Текст книги "История государства Российского"

Не будем подробно описывать всех ужасов сего несчастного для России дня: легко представить себе оные. И в наше время, когда неприятель, раздраженный упорством осажденных, силою входит в город, что может превзойти бедствие жителей? ни язва, ни землетрясение. А татары со времен Батыевых не смягчились сердцем и, в своей азовской роскоши утратив отчасти прежнюю неустрашимость, сохранили всю дикую свирепость народа степного. Обремененные добычею, утружденные злодействами, наполнив трупами город, они зажгли его и вышли отдыхать в поле, гоня перед собою толпы юных россиян, избранных ими в невольники. – «Какими словами, – говорят летописцы, – изобразим тогдашний вид Москвы? Сия многолюдная столица кипела прежде богатством и славою: в один день погибла ее красота; остались только дым, пепел, земля окровавленная, трупы и пустые, обгорелые церкви. Ужасное безмолвие смерти прерывалось одним глухим стоном некоторых страдальцев, иссеченных саблями татар, но еще не лишенных жизни и чувства».

Войско Тохтамышево рассыпалось по всему великому княжению. Владимир, Звенигород, Юрьев, Можайск, Дмитров имели участь Москвы. Жители Переславля бросились в лодки, отплыли на середину озера и тем спаслись от погибели; а город был сожжен неприятелем. Близ Волока стоял с дружиною смелый брат Димитриев, князь Владимир Андреевич: отпустив мать и супругу в Торжок, он внезапно ударил на сильный отряд монголов и разбил его совершенно. Извещенный о том беглецами, хан начал отступать от Москвы; взял еще Коломну и перешел за Оку. Тут вероломный князь рязанский увидел, сколь милость татар, купленная гнусною изменою, ненадежна: они поступали в его земле как в неприятельской; жгли, убивали, пленяли жителей и заставили самого Олега скрыться. Тохтамыш оставил наконец Россию, отправив шурина своего, именем Шихомата, послом к князю суздальскому.

С какою скорбью Димитрий и князь Владимир Андреевич, приехав со своими боярами в Москву, увидели ее хладное пепелище и сведали все бедствия, претерпенные отечеством и столь неожидаемые после счастливой Донской битвы! «Отцы наши, – говорили они, проливая слезы, – не побеждали татар, но были менее нас злополучны!» Действительно менее со времен Калиты, памятных началом устройства, безопасности, и малодушные могли винить Димитрия в том, что он не следовал правилам Иоанна I и Симеона, которые искали милости в ханах для пользы государственной; но великий князь, чистый в совести пред Богом и народом, не боялся ни жалобы современников, ни суда потомков; хотя скорбел, однако ж не терял бодрости и надеялся умилостивить Небо своим великодушием в несчастии.

Он велел немедленно погребать мертвых и давал гробокопателям по рублю за 80 тел: что составило 300 рублей; следственно, в Москве погибли тогда 24 000 человек, кроме сгоревших и потонувших: ибо многие, чтобы спастись от убийц, бросались в реку. Еще не успели совершить сего печального обряда, когда Димитрий послал воевод московских наказать Олега, приписывая ему успех Тохтамышев и бедствие великого княжения. Подданные должны были ответствовать за своего князя: он ушел, предав их в жертву мстителям, и войско Димитриево, остервененное злобою, вконец опустошило Рязань, считая оную гнездом измены и ставя жителям в вину усердие их к Олегу. – Вторым попечением Димитрия было возобновление Москвы; стены и башни кремлевские стояли в целости: хан не имел времени разрушить оные. Скоро кучи пепла исчезли, и новые здания явились на их месте; но прежнее многолюдство в столице и в других взятых татарами городах уменьшилось надолго.

