Текст книги "История государства Российского"

Сим благоразумным советникам надлежало еще пробудить в нем для государственного блага и прежний дух воинский, усыпленный тем же человеколюбием. Владимир уже не искал славы героев и жил в мире с соседственными государями: польским, венгерским и богемским; но хищные печенеги, употребляя в свою пользу миролюбие его, беспрестанно опустошали Россию. Мудрые епископы и старцы доказали великому князю, что государь должен быть ужасом не только преступников государственных, но и внешних врагов, – и глас воинских труб снова раздался в нашем древнем отечестве.

[997 г.] Владимир, желая собрать воинство многочисленное для отражения печенегов, сам отправился в Новгород; но сии неутомимые враги, узнав его отсутствие, приблизились к столице, окружили Белгород и пресекли сообщение жителей с местами окрестными. Через несколько времени сделался там голод, и народ, собравшись на вече, или совет, изъявил желание сдаться неприятелям. «Князь далеко, – говорил он, – печенеги могут умертвить только некоторых из нас; а от голода мы все погибнем». Но хитрость умного старца, впрочем, не совсем вероятная, спасла граждан. Он велел ископать два колодезя, поставить в них одну кадь с сытою, другую с тестом и звать старшин неприятельских будто бы для переговоров. Видя сии колодези, они поверили, что земля сама собою производит там вкусную для людей пищу, и возвратились к своим князьям с вестью, что город не может иметь недостатка в съестных припасах! Печенеги сняли осаду. Вероятно, что Владимир счастливым оружием унял наконец сих варваров: по крайней мере летописец не упоминает более о их нападениях на Россию до самого 1015 года. Но здесь предания оставляют, кажется, Нестора, и в течение семнадцати лет он сказывает нам только, что в 1000 году умерли Мальфрида – одна из бывших Владимировых жен, как надобно думать – и знаменитая несчастием Рогнеда, в 1001 [году] Изяслав, а в 1003 [году] младенец Всеслав, сын Изяславов; что в 1007 году привезли иконы в киевский храм Богоматери из Херсона или из Греции, а в 1011 [году] скончалась Анна, супруга Владимирова, достопамятная для потомства: ибо она была орудием Небесной благодати, извлекшей Россию из тьмы идолопоклонства.

В сии годы, скудные происшествиями, по Несторовой летописи, Владимир мог иметь ту войну с норвежским принцем Эриком, о коей повествует исландский летописец Стурлезон. Гонимый судьбою, малолетний принц норвежский Олоф, племянник Сигурда, одного из вельмож Владимировых, с матерью, вдовствующею королевою Астридою, нашел убежище в России; учился при дворе, осыпаемый милостями великой княгини, и ревностно служил государю; но, оклеветанный завистливыми боярами, должен был оставить его службу. Через несколько лет – может быть, с помощью России – он сделался королем норвежским, отняв престол у Эрика, который бежал в Швецию, собрал войско, напал на северо-западные Владимировы области, осадил и взял приступом город российский Альдейгабург, или, как вероятно, нынешнюю Старую Ладогу, где обыкновенно приставали мореплаватели скандинавские и где, по народному преданию, Рюрик имел дворец свой. Храбрый норвежский принц четыре года воевал с Владимиром; наконец, уступив превосходству сил его, вышел из России.

Судьба не пощадила Владимира в старости: перед концом своим ему надлежало увидеть с горестью, что властолюбие вооружает не только брата против брата, но и сына против отца.

Наместники новгородские ежегодно платили две тысячи гривен великому князю и тысячу раздавали гридням, или телохранителям княжеским. Ярослав, тогдашний правитель Новгорода, дерзнул объявить себя независимым и не хотел платить дани. Раздраженный Владимир велел готовиться войску к походу в Новгород, чтобы наказать ослушника; а сын, ослепленный властолюбием, призвал из-за моря варягов на помощь, думая вопреки законам божественным и человеческим поднять меч на отца и государя. Небо, отвратив сию войну богопротивную, спасло Ярослава от злодеяния редкого. [1015 г.] Владимир, может быть от горести, занемог тяжкою болезнью, и в то же самое время печенеги ворвались в Россию; надлежало отразить их: не имея сил предводительствовать войском, он поручил его любимому сыну Борису, князю ростовскому, бывшему тогда в Киеве, и через несколько дней скончался в Берестове, загородном дворце, не избрав наследника и оставив кормило государства на волю рока…

