Текст книги "Гуси лапчатые. Юмористические картинки"

Во время грозы

Ночь. Многосемейный купеческий дом спал крепким сном, отсвистывая во все носовые завертки, когда раздался первый и долгий громовой удар, потрясший все дачное обиталище. Мать семейства горохом скатилась с постели.

– С нами крестная сила! Что это такое! Ведь это взрыв… – заговорила она, держась за кровать. – Иван Андрияныч! Слышишь, какой взрыв? – отнеслась она к супругу. – Ах, боже мой, да он дрыхнет! Вот что значит выпивать на ночь по пяти рюмок водки! Иван Андрияныч! Иван Андрияныч! Да очнись ты! Слышишь?

– А? Что?.. Погоди, не мешай! Я в карете… – пробормотал бессмыслицу супруг.

– Владычица! Даже и добудиться нельзя!

Жена схватила мужа за руку и начала потрясать ее. Тот вырвал ее и замахнулся спросонья. Раздался второй удар. Жена взвизгнула. Муж сел на постель и начал почесываться.

– Что это такое? Чего ты? – спросил он.

– Как – что? Не слышишь разве? Гром не гром… Два взрыва, кажется, сейчас было.

– То-то я чувствую, что как будто какое-то потрясение… – скороговоркой проговорил муж. – Боже милостивый, уж не у нас ли в конюшне? А я рысаков-то и не застраховал. Этот мерзавец Трифон с однова сосет трубку. Где у нас окно? – засуетился он по комнате. – Не вижу… Туман какой-то в глазах.

– Да окно перед твоими глазами. Только, бога ради, не суйся, не суйся! Еще убьет тебя, и тогда мы останемся сиротами. Еще!.. Нет, это не гром и не взрыв…

– Нет, не гром. Надо прислугу разбудить… Анна! Пелагея! Дети-то у нас целы ли? Анна! Пелагея!

– Что вам угодно? Мы не спим-с… – послышалось из другой комнаты, и в дверях показались две растрепанные женщины в одеялах. – Эдакая гроза, эдакое божье попущение… Разве можно спать? Свят… Свят… Свят!

– Чего вы креститесь, дуры! Это не гром. Мамка-то у нас в порядке ли? Александра Прокофьевна, сбегай посмотри… – обратился муж к жене.

– Я боюсь и с места-то сойти… У меня поджилки дрожат, нутро трясется. Мамка, Степанида! Где Ганечка?

– Со мной, сударыня. Он спит. Младенческий сон крепок… А ангельская душенька, так что ему? – откликнулась мамка и прибавила: – Господи, прости наши согрешения вольные и невольные!

Еще удар с продолжительными раскатами. Деревянный дом потрясся. Все схватились за мебель.

– Нет, это не гром… Да и молнии не видать… – говорил отец семейства.

– Блестела давеча, но ведь теперь день. При взрывах-то блестит ли, показывается ли огонь? Постой, я посмотрю, не видать ли в окошко дыму… – пробормотала мать.

– Окошко еще отворять! Да ты в уме? Стой на месте! Это даже и не взрыв… не взрыв… не взрыв… Взрыв, так мы уже давно бы взлетели.

– Да не у нас… может быть, на Пороховых… Из Лесного на Пороховые рукой подать.

– Что ты мелешь! – огрызнулся муж. – Это не взрыв… Боже милостивый, уж не подступает ли к нам китаец?

– Какой китаец?

– Да вот в газетах-то… Еще вчера читал. Это пальба. Пальба из пушек. Еще! Тут целая артиллерия… Пальба… Пальба… Неужели с моря? А у меня в таможне на сорок две тысячи хлопка…

– Война, значит? Да что ты мелешь!

– Сам вчера читал. Все иностранные газеты в один голос… Только неужто же могли так скоро? Надо Петеньку позвать… Петенька!..

– Зачем тебе Петенька?

– Да насчет войны. У них географию в гимназии хорошо учат. Петя!

– Я здесь, папенька. Так соскочил с кровати, что даже лоб себе разбил, – отрапортовал мальчик, становясь перед отцом.

Последовал долгий громовый удар. Все умолкли. Женщины крестились.