В то время, когда надлежало дать церкви новых иереев вместо убиенных монголами, святить оскверненные злодействами храмы, утешать, ободрять народ пастырскими наставлениями, митрополит Киприан спокойно жил в Твери. Великий князь послал за ним бояр своих, но объявил его, как малодушного беглеца, недостойным управлять церковию и, возвратив из ссылки Пимена, поручил ему российскую митрополию; а Киприан с горестью и стыдом уехал в Киев, где господствовал сын Ольгердов, Владимир, христианин греческой веры. Столь решительно поступал Димитрий в делах церковных, живо чувствуя достоинство государя, любя отечество и желая, чтобы духовенство служило примером сей любви для граждан! Он мог досадовать на Киприана и за дружескую связь его с Михаилом Александровичем Тверским, который вопреки торжественному обету и письменному договору 1375 года не хотел участвовать ни в славе, ни в бедствиях Московского княжения и тем изъявил холодность к общей пользе россиян. Скоро обнаружилась и личная давнишняя ненависть его к Димитрию: как бы обрадованный несчастием Москвы и в надежде воспользоваться злобою Тохтамыша на великого князя, он с сыном своим Александром уехал в Орду, чтобы снискать милость хана и с помощью монголов свергнуть Донского с престола.

Не время было презирать Тохтамыша и думать о битвах: разоренное великое княжение требовало мирного спокойствия, и народ уныл. Великодушный Димитрий, скрепив сердце, с честью принял в Москве ханского мурзу Карача, объявившего ему, что Тохтамыш, страшный во гневе, умеет и миловать преступников в раскаянии. [23 апреля 1383 г.] Сын великого князя Василий, со многими боярами поехав Волгою на судах в Орду, знаками смирения столь угодил хану, что Михаил Тверской не мог успеть в своих происках и с досадою возвратился в Россию. Но милость Тохтамышева дорого стоила великому княжению: [в 1385 г.] кровопийцы ордынские, называемые послами, начали снова являться в его пределах и возложили на оное весьма тягостную дань, в особенности для земледельцев: всякая деревня, состоящая из двух и трех дворов, обязывалась платить полтину серебром; города давали и золото. Сверх того к огорчению государя и народа хан в залог верности и восьми тысяч рублей долга удержал при себе юного князя Василия Димитриевича вместе с сыновьями князей нижегородского и тверского. Одним словом, казалось, что россияне долженствовали проститься с мыслью о государственной независимости как с мечтою; но Димитрий надеялся вместе с народом, что сие рабство будет недолговременно; что падение мятежной Орды неминуемо и что он воспользуется первым случаем освободить себя от ее тиранства.

[1385 г.] Для того великий князь хотел мира и благоустройства внутри отечества; не мстил князю тверскому за его вражду и предлагал свою дружбу самому вероломному Олегу. Сей последний неожидаемо разграбил Коломну, пленив тамошнего наместника Александра Остея со многими боярами: Димитрий послал туда войско под начальством князя Владимира Андреевича, но желал усовестить Олега, зная, что сей князь любим рязанцами и мог быть своим умом полезен отечеству. Муж знаменитый святостию, игумен Сергий взял на себя дело миротворца: ездил к Олегу, говорил ему именем веры, земли Русской и смягчил его сердце так, что он заключил с Димитрием искренний, вечный союз, утвержденный после семейственным: Феодор, сын Олегов, (в 1387 году) женился на княжне московской Софии Димитриевне.

