Текст книги "История государства Российского. От начала XVI до начала XVII в."

Освободив себя от архипастыря строгого, непреклонного и дав сей важный сан иноку доброму, но слабодушному, безмолвному, Иоанн мог тем смелее, тем необузданнее свирепствовать; дотоле губил людей: оттоле целые города. Началось с Торжка, где неистовые опричники в день ярмонки завели ссору и драку с жителями: царь объявил граждан бунтовщиками; велел их мучить, топить в реке. То же сделалось в Коломне, и такие же были следствия. К сему городу принадлежали поместья несчастного Федорова: жители любили его и казались Иоанну мятежниками.

Одним словом, тиранство созрело, но конец оного был еще далеко! Ничто не могло обезоружить свирепого: ни смирение, ни великодушие жертв, ни самые естественные бедствия сего времени: ибо Россия, омрачаемая ужасами мучительства, была тогда же казнима язвою, пришедшею к нам из Эстонии или Швеции. В июле 1566 года началось моровое поветрие в новгородской Шелонской пятине, а через месяц и в Новгороде, Полоцке, Озерище, Невле, Великих Луках, Торопце, Смоленске. Люди умирали скоропостижно, знамением, как сказано в летописи: вероятно, пятном или нарывом. Многие деревни опустели, многие дома затворились в городах; церкви стояли без пения, лишенные иереев, которые не берегли себя в усердном исполнении своих обязанностей; на место их присылали священников из других городов. Умирало более духовных и граждан, нежели воинских людей. Язва дошла и до Можайска: царь учредил там заставу и не велел никого пускать в столицу из мест зараженных. Сообщение пресеклось между многими городами. Мучились страхом, терпели нужду, дороговизну. В разных областях были неурожаи: в Казанской и в соседственных с нею явилось неописанное множество мышей, которые тучами выходили из лесов, ели хлеб на корню, в скирдах, в житницах, так что земледельцы не могли защитить себя от сих животных. Поветрие утишилось в начале весны, но еще несколько раз возобновлялось.

[1565–1569 гг.] В сих внутренних бедствиях государства, в сем унынии вельмож и народа, Иоанн не слабел в делах войны и политики внешней; еще являлся с блеском и величием в отношении к другим державам. Литовцы в нападениях на Россию нигде не имели успеха: из Смоленска боярин Морозов, из Полоцка князь Андрей Ногтев писали к государю, что легкие отряды наши везде бьют неприятеля. С Тавридою мы хотели мира; но казанские беглецы, князь Спат, Ямгурчей-Ази, улан Ахмамет, сильные при дворе хана, доказывали ему, что Иоанн обманывает его: говорит о мире, а велит казакам строить город на Дону, готовит суда на Псле, на Днепре, имея намерение взять Азов, открыть себе путь в Тавриду; что сей царь умнее, счастливее, следственно, опаснее всех прежних государей московских; что он, будучи в войне с ханом, умел завоевать Казань, Астрахань, Ливонию, Полоцк, – овладел землею Черкесскою, располагает ногаями; что если Девлет-Гирей выдаст короля Сигизмунда, то царю не станет Польши и на год; что, истребив короля, Иоанн на досуге истребит и последний юрт Батыев. Сии представления имели действие; а еще более дары Сигизмунда, который послал вдруг 30 000 золотых в алчную Тавриду – и хан снова обнажил меч, написав к Иоанну: «Вспомни, что предки твои рады были своей земле, а мусульманских не трогали; если хочешь мира, то отдай мне Астрахань и Казань!» Но государь остерегся. В степях донских разъезжали казаки для открытия первых движений неприятеля; в городах стояло войско: другое, главное, под начальством знатнейших бояр, князей Бельского и Мстиславского, на берегу Оки. В сентябре (1565 года) хан перешел Донец, вез тяжелые пушки с собою на телегах и 7 октября приступил к Болхову. Там были воеводами князья Иван Золотой и Василий Кашин: они сделали вылазку; бились мужественно; не дали крымцам сжечь посада; взяли пленников – а Бельский и Мстиславский уже приближались. Хан бежал ночью [19 октября], жалуясь на Литву: ибо король, убеждая его воевать Россию, клялся действовать против нас с другой стороны всеми силами и не исполнил обещания.

