисером, плетением и шитьем, подобно жене? В игумены, в архимандриты избирают святители, а царь утверждает выбор. Снова запрещается вдовым иереям и диаконам священнодействовать, монахам и монахиням жить в единой обители, или в мире. 11) Митрополиту и епископам без государева ведома не переменять ни бояр своих, ни дворецких; а на место убылых брать из тех же родов старинных. 12) Духовенство обязано искоренять языческие и всякие гнусные обыкновения. Например: когда истец с ответчиком готовятся в суде к бою, тогда являются волхвы, смотрят на звезды, гадают в какие-то Аристотелевы врата и в Рафли, предсказывают победу счастливому, умножают зло кровопролития. Легковерные держат у себя книги Аристотелевские, звездочетные, зодиаки, алманахи, исполненные еретической мудрости. Накануне Иоаннова дня люди сходятся ночью, пьют, играют, пляшут целые сутки; так же безумствуют и накануне Рождества Христова, Василия Великого и Богоявления. В субботу Троицкую плачут, вопят и глумят на кладбищах, прыгают, бьют в ладоши, поют сатанинские песни. В утро Великого четверга палят солому и кличут мертвых; а священники в сей день кладут соль у престола и лечат ею недужных. Лживые пророки бегают из села в село нагие, босые, с распущенными волосами; трясутся, падают на землю, баснословят о явлениях Св. Анастасии и Св. Пятницы. Ватаги скоморохов, человек до 100, скитаются по деревням, объедают, опивают земледельцев, даже грабят путешественников на дорогах. Дети боярские толпятся в корчмах, играют зернью, разоряются. Мужчины и женщины моются в одних банях, куда самые иноки, самые инокини ходить не стыдятся. На торгах продают зайцев, уток, тетеревей удавленных; едят кровь или колбасы вопреки уставу Соборов Вселенских; следуя латинскому обычаю, бреют бороду, подстригают усы, носят одежду иноземную, клянутся во лжи именем Божиим и сквернословят; наконец – что всего мерзостнее и за что Бог казнит христиан войнами, гладом, язвою – впадают в грех содомский. Отцы духовные! Пресеките зло; наставляйте, грозите, казните епитимиею: ослушники да не входят в церковь! Учите христиан страху Божию и целомудрию, да живут мирно в соседстве, без ябеды, кражи, разбоев, лжесвидетельства и клятвопреступления; да будет везде благонравие в нашем любезном отечестве и дети да чтут родителей!»

Сие церковное законодательство принадлежит царю более, нежели духовенству; он мыслил и советовал: оно только следовало его указаниям. Слог достоин удивления своею чистотою и ясностью.

Заметим странность: желая истребить обыкновения древние, противные святой вере, Иоанн и духовенство не коснулись в Стоглаве обычая давать людям имена нехристианские по их свойствам нравственным: не только простолюдины, но и знатные сановники, уже считая за грех называться Олегами или Рюриками, назывались в самых государственных бумагах Дружинами, Тишинами, Истомами, Неудачами, Хозяинами, единственно с прибавлением христианского отчества. Сей обычай казался царю невинным.