Великий князь долженствовал еще усмирить новгородцев. Они (в 1384 году) дали князю литовскому Патрикию Наримантовичу бывший удел отца его: Орехов, Кексгольм и половину Копорья; но тамошние жители изъявили негодование. Сделался мятеж в Новгороде: Славянский конец, обольщенный дарами Патрикия, стоял за сего князя на вече Двора Ярославова; другие концы взяли противную сторону на вече Софийском. Вооружались, шумели, писали разные грамоты или определения и наконец согласились вместо упомянутых городов отдать Патрикию Ладогу, Русу и берег наровский, не считая нужным требовать на то великокняжеского соизволения. Сие дело могло оскорбить Димитрия: он имел еще важнейшие причины быть недовольным. В течение десяти лет оставляемые в покое соседями, новгородцы, как бы скучая тишиною и мирною торговлею, полюбили разбои, украшая оные именем молодечества, и многочисленными толпами ездили грабить купцов, селения и города по Волге, Каме, Вятке. В 1371 году они завоевали Кострому и Ярославль, а в 1375 [году] вторично явились под стенами первой, где начальствовал воевода Плещей: их было 2000, а вооруженных костромских граждан 5000; но малодушный Плещей, с двух сторон обойденный неприятелем, бежал: разбойники взяли город и целую неделю в нем злодействовали; пленяли людей, опустошали дома, купеческие лавки и, бросив в Волгу, чего не могли увезти с собою, отправились к Нижнему; захватили и там многих россиян и продали их как невольников восточным купцам в Болгарах. Еще недовольные богатою добычею, сии храбрецы, предводительствуемые каким-то Прокопием и другим смоленским атаманом, пустились даже вниз по Волге, к Сараю, и грабили без сопротивления до самого Хазитороканя, или Астрахани, древнего города козаров; наконец, обманутые лестью тамошнего князя монгольского, именем Сальчея, были все побиты; а вятчане (в 1379 году) истребили другую шайку таких разбойников близ Казани. Занятый опасностями и войнами, Димитрий терпел сию дерзость новгородцев и видел, что она возрастала: правительство их захватывало даже его собственность, или доходы великокняжеские, и (в 1385 году) отложилось от церковного суда московской митрополии: посадник, бояре, житые (именитые) и черные люди всех пяти концов торжественно присягнули на вече, чтобы ни в каких тяжбах, подсудных церкви, не относиться к митрополиту, но решить оные самому архиепископу новгородскому по греческому Номоканону, или Кормчей Книге, вместе с посадником, тысяцким и четырьмя посредниками, избираемыми с обеих сторон из бояр и людей житых. Испытав бесполезность дружелюбных представлений и самых угроз, огорчаемый строптивостью новгородцев и явным их намерением быть независимыми от великого княжения, Димитрий прибегнул к оружию, чтобы утвердить власть свою над сею знаменитою областью и со временем воспользоваться ее силами для общего блага или освобождения России.