– Нет, это не гром. Это то самое, что я сказал… Непременно китаец. Больше и быть некому, – бормотал отец семейства. – Петенька, далеко ли от нас до Китая?

– Мы еще, папаша, Азию подробно не проходили, – отвечал сын.

– Я тебя не об Азии и спрашиваю, а о Китае.

– Да ведь Китай-то в Азии находится.

– Дурак! Чему только вас учат! А еще в другой класс перешел!

– Чего же вы ругаетесь! По географии мы только Европу до Швеции…

– Ну, тогда я твоего студента спрошу. Где твой студент?

– Студент побежал сейчас на улицу. Такое, говорит, явление природы надо на открытом месте смотреть.

– Пойди и позови его! Или нет, стой! Я сам его кликну из окошка…

– Так я тебя и пущу окна отворять! Пелагея, позови студента.

– Я боюсь, сударыня. Да, наконец, как же мне в эдаком виде на улицу?.. – сказала горничная.

– Оденься! Не отломятся у тебя руки-то платьишко на себя накинуть.

– Нет, не могу-с. Хоть от места отказывайте, так и то не пойду. Мне жизнь дороже денег.

В комнату вошел медицинский студент без шапки и весь мокрый от дождя. С накинутого поверх белья пальто лило.

– Удивительная гроза!.. – сказал он. – Такого скопления электричества в северных громовых тучах я и не предполагал. Совсем тропики.

– Да это разве гроза? – удивленно спросил отец семейства. – Что вы пустяки болтаете!

– Как пустяки? А то что же, по-вашему?

– Совсем как бы пушечная пальба. Я думаю, уж не китаец ли это? Скажите, сколько верст от Петербурга до Китая? Может быть, они, подлые, как-нибудь и подкрались…

– Китайцы-то! Что вы, помилуйте! До китайской границы четырнадцать тысяч верст… – расхохотался студент.

– Это сухопутным путем. Ну а морем?

– Морем еще больше. Китайские войска! Ну, может же вам прийти такая блажь в голову!

– Блажь! Вы, значит, газет не читаете. Что же это, по-вашему?

– Сильная гроза и больше ничего. Выйдите на улицу, и вы увидите, как разверзается небо и блещет молния. Китайцев придумали! Вот водевиль-то!

– Чего ж вы смеетесь во время такого несчастья!

– Смешно, так и смеюсь. Да, наконец, какое же тут несчастие? Сильное скопление электричества в тучах – вот и сильный гром.

– Электричество! Отчего же оно прежде не скапливалось? Откуда оно взялось?

– Мало ли откуда! Электричество находится повсюду.

– Это вот что в яблочковских-то фонарях горит? Это электричество?

– Ну да, тождественное.

– Да вы не врете?

– Боже мой, да это каждому образованному человеку известно! Электричество одно и то же по всему земному шару. Громовая туча в природе – все равно что лейденская банка в науке.

– Как вы смеете божью тучу банкой называть! – топнул на студента отец семейства.

– И не думал называть, а только сравниваю. Да что вы на меня топаете-то! Я не лакей.

– Пойдите сюда. Вы говорите, что это сильное скопление электричества в тучах?

– Ну да… Для севера это большая редкость.

– Коли так, я теперь кой-что понимаю. Знаете что? Теперь ведь яблочковское электрическое-то общество прогорело… Химики разные рассчитаны на заводе. Служит разный сброд, который и с электричеством-то обращаться не умеет, так не выпустили ли они как-нибудь по недосмотру весь свой запас электричества из склада в тучи?

– Час от часу не легче! – махнул рукой студент и перестал разговаривать.

– Так это не взрыв и не китайская пальба? – спросила мужа жена.

– Вот, говорит, что гроза сильная и больше ничего! – кивнул отец семейства на студента. – Да, впрочем, я и сам теперь хорошо вижу, что гроза. Давеча спро сонков-то только…

– А все-таки не послать ли у городового справиться?

– Гроза, гроза и больше ничего.

– Так я вот что: я зажгу лампадки у образов… Авось Бог нас… помилует…

– Зажигай.

Все начали приходить в себя. А гром так и гремел то с треском, то глухими раскатами. Семейство от мала до велика крестилось.