Между тем посол наш Афанасий Нагой жил в Тавриде; действовал неутомимо; подкупал евреев, чиновников ханских; имел везде лазутчиков; опровергал ложные слухи, распускаемые врагами нашими о кончине Иоанновой; знал все и писал государю, что Девлет-Гирей сносится с казанскими татарами, мордвою, черемисою: тайные послы сих изменников уверяли хана, что он, вступив в их землю, найдет между ними 70 000 усердных сподвижников и что ни одного россиянина не останется живого ни в Свияжске, ни в Казани. Когда хан понуждал Афанасия выехать из Тавриды, сей ревностный слуга Иоаннов ответствовал: «Умру здесь, а не выеду из окончания дел», – то есть без мира, и не терял надежды. Иногда литовская, иногда наша сторона одерживала верх в ханской Думе, так что Девлет-Гирей с дозволения султанова в 1567 году разорил часть королевских владений за неисправный платеж дани; однако ж и с нами не утверждал мира: требовал от Иоанна богатейших даров, какие присылались из Москвы Магмет-Гирею; запрещал России вступаться в Черкесскую землю. Государь несколько раз советовался с боярами; отклоняя требования хана, предлагал ему женить сына или внука на дочери царя Шиг-Алея и взять за нею в приданое город отца ее Касимов: ибо сей знаменитый изгнанник тогда умер (почти в одно время с другими бывшими царями казанскими, Симеоном и Александром). Но Девлет-Гирей размышлял, колебался и снова требовал невозможного: то есть Астрахани и Казани.

С Литвою мы также были в переговорах. Казалось, что Сигизмунд искренно желал конца войны, для него тягостной; казалось, что и царь хотел отдохновения. С обеих сторон изъявляли редкую уступчивость. Единственно для соблюдения старого обычая великие послы королевские, приехав в Москву, требовали Смоленска, а наши бояре Киева, Белоруссии и Волынии: ни мы, ни они в самом деле не помышляли о сем невозможном возврате. Сигизмунд уступал нам даже Полоцк; а государь велел сказать послам: «Любя спокойствие христиан, я уже не требую царского титула от короля: довольно, что все иные венценосцы дают мне оный». Затруднение состояло в Ливонии: Сигизмунд предлагал, чтобы каждому владеть в ней своею частию, ему и нам; чтобы общими силами изгнать шведов из Эстонии и разделить ее между Польшею и Россией: в таком случае обязывался быть истинным другом Иоанну и называть его царем. Но царь хотел Риги, Вендена, Вольмара, Роннебурга, Кокенгузена: за что уступал королю Озерище, Лукомль, Дриссу, Курляндию и 12 городков в Ливонии; освобождал безденежно всех пленников королевских, а своих выкупал. Послы стояли за Ригу, за Венден; наконец сказали боярам, что истинный, твердый мир всего скорее может быть заключен между их государями в личном свидании на границе. Сия мысль сперва полюбилась Иоанну. Избрали место: царю надлежало приехать в Смоленск, королю в Оршу, каждому с пятью тысячами благородных воинов. Но послы не брали на себя условиться в обрядах свидания: например, Иоанн желал в первый день угостить Сигизмунда в своем шатре: что им казалось несовместно с достоинством государя их. Миновало около двух месяцев в переговорах.

Тогда (в июле 1566 года) Иоанн явил России зрелище необыкновенное: призвал в Земскую думу не только знатнейшее духовенство, бояр, окольничих, всех других сановников, казначеев, дьяков, дворян первой и второй статьи, но и гостей, купцов, помещиков иногородних; отдал им на суд переговоры наши с Литвою и спрашивал, что делать: мириться или воевать с королем? В собрании находились 339 человек. Все ответствовали – духовенство за себя, бояре, сановники, граждане также особенно, но единогласно, – что государю без вреда для России уже нельзя быть снисходительнее; что Рига и Венден необходимы нам для безопасности Юрьева, или Дерпта, самого Пскова и Новгорода, коих торговля стеснится и затворится, если сии города ливонские останутся у короля; что государи вольны видеться на границе для тишины христиан, но что Сигизмунд, по-видимому, намерен только длить время, дабы между тем устроить запутанные дела в своем отечестве, примириться с цесарем, умножить войско в Ливонии. Духовенство прибавило: «Государь! Твоя власть действовать, как вразумит тебя Бог; нам должно молиться за царя, а советовать непристойно». Воинские чиновники изъявили готовность пролить кровь свою в битвах; граждане вызывались отдать царю последнее достояние на войну, если гордый Сигизмунд отвергнет предлагаемые ему условия для мира. Была ли свобода во мнениях, была ли искренность в ответе сей Земской, или Государственной, думы? Но совещание имело вид торжественный, и народ с благоговением видел Иоанна не среди опричников ненавистных, а в истинном величии государя, внимающего гласу отечества из уст россиян знаменитейших: явление достойное лучших времен Иоаннова царствования!