[1386 г.] Двадцать шесть областей соединили своих ратников под знаменами великокняжескими: Москва, Коломна, Звенигород, Можайск, Волок Дамский, Ржев, Серпухов, Боровск, Дмитров, Переславль, Владимир, Юрьев, Муром, Мещера, Стародуб, Суздаль, Городец, Нижний, Кострома, Углич, Ростов, Ярославль, Молога, Галич, Белозерск, Устюг. Самые подданные Новгорода, жители Вологды, Бежецка, Торжка (кроме знатнейших бояр сего последнего) взяли сторону Димитрия. Зимою, перед самым Рождеством Христовым, он с братом Владимиром Андреевичем и другими князьями выступил из Москвы; не хотел слушать послов новгородских и в день Богоявления расположился станом в тридцати верстах от берегов Волхова, обратив в пепел множество селений. Там встретил его архиепископ, старец Алексий, с убедительным молением простить вину новгородцев, готовых заплатить ему 8000 рублей. Великий князь не согласился, и новгородцы, извещенные о том, готовились к сильному отпору под начальством Патрикия и других князей, нам неизвестных; оградили вал тыном, сожгли предместья, двадцать четыре монастыря в окрестностях и все дома за рвом в трех концах города, в Плотинском, в Людине и в Неревском; два раза выходили в поле для битвы, ожидая неприятеля, и возвращались, не находя его. Имея войско довольно многочисленное, готовое сразиться усердно, и не пожалев ни домов, ни церквей для лучшей защиты города, они еще хотели отвратить кровопролитие и послали двух архимандритов, 7 иереев и 5 граждан от имени пяти концов, чтобы склонить Димитрия к миру. С одной стороны, знаки раскаяния и смирения, с другой – твердость, но соединенная с умеренностью, произвели наконец желаемое действие. Великий князь подписал мирную грамоту с условием, чтобы Новгород всегда повиновался ему как государю верховному, платил ежегодно так называемый черный бор, или дань, собираемую с черного народа, и внес в казну княжескую 8000 рублей за долговременные наглости своих разбойников. Новгородцы тогда же вынули из Софийского сокровища и прислали к Димитрию 3000 рублей, отправив чиновников в Двинскую землю для собирания остальных пяти тысяч: ибо двиняне, имев также участие в разбоях волжских, долженствовали участвовать и в наказании за оные. Димитрий возвратился в Москву с честью и без всякого урона, оставив в областях новгородских глубокие следы ратных бедствий. Многие купцы, земледельцы, самые иноки лишились своего достояния, а некоторые люди и вольности (ибо москвитяне по заключении мира освободили не всех пленников); другие, обнаженные хищными воинами, умерли от холода на степи и в лесах. – К несчастию, новгородцы не приобрели и внутреннего спокойствия: ибо великий князь, довольный их покорностию, не отнял у них древнего права избирать главных чиновников и решить дела государственные приговором веча. Так (в 1388 году) три конца Софийской стороны восстали на посадника Иосифа и, злобствуя на Торговую, где сей чиновник нашел друзей и защитников, более двух недель не имели с нею никакого сообщения. Исполняя, кажется, волю Димитриеву, новгородцы отняли Русу и Ладогу у Патрикия Наримантовича; а через два года отдали их другому князю литовскому, Лугвению-Симеону Ольгердовичу, желая на случай войны со шведами или немцами иметь в нем полководца и жить с его братьями в союзе. В сие время Литва была уже в числе держав христианских. Ягайло (в 1386 году) с согласия вельмож польских женился на Ядвиге, дочери и единственной наследнице их умершего короля Людовика, принял веру латинскую в Кракове вместе с достоинством государя польского и крестил свой народ волею и неволею. Чтобы сократить обряд, литовцев ставили в ряды целыми полками: священники кропили их святою водою и давали имена христианские: в одном полку называли всех людей Петрами, в другом – Павлами, в третьем – Иоаннами и так далее; а Ягайло ездил из места в место толковать на своем отечественном языке Символ Веры. Древний огонь Перкунов угас навеки в городе Вильне; святые рощи были срублены или обращены в пепел, и новые христиане славили милость государя, дарившего им белые суконные кафтаны: «Ибо сей народ, – говорит Стриковский, – одевался до того времени одними кожами зверей и полотном». Происшествие, столь благословенное для Рима, имело весьма огорчительные следствия для россиян: Ягайло, дотоле покровитель греческой веры, сделался ее гонителем; стеснял их права гражданские, запретил брачные союзы между ними и католиками и даже мучительски казнил двух вельмож своих, не хотевших изменить православию в угодность королю. К счастию, многие князья литовские – Владимир Ольгердович Киевский, братья его Скиригайло и Димитрий, Феодор Волынский, сын умершего Любарта, и другие – остались еще христианами нашей церкви и заступниками единоверных.

Впрочем, несмотря на разномыслие в духовном законе, Ягайловы родственники служили королю усердно, кроме одного Андрея Ольгердовича Полоцкого, друга Димитриева и москвитян. Между тем как сей князь делил с Димитрием опасности и славу на поле Куликовом, Скиригайло господствовал в Полоцкой области; но, скоро изгнанный жителями (которые, посадив его на кобылу, с бесчестием и насмешками вывезли из города), он прибегнул к магистру ливонскому Конраду Роденштейну и вместе с ним 3 месяца держал (в 1382 году) Полоцк в осаде. Напрасно жители молили новгородцев как братьев о защите; напрасно предлагали магистру быть данниками Ордена, если он избавит их от Скиригайла: новгородцы отправили только мирное посольство к Ягайлу, а Конрад Роденштейн ответствовал: «Для кого оседлал я коня своего и вынул меч из ножен, тому не изменю вовеки». Мужество осажденных заставило неприятеля отступить, и любимый ими Андрей с радостью к ним возвратился; но Скиригайло в 1386 году, предводительствуя войском литовским, взял сей город, казнил в нем многих людей знатных и, пленив самого Андрея, отослал его в Польшу, где он три года сидел в тяжком заключении.

