Текст книги "Гуси лапчатые. Юмористические картинки"

Пушкинский повар

Дни Пушкинских торжеств. Москва. В саду театра «Эрмитаж» был объявлен Пушкинский праздник, но по случаю дождливой погоды отменен. Кой-кто из московской публики, однако, явился в сад. В саду играет военный оркестр, да на открытой эстраде прыгает клоун. В театре идет представление оперетты, но туда мало кто заглядывает, хотя представление образцовое. Два каких-то купца сидят за столиком и с горя, что не состоялся праздник, хлещут коньяк. Бутылка коньяку, помещающаяся на столе, замаскирована чайным прибором, но чай остался во всей своей неприкосновенности.

– Обидно, Аверьян Зосимыч! А какой праздник-то должен бы был быть! Уму помраченье. Выпьем по пузырьку.

– От пузырьков в такую погоду не отказываются. А только солнца-то электрические все-таки играют в саду. Эво Яблочков-то как блестит!

– Что солнца! Что Яблочков! Теперича мы статуи открытие ждем и чтоб мингальский огонь действовал, а нам солнца… Выпьем за здоровье Пушкина! Господь с ним! Ну, трогай!

– Как за здоровье? Да ведь он померши?

– Ничего не обозначает. Пусть на том свете будет здоров. Великий человек был… Талант… Ты думаешь, я цивилизацию не понимаю? О! Я цивилизацию знаю чудесно! Ну, двигай! Что тебе значит одну лишнюю рюмку за пушкинское процветание? А ему через это на том свете будет хорошо.

– Охолостил, пожалуйте. Мы не чванны. Извольте видеть, рюмка словно вылизана. За Пушкина я всегда рад по своей современности, а только ты меня не так понимаешь… Ей-богу… Могу ли я супротив литературы? Сыпь еще. Вот так. Но я тебе вот что скажу: будь-ка здесь с нами пушкинский камардин, то я себя уж показал бы.

– В каких смыслах?

– А в таких, что за журналистику сейчас бы в лежку… И всякую смесь пил бы…

– О?!

– Сейчас умереть. И как это содержатель «Эрмитажа» Лентовский не пригласил к себе этого самого пушкинского камардина, которого вчера в Москве отыскали!

– Ты Лентовского содержателем называть не смей.

– Это еще отчего? Важное кушанье!

– Важное ли, там, или неважное, а только он не любит, кто его самого содержателем называет, а сад и все прочее – заведением. Он мужчина строгий. «Какое, – говорит, – у меня заведение, какой я содержатель? У меня учреждение, а я сам директором». Понял?

– Понял. Но называть все-таки буду. Что он мне может сделать?

– Воинственное междометие промеж вас может выйти. Вот что.

– Пущай. Тогда я ему нос-то утру. Я за Пушкина пью. Как он смеет?

– Ты один, а у Лентовского народу много. Да и я ему буду помогать, потому он мне приятель. А я артиста по сих пор уважаю…

Купец провел пальцем по горлу и прибавил:

– Ну, теперь за пушкинского камардина!

Выпили. Закусили лимоном. Пауза. Один из купцов начал икать.

– Ах, камардина промеж нас нет! – вздохнул он. – Запоил бы старика!

– Погоди. Может быть, еще подвезут его. Микеровы ребята с табачным греком поехали его искать по трактирам, этого самого камардина, и ежели отобьют от публики, то обещали привести сюда. Армянин один с ними тоже поехал искать. Ведь теперь его господа повсюду поят.

– Ну?! Вот ежели бы привезли, кажись, сейчас бы полдюжины шипучего самострелу выставил во всем своем патриотизме. Доброволию же в войну поил.

– И я полдюжиной портеру ноги бы ему попортил. Пополам с шипучкой и пили бы.

Вдали показался третий купец в цилиндре набекрень и с совсем раскрасневшимся лицом. Он летел на всех парусах и посматривал по сторонам, отыскивая кого-то.

– Вот старший Микеров на помине-то легок. Это он нас ищет. Панфил Захарыч! Мы здесь. Вон и армяшка мечется. Панфил! Микеров!

Купец в цилиндре набекрень подбежал к столу.

– Отыскали! – проговорил, запыхавшись. – Ведут.

– Кого? Камардина? – спросили сидевшие за столом купцы.

– Нет, повара. Пушкинского повара. Шестнадцать годов у него жил. Вон его ведут. Антипадистом Семеновым звать.