Дума утвердила сей приговор грамотою; а панам королевским сказали, что государь через своих послов объяснится с королем, соглашаясь между тем прекратить воинские действия и разменяться пленниками. Сим кончилось дело. Вслед за послами литовскими (в 1567 году) отправились к Сигизмунду наши, боярин Умной-Колычев и дворецкий Григорий Нагой, уполномоченные подписать мир, что было новостию: ибо прежние договоры с Литвою совершались единственно в Москве. Сигизмунд встретил наших бояр в Гродне: когда они вошли к нему, все литовские вельможи встали; но послы увидели тут князя Андрея Курбского и с презрением отвратились: им велено было требовать головы сего изменника! Девять раз они съезжались с королевскими панами и не могли ни в чем согласиться: Иоанн непременно хотел, изгнав шведов и датчан, владеть всею Ливонией, уступая Сигизмунду Курляндию. Несмотря на свое искреннее желание мира, король отверг сии предложения; не согласился выдать и Курбского. Решились продолжать войну. «Я вижу, – писал Сигизмунд к Иоанну, – что ты хочешь кровопролития; говоря о мире, приводишь полки в движение. Надеюсь, что Господь благословит мое оружие в защите необходимой и справедливой».

Полки наши действительно шли из Вязьмы, Дорогобужа, Смоленска к Великим Лукам. Целью была Ливония. Основав на литовской границе новые крепости Усвят, Улу, Сокол, Копие, государь с царевичем Иоанном выехал из Москвы к войску. 5 октября [1567 г.] в поле близ Медного представили ему посланника королевского Юрия Быковского с упомянутым письмом Сигизмундовым. Иоанн сидел в шатре, вооруженный, в полном доспехе, среди бояр, многих чиновников, также вооруженных с головы до ног, и сказал ему: «Юрий! Мы посылали к брату нашему, Сигизмунду-Августу, своих знатных бояр с предложением весьма умеренным. Он задержал их в пути, оскорблял, бесчестил. Итак, не дивись, что мы сидим в доспехе воинском: ибо ты пришел к нам от брата нашего с язвительными стрелами». Спросив Юрия о здравии королевском, приказав ему сесть, но не дав руки, Иоанн выслал из шатра всех чиновников ратных, кроме советников, больших дворян и дьяков; выслушал речь посланника, велел угостить его в другой ставке и немедленно отослать – в темницу московскую! Сие нарушение права народного, без сомнения, не извинялось грубыми выражениями письма королевского и тем, что бояре Колычев и Нагой, приехав тогда же в стан к Иоанну, жаловались ему на худые с ними поступки в Литве.

Кроме множества сановников, телохранителей сопровождали царя суздальский епископ Пафнутий, архимандрит Феодосий, игумен Никон до Новгорода, где он жил 8 дней, усердно молясь в древнем Софийском храме и занимаясь распоряжением полков, чтобы идти к ливонским городам Луже и Резице. Но вдруг воинский жар его простыл: встретились затруднения, опасности, коих Иоанн не предвидел, и для того призвал всех главных воевод на совет. Они 12 ноября съехались близ Красного, в селении Оршанском, и рассуждали с царем, начать ли осаду неприятельских городов или отложить поход: ибо за худыми дорогами обозы с тяжелым снарядом двигались медленно к границе, лошади падали, люди разбегались; надлежало ждать долго и стоять в местах, скудных хлебом. Узнали также, что король собирает войско в Борисове, замышляя идти зимою к Полоцку и Великим Лукам. Боялись утомить рать осадою крепостей, в то время когда неприятель с другой стороны может явиться в наших собственных пределах; а всего более опасались найти язву в Ливонии, где, по слуху, многие люди умирали от заразительных болезней. Решили, чтобы государю ехать назад в Москву, а воеводам стоять в Великих Луках, в Торопце и наблюдать неприятеля.