Сей несчастный сын Ольгердов имел верного союзника в Святославе Иоанновиче, смоленском князе: желая отмстить за него, Святослав [22 марта] вступил в нынешнюю Могилевскую губернию и начал свирепствовать, как Батый, в земле, населенной россиянами, не только убивая людей, но и вымышляя адские для них муки: жег, давил, сажал на кол младенцев и жен, веселясь отчаянием сих жертв невинных. Сколь вообще ни ужасны были тогда законы войны, но летописцы говорят о сих злодействах Святослава с живейшим омерзением: он получил возмездие. Войско его, осаждая Мстиславль, бывший город смоленский, отнятый Литвою, увидело в поле знамена неприятельские: Скиригайло Ольгердович и юный герой Витовт, сын Кестутиев, примирившийся с Ягайлом, шли спасти осажденных. [29 апреля] Святослав мужественно сразился на берегах Вехри, и жители мстиславльские смотрели с городских стен на битву, упорную и кровопролитную. Она решилась в пользу литовцев: Святослав пал, уязвленный копием навылет, и через несколько минут испустил дух. Племянник его, князь Иоанн Васильевич, также положил свою голову; а сыновья Глеб и Юрий были взяты в плен со многими боярами. Победители гнались за россиянами до Смоленска: взяли откуп с жителей сего города, выдали им тела убитых князей и, посадив Юрия как данника Литвы на престоле отца его, вышли из владения Смоленского. Глеб Святославич остался в их руках аманатом.

Сии происшествия долженствовали быть крайне оскорбительны для великого князя, ибо Святослав, отстав от союза с Литвою, усердно искал Димитриевой дружбы и вместе с Андреем Ольгердовичем служил щитом для московских границ на западе. Но Димитрий, опасаясь Литвы, еще более опасался монголов и, готовясь тогда к новому разрыву с Ордою, имел нужду в приязни Ягайловой. [1387 г.] Сын великого князя Василий, три года живя невольником при дворе ханском, тайно ушел в Молдавию к тамошнему воеводе Петру, нашему единоверцу, и мог возвратиться в Россию только через владения польские и Литву. Димитрий отправил навстречу к нему бояр, поручив им для личной безопасности Василиевой склонить Ягайла к дружелюбию. [19 января 1388 г.] Они успели в деле своем: Василий Димитриевич прибыл благополучно в Москву, провождаемый многими панами польскими.

Вероятно, что бегство его из Орды было следствием намерения Димитриева свергнуть иго Тохтамышево: другие случаи также доказывают сие намерение. Тесть Донского, Димитрий Константинович, преставился схимником в 1383 году, памятный сооружением каменных стен в Нижнем Новгороде и любовию к отечественной истории (ибо мы ему обязаны древнейшим харатейным списком Нестора). Сыновья его и дядя их Борис Городецкий находились тогда в Орде, споря о наследстве: хан отдал Нижегородскую область дяде, а племянникам Симеону и Василию Суздаль, удержав последнего аманатом в Сарае. Скучав долго неволею и праздностью – тщетно хотев подобно сыну Донского бежать в Россию, – Василий умилостивил наконец Тохтамыша и приехал с его жалованною грамотою княжить в Городце. Но сия милость ханская казалась ему неудовлетворительною: с помощью великого князя он и брат его Симеон Суздальский (в 1388 году) отняли Нижний у дяди и, презрев грамоты ханские, обязались во всяком случае верно служить Димитрию: Борис же остался князем городецким, в зависимости от московского, который, действуя таким образом против воли Тохтамыша, явно показывал худое к нему уважение.