Или брюхо, или рожа

Жарко, душно и пыльно в Лесном. Выдался чисто летний денек и накалил пески сыпучие богоспасаемой сонной веси. Собаки выставили языки и тяжело дышат; дачницы в отсутствие мужской половины, уехавшей в город, сидят на балконах в юбках и кофтах и отпиваются квасом и кислыми щами со льдом, а на улице так и заливаются на все голоса разносчики, выкрикивая и «невску лососину», и «раки крупны», и «цыпляты, куры биты»… Утро приближается к полудню, и день обещает быть еще жарче.

На балконе одной из дач сидят в полнейшем дезабилье маменька и две чересчур взрослые дочки-девицы.

– Неужто мы сегодня будем за обедом опять молочным супом набулдыхиваться? В эдакую жарынь горячим все нутро спалить можно. Купили бы хоть лососины да сделали бы ботвинью. Вон рыбаки осипли, кричавши, – говорит старшая дочь.

– На какие это шиши я тебе лососины-то куплю? Лососина – полтинник фунт. А у меня уж и так вчера на вас двоих полпенсиона ушло в парфюмерную лавку, – откликается мать. – Чего-чего вы там себе не накупили! И рисового молока, и белил сухих, и белил жидких, румян дневных, румян вечерних, дермадора какого-то, карандашей для бровей, одеколону, мыла… Да что, всего не перечтешь! Ведь я пятнадцать рублей чистоганом рузановскому приказчику за вас выложила.

– Однако нельзя же из-за этого горячим супом накачиваться! – вставила свое слово младшая дочь.

– Ну, похлебай холодного обдирного молочка с хлебом. Тогда супа не будем варить и на дровах и на вермишели сэкономим. А то вдруг ботвинью с лососиной придумала!

– Как это хорошо в еде себе отказывать и дочерей голодом морить!

– Что-нибудь одно, матушка: или брюхо, или рожа. А то накупили всякой дряни да еще лососины хотят! Стерлядей не прикажете ли?

– Позвольте, какая же это дрянь? – спросила старшая дочь. – Все вещи необходимые. Кто же на нас взглянет, кому же вы нас с рук сбудете, ежели у нас не будет этих вещей? Никто на нас, желтых, с веснушками и с коричневыми пятнами, и внимания не обратит. Всякий предмет требует ухода и подкраски.

– Никто внимания не обратит! А ежели хочешь, чтоб на тебя особенное внимание из-за твоей подкраски обратили, так вон у нас на даче маляр забор красит. Вели ему себя полосами по лицу зеленой краской мазнуть. Поверь, что тогда уже всякий внимание обратит. Мало того, целыми стадами мальчишки за тобой по улицам бегать будут и пальцами на тебя указывать. А в шиньон пучок редиски привяжи.

– Вы думаете, что это остро? Совсем не остро. Вы очень хорошо знаете, что я говорю о художественной прикраске. А еще молите Бога, чтоб скорей нас замуж с рук сбыть за каких-нибудь надежных дураков! Дурак тоже товар лицом берет.

– А вы думаете, что вы уже так художественно краситесь, что вас всякий за молоденьких, цветущих здоровьем девушек принимает?

– Да конечно же… Иначе бы не говорили комплиментов нашей красоте.

– А ты уж хочешь, чтоб тебе непременно так в глаза сказали: «Ах, демузель, как вы размазаны!» Люди тоже понимают приличие. Вот самообольщение-то!.. Наконец, стоит только на твои глазные впадины взглянуть.

– Впадины я пенсне прикрываю. Вы знаете, что я близорука. Ну, довольно об этом разговаривать! За мной вон уж здесь на даче трое ухаживают.

– Это ты про гимназистов-то?..

– Гимназистов всего только двое, а третий – интендант.

– Да он изо дня в день пьян, так ему все одно, за кем ни ухаживать да ухаживать. Да и какое это ухаживание! Придет к нам, выпьет рюмок пять водки, съест десяток огурцов и уйдет домой, покачиваясь.

– Ошибаетесь. Уходя, он пел «Шумит-гудит Гвадалквивир». А когда дошло до «скинь мантилью, ангел милый», то такой томный взор на меня бросил…

– Спьяна-то что угодно запоешь! А что до томных взоров, то у него просто глаза перекосило.