В феврале 1581 года, по кончине митрополита Антония, избрав на его место Дионисия, хутынского игумена, Иоанн с епископами и боярами уставил обряд посвящения в сей верховный сан, не прибавив, кажется, ничего к старому, но только утвердив оный следующею соборною грамотою: «Кому благоволит Господь быть митрополитом, епископу ли, игумену или старцу, того немедленно известить о сей чести. В день наречения и возведения звонят и поют молебны. Святители, отпев канон Богоматери и Петру Чудотворцу, шлют двух архимандритов, рождественского и троицкого, за нареченным, который вместе с ними идет к государю. Царь сажает будущего митрополита и говорит ему речь о молитве. После того нареченный знаменуется в храме Успения, у святых икон и гробов, идет вместе с епископами на двор митрополитов, в Белую палату, и там, сев на свое место, ждет, встречает царя, беседует с ним; слушает литургию в соборной церкви, стоя у митрополитского места; обедает в Белой палате со всеми святителями; оттоле же до поставления никого не принимает, обедая в келии с немногими ближними иноками. Дни чрез два совершается избрание, объявляемое ему благовестниками, архимандритами спасским и чудовским. Уготовляют место в церкви и пишут орла над оным. В день назначенный во время звона святители облачаются, а с ними и будущий митрополит, если он епископ; если же не епископ, то облачается в приделе. Окруженный боярами, государь вступает в храм, знаменуется у святых икон, восходит на уготованное место и садится: владыки также. Избранный, между осьмью стоящими огненниками, под орлом читает Исповедание веры. Начинают обедню. Лампаде и посоху быть архиепископа новгородского или казанского. Когда в третий раз запоют: свят, свят, тогда владыки ставят митрополита по древнему обычаю. Он совершает литургию, и архиепископ именует его в молитве после изрядна. Свещеносец, держа в руке свечу и лампаду, кланяется митрополиту и занимает пред ним свое место в алтаре; когда же возгласят: со страхом Божиим, тогда уносят архиепископову лампаду с посохом, а митрополитовы поддиаконы становятся у царских дверей с лампадою и посохом нового архипастыря. Отпев литургию, епископы возводят его на место, где сидел государь; сажают трижды, произнося Исполлаэти деспота; снимают с него одежду служебную, возлагают ему на грудь икону вратную, мантию с источниками на плеча, клобук белый или черный (как государь укажет) на главу и ведут на каменное святительское место. Царь приближается, говорит речь и дает святителю посох в десницу. Тут знатное духовенство, бояре, князья многолетствуют митрополиту. Он благословляет царя и говорит речь. Духовенство и бояре многолетствуют царю. На крылосах поют также Многая лета. Выходят из церкви. У государя стол для всего знатного духовенства, для вельмож и сановников. Митрополит ездит вокруг Москвы на осле, коего ведут боярин царский и святительский. После стола – чаши: Петра Чудотворца, государева и митрополитова».

Упомянем здесь также о церковном любопытном обряде сего времени, уже давно забытом в России. В неделю Ваий перед обеднею собирался весь народ московский в Кремле. Из храма Успения выносили большое дерево, обвешанное разными плодами (яблоками, изюмом, смоквами, финиками); укрепляли его на двух санях и везли тихо. Под деревом стояли пять отроков в белой одежде и пели молитвы. За санями шли многие юноши с пылающими восковыми свечами и с огромным фонарем; за ними несли две высокие хоругви, шесть кадильниц и шесть икон; за иконами следовали иереи, числом более ста, в великолепных ризах, осыпанных жемчугом; за ними бояре и сановники; наконец сам государь и митрополит; последний ехал верхом, сидя боком на осле (или на коне), одетом белою тканию: левою рукою придерживал (митрополит) на своих коленях Евангелие, окованное золотом, а правою благословлял народ. Осла вел боярин: государь, одною рукою касаясь длинного повода узды, нес в другой вербу. Путь митрополиту устилали сукнами. Далее шли еще бояре и сановники; за ними бесчисленное множество людей. Обходив, таким образом, вокруг главных церквей кремлевских, возвращались в храм Успения, где митрополит служил литургию: после чего давал обед царю и вельможам. Сей церковный ход в память Сретения Христова в Иерусалиме был уставлен, как вероятно, в древнейшие времена, но сделался нам известен только с Иоаннова по описанию иноземных наблюдателей.

К достохвальным деяниям сего царствования принадлежит еще строение многих новых городов для безопасности наших пределов. Кроме Лаишева, Чебоксар, Козмодемьянска, Волхова, Орла и других крепостей, о коих мы упоминали. Иоанн основал Донков, Епифань, Венев, Чернь, Кокшажск, Тетюши, Алатырь, Арзамас. Но, воздвигая красивые твердыни в лесах и в степях, он с прискорбием видел до конца жизни своей развалины и пустыри в Москве, сожженной ханом в 1571 году, так что в ней, если верить Поссевинову исчислению, около 1581 года считалось не более тридцати тысяч жителей, в шесть раз менее прежнего, как говорит другой иноземный писатель, слышав то от московских старожилов в начале XVII века. Стены новых крепостей были деревянные, насыпанные внутри землею с песком, или крепко сплетенные из хвороста; а каменные единственно в столице, Александровской слободе, Туле, Коломне, Зарайске, Старице, Ярославле, Нижнем, Белозерске, Порхове, Новгороде, Пскове.