В то время как россияне великого княжения с надеждою или страхом могли готовиться ко второй Донской битве, они были изумлены враждою своих двух главных защитников. Димитрий и князь Владимир Андреевич, братья и друзья, казались дотоле одним человеком, имея равную любовь к отечеству и к славе, испытанную общими опасностями, успехами и противностями рока. [1389 г.] Вдруг Димитрий, огорченный, как надобно думать, старейшими боярами Владимира и его к ним пристрастием, велел их взять под стражу, заточить, развезти по разным городам. Сей поступок, доказывая власть великокняжескую, мог быть согласен с законами справедливости, но крайне огорчил народ, тем более что татары начинали уже действовать против России, взяв нечаянно Переславль Рязанский: единодушие первых ее героев было всего нужнее для безопасности государства. Явив пример строгости, Димитрий спешил удовлетворить желанию народа и собственного сердца: через месяц, в день Благовещения, обнял брата как друга и новою договорною грамотою утвердил искренний с ним союз. В ней сказано, что Владимир признает Димитрия отцом, сына его Василия братом старшим, Георгия Димитриевича равным, а меньших сыновей великого князя младшими братьями; что они будут жить в любви неразрывной, подобно как их отцы жили с Симеоном Гордым, и должны взаимно объявлять друг другу наветы злых людей, желающих поселить в них вражду; что ни Димитрию, ни Владимиру без общего согласия не заключать договоров с иными владетелями; что первому не мешаться в дела братних городов, второму в дела великого княжения, но судить тяжбы москвитян обоим вместе через наместников, а в случае их несогласия прибегать к суду митрополита или третейскому, коего решение остается законом и для князей; что великому князю, ни боярам его не покупать сел в уделе Владимировом, ни Владимиру в областях, ему не принадлежащих; что если Димитрий, удовлетворяя нуждам государственным, обложит данью своих бояр поместных, то и Владимировы обязаны внести такую же в казну великокняжескую; что гости, суконники и городские люди свободны от службы и пр. Далее сказано, что Владимир, если Богу не угодно будет избавить Россию от монголов, участвует во всех ее тягостях и дает ханам триста двадцать рублей в число пяти тысяч Димитриевых, по сей же соразмерности платя и долги государственные.

Сия грамота наиболее достопамятна тем, что она утверждает новый порядок наследства в великокняжеском достоинстве, отменяя древний, по коему племянники долженствовали уступать оное дяде. Владимир именно признает Василия и братьев его в случае Димитриевой смерти законными наследниками великого княжения.

Примирение державных братьев казалось истинным торжеством государственным. Народ веселился, не предвидя несчастия, коему надлежало случиться толь скоро и толь внезапно. Димитрию едва исполнилось сорок лет: необыкновенная его взрачность, дородство, густые черные волосы и борода, глаза светлые, огненные, изображая внутреннюю крепость сложения, ручались за долголетие. Вдруг, к общему ужасу, разнеслась весть о тяжкой болезни великого князя; к успокоению народа сказали, что опасность ее миновала; но Димитрий, не обольщая себя надеждою, призвал игуменов Сергия и Севастиана вместе с девятью главными боярами и велел писать духовное завещание. Объявив Василия Димитриевича наследником великокняжеского достоинства, он каждому из пяти сыновей дал особенные уделы: Василию Коломну с волостями, Юрию Звенигород и Рузу, Андрею Можайск, Верею и Калугу, Петру Дмитров, Иоанну несколько сел, а великой княгине Евдокии разные поместья и знатную часть московских доходов. Сверх областей наследственных Димитрий отказал второму сыну Галич, третьему Белозерск, четвертому Углич, купленные Калитою у тамошних князей удельных: сии города дотоле не были еще совершенно присоединены к Московскому княжению.