Таким образом, Иоанн не без внутренней досады возвратился в столицу; но, к утешению его самолюбия, король польский сделал то же: (в 1568 году) собрав 60 000 или более воинов, хвалясь по следам Ольгерда устремиться к Москве и действительно выступив в поле с двором блестящим, Сигизмунд несколько недель стоял праздно в Минской области, распустил главное войско и, сам уехав в Гродно, послал только отряды в Западную Россию. Под Улою литовцы претерпели великий урон; но имели и некоторые выгоды. Строением новой крепости, названной Копием, управляли князья Петр Серебряный и Василий Палецкий: литовцы в нечаянном нападении убили Палецкого; а князь Серебряный едва ускакал в Полоцк. Близ Велижа пленив знатного чиновника Петра Головина, они истребили несколько селений в Смоленской области и каким-то обманом взяли Изборск (в начале 1569 года); но россияне выгнали их немедленно: громили польскую Ливонию, сожгли большую часть Витебска. Между тем разменивались пленниками на границе: Иоанн освободил королевского воеводу Довойну, Сигизмунд князя Темкина. Жена Довойны умерла в Москве: царь согласился отпустить ее тело в Литву с условием, чтобы король прислал в Москву тело князя Петра Шуйского, о чем просили добрые сыновья сего несчастного воеводы.

Уважив совет бояр не прерывать мирных сношений с Литвою, государь освободил посланника Сигизмундова, семь месяцев страдавшего в темнице; дал ему видеть лицо свое, говорил с ним милостиво; сказал: «Юрий! Ты вручил нам письмо столь грубое, что тебе не надлежало бы остаться живым; но мы не любим крови. Иди с миром к государю своему, который забыл тебя в несчастии. Мы готовы с ним видеться; готовы прекратить бедствие войны. Кланяйся от нас брату, королю Сигизмунду-Августу». Начались снова переговоры. Гонцы ездили из земли в землю: Сигизмундовы в речах с боярами именовали Иоанна царем и на вопрос: что значит сия новость? ответствовали: «Так нам приказано от вельмож литовских». Гонцам московским давались также наставления миролюбивые и следующее, достойное замечания: «Если будет говорить с вами в Литве князь Андрей Курбский или ему подобный знатный беглец российский, то скажите им: ваши гнусные измены не вредят ни славе, ни счастию царя великого: Бог дает ему победы, а вас казнит стыдом и отчаянием. С простым же беглецом не говорите ни слова: только плюньте ему в глаза и отворотитесь… Когда же спросят у вас: что такое московская опричнина, скажите: мы не знаем опричнины: кому велит государь жить близ себя, тот и живет близко; а кому далеко, тот далеко. Все люди Божии да государевы». Наконец Иоанн и Сигизмунд условились остановить неприятельские действия. Послам литовским надлежало быть в Москву для заключения мира, коего желали искренно обе стороны: что изъясняется обстоятельствами времени. Сигизмунд не имел детей: движимый истинною любовию к отечеству, он хотел неразрывным соединением Литвы с Польшею утвердить их могущество, опасаясь, чтобы та и другая державы по его смерти не избрали себе особенного властителя. Намерение было достохвально, полезно, но исполнение трудно: ибо вельможи польские и литовские жили в вечной вражде между собою; одна власть королевская могла обуздывать их страсти. Сигизмунд желал внешнего спокойствия, чтобы успеть в сем важном деле, предложенном тогда люблинскому сейму; а царь желал короны Сигизмундовой: ибо носился слух, что паны мыслят избрать в короли сына его, царевича Иоанна. Гонцам нашим велено было разведать о том в Литве и ласкать вельмож. Государь унял кровопролитие, дабы потушить в литовцах враждебное к нам чувство.