Размножение городов благоприятствовало и чрезвычайным успехам торговли, более и более умножавшей доходы царские (которые в 1588 году простирались до шести миллионов нынешних рублей серебряных). Не только на ввоз чужеземных изделий или на выпуск наших произведений, но даже и на съестное, привозимое в города, была значительная пошлина, иногда откупаемая жителями. В новгородском Таможенном уставе 1571 года сказано, что со всех товаров, ввозимых иноземными гостями и ценимых людьми присяжными, казна берет семь денег на рубль; купцы же российские платили 4, а новгородские 1 деньгу: с мяса, скота, рыбы, икры, меду, соли (немецкой и морянки), луку, орехов, яблок, кроме особенного сбора с телег, судов, саней. За ввозимые металлы драгоценные платили, как и за все иное; а вывоз их считался преступлением. Достойно замечания, что и государевы товары не освобождались от пошлины. Утайка наказывалась тяжкою пенею. В сие время древняя столица Рюрикова, хотя и среди развалин, начинала было снова оживляться торговою деятельностью, пользуясь близостью Нарвы, где мы с целою Европою купечествовали; но скоро погрузилась в мертвую тишину, когда Россия в бедствиях Литовской и Шведской войн утратила сию важную пристань. Тем более цвела наша двинская торговля, в коей англичане должны были делиться выгодами с купцами нидерландскими, немецкими, французскими, привозя к нам сахар, вина, соль, ягоды, олово, сукна, кружева и выменивая на них меха, пеньку, лен, канаты, шерсть, воск, мед, сало, кожи, железо, лес. Французским купцам, привезшим к Иоанну дружественное письмо Генрика III, дозволялось торговать в Коле, а испанским или нидерландским в Пудожерском устье: знаменитейший из сих гостей назывался Иваном Девахом Белобородом, доставлял царю драгоценные каменья и пользовался особенным его благоволением к неудовольствию англичан. В разговоре с Елисаветиным послом Баусом Иоанн жаловался, что лондонские купцы не вывозят к нам ничего хорошего; снял с руки перстень, указал на изумруд колпака своего и хвалился, что Девах уступил ему первый за 60 рублей, а второй за тысячу: чему дивился Баус, оценив перстень в 300 рублей, а изумруд в 40 000. В Швецию и в Данию отпускали мы знатное количество хлеба. «Сия благословенная земля, – пишет Кобенцель о России, – изобилует всем необходимым для жизни человеческой, не имея действительной нужды ни в каких иноземных произведениях». Завоевание Казани и Астрахани усилило нашу мену азиатскую.

Обогатив казну торговыми, городскими и земскими налогами, также и присвоением церковного имения, чтобы умножить войско, завести арсеналы (где находилось всегда в готовности не менее двух тысяч осадных и полевых орудий), строить крепости, палаты, храмы, Иоанн любил употреблять избыток доходов и на роскошь: мы говорили об удивлении иноземцев, видевших в казне московской груды жемчугу, горы золота и серебра во дворце, блестящие собрания, обеды, за коими в течение пяти, шести часов пресыщалось 600 или 700 гостей, не только изобильными, но и дорогими яствами, плодами и винами жарких, отдаленных климатов: однажды сверх людей именитых в кремлевских палатах обедали у царя 2000 ногайских союзников, шедших на войну Ливонскую. В торжественных выходах и выездах государевых все также представляло образ азиатского великолепия: дружины телохранителей, облитых золотом, – богатство их оружия, убранство коней. Так, Иоанн 12 декабря обыкновенно выезжал верхом за город видеть действие снаряда огнестрельного: перед ним несколько сотен князей, воевод, сановников по три в ряд; перед сановниками 5000 отборных стрельцов по пяти в ряд. Среди обширной снежной равнины, на высоком помосте, длиною саженей в 200 или более, стояли пушки и воины, стреляли в цель, разбивали укрепления деревянные, осыпанные землею, и ледяные. В торжествах церковных, как мы видели, Иоанн также являлся народу с пышностью разительною, умея видом искусственного смирения придавать себе величия и с блеском мирским соединяя наружность христианских добродетелей: угощая вельмож и послов в светлые праздники, сыпал богатую милостыню на бедных.