Несколько дней бояре и граждане утешались мнимым выздоровлением любимого их государя. В сие время супруга его родила шестого сына, именем Константина, окрещенного старшим братом Василием Димитриевичем и Мариею, вдовою последнего тысяцкого. Но скоро болезнь вновь усилилась, и великий князь, чувствуя свой конец, желал видеть супругу, еще слабую от следствия родов; изъявляя удивительную твердость, долго говорил с нею и с детьми; приказывал им быть во всем ей послушными и действовать единодушно, любить отечество и верных слуг его. Бояре в безмолвной горести стояли вдали: он велел им приблизиться и сказал: «Вам, свидетелям моего рождения и младенчества, известна внутренность души моей. С вами я царствовал и побеждал врагов для счастия России; с вами веселился в благоденствии и скорбел в злополучиях; любил вас искренно и награждал по достоинству; не касался ни чести, ни собственности вашей, боясь досадить вам одним грубым словом; вы были не боярами, но князьями земли Русской. Теперь вспомните, что мне всегда говорили: умрем за тебя и детей твоих. Служите верно моей супруге и юным сыновьям: делите с ними радость и бедствия». Представив им семнадцатилетнего Василия Димитриевича как будущего их государя, он благословил его; избрал ему девять советников из вельмож опытных; обнял Евдокию, каждого из сыновей и бояр; сказал: Бог мира да будет с вами! – сложил руки на груди и скончался [19 мая]. На другой день погребли Димитрия в церкви Архангела Михаила. Трапезундский митрополит Феогност, приехавший на то время гостем в Москву, совершил сей печальный обряд вместе с некоторыми епископами и святым игуменом Сергием.

Нельзя, по сказанию летописцев, изобразить глубокой душевной скорби россиян в сем случае: долго стенание и вопль не умолкали при дворе и на стогнах, ибо никто из потомков Ярослава Великого, кроме Мономаха и Александра Невского, не был столь любим народом и боярами, как Димитрий, за его великодушие, любовь к славе отечества, справедливость, добросердечие. Воспитанный среди опасностей и шума воинского, он не имел знаний, почерпаемых в книгах, но знал Россию и науку правления; силою одного разума и характера заслужил от современников имя орла высокопарного в делах государственных; словами и примером вливал мужество в сердца воинов и, будучи младенец незлобием, умел с твердостью казнить злодеев. Современники особенно удивлялись его смирению в счастии. Какая победа в древние и новые времена была славнее Донской, где каждый россиянин сражался за отечество и ближних? Но Димитрий, осыпаемый хвалами признательного народа, опускал глаза вниз и возносился сердцем единственно к Богу Всетворящему. – Целомудренный в удовольствиях законной любви супружеской, он до конца жизни хранил девическую стыдливость и, ревностный в благочестии подобно Мономаху, ежедневно ходил в церковь, всякую неделю в Великий пост приобщался Святых Тайн и носил власяницу на голом теле; однако ж не хотел следовать обыкновению предков, умиравших всегда иноками: ибо думал, что несколько дней или часов монашества перед кончиною не спасут души и что государю пристойнее умереть на троне, нежели в келье.

Таким образом летописцы изображают нам добрые свойства сего князя и, славя его как первого победителя татар, не ставят ему в вину, что он дал Тохтамышу разорить великое княжение, не успев собрать войска сильного, и тем продлил рабство отечества до времен своего правнука.

Димитрий сделал, кажется, и другую ошибку: имев случай присоединить Рязань и Тверь к Москве, не воспользовался оным: желая ли изъявить великодушное бескорыстие? Но добродетели государя, противные силе, безопасности, спокойствию государства, не суть добродетели. Может быть, он не хотел изгнанием Михаила Тверского, шурина Ольгердова, раздражить Литвы и думал, что Олег, хитрый, деятельный, любимый подданными, лучше московских наместников сохранит безопасность юго-восточных пределов России, если искренно с ним примирится для блага отечества. – Димитрий прибавил к московским владениям одну купленную им Мещеру и, подчинив себе князей ярославских, не хотел отнять у них наследственного удела, довольный правом предписывать им законы.