Святополк, усыновленный племянник Владимиров, находился в столице: боясь его властолюбия, придворные хотели утаить кончину великого князя, вероятно, для того, чтобы дать время сыну его Борису возвратиться в Киев; ночью выломали пол в сенях, завернули тело в ковер, спустили вниз по веревкам и отвезли в храм Богоматери. Но скоро печальная весть разгласилась в городе: вельможи, народ, воины бросились в церковь; увидели труп государя и стенанием изъявили свое отчаяние. Бедные оплакивали благотворителя, бояре отца отечества… Тело Владимирово заключили в мраморную раку и поставили оную торжественно рядом с гробницею супруги его Анны, среди храма Богоматери, им сооруженного.

Сей князь, названный церковию Равноапостольным, заслужил и в истории имя Великого. Истинное ли уверение в святыне христианства или, как повествует знаменитый арабский историк XIII века, одно честолюбие и желание быть в родственном союзе с государями византийскими решили его креститься? Известно Богу, а не людям. Довольно, что Владимир, приняв веру Спасителя, освятился ею в сердце своем и стал иным человеком. Быв в язычестве мстителем свирепым, гнусным сластолюбцем, воином кровожадным и – что всего ужаснее – братоубийцею, Владимир, наставленный в человеколюбивых правилах христианства, боялся уже проливать кровь самых злодеев и врагов отечества. Главное право его на вечную славу и благодарность потомства состоит, конечно, в том, что он поставил россиян на путь истинной веры; но имя Великого принадлежит ему и за дела государственные. Сей князь, похитив единовластие, благоразумным и счастливым для народа правлением загладил вину свою; выслав мятежных варягов из России, употребил лучших из них в ее пользу; смирил бунты своих данников, отражал набеги хищных соседей, победил сильного Мечислава и славный храбростью народ ятвяжский; расширил пределы государства на западе; мужеством дружины своей утвердил венец на слабой главе восточных императоров; старался просветить Россию; населил пустыни, основал новые города; любил советоваться с мудрыми боярами о полезных уставах земских; завел училища и призывал из Греции не только иереев, но и художников; наконец, был нежным отцом народа бедного. Горестью последних минут своих он заплатил за важную ошибку в политике, за назначение особенных уделов для сыновей.

Слава его правления раздалась в трех частях мира: древние скандинавские, немецкие, византийские, арабские летописи говорят о нем. Кроме преданий церкви и нашего первого летописца о делах Владимировых, память сего великого князя хранилась и в сказках народных о великолепии пиров его, о могучих богатырях его времени: о Добрыне Новгородском, Александре с золотою гривною, Илье Муромце, сильном Рахдае (который будто бы один ходил на 300 воинов), Яне Усмошвеце, грозе печенегов, и прочих, о коих упоминается в новейших, отчасти баснословных летописях. Сказки не история; но сие сходство в народных понятиях о временах Карла Великого и князя Владимира достойно замечания: тот и другой, заслужив бессмертие в летописях своими победами, усердием к христианству, любовию к наукам, живут доныне и в сказках богатырских.

Владимир, несмотря на слабое от природы здоровье, дожил до старости: ибо в 970 году уже господствовал в Новгороде под руководством дяди, боярина Добрыни.

Прежде нежели будем говорить о наследниках сего великого монарха, дополним историю описанных нами времен всеми известиями, которые находятся в Несторе и в чужестранных современных летописцах, о гражданском и нравственном состоянии тогдашней России: чтобы не прерывать нити исторического повествования, сообщаем оные в статье особенной.

Том второй

Глава III
Правда русская, или Законы Ярославовы

Главная цель общежития есть личная безопасность и неотъемлемость собственности: устав Ярославов утверждает ту и другую следующим образом: I. «Кто убьет человека, тому родственники убитого мстят за смерть смертию; а когда не будет мстителей, то с убийцы взыскать деньгами в казну: за голову боярина княжеского, тиуна огнищан, или граждан именитых, и тиуна конюшего – 80 гривен или двойную виру; за княжеского отрока или гридня, повара, конюха, купца, тиуна и мечника боярского, за всякого людина, то есть свободного человека, русского (варяжского племени) или славянина – 40 гривен или виру, а за убиение жены полвиры. За раба нет виры; но кто убил его безвинно, должен платить господину так называемый урок, или цену убитого: за тиуна сельского или старосту княжеского и боярского, за ремесленника, дядьку или пестуна, и за кормилицу 12 гривен, за простого холопа боярского и людского 5 гривен, за рабу шесть гривен, и сверх того в казну 12 гривен продажи», дани или пени.