Перемена в отношениях Швеции к России также немало способствовала миролюбию Иоаннову в отношении к Сигизмунду. Чтобы удержать Эстонию за собою вопреки Дании и Польше, король Эрик имел нужду не только в мире, но и в союзе с царем: для чего употреблял все возможные средства и мыслил даже совершить подлое, гнусное злодеяние. Прелестная и не менее добрая сестра Сигизмундова Екатерина, на коей царь хотел жениться и которая, может быть, спасла бы его и Россию от великих несчастий, – Екатерина в 1562 году вступила в супружество с любимым сыном Густава Вазы, герцогом финляндским Иоанном. Завистливый, безрассудный Эрик издавна не терпел сего брата и возненавидел еще более за противный ему союз с королем польским; выдумал клевету и заключил Иоанна. Тут обнаружилось великодушие Екатерины: ей предложили на выбор: оставить супруга или свет. Вместо ответа она показала свое кольцо с надписью: ничто, кроме смерти, – и четыре года была ангелом-утешителем злосчастного Иоанна в грипсгольмской темнице, не зная того, что два тирана готовили ей ужаснейшую долю. Царь предложил, и король согласился выдать ему Екатерину как предмет странной любви или злобы его за бесчестие отказа. Дело началось тайною перепискою, а закончилось торжественным договором: в феврале 1567 года приехали шведские государственные сановники, канцлер Нильс Гилленстирна и другие, прямо в Александровскую слободу, были угощены великолепно и подписали хартию союза Швеции с Россией. Царь назвал Эрика другом и братом, уступал ему навеки Эстонию, обещал помогать в войне с Сигизмундом, доставить мир с Данией и с городами ганзейскими: за что Эрик обязывался прислать свою невестку в Москву. Думный советник Воронцов и дворянин Наумов поехали в Стокгольм с договорною грамотою, а бояре Морозов, Чеботов, Сукин должны были принять Екатерину на границе. Но Провидение не дало восторжествовать Иоанну. Послы наши, встреченные в Стокгольме с великою честию, жили там целый год без всякого успеха в своем деле. Пригласив их обедать с собою, Эрик упал в обморок и не мог выйти к столу: с сего времени послы не видали короля; им сказывали, что он или болен, или сражается с датчанами. Для переговоров являлись к Воронцову только советники Думы королевской и говорили, что выдать Екатерину царю, отнять жену у мужа, мать у детей противно Богу и Закону; что сам царь навеки обесславил бы себя таким нехристианским делом; что у Сигизмунда есть другая сестра, девица, которую Эрик может достать для царя; что послы шведские заключили договор о Екатерине без ведома королевского. Боярин московский не щадил в ответах своих ни советников, ни государя их; доказывал, что они лжецы, клятвопреступники, и требовал свидания с Эриком. Сей несчастный король был тогда в жалостном состоянии: многими жестокими, безрассудными делами заслужив общую ненависть, боялся и народа и дворянства; мучился совестию, терял ум, освободил и думал снова заключить брата; в смятении духа, в малодушном страхе то объявлял нашим послам, что сам едет в Москву, то опять хотел послать Екатерину к царю.

Наконец совершился удар: 29 сентября 1568 года послы московские увидели страшное волнение в столице и недолго были спокойными зрителями оного: воины с ружьями, с обнаженными мечами вломились к ним в дом, сбили замки, взяли все: серебро, меха; даже раздели послов, грозили им смертию. В сию минуту явился принц Карл, меньший брат Эриков: боярин Воронцов, стоя перед ним в одной рубашке, с твердостию сказал ему, что так делается в вертепе разбойников, а не в государствах христианских. Карл выгнал неистовых воинов: изъяснил боярину, что Эрик как безумный тиран свержен с престола; что новый король, брат его Иоанн, желает дружбы царя московского; что обида, сделанная послам, не останется без наказания, будучи единственно следствием беспорядка, соединенного с переменою верховной власти. Послы требовали отпуска: выехали из Стокгольма, но 8 месяцев жили в Абове как невольники и возвратились в Москву уже в июле 1569 года донести царю о судьбе его друга и брата, несчастного Эрика, торжественно осужденного государственными чинами умереть в темнице за разные злодейства, как сказано в сем приговоре, и за бесчестные, нехристианские условия союза с Россией. Легко представить себе досаду царя: он умел скрывать свои чувства; дозволил шведским послам, епископу абовскому Павлу Юсту с другими знатными чиновниками быть в Москву и велел их ограбить, задержать в Новгороде точно так, как боярин Воронцов и Наумов были ограблены, задержаны в Швеции. Сие действие казалось ему справедливою местию; но он хотел и важнейшей: хотел немедленно выгнать шведов из Эстонии и для того примириться на время с Сигизмундом, чтобы не иметь дела с двумя врагами.

Надлежало отвратить еще другую опасность, которая тогда явилась для России, но недолго тревожила Иоанна и дала без победы новую воинскую славу его царствованию. Что замышлял против нас Солиман Великий, то сын его, малодушный Селим, хотел исполнить: восстановить царство мусульманское на берегах Ахтубы, к чему склоняли султана некоторые князья ногайские, хивинцы и бухарцы, представляя ему, что государь российский истребляет магометанскую веру и пресек для них сообщение с Меккою; что Астрахань есть главная пристань Каспийского моря, наполненная кораблями всех народов азиатских, и что в казну царскую входит там ежедневно около тысячи золотых монет. Послы литовские, находясь в Константинополе, говорили то же. Один хан Девлет-Гирей доказывал, что к Астрахани нельзя идти ни зимою, ни летом: зимою от несносного для турков холода, летом от безводия; и что гораздо лучше воевать московскую Украйну. Не слушая возражений хана, Селим (весною 1569 года) прислал в Кафу 15 000 спагов, 2000 янычар и велел ее паше Касиму идти к Переволоке, соединить Дон с Волгою, море Каспийское с Азовским, взять Астрахань или по крайней мере основать там крепость в ознаменование султанской державы. 31 мая паша выступил в поход; хан также, имея до 50 000 всадников. Они сошлись в нынешней Качалинской станице и ждали судов, которые плыли Доном от Азова с тяжелым снарядом, с богатою казною, имея для защиты своей только 500 воинов и 2500 гребцов, большей частью христианских невольников, окованных цепями.