В княжение Донского были основаны города Курмыш и Серпухов: первый (в 1372 году) Борисом Константиновичем Городецким, а второй (в 1374 году) князем Владимиром Андреевичем, который, чтобы приманить туда людей, дал жителям многие выгоды и льготу, оградил его дубовыми стенами и сделал в нем наместником своего окольничего Якова Юрьевича Новосильца. Новгородцы, в 1384 [году] начав строить каменную крепость Ям на берегу Луги (ныне Ямбург), совершили оную в 33 дня; а в 1387 году обвели Порхов также кирпичными стенами вместо прежних деревянных. – Знаменитые монастыри Чудов, Андроньев, Симоновский в Москве, Высоцкий близ Серпухова и другие остались также памятниками времен Донского. Первые два основаны митрополитом Алексием (который, обогатив Чудовскую обитель драгоценными, золотыми сосудами, селами, рыбными ловлями, завещал погребсти себя в оной), последние – святым Сергием Радонежским. Игумен Симонова монастыря Феодор, племянник Сергиев и духовник великого князя, отличаясь умом и знаниями, несколько раз ездил в Константинополь: поставленный там в архимандриты, он исходатайствовал у патриарха Нила, чтобы его обитель называлась Патриаршею и ни в чем не зависела от митрополита российского. Исполняя волю князя Владимира Андреевича, своего друга, св. Сергий избрал прекрасное место в двух верстах от нового города Серпухова и, собственными руками заложив монастырь Высоцкий, оставил в нем игуменствовать любимого ученика, именем Афанасия, который после выехал навсегда из отечества, недовольный изгнанием митрополита Киприана, и преставился в Царьграде.

Церковные дела, важные по тогдашнему времени, заботили великого князя не менее государственных. Он простил митрополита Пимена единственно в досаду Киприану, но не мог иметь к нему ни любви, ни уважения и желал дать церкви иного, достойнейшего пастыря. Мы говорили о епископе Дионисии, враге Митяя: обманом уехав в Константинополь, он нашел милость в патриархе и возвратился оттуда с саном архиепископа суздальского, нижегородского и городецкого. Будучи хитр, ласков, благотворителен, Дионисий умел оправдать себя в глазах Димитрия и заслужил его доброе мнение достохвальным подвигом христианского учителя. Еще во время Алексия митрополита открылась в Новгороде ересь стригольников, названных так от имени Карпа Стригольника, человека простого, но ревностного суевера, утверждавшего, что иереи российские, будучи поставляемы за деньги, суть хищники сего важного сана и что истинные христиане должны от них удаляться. Многие люди, думая согласно с ним, перестали ходить в церковь, и народ, озлобленный их нескромными, дерзкими речами, утопил в Волхове трех главных виновников раскола, Карпа и диакона Никиту с товарищем. Сия излишняя строгость, как обыкновенно бывает, не уменьшила, но втайне умножила число еретиков: архиепископ новгородский Алексий писал о том к патриарху Нилу, который уполномочил Дионисия искоренить зло средствами благоразумного убеждения. Дионисий отправился в Новгород, во Псков, где стригольники имели также своих учеников; доказывал им, что плата, определенная законом, не есть лихоимство, и наконец примирил их с церковию к удовольствию всех правоверных. Отдавая справедливость сей заслуге, великий князь желал видеть Дионисия на месте Пимена и велел ему ехать в Константинополь для поставления, будучи уверен в согласии патриарха. Воля Димитриева действительно исполнилась; но Владимир Ольгердович Киевский остановил нового митрополита на возвратном пути из Греции в Москву, объявив, что Киприан есть глава всей российской церкви – и честолюбивый Дионисий умер в Киеве под стражею. Таким образом великий князь два раза не имел успеха в избрании митрополитов и, как бы обезоруженный неблагоприятностью судьбы, хотел по крайней мере, чтобы древняя столица Св. Владимира и Москва имели одного пастыря духовного. Начался суд между Пименом и Киприаном в Царьграде, куда великий князь вслед за первым отправил симоновского архимандрита Феодора с грамотами и дарами. Прошло около трех лет, и дело решилось ничем: Киприан остался митрополитом киевским, а Пимен, возвратясь в Москву, через год уехал опять в Грецию тайно от великого князя, расположенного к нему весьма немилостиво: что случилось за месяц до кончины Димитриевой.