– Ну, довольно. Пусть будет по-вашему, – прервала разговор дочь и прибавила после некоторой паузы: – Послушайте, купите хоть сотню раков к обеду. Мужики на улице кричат «раки» и дразнят аппетит.

– Я уже сказала тебе, что или брюхо, или рожа. Что-нибудь одно. Не покупала бы вчера у Рузанова дермадора себе – сегодня бы к обеду раки были. А теперь сиди без раков. Нужно экономить, чтоб штукатуры окупить.

Дочери всплеснули руками и сказали:

– Да ведь это тиранство!

– Неужели же мы сегодня из-за вашей экономии и в клуб на танцевальный вечер не пойдем?

– Конечно, не пойдем. Туда за вход по сорока копеек берут, а за троих это составит рубль двадцать. Аккурат что стоит твое рисовое молоко из карпатских цветов.

– Но это уж совсем свинство! Мы только для клуба косметики и покупаем, и вдруг…

– И вдруг сиди дома и обращай на себя внимание проходящих мимо палисадника.

– Ну, после этого весь век у вас на шее и останемся сидеть.

– И с клубом весь век на моей шее просидите. Ну, кто вас возьмет за себя замуж? Хоть бы и ежели понравились вы кому, так всякий благоразумный человек сейчас рассчитает, сколько с него на одни ваши притиранья денег сойдет, придет в ужас и сбежит из женихов. Ей-богу, вы уж очень сильно гримируетесь и без всякой экономии штукатурку тратите. Ну, к чему вы по три раза в день-то?

– Да ведь теперь лето. Летом, маменька, гримировка линяет и от солнца выгорает. Чуть вспотеешь – сейчас все и сойдет. Платком даже утереться нельзя. Прошлый раз в клубе я, вон, утерла лоб, забывшись, и в один миг бровь потеряла. Так об одной левой брови и вальс танцевала. Да хорошо, что успела в зеркало увидать, и хорошо, что у меня карандаш в кармане был, так сейчас бросилась и там навела себе правую бровь. Послушайте, купите хоть курицу на жаркое, а то рубленые котлеты ваши ужасно надоели.

– Или брюхо, или рожа, миленькие, – стояла на своем мать.

– Ну вот! Заладила сорока Якова да и зовет им всякого.

– Мажься по одному разу в день – тогда и курица, и раки явятся.

– Ах, какие вы странные! Один раз в день. Да неужто вы не знаете, что есть две гримировки: денная и вечерняя. Румяны и белилы для дней, румяны и белилы для вечера. Летом меньше двух раз в день мазаться, хоть вы зарежьте меня, так невозможно: один раз поутру и другой раз перед отправлением в клуб.

– Ну, тогда и сиди на молочном супе да говяжьих рубленых котлетах.

– Ах, вы! А еще чадолюбивой матерью считаетесь! Хороша любовь! – воскликнули в один голос дочери, надули губы и отвернулись.

А на улице так и раздавалось: «Невска лососина! Большие, крупны раки! Цыплята и куры биты!»

Интересный разговор

Улеглась пыль на дороге после душного, жаркого дня. Стала роса садиться, посырела трава. Гулко сделалось в воздухе, дышать стало легче. Девять часов вечера. Чайное время: кто начинает только еще пить, кто пьет, кто уже отпил. На балконах дач в Лесном виднеются самовары. Вот, пропустив в себя по паре стаканчиков чайной влаги, два старика-дачника вышли на улицу, остановились у калиток своих палисадников, раскланялись друг с другом и завели между собой разговор через дорогу. Один стоит на одной стороне, а другой – на другой, и перекликаются во все горло. Оба глухи. Один с табакеркой и красным фуляровым платком в руках, другой с сигарой в пенковом мундштуке.

– Погодка-то какова! Дал Господь! Дождались! – кричит дачник с табакеркой и звонко, как труба, сморкается в носовой платок.

– Да, да… Приступу нет. Сегодня полтину серебра за фунт просят. Рыбак приходил, так сказывал, что совсем лова нет, – откликается дачник с сигарой, затягивается дымом и с наслаждением выпускает его изо рта колечками. – Как вам это покажется, говорю!