Турки в отмелях выгружали пушки, влекли их берегом с трудом неописанным. Тысячи две россиян могли бы без кровопролития взять снаряд и казну: невольники ждали их с надеждою, а турки с трепетом – никто не показывался! Донские казаки, испуганные слухом о походе султанского войска, скрылись в дальних степях, и суда 15 августа благополучно достигли Переволоки. Тут началась работа жалкая и смешная: Касим велел рыть канал от Дона до Волги; увидев невозможность, велел тащить суда землею. Турки не хотели слушаться и говорили, что паша безумствует, предпринимая такое дело, для коего мало ста лет для всех работников Оттоманской империи. Хан советовал возвратиться; но к удовольствию Касима явились послы астраханские. «На что вам суда? – сказали они. – Мы дадим их вам, сколько хотите; идите только избавить нас от власти россиян». Паша усмирил войско: 2 сентября отпустил пушки назад в Азов и с 12 легкими орудиями пошел к Астрахани, где жители готовились встретить его как избавителя: надежда их не исполнилась.

Посол Иоаннов, Афанасий Нагой, писал государю из Тавриды о замысле султановом: письма его, хотя и не скоро, доходили. Война с Турцией не представляла Иоанну ничего, кроме опасностей: собирая многочисленное войско в Нижнем Новгороде и немедленно отрядив мужественного князя Петра Серебряного с легкою дружиною занять Астрахань, он в то же время послал дары к паше кафинскому, чтобы склонить его к миролюбию. Паша взял дары, целовал грамоту Иоаннову, три дня честил гонцов московских, а на четвертый заключил в темницу. Но государь успокоился, сведав о малом числе турков и худом усердии Девлет-Гирея к сему походу; угадывал следствия и не обманулся.

В. В. Верещагин. Ногаец

16 сентября паша и хан стали ниже Астрахани, на Городище, где была, как вероятно, древняя столица козарская. Тут ждали их наши изменники астраханские с судами и ногаи с дружественными уверениями: Касим, велев ногаям прикочевать к Волге, начал строить новую крепость на Городище, и турки к изумлению своему узнали, что паша намерен зимовать под Астраханью, где горсть бодрых россиян обуздывала измену жителей и казалась ему страшною, так что он не смел отважиться на приступ. В самом деле ничто не могло быть безрассуднее сего намерения: паша давал россиянам время изготовиться к обороне; давал время царю прислать войско в Астрахань, а свое изнурял трудами, голодом: ибо астраханцы не могли доставлять ему хлеба в избытке. Ропот обратился в мятеж, когда услышали турки, что хан по совершении крепости должен возвратиться в Тавриду. Они решительно объявили, что никто из них не останется зимовать в земле неприятельской. Еще Касим упорствовал, грозил; но вдруг 26 сентября зажег сделанные им деревянные укрепления и вместе с ханом удалился от Астрахани: причиною было то, что князь Петр Серебряный вступил в сей город с войском и что за ним, как сказывали, шло другое, сильнейшее. Турки и крымцы бежали день и ночь. В шестидесяти верстах, на Белом озере, встретились им гонцы султанский и литовский: Селим писал к паше, чтобы он непременно держался под Астраханью до весны; что к нему будет новая рать из Константинополя; что летом увидит Россия в недрах своих знамена оттоманские, за коими должен идти и хан к Москве, утвердив союз и дружбу с Литвою. Но Касим продолжал бегство. Путеводитель его, Девлет-Гирей, умышленно вел турков местами безводными, голодною пустынею, где кони и люди умирали от изнурения; где черкесы стерегли их в засадах и томных, полумертвых брали в плен; где россияне могли бы совершенно истребить сие жалкое войско, если бы они не следовали правилу, что надобно давать волю бегущему неприятелю. Турки были в отчаянии: проклиная пашу, не щадили и султана, который послал их в землю неизвестную, в ужасную Россию, не за победою, а за голодом и смертию бесчестною. Касим с толпою бледных теней через месяц достиг Азова, чтобы золотом откупиться от петли. Он приписывал свое несчастие единственно тому, что не мог ранее начать похода; но Девлет-Гирей уверял султана в невозможности взять или удержать Астрахань, столь отдаленную от владений турецких; а крымскому послу нашему сказал: «Государь твой должен благодарить меня: я погубил султанское войско; не хотел ни приступать к Астрахани, ни строить там крепости на старом Городище, во-первых, желая угодить ему, во-вторых, и для того, что не хочу видеть турков властелинами древних улусов татарских». К утверждению нашей безопасности с сей стороны Азовская крепость со всеми пороховыми запасами взлетела тогда на воздух; не только большая часть города, зажженного, как думали, россиянами, но и пристань с военными судами обратились в пепел.