Мы уже имели случай заметить, что россияне получили свои гражданские уставы от скандинавов. Желая утвердить семейственные связи, нужные для безопасности личной в новых обществах, все народы германские давали родственникам убитого право лишить жизни убийцу или взять с него деньги, определяя разные пени или виры (Wehrgeld) по гражданскому состоянию убитых, ничтожные в сравнении с нынешнею ценою вещей, но тягостные по тогдашней редкости денег. Законодатели берегли жизнь людей, нужных для государственного могущества, и думали, что денежная пеня может отвращать злодеяния. Дети Ярославовы, как увидим, отменили даже и законную месть родственников.

Сия уголовная статья весьма ясно представляет нам гражданские степени древней России. Бояре и тиуны княжеские занимали первую степень. То и другое имя означало знаменитого чиновника: второе есть скандинавское или древнее немецкое Thaegn, Thiangn, Diakn, муж честный, vir probus; так вообще назывались дворяне англосаксонские, иногда дружина государей, графы и пр. – Люди военные, придворные, купцы и земледельцы свободные принадлежали ко второй степени; к третьей, или нижайшей, холопы княжеские, боярские и монастырские, которые не имели никаких собственных прав гражданских. Древнейшими рабами в отечестве нашем были, конечно, потомки военнопленных; но в сие время – то есть в XI веке – уже разные причины могли отнимать у людей свободу. Законодатель говорит, что «холопом обельным, или полным, бывает: 1) человек, купленный при свидетелях; 2) кто не может удовольствовать своих заимодавцев; 3) кто женится на рабе без всякого условия; 4) кто без условия же пойдет в слуги или в ключники, и 5) закуп, то есть наемник или на время закабаленный человек, который, не выслужив срока, уйдет и не докажет, что он ходил к князю или судьям искать управы на господина. Но служба не делает вольного рабом. Наемники могут всегда отойти от господина, возвратив ему не заработанные ими деньги. Вольный слуга, обманом проданный за холопа, совершенно освобождается от кабалы, а продавец вносит в казну 12 гривен пени».

«Ежели кто убьет человека в ссоре или в пьянстве и скроется, то вервь, или округа, где совершилось убийство, платит за него пеню» – которая называлась в таком случае дикою вирою, – «но в разные сроки и в несколько лет для облегчения жителей. За найденное мертвое тело человека неизвестного вервь не ответствует. – Когда же убийца не скроется, то с округи или с волости взыскать половину виры, а другую с самого убийцы». Закон весьма благоразумный в тогдашние времена: облегчая судьбу преступника, разгоряченного вином или ссорою, он побуждал всякого быть миротворцем, чтобы в случае убийства не платить вместе с виновным. – «Ежели убийство сделается без всякой ссоры, то волость не платит за убийцу, но выдает его на поток» – или в руки государю – «с женою, с детьми и с имением». Устав жестокий и несправедливый, по нашему образу мыслей; но жена и дети ответствовали тогда за вину мужа и родителя, ибо считались его собственностию.

Как древние немецкие, так и Ярославовы законы определяли особенную пеню за всякое действие насилия: «За удар мечом необнаженным, или его рукояткою, тростию, чашею, стаканом, пястию 12 гривен; за удар палицею и жердию 3 гривны, за всякой толчок и за рану легкую 3 гривны, а раненому гривну на леченье». Следственно, гораздо неизвинительнее было ударить голою рукою, легкою чашею или стаканом, нежели тяжелою палицею или самым острым мечом. Угадаем ли мысль законодателя? Когда человек в ссоре обнажал меч, брал палицу или жердь, тогда противник его, видя опасность, имел время изготовиться к обороне или удалиться. Но рукою или домашним сосудом можно было ударить внезапно, также мечом необнаженным и тростию, ибо воин обыкновенно носил меч и всякий человек обыкновенно ходил с тростию: то и другое не заставляло остерегаться. Далее: «За повреждение ноги, руки, глаза, носа виновный платит 20 гривен в казну, а самому изувеченному 10 гривен; за выдернутый клок бороды 12 гривен в казну; за выбитый зуб то же, а самому битому гривну; за отрубленный палец 3 гривны в казну, а раненому гривну. Кто погрозит мечом, с того взять гривну пени; кто же вынул его для обороны, тот не подвергается никакому взысканию, ежели и ранит своего противника. Кто самовольно, без княжеского повеления, накажет огнищанина (именитого гражданина) или смерда (земледельца и простого человека), платит за первого 12 гривен князю, за второго 3 гривны, а битому гривну в том и в другом случае. Если холоп ударит свободного человека и скроется, а господин не выдаст его, то взыскать с господина 12 гривен. Истец же имеет право везде умертвить раба, своего обидчика». Дети Ярославовы, отменив сию казнь, дали истцу одно право бить виновного холопа или взять за бесчестье гривну. – «Если господин в пьянстве и без вины телесно накажет закупа, или слугу наемного, то платит ему как свободному». – Большая часть денежной пени, как видим, шла обыкновенно в казну: ибо всякое нарушение порядка считалось оскорблением государя, блюстителя общей безопасности.