– Именно-с. В такой прекрасный вечер жалко и в преферанс садиться. Трое у нас есть – да вот не хотим. Жена зовет в Беклешов сад, на лодке по пруду кататься.

– Ужасно! Неужели всю выловили? Ведь дешевле тридцати копеек цельным лососком она и не была, а я помню, что еще в пятьдесят пятом году я ее мариновал по гривеннику за фунт. Прелесть маринованная-то!..

Дачник с табакеркой прищелкнул от удовольствия языком и, любовно щурясь от одного воспоминания о лососине, восторженно потер руки. Дачник с сигарой тоже улыбнулся и махнул рукой, крикнув:

– Нет, уж не просите! Сказал, что не сяду, и не сяду. Да что, помилуйте! Во-первых, и моциону никакого, а во-вторых, – такое несчастие заколодило, что каждый день проигрываю. То рубль, то два. Вчера и пошла было карта, а в конце концов все-таки проиграл пятиалтынный.

– Почем платили? – спросил дачник с табакеркой. – Я на ухо-то несколько туг, так не совсем хорошо слышу, – прибавил он, показывая на свое ухо.

Дачник с сигарой растопырил руку и три раза махнул пятерней.

– По пятнадцати? Ну, это дорого. Мы уже по десяти копеек покупали, то есть рубль сотня. И отличные огурцы здешние, не московские и на подбор. Послушайте, Иван Данилыч, переходите сюда ко мне через дорогу, а то я не все слышу, что вы говорите, – пригласил к себе жестом дачник с табакеркой дачника с сигарой.

– Увольте. И по двадцатой не хочу. Не в проигрыше дело, а ежели карта дразнит, то и играть неприятно. Что геморрой-то себе насиживать, ежели играешь без удовольствия. Вчера вдруг такую игру проиграл без трех…

– Послушайте, ежели вы хотите солить, то наш огородник привезет вам по рублю сотню. Отличные огурцы.

Дачник с сигарой снял шляпу и поклонился, сказав:

– За приглашение благодарю, а только играть не сяду. Огородников играет в винт, как маленький бог. Да к тому же тут уже все равно, что винт, что преферанс, ежели кому не везет и заколодило!

– А цветную капусту почем брали?

– И с протопопом не стану играть. Он по десяти минут каждый ход обдумывает, а это скучно. Сидишь, сидишь и чуть не уснешь, пока он сходит.

– Вы говорите: про то пол женский знает; а вот у меня так я все сам. Все закупки… Вчера у чухонца полпуда масла купил и корзинку раков. Чухонец ехал около кабака, направляясь в город на Сенную, и захотелось ему выпить, а денег нет. Я подвернулся, ну он дешево и продал. Во какие раки по рублю с четвертаком за сотню!

– Да… да… да… Обидно. Неприятно даже рассказывать о такой игре.

– Ежели хотите, то половину уступлю. Куда мне сотню? Нас всего четверо.

– Нет, уж не заманивайте!

– Я без барыша. Почем сам купил, потом и продам. Соседу удружить рад.

– Про игру-то?.. Да что! Длинная история. Играю семь в червях. Пять червей без дамы и два туза масти.

– Да вы, может быть, церемонитесь? Ей-ей, мне много сотню. Ну, штук тридцать…

– Нет, не три козыря на одной руке, а у одного два маленькие, а у другого дама-бланк. Не мой ход. Выходят с пиковки… Я кладу туз – бац козырем. Выходят с бубновки… я кладу туза – цап по второму уху. Ну, без двух, как без шпаги. Взорвало меня, бросил карты и так ударил сильно кулаком по столу, что даже палец повредил.

Дачник с сигарой показал дачнику через дорогу свой ушибленный палец.

– Надо их за спину брать, тогда и не ущемит. У больших раков клешни действительно сильные. Рак может до крови… Жили мы три года тому назад на Безбородкиной даче, в Полюстрове, и отправился я купаться в речку Охту на открытом воздухе, так меня там рак за ногу… И что вы думаете? Как шилом проколол в двух местах. В воде-то они еще сильнее.