Карта Московии, составленная Э. Дженкинсоном, 1562 г.

Сей несчастный поход войска Селимова описан нами по сказанию очевидца, царского сановника Семена Мальцова, достойного быть известным потомству. Он ехал из ногайских улусов и встретил неприятеля на берегу Волги: окруженный ими, скрыл государев наказ как неприкосновенную святыню в дереве на Царицыне-острове; сдался уже полумертвый от ран; прикованный к пушке, терзаемый чувством боли, жажды, голода – ежечасно угрожаемый смертию, не преставал ревностно служить царю своему; стращал турков рассказами: уверял, что астраханцы и ногаи манят их в сети; что шах персидский есть союзник России; что мы послали к нему 100 пушек и 500 пищалей для нападения на Касима; что князь Серебряный плывет с тридцатью тысячами к Астрахани, а князь Иван Бельский идет полем с несметною силою. Мальцов учил и других наших пленников сказывать то же; склонял греков и волохов, бывших с Касимом, пристать к россиянам в случае битвы; звал сыновей Девлет-Гиреевых к нам в службу; говорил им: «Вас у отца много: он раздает вас по людям. Вы ни сыты, ни голодны; скитаетесь из места в место. В Москве же найдете честь и богатство. Сам отец будет вам завидовать». Без всякой надежды увидеть Святую Русь, без всякой мысли о награде, о славе сей усердный гражданин хотел еще и накануне смерти быть полезным государю, отечеству. Таких слуг имел Иоанн Грозный, упиваясь кровию своих подданных! Провидение спасло Мальцова. Выкупленный в Азове нашим крымским послом Афанасием Нагим, он возвратился в Москву донести царю, что россияне могут не страшиться оттоманов.