«Когда на двор княжеский», где обыкновенно судились дела, «придет истец, окровавленный или в синих пятнах, то ему не нужно представлять иного свидетельства; а ежели нет знаков, то представляет очевидцев драки, и виновник ее платит 60 кун (см. ниже). Ежели истец будет окровавлен, а свидетели покажут, что он сам начал драку, то ему нет удовлетворения».

Оградив личную безопасность, законодатель старался утвердить целость собственности в гражданской жизни.

«Всякий имеет право убить ночного татя на воровстве; а кто продержит его связанного до света, тот обязан идти с ним на княжеский двор. Убиение татя взятого и связанного есть преступление, и виновный платит в казну 12 гривен. Тать коневый выдается головою князю и теряет все права гражданские, вольность и собственность». Столь уважаем был конь, верный слуга человеку на войне, в земледелии и в путешествиях! Древние саксонские законы осуждали на смерть всякого, кто уведет чужую лошадь. – Далее: «С вора клетного» – то есть домашнего или горничного – «взыскивается в казну 3 гривны; с вора житного, который унесет хлеб из ямы или с гумна, 3 гривны и 30 кун; хозяин же берет свое жито и еще полгривны с вора. – Кто украдет скот в хлеве или в доме, платит в казну 3 гривны и 30 кун, а кто в поле, тот 60 кун (первое считалось важнейшим преступлением: ибо вор нарушал тогда спокойствие хозяина); сверх чего за всякую скотину, которая не возвращена лицом, хозяин берет определенную цену: за коня княжего 3 гривны, за простого 2, за кобылу 60 кун, за жеребца неезжалого гривну, за жеребенка 6 ногат, за вола гривну, за корову 40 кун, за трехлетнего быка 30 кун, за годовика полгривны, за теленка, овцу и свинью 5 кун, за барана и поросенка ногату».

Статья любопытная: ибо она показывает тогдашнюю оценку вещей. В гривне было 20 ногат или 50 резаней, а 2 резани составляли одну куну. Сими именами означались мелкие кожаные монеты, ходившие в России и в Ливонии.

«За бобра, украденного из норы, определяется 12 гривен пени». Здесь говорится о бобрах племенных, с коими хозяин лишался всего возможного приплода. – «Если в чьем владении будет изрыта земля, найдутся сети или другие признаки воровской ловли, то вервь должна сыскать виновного или заплатить пеню».

«Кто умышленно зарежет чужого коня или другую скотину, платит 12 гривен в казну, а хозяину гривну». Злоба бесчестила граждан менее, нежели воровство: тем более долженствовали законы обуздывать оную.

«Кто стешет бортные знаки или запашет межу полевую, или перегородит дворовую, или срубит бортную грань, или дуб гранный или межевый столп, с того взять в казну 12 гривен». Следственно, всякое сельское владение имело свои пределы, утвержденные гражданским правительством, и знаки их были священны для народа.

«За борть ссеченную виновный дает 3 гривны пени в казну, за дерево полгривны, за выдрание пчел 3 гривны, а хозяину за мед нелаженного улья 10 кун, за лаженный 5 кун». Читателю известно, что есть бортное ухожье: дупла служили тогда ульями, а леса единственными пчельниками. – «Ежели тать скроется, должно искать его по следу, но с чужими людьми и свидетелями. Кто не отведет следа от своего жилища, тот виноват; но буде след кончится у гостиницы или на пустом, незастроенном месте, то взыскания нет».