В заключение скажем, что добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели и старые предания затмились новейшими; но имя Иоанново блистало на Судебнике и напоминало приобретение трех царств монгольских: доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ в течение веков видел Казань, Астрахань, Сибирь как живые монументы царя-завоевателя; чтил в нем знаменитого виновника нашей государственной силы, нашего гражданского образования; отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками, и по темным слухам о жестокости Иоанновой доныне именует его только Грозным, не различая внука с дедом, так названным древнею Россией более в хвалу, нежели в укоризну. История злопамятнее народа!

Том десятый

Глава I
Царствование Феодора Иоанновича (1584–1587)

Первые дни по смерти тирана (говорит римский историк) бывают счастливейшими для народов: ибо конец страдания есть живейшее из человеческих удовольствий. Но царствование жестокое часто готовит царствование слабое: новый венценосец, боясь уподобиться своему ненавистному предшественнику и желая снискать любовь общую, легко впадает в другую крайность, в послабление, вредное государству. Сего могли опасаться истинные друзья отечества, тем более что знали необыкновенную кротость наследника Иоаннова, соединенную в нем с умом робким, с набожностью беспредельною, с равнодушием к мирскому величию.

Царь Федор Иоаннович. Роспись Грановитой палаты Московского кремля

На громоносном престоле свирепого мучителя Россия увидела постника и молчальника, более для кельи и пещеры, нежели для власти державной рожденного: так в часы искренности говорил о Феодоре сам Иоанн, оплакивая смерть любимого, старшего сына. Не наследовав ума царственного, Феодор не имел и сановитой наружности отца, ни мужественной красоты деда и прадеда: был росту малого, дрябл телом, лицом бледен, всегда улыбался, но без живости; двигался медленно, ходил неровным шагом от слабости в ногах; одним словом, изъявлял в себе преждевременное изнеможение сил естественных и душевных. Угадывая, что сей 27-летний государь, осужденный природою на всегдашнее малолетство духа, будет зависеть от вельмож или монахов. Многие не смели радоваться концу тиранства, чтобы не пожалеть о нем в дни безначалия, козней и смут боярских, менее губительных для людей, но еще бедственнейших для великой державы, устроенной сильною, нераздельною властью царскою… К счастию России, Феодор, боясь власти как опасного повода к грехам, вверил кормило государства руке искусной – и сие царствование, хотя не чуждое беззаконий, хотя и самым ужасным злодейством омраченное, казалось современникам милостию Божиею, благоденствием, златым веком: ибо наступило после Иоаннова!