Итак, внешние действия или отношения России к иноземным державам были довольно благоприятны. С Литвою мы ожидали мира, удерживая за собою новые важные завоевания; слабую Швецию презирали; видели тыл и гибель султанской рати; узнав неприязнь хана к туркам, тем менее опасались его впадений и тем более надеялись с ним примириться. Войско наше было многочисленно, границы укреплены: на самом отдаленном Тереке Иоанн поставил город как для защиты своего тестя, черкесского князя Темгрюка, так и для утверждения своей власти над сим краем. Шах персидский Тамас хотел быть другом Иоанну, который, желая заключить с ним тесный союз против султана, в мае 1569 года посылал в Персию чиновника Алексея Хозникова. Сибирь платила нам дань: около 1563 года новый князь ее, шибанский царевич Едигер, убил там нашего данщика, за что государь остановил в Москве посла сибирского, но скоро освободил его из уважения к ходатайству Исмаила, ногайского владетеля, и в 1569 году торжественным договором с новым сибирским царем, Кучумом, утвердил сию землю в подданстве России. Иоанн взял Кучума под свою руку, в оберегание, с условием, чтобы он давал ему ежегодно тысячу соболей, а посланнику государеву, который приедет за данию, тысячу белок. Боярский сын Третьяк Чабуков (в 1571 году) отвез в Сибирь жалованную Иоаннову грамоту, украшенную златою печатью. Россия внутри бедствовала – от язвы, голода и тиранства, но торговля ее процветала. Цари Абдула Шамаханский и Бухарский того же имени, Сеит Самаркандский, Азим Хивинский присылали дары в Москву, чтобы Иоанн дозволял их подданным купечествовать не только в Астрахани и в Казани, но и в других городах наших. Несмотря на явную вражду султана, россияне еще торговали в Кафе, в Азове, а турки в Москве вместе с армянами. Сам государь из казны своей отправлял за Каспийское море меха драгоценные и купцов московских в Антверпен, в Лондон, даже в Ормус. Ганза не преставала искать милости в Иоанне и менялась с нами товарами в Нарве, завидуя англичанам, которые пользовались благосклонностью царя и правами исключительными в России, особенно с восшествия на престол Елисаветы: ибо сия знаменитая королева, одаренная и великим умом, и любезными свойствами, снискала его дружбу. Лондонское Российское общество дарило царя алмазами; Елисавета писала ему ласковые письма. Три раза посланник ее Дженкинсон был в Москве; ездил оттуда в Персию и с усердием исполнил тайный наказ государев к шаху. Следствием было то, что в 1567 и в 1569 годах Иоанн дал новые выгоды купцам английским: дозволил им ездить из России в Персию, завести селение на реке Вычегде, искать железной руды и плавить ее с условием выучить россиян сему искусству, а при вывозе железа в Англию платить деньгу с фунта. Англичане должны были все драгоценные вещи показывать государеву казначею; обязывались также продавать царские товары в Англии и в Персии; в прочем могли везде купечествовать свободно, без пошлин, везде строить жилища, лавки и чеканить для себя талеры; судились только судом опричнины, и московский их двор у церкви Св. Максима находился в ее ведомстве. Напрасно купцы ганзейские старались вредить англичанам в уме Иоанна; напрасно короли польский и шведский убеждали Елисавету не способствовать выгодами торговли могуществу опасной России. Бывали неудовольствия взаимные, однако ж прекращались дружелюбно. Например, в 1568 году посланник Елисаветин Томас Рандольф около четырех месяцев жил в Москве, не видав царя. Иоанн досадовал на английских купцов за то, что они ежегодно возвышали цену своих товаров; наконец велел Рандольфу быть к себе, но не дал лошадей: люди посольские шли во дворец пешком, и никто из царских сановников не кланялся представителю лица королевина. Гордый англичанин, оскорбленный сею грубостию, сам надел шляпу во дворце. Ждали гнева, опалы: вместо чего Иоанн принял Рандольфа весьма ласково, уверял в своей дружбе к любезной сестре Елисавете и возвратил милость купцам английским; имел с ним другое свидание наедине, ночью; говорил три часа – и послал к Елисавете дворянина Андрея Савина с делом тайным, которое знаем только по ответу Елисаветину, хранящемуся в нашем архиве: оно весьма любопытно и доказывает малодушие Иоанна. Сей монарх, еще победитель, еще гроза всех держав соседственных, не находя ни малейшего сопротивления в своих бедных подданных, невинно им губимых, трепетал в сердце, ждал казни, мечтал о бунтах, об изгнании; не устыдился писать о том Елисавете и просить убежища в ее земле на сей случай: унижение достойное мучителя! Благоразумная королева ответствовала, что желает ему царствовать со славою в России, но готова дружественно принять его вместе с супругою и детьми, ежели вследствие тайного заговора внутренние мятежники или внешние неприятели изгонят Иоанна из отечества; что он может жить, где ему угодно в Англии, наблюдать в богослужении все обряды веры греческой, иметь своих слуг и всегда свободно выехать назад ли в Россию, или в другую землю. В верности сих обещаний Елисавета дала ему слово христианского венценосца и грамоту, ею собственноручно подписанную в присутствии всех ее государственных советников, великого канцлера Николая Бакона, лорда Нортамптона, Русселя, Арунделя и других, с прибавлением, что Англия и Россия будут всегда соединенными силами противиться их врагам общим. Донесения Савина, хотя обласканного в Лондоне, не весьма благоприятствовали англичанам: он сказал царю, что королева думает единственно о выгодах лондонского купечества. Иоанн был недоволен и тем, что Елисавета в деле столь важном ответствовала ему через его посланника, а не прислала своего; но берег ее дружбу, ибо действительно хотел бежать в крайности за море. Сию мысль вселил в него, как уверяют, голландский доктор Елисей Бомелий, негодяй и бродяга, изгнанный из Германии: снискав доступ к царю, он полюбился ему своими кознями; питал в нем страх, подозрения; чернил бояр и народ, предсказывал бунты и мятежи, чтобы угождать несчастному расположению души Иоанновой. Цари и в добре и в зле имеют всегда ревностных помощников: Бомелий заслужил первенство между услужниками Иоанна, то есть между злодеями России. Казнь Божия для них готовилась; но кровавый пир тиранства был еще в середине. Открывается новый театр ужасов!