«Кто срубит шест под сетию птицелова или отрежет ее веревки, платит 3 гривны в казну, а птицелову гривну; за украденного сокола или ястреба 3 гривны в казну, а птицелову гривну; за голубя 9 кун, за куропатку 9 кун, за утку 30 кун; за гуся, журавля и лебедя то же». Сею чрезмерною пенею законодатель хотел обеспечить тогдашних многочисленных птицеловов в их промысле.

«За покражу сена и дров 9 кун в казну, а хозяину за каждый воз по две ногаты».

«Вор за ладию платит 60 кун в казну, а хозяину за морскую 3 гривны, за набойную 2 гривны, за струг гривну, за челн 8 кун, если не может лицом возвратить украденного». Имя набойная происходит от досок, набиваемых сверх краев мелкого судна для возвышения боков его.

«Зажигатель гумна и дома выдается головою князю со всем имением, из коего надобно прежде вознаградить убыток, понесенный хозяином гумна или дома».

«Ежели обличатся в воровстве холопы княжеские, бояр или простых граждан, то с них не брать в казну пени (взыскиваемой единственно с людей свободных); но они должны платить истцу вдвое: например, взяв обратно свою украденную лошадь, истец требует еще за оную 2 гривны – разумеется, с господина, который обязан или выкупить своего холопа, или головою выдать его вместе с другими участниками сего воровства, кроме их жен и детей. Ежели холоп, обокрав кого, уйдет, то господин платит за всякую унесенную им вещь по цене обыкновенной – За воровство слуги наемного господин не ответствует; но если внесут за него пеню, то берет слугу в рабы или может продать».

«Утратив одежду, оружие, хозяин должен заявить на торгу; опознав вещь у горожанина, идет с ним на свод, то есть спрашивает, где он взял ее? И переходя таким образом от человека к человеку, отыскивает действительного вора, который платит за вину 3 гривны; а вещь остается в руках хозяина. Но ежели ссылка пойдет на жителей уездных, то истцу взять за украденное деньги с третьего ответчика, который идет с поличным далее, и наконец отысканный вор платит за все по закону. – Кто скажет, что краденое куплено им у человека неизвестного или жителя иной области, тому надобно представить двух свидетелей, граждан свободных, или мытника (сборщика пошлин), чтобы они клятвою утвердили истину слов его. В таком случае хозяин берет свое лицом, а купец лишается вещи, но может отыскивать продавца».

«Ежели будет украден холоп, то господин, опознав его, также идет с ним на свод от человека к человеку, и третий ответчик дает ему своего холопа, но с украденным идет далее. Отысканный виновник платит все убытки и 12 гривен пени князю; а третий ответчик берет обратно холопа, отданного им в залог вместо сведенного».

«О беглом холопе господин объявляет на торгу, и ежели через три дни опознает его в чьем доме, то хозяин сего дому, возвратив укрытого беглеца, платит еще в казну 3 гривны. – Кто беглецу даст хлеба или укажет путь, тот платит господину 5 гривен, а за рабу 6, или клянется, что он не слыхал об их бегстве. Кто представит ушедшего холопа, тому дает господин гривну; а кто упустит задержанного беглеца, платит господину 4 гривны, а за рабу 5 гривен: в первом случае пятая, а во втором шестая уступается ему за то, что он поймал беглых. – Кто сам найдет раба своего в городе, тот берет посадникова отрока и дает ему 10 кун за связание беглеца».

«Кто возьмет чужого холопа в кабалу, тот лишается данных холопу денег или должен присягнуть, что он считал его свободным: в таком случае господин выкупает раба и берет все имение, приобретенное сим рабом».

«Кто, не спросив у хозяина, сядет на чужого коня, тот платит в наказание 3 гривны» – то есть всю цену лошади. Сей закон слово в слово есть повторение древнего ютландского и еще более доказывает, что гражданские уставы норманнов были основанием российских.

«Ежели наемник потеряет собственную лошадь, то ему не за что ответствовать; а ежели утратит плуг и борону господскую, то обязан платить или доказать, что сии вещи украдены в его отсутствие и что он был послан со двора за господским делом». Итак, владельцы обрабатывали свои земли не одними холопами, но и людьми наемными. – «Вольный слуга не ответствует за скотину, уведенную из хлева; но когда растеряет оную в поле или не загонит на двор, то платит. – Ежели господин обидит слугу и не выдаст ему полного жалованья, то обидчик, удовольствовав истца, вносит 60 кун пени; ежели насильственно отнимет у него деньги, то, возвратив их, платит еще в казну 3 гривны».