Княжеские палаты в Угличском кремле, где жил Димитрий с матерью Марией Нагой

[1584 г.] Новая пентархия, или Верховная дума, составленная умирающим Иоанном из пяти вельмож, была предметом общего внимания, надежды и страха. Князь Мстиславский отличался единственно знатностию рода и сана, будучи старшим боярином и воеводою. Никиту Романовича Юрьева уважали как брата незабвенной Анастасии и дядю государева, любили как вельможу благодушного, не очерненного даже и злословием в бедственные времена кровопийства. В князе Шуйском чтили славу великого подвига ратного, отважность и бодрость духа. Бельского, хитрого, гибкого, ненавидели как первого любимца Иоаннова. Уже знали редкие дарования Годунова и тем более опасались его: ибо он также умел снискать особенную милость тирана, был зятем гнусного Малюты Скуратова, свойственником и другом (едва ли искренним) Бельского. Приняв власть государственную, Дума верховная в самую первую ночь (18 марта) выслала из столицы многих известных услужников Иоанновой лютости, других заключила в темницы, а к родственникам вдовствующей царицы, Нагим, приставила стражу, обвиняя их в злых умыслах (вероятно, в намерении объявить юного Димитрия наследником Иоанновым). Москва волновалась; но бояре утишили сие волнение: торжественно присягнули Феодору вместе со всеми чиновниками и в следующее утро письменно обнародовали его воцарение. Отряды воинов ходили из улицы в улицу; пушки стояли на площадях. Немедленно послав гонцов в области с указом молиться о душе Иоанновой и счастливом царствовании Феодора, новое правительство созвало Великую думу Земскую, знатнейшее духовенство, дворянство и всех людей именитых, чтобы взять некоторые общие меры для государственного устройства. Назначили день царского венчания; соборною грамотою утвердили его священные обряды; рассуждали о благосостоянии державы, о средствах облегчить народные тягости. Тогда же послали вдовствующую царицу с юным сыном, отца ее, братьев, всех Нагих в город Углич, дав ей царскую услугу, стольников, стряпчих, детей боярских и стрельцов для оберегания. Добрый Феодор, нежно прощаясь с младенцем Димитрием, обливался горькими слезами, как бы невольно исполняя долг, болезненный для своего сердца. Сие удаление царевича, единственного наследника державы, могло казаться блестящею ссылкою, и пестун Димитриев, Бельский, не желая в ней участвовать, остался в Москве: он надеялся законодательствовать в Думе, но увидел грозу над собою.

Между тем как Россия славила благие намерения нового правительства, в Москве коварствовали зависть и беззаконное властолюбие: сперва носились темные слухи о великой опасности, угрожающей юному монарху, а скоро наименовали и человека, готового злодейством изумить Россию: сказали, что Бельский, будто бы отравив Иоанна, мыслит погубить и Феодора, умертвить всех бояр, возвести на престол своего друга и советника – Годунова! Тайными виновниками сей клеветы считали князей Шуйских, а Ляпуновых и Кикиных, дворян рязанских, их орудиями, возмутителями народа легковерного, который, приняв оную за истину, хотел усердием спасти царя и царство от умыслов изверга. Вопль бунта раздался из конца в конец Москвы, и 20 000 вооруженных людей, чернь, граждане, дети боярские, устремились к Кремлю, где едва успели затворить ворота, собрать несколько стрельцов для защиты и Думу для совета в опасности внезапной. Мятежники овладели в Китай-городе тяжелым снарядом, обратили Царь-пушку к воротам Флоровским и хотели разбить их, чтобы вломиться в крепость. Тогда государь выслал к ним князя Ивана Мстиславского, боярина Никиту Романовича, дьяков Андрея и Василия Щелкаловых спросить, что виною мятежа и чего они требуют? «Бельского! – ответствовал народ. – Выдайте нам злодея! Он мыслит извести царский корень и все роды боярские!» В тысячу голосов вопили: «Бельского!» Сей несчастный вельможа, изумленный обвинением, устрашенный злобою народа, искал безопасности в государевой спальне, трепетал и молил о спасении. Феодор знал его невинность; знали оную и бояре: но, искренно или притворно ужасаясь кровопролития, вступили в переговоры с мятежниками; склонили их удовольствоваться ссылкою мнимого преступника и немедленно выслали Бельского из Москвы. Народ, восклицая: «Да здравствует царь с верными боярами!», мирно разошелся по домам; а Бельский с того времени воеводствовал в Нижнем Новгороде.