По дорожке сада целая компания купцов действительно вела какого-то старика. Сидевшие за столом купцы бросились к нему. Сделалась суматоха. «Сюда! Сюда! Ах ты, господи! Пушкинский повар! Вот счастье-то!» – послышались возгласы. Старика между тем подвели к столу и посадили за стол. Старик был в сильно потертом пальто, в фуражке блином, в красном ситцевом платке на шее и уже совсем пьян. Все протягивали ему руки.

– Садись! Первый друг будешь. Прислужающий! Полдюжины с искрой! Слышь? Да портеру захвати! Пару лафиту! Живо! Одна нога здесь, другая – там! – раздавалось у компании. – Послушайте, вы пушкинский повар будете?

– Повар-с… Восемь годов стряпал, – отвечал старик.

– Пей, повар! Пей пика коньяк! Сейчас парадное питье принесут. Пей. Купец Андросимов с тобой в уважение к великому таланту желает выпить. Шорники мы.

– А я чайный коммерсант. Пузырина чай пивал? Ну, вот он мой. Приходи в магазин или в мою палатку в городе – пару фунтов цветочного тебе пожертвую.

– За здоровье Александра Ивановича Пушкина! Дай Бог ему царство небесное! За такого человека я всегда с кем угодно выпить рад, – произнес старик, вставая с места, поднял рюмку, покачнулся на ногах и расплескал ее.

– Ну, вот и чудесно. Шампанского скорей! За талант Александра Семеныча Пушкина надо пить шипучим! – кричал купец в цилиндре набекрень.

– Александра Сергеича… – поправил его кто-то.

– Все равно. У Бога все под один ранжир. Господин повар, старичок, так что же ты стряпал-то Пушкину?

– Все стряпал. А больше всего поросенка с кашей и битки в сметане и со сморчками, – рассказывал повар. – Век не забуду Александра Иваныча. Благодетелем мне был. За науку памятую. Бывало, придут в кухню – хрясть в ухо!

– Это Пушкин-то? Не может быть! – изумилась компания. – Как же он при своей цивилизации?

– Цивилизации у них никакой не было. Они были женатый человек и так любили свою супругу, что дай бог всякому. Славная старушка была Эмилия Романовна. Из немок они были, а маменька у них шпанка с гитарой… – говорил повар.

– Послушай, ты, брат, что-то врешь… – послышалось у купцов.

– Эх, господа! Как же врать-то, коли они даже из цирка были и с гитарой представляли игры разные. Это я помню чудесно, – не унимался повар.

– Ты, дед, мелешь. Пушкин был женат на Гончаровой.

– Гончарова – тетка ихня, а Марья Карловна – жена. Казачок у них Петр был. Вы генерала Силитехова знавали? И он отыскался тоже.

– Кто же этот генерал Селитехов-то? Друг Пушкина, что ли?

– Нет-с. А только когда Пушкин Александр Борисыч были в Москве, генерал этот в то время младенцем был.

А лакеи между тем уже откупоривали шампанское.

– Старик, да ты у какого Пушкина-то поваром был? – спросил кто-то.

– У самого настоящего – вот что на памятнике-то у Страстного монастыря стоит. Десять годов на ихней кухне выжил. Бывало, придут: «Стряпай расстегаи с осетриной!» И сейчас мне полтину на пиво.

– Где вы, ребята, нашли этого старика? Это, кажется, ненастоящий пушкинский повар, – спрашивал какой-то скептик.

– Нашли они меня, сударь, на площади перед памятником. А только я настоящий повар. Будьте покойны.

– Чем Пушкин-то, по-твоему, занимался? Что он такое был?

– Пушкин-то Александр-то Максимыч… – замялся старик… – Да они в большом чине были. Больше, чем генерал. Писали они. Ну, и конный завод у них в Харькове… и все…

– Пошел вон! Ты ненастоящий! – раздался возглас. – Ребята, гоните его вон!

Компания несколько опешила.

– Ненастоящий-то ненастоящий, это точно, – сказал один из купцов. – А только зачем его гнать? Ведь нам все равно. Вино откупорено… Давайте пить со стариком, а он нас позабавит.

– Патриотизму обида… Но, впрочем, пожалуй… – согласились некоторые.

– Да здравствует Александр Васильевич Пушкин! – раздался возглас.

– Александр Сергеич!

– Ну, все равно. Великий талант Пушкин! Ура!

И началось пьянство.