«Ежели кто будет требовать своих денег с должника, а должник запрется, то истец представляет свидетелей. Когда они поклянутся в справедливости его требования, заимодавец берет свои деньги и еще 3 гривны в удовлетворение. – Ежели заем не свыше трех гривен, то заимодавец один присягает; но больший иск требует свидетелей или без них уничтожается».

«Если купец поверил деньги купцу для торговли и должник начнет запираться, то свидетелей не спрашивать, но ответчик сам присягает». Законодатель хотел, кажется, изъявить в сем случае особенную доверенность к людям торговым, которых дела бывают основаны на чести и вере.

«Если кто многим должен, а купец иностранный, не зная ничего, поверит ему товар: в таком случае продать должника со всем его имением, и первыми вырученными деньгами удовольствовать иностранца или казну; остальное же разделить между прочими заимодавцами, но кто из них взял уже много ростов, тот лишается своих денег».

«Ежели чужие товары или деньги у купца потонут, или сгорят, или будут отняты неприятелем, то купец не ответствует ни головою, ни вольностию и может разложить платеж в сроки: ибо власть Божия и несчастие не суть вина человека. Но если купец в пьянстве утратит вверенный ему товар или промотает его, или испортит от небрежения, то заимодавцы поступят с ним, как им угодно: отсрочат ли платеж или продадут должника в неволю».

«Если холоп обманом, под именем вольного человека, испросит у кого деньги, то господин его должен или заплатить, или отказаться от раба; но кто поверит известному холопу, лишается денег. – Господин, позволив рабу торговать, обязан платить за него долги».

«Если гражданин отдаст свои пожитки на сохранение другому, то в свидетелях нет нужды. Кто будет запираться в принятии вещей, должен утвердить клятвою, что не брал их. Тогда он прав: ибо имение поверяют единственно таким людям, коих честь известна; и кто берет его на сохранение, тот оказывает услугу».

«Кто отдает деньги в рост или мед и жито взаймы, тому в случае спора представить свидетелей и взять все по сделанному договору. Месячные росты берутся единственно за малое время; а кто останется должным целый год, платит уже третные, а не месячные». Мы не знаем, в чем состояли те и другие, основанные на всеобщем обыкновении тогдашнего времени; но ясно, что последние были гораздо тягостнее и что законодатель хотел облегчить судьбу должников. – «Законы позволяют брать 10 кун с гривны на год» – то есть сорок на сто. В землях, где торговля, художества и промышленность цветут из давних времен, деньги теряют цену от своего множества. В Голландии, в Англии заимодавцы довольствуются самым малым прибытком; но в странах, подобно древней России, богатых только грубыми естественными произведениями, а не монетою, – в странах, где первобытная дикость нравов уже смягчается навыками гражданскими; где новая внутренняя и внешняя торговля знакомит людей с выгодами роскоши, – деньги имеют высокую цену, и лихоимство пользуется их редкостию.

Следуют общие постановления для улики и оправдания:

«Всякий уголовный донос требует свидетельства и присяги семи человек; но варяг и чужестранец обязывается представить только двух. Когда дело идет единственно о побоях легких, то нужны вообще два свидетеля; но чужестранца никогда нельзя обвинить без семи». Итак, древние наши законы особенно покровительствовали иноземцев.

«Свидетели должны быть всегда граждане свободные; только по нужде и в малом иске дозволено сослаться на тиуна боярского или закабаленного слугу». (Следственно, боярские тиуны не были свободные люди, хотя жизнь их, как означено в первой статье, ценилась равно с жизнию вольных граждан.) – «Но истец может воспользоваться свидетельством раба и требовать, чтобы ответчик оправдался испытанием железа. Если последний окажется виновным, то платит иск; если оправдается, то истец дает ему за муку гривну и в казну 40 кун, мечнику 5 кун, княжескому отроку полгривны (что называется железною пошлиною). Когда же ответчик вызван на сие испытание по неясному свидетельству людей свободных, то, оправдав себя, не берет ничего с истца, который платит единственно пошлину в казну. – Не имея никаких свидетелей, сам истец доказывает правость свою железом: чем решить всякие тяжбы в убийстве, воровстве и поклепе, ежели иск стоит полугривны золота; а ежели менее, то испытывать водою; в двух же гривнах и менее достаточна одна истцова присяга».