Б. А. Чориков. Царь Федор Иоаннович делает правителем Бориса Годунова

От такой постыдной робости, от такого уничижения самодержавной власти чего ожидать надлежало! Козней в Думе, своевольства в народе, беспорядка в правлении. Бельского удалили: Годунов остался для мести! Мятежники не требовали головы его, не произнесли его имени, уважая в нем царицына брата: но он видел умысел клеветников; видел, что дерзкие виновники сего возмущения готовят ему гибель, и думал о своей безопасности. Дотоле дядя царский по древнему уважению к родственному старейшинству мог считать себя первым вельможею: так мыслили и двор и народ; так мыслил и лукавый дьяк государственный Андрей Щелкалов, стараясь снискать доверенность боярина Юрьева и надеясь вместе с ним управлять Думою. Знали власть Годунова над сестрою нежною, добродетельною Ириною, уподобляемою летописцами Анастасии (ибо тогда не было иного сравнения в добродетелях женских); знали власть Ирины над Феодором, который в сем мире истинно любил, может быть, одну супругу; но Годунов, казалось, выдал друга: радовались его бессилию или боязливости, не угадывая, что он, вероятно, притворствовал в дружбе к Бельскому, внутренне опасаясь в нем тайного совместника, и воспользуется сим случаем для утверждения своего могущества: ибо Феодор мягкосердечный, обремененный державою, испуганный мятежом, видя необходимость мер строгих для государственного устройства и не имея ни проницания в уме, ни твердости в воле, искал более, нежели советника или помощника: искал, на кого возложить всю тягость правления с ответственностью пред единым Богом, и совершенно отдался смелому честолюбцу, ближайшему к сердцу его милой супруги. Без всякой хитрости, следуя единственно чувству, зная ум, не зная только злых, тайных наклонностей Годунова, Ирина утвердила союз между царем, неспособным властвовать, и подданным, достойным власти. Сей муж знаменитый находился тогда в полном цвете жизни, в полной силе телесной и душевной, имея 32 года от рождения. Величественною красотою, повелительным видом, смыслом быстрым и глубоким, сладкоречием обольстительным превосходя всех вельмож (как говорит летописец), Борис не имел только… добродетели; хотел, умел благотворить, но единственно из любви к славе и власти; видел в добродетели не цель, а средство к достижению цели; если бы родился на престоле, то заслужил бы имя одного из лучших венценосцев в мире; но рожденный подданным, с необузданною страстью к господству, не мог одолеть искушений там, где зло казалось для него выгодою, – и проклятие веков заглушает в истории добрую славу Борисову.

Первым действием Годунова было наказание Ляпуновых, Кикиных и других главных возмутителей московской черни: их послали в дальние города и заключили в темницы. Народ молчал или славил правосудие царя; двор угадывал виновника сей законной строгости и с беспокойством взирал на Бориса, коего решительное владычество открылось не прежде Феодорова царского венчания, отложенного ради шестинедельного моления об усопшем венценосце до 31 мая [1584 г.].