– Благодарю вас! И Анна Михайловна, и Ольга Степановна, слава богу, здоровы. У Ольги-то зубы болели. А теперь они обе в клуб ушли.

– А вы сомневаетесь, чтоб в Охте были раки? Множество. Там раки крупные. А то ежели вам раков не надо, то масла возьмите. Тоже фунтов десять могу уступить. Я по двадцать семь купил. Угодно?

– Слышал, слышал, что хотят устроить. Но любительские спектакли в клубе – только одно волокитство. Играют актеры настоящие, ну и довольно. Ведь это та крашеная хлопочет, чтоб собрались мальчишки да около нее прыгали.

– И весы есть. Отвешу десять фунтов и пришлю. Масло это у вас за сливочное уйдет. Желтое, прекрасное масло.

– Еще бы не понять! Очень хорошо понимаю. Постарела и подурнела, как смертный грех, а плясать-то хочется. Сами знаете, седина в бороду, а бес в ребро…

– Ну да, конечно. А то уж в мелочной-то лавочке и прогорклое, и соленое.

– Сама она играть не будет, а будет только командовать. Наберет девиц помоложе да покрасивее. Кавалеры как мухи: «Познакомьте с актрисой». Ну, ежели танцует с актрисой по рекомендации старушки, так как и самой старушке кадрильку из жалости не уделить? Старушка попляшет и сыта.

– Только уж пришлите горшок, во что положить. У вас горшочек-то есть?

– Есть. Выдали и членский билет, и устав клуба. Я в начале лета еще записался, но не хожу. Жена ходит, но я не хожу. Зачем ходить, коли мы у себя дома играем? Там в клубе за карты платят, а дома даром…

В это время к дачнику с сигарой вышла из сада жена и, взяв его под руку, повела по дорожке. Дачник с сигарой поклонился дачнику с табакеркой и направился гулять.

– Так я уж в своем горшке масло-то вам пришлю, а вы дома его переложите! – крикнул ему вслед дачник с табакеркой.

– Чтоб я дочь свою пустил играть под старухину команду? Ни за что на свете! Пускай других путает, а я свою дочь берегу! – откликнулся дачник с сигарой.

Среди актеров-любителей

Воскресенье после полудня. Погода прекрасная. Дачники собрались на своем обычном месте прогулки – в общественном парке, около пруда. Одни сидят на скамейках, другие прогуливаются по дорожкам сада, не увлекаясь в дальние аллеи, а держась около так называемой «выставки», где показываются друг другу местным населением наряды, белила, румяна, выведенные брови и где можно услышать какие угодно и про кого угодно сплетни. Дамы пестреют зонтиками и при встрече озирают друг друга с ног до головы.

Проходит полная нарядная дама в платье, убранном кружевами. Ей сопутствуют муж и юнкер в походных сапогах. На даму устремлено все внимание сидящих на скамейках, и вдогонку слышатся пересуды.

– На какие средства! Смотрите, смотрите, вся в кружевах! – восклицает сидящая на скамейке тощая дама и щурится вслед полной даме.

– Стоит ли об этом разговаривать! – перебивает ее молодой человек в очках и в соломенной шляпе. – Все очень хорошо знают, что к ней один богатый полковник ездит, вот ее средства. А вы лучше выслушайте-ка мою идею, Поликсена Герасимовна. Живем-живем мы на даче, лето на исходе, а не можем ничем запечатлеть, так сказать, нашу общественность.

– Не понимаю… – вытаращила на него подведенные глаза тощая дама.

– А то, что съедем с дачи, и никто об нас не вспомнит. Давайте-ка устроим любительский спектакль. Поверьте, что это сблизит нас во едино целое.

– Ах, это отлично! Я готова. У меня даже два новых платья есть. Я могу Маргариту Готье сыграть в «Даме с камелиями».

– Позвольте, спектакль мы должны составить из водевильчиков и живых картин. Надо привлечь к этому делу как можно больше дачников.

– Но поймите, что мне умереть хочется на сцене. Я отлично умираю. Я уж умирала в «Светских ширмах», и все нашли, что бесподобно. Мне даже «бис» кричали… Но разве можно умирать два раза…

– Вы умрете в живых картинах.