Законы суть дополнения летописей: без Ярославовой Правды мы не знали бы, что древние россияне подобно другим народам употребляли железо и воду для изобличения преступников – обыкновение безрассудное и жестокое, славное в истории средних веков под именем суда Небесного. Обвиняемый брал в голую руку железо раскаленное или вынимал ею кольцо из кипятка: после чего судьям надлежало обвязать и запечатать оную. Ежели через три дня не оставалось язвы или знака на ее коже, то невинность была доказана. Ум здравый и самая вера истинная долго не могли истребить сего устава языческих времен, и христианские пастыри торжественно освящали железо и воду для испытания добродетели или злодейства не только простых граждан, но и самых государей в случае клеветы или важного подозрения. Народ думал, что Богу легко сделать чудо для спасения невинного; но хитрость судей пристрастных могла обманывать зрителей и спасать виновных.

Древнейшие законы всех народов были уголовные; но Ярославовы определяют и важные права наследственности.

«Когда простолюдин умрет бездетен, то все его имение взять в казну; буде остались дочери незамужние, то им дать некоторую часть оного. Но князь не может наследовать после бояр и мужей, составляющих воинскую дружину: если они не имеют сыновей, то наследуют дочери». Но когда не было и последних? Родственники ли брали имение или князь?.. Здесь видим законное, важное преимущество чиновников воинских.

«Завещание умершего исполняется в точности. Буде он не изъявил воли своей, в таком случае отдать все детям, а часть в церковь для спасения его души. Двор отцовский всегда без раздела принадлежит меньшему сыну» – как юнейшему и менее других способному наживать доход.

«Вдова берет, что назначил ей муж: впрочем, она не есть наследница. – Дети первой жены наследуют ее достояние или вено, назначенное отцом для их матери. – Сестра ничего не имеет, кроме добровольного приданого от своих братьев».

«Если жена, дав слово остаться вдовою, проживет имение и выйдет замуж, то обязана возвратить детям все прожитое. Но дети не могут согнать вдовствующей матери со двора или отнять, что отдано ей супругом. Она властна избрать себе одного наследника из детей или дать всем равную часть. Ежели мать умрет без языка, или без завещания, то сын или дочь, у коих она жила, наследуют все ее достояние».

«Если будут дети разных отцов, но одной матери, то каждый сын берет отцовское. Если второй муж расхитил имение первого и сам умер, то дети его возвращают оное детям первого, согласно с показанием свидетелей».

«Если братья станут тягаться о наследии пред князем, то отрок княжеский, посланный для их раздела, получает гривну за труд».

«Ежели останутся дети малолетние, а мать выйдет замуж, то отдать их при свидетелях на руки ближнему родственнику, с имением и с домом; а что сей опекун присовокупит к оному, то возьмет себе за труд и попечение о малолетних; но приплод от рабов и скота остается детям. – За все утраченное платит опекун, коим может быть и сам вотчим».

«Дети, прижитые с рабою, не участвуют в наследии, но получают свободу, и с материю».

Главою правосудия вообще был князь, а двор княжеский обыкновенным местом суда. Но государь поручал сию власть тиунам и своим отрокам. – Чиновники, которым надлежало решить уголовные дела, назывались вирниками, и каждый судья имел помощника, или отрока, метельника, или писца. Они брали запас от граждан и пошлину с каждого дела. – Вирнику и писцу его для объезда волости давали лошадей.

В одном из Новгородских списков Ярославовой Правды сказано, что истец во всякой тяжбе должен идти с ответчиком на извод перед 12 граждан – может быть, присяжных, которые разбирали обстоятельства дела по совести, оставляя судье определить наказание и взыскивать пеню. Так было и в Скандинавии, откуда сей мудрый устав перешел в Великобританию. Англичане наблюдают его доныне в делах уголовных. Саксон Грамматик повествует, что в VIII веке Рагнар Лодброк, король датский, первый учредил думу двенадцати присяжных.

Таким образом, устав Ярославов содержит в себе полную систему нашего древнего законодательства, сообразную с тогдашними нравами. В нем не упоминается о некоторых возможных злодеяниях, например, о смертной отраве (как в 12 досках Рима), о насилии женщин (и пр.), для того ли, что первое было необыкновенно в России, а второе казалось законодателю сомнительным и неясным в доказательствах? Не упоминается также о многих условиях и сделках, весьма обыкновенных в самом начале гражданских обществ; но взаимная польза быть верным в слове и честь служили вместо законов.