Золотой потир, вклад царицы Ирины Годуновой. Музеи Московского Кремля

В сей день, на самом рассвете, сделались ужасная буря, гроза, и ливный дождь затопил многие улицы в Москве как бы в предзнаменование грядущих бедствий; но суеверие успокоилось, когда гроза миновала и солнце воссияло на чистом небе. Собралось бесчисленное множество людей на Кремлевской площади, так что воины едва могли очистить путь для духовника государева, когда он нес при звоне всех колоколов из царских палат в храм Успения святыню Мономахову, Животворящий Крест, венец и бармы (Годунов нес за духовником скипетр). Невзирая на тесноту беспримерную, все затихло, когда Феодор вышел из дворца со всеми боярами, князьями, воеводами, чиновниками: государь в одежде небесного цвета, придворные в златой, – и сия удивительная тишина провождала царя до самых дверей храма, также наполненного людьми всякого звания: ибо всем россиянам дозволялось видеть священное торжество России, единого семейства под державою отца-государя. Во время молебна окольничие и духовные сановники ходили по церкви, тихо говоря народу: «Благоговейте и молитеся!» Царь и митрополит Дионисий сели на изготовленных для них местах у врат западных, и Феодор среди общего безмолвия сказал первосвятителю: «Владыко! Родитель наш, самодержец Иоанн Василиевич, оставил земное царство и, приняв ангельский образ, отошел на Царство Небесное; а меня благословил державою и всеми хоругвями государства; велел мне согласно с древним уставом помазаться и венчаться царским венцом, диадимою и святыми бармами: завещание его известно духовенству, боярам и народу. Итак, по воле Божией и благословению отца моего соверши обряд священный, да буду царь и помазанник!» Митрополит, осенив Феодора крестом, ответствовал: «Господин, возлюбленный сын церкви и нашего смирения, Богом избранный и Богом на престол возведенный! Данною нам благодатию от Святого Духа помазуем и венчаем тебя, да именуешься самодержцем России!» Возложив на царя Животворящий Крест Мономахов, бармы и венец на главу, с молением, да благословит Господь его правление, Дионисий взял Феодора за десницу, поставил на особенном царском месте и, вручив ему скипетр, сказал: «Блюди хоругви великие России!» Тогда архидиакон на амвоне, священники в алтаре и клиросы возгласили многолетие царю венчанному, приветствуемому духовенством, сановниками, народом с изъявлением живейшей радости; и митрополит в краткой речи напомнил Феодору главные обязанности венценосца: долг хранить Закон и царство, иметь духовное повиновение к святителям и веру к монастырям, искреннее дружество к брату, уважение к боярам, основанное на их родовом старейшинстве, милость к чиновникам, воинству и всем людям. «Цари нам вместо Бога, – продолжал Дионисий, – Господь вверяет им судьбу человеческого рода, да блюдут не только себя, но и других от зла; да спасают мир от треволнения и да боятся серпа Небесного! Как без солнца мрак и тьма господствуют на земле, так и без учения все темно в душах: будь же любомудр или следуй мудрым; будь добродетелен: ибо едина добродетель украшает царя, едина добродетель бессмертна. Хочешь ли благоволения Небесного? Благоволи о подданных… Не слушай злых клеветников, о царь, рожденный милосердым!.. Да цветет во дни твои правда; да успокоится отечество!.. И возвысит Господь царскую десницу твою над всеми врагами, и будет царство твое мирно и вечно в род и род!» Тут, проливая слезы умиления, все люди воскликнули: «Будет и будет многодетно!» – Феодор, в полном царском одеянии, в короне Мономаховой, в богатой мантии и держа в руке длинный скипетр (сделанный из драгоценного китового зуба), слушал литургию, имея вид утомленного. Пред ним лежали короны завоеванных царств; а подле него, с правой стороны, как ближний вельможа стоял Годунов; дядя Феодоров, Никита Романович Юрьев, наряду с другими боярами. Ничто, по сказанию очевидцев, не могло превзойти сего торжества в великолепии. Амвон, где сидел государь с митрополитом, налой, где лежала утварь царская, и места для духовенства были устланы бархатами, а помост церкви коврами персидскими и красными сукнами английскими. Одежды вельмож, в особенности Годунова и князя Ивана Михайловича Глинского, сияли алмазами, яхонтами, жемчугом удивительной величины, так что иноземные писатели ценят их в миллионы. Но всего более торжество украшалось весельем лиц и знаками живейшей любви к престолу. После херувимской песни митрополит в дверях царских возложил на Феодора Мономахову цепь аравийского злата; в конце же литургии помазал его Святым Миром и причастил Святых Тайн. В сие время Борис Годунов держал скипетр, Юрьев и Дмитрий Иванович Годунов (дядя Ирины) – венец царский на златом блюде. Благословенный Дионисием и в южных дверях храма осыпанный деньгами, Феодор ходил поклониться гробам предков, молясь, да наследует их государственные добродетели. Между тем Ирина, окруженная боярынями, сидела в короне под растворенным окном своей палаты и была приветствуема громкими восклицаниями народа: «Да здравствует царица!» В Тронной вельможи и чиновники целовали руку у государя; в Столовой палате с ним обедали, равно как и все знатное духовенство. Пиры, веселья, забавы народные продолжались целую неделю и заключились воинским праздником вне города, где на обширном лугу в присутствии царя и всех жителей московских гремели 170 медных пушек перед восьмью рядами стрельцов, одетых в тонкое сукно и в бархат. Множество всадников, также богато одетых, провождало Феодора.