– Нет, нет, там нельзя изобразить предсмертные судороги, а я хватаюсь за сердце и пронзительно вскрикиваю. Ежели в живых картинах, то пусть меня держит в руках Семен Семеныч на берегу моря и с распущенными волосами. Я изображу утопленницу.

– Об этом мы после поговорим, а теперь надо собирать желающих участвовать в спектакле. Вон Григорий Григорьич идет… Мосье Листин, мы предполагаем устроить любительский спектакль. Желаете принять участие? – обратился молодой человек к лощеному франту средних лет.

– С удовольствием, но предупреждаю, что я играю только первых любовников и непременно с красивой актрисой, иначе я и воспламениться не могу. Мне, батюшка, сам Монахов аплодировал, когда я… Кстати, здесь и Дверцов. Он отлично рассказывает сцену из народного быта, как кухарка спит и сопит носом и как к ней в рот муха влетает. Комик, доложу вам, такой, что мертвого рассмешит. Дверцов! Идите сюда…

К скамейке подбежал плюгавенький человечек в полувоенном мундире со жгутами вместо погон.

– Мы затеваем спектакль… – начала тощая дама.

– Одобряю. Мысль эта и у меня была в голове, – сказал плюгавенький человечек. – Я вам пьяного лакея сыграю. Роли пьяных – моя специальность. У меня даже наклейной нос есть. Но прежде всего надо сбирать деньги. Я полагаю, по пяти рублей с каждого участвующего будет достаточно. Тут пойдет на чай, на вино, на угощение во время репетиций. Я даже сейчас начну сбирать и буду кассиром.

– Погодите, нужно сначала условиться.

– Что тут условливаться! Когда деньги соберем, тогда и условимся.

– Поставимте «Горе от ума». Я Чацкого… – перебил франт.

– Какое же «Горе от ума», ежели мы думаем в каретном сарае играть, а для зрителей пристроим на дворе палатку. Там «Горе от ума» не поставишь, – сказал молодой человек.

– В каретном или не в каретном, но на угощение деньги нужно собирать прежде всего, – закончил плюгавенький человечек и ринулся в толпу гуляющих дачников.

«Спектакль, спектакль», – послышалось у тех, и к скамейке начали подлетать юные девицы, пожилые дамы, мужчины всех возрастов, начиная от пятнадцатилетнего гимназиста и кончая сорокалетним статским советником.

– У вас спектакль? Хотите, я вам сыграю капризницу? – говорила дама перезрелых лет. – Покойный Каратыгин говорил, что выше меня он никого не видал в этой роли.

– Ежели у вас спектакль, то напирайте больше на живые картины с молоденькими женщинами, – давал совет пожилой дачник с орденской лентой в петлице.

– Послушайте, что это, намек на мои лета? – вскинулась на него перезрелая дама. – Вы у меня на крестинах не были.

– Что вы! Что вы! Вовсе даже и не думал, сударыня!

– Я давно уже замечаю, что ваша супруга шепчет мне всегда вслед «крашеная». Сама она крашеная и вся на пружинах!..

– Послушай, да как ты смеешь?! – вскинулась на перезрелую даму супруга пожилого дачника, стоявшая поодаль.

– Господа, что вы! Что вы! Опомнитесь! – успокаивал расходившихся молодой человек.

– У вас спектакли? – подскочила юркая девица. – Я вам с удовольствием Офелию Кузьминишну сыграю. У меня и Гамлет Сидорыч есть.

– Позвольте, господа, прежде всего надо собраться и сообща выбрать пьесы.

– Горничную я только ни за что не буду играть. Это первое условие…

– Ежели у меня зубы вставные, так и у тебя то же самое! В одном месте покупали! – не унималась распря у двух особ прекрасного пола.

– Смотри, я мужа позову, и тогда он тебе прическу помнет!

– Оставьте, господа! Идите в дальнюю аллею, да там и бранитесь.

– Ежели у вас благородный спектакль, то я с удовольствием могу «Осторожнее с огнем»… – предлагала свои услуги толстая и коротенькая, как тумба, дама. – Но, прежде всего, одно условие! Я с настоящими актрисами не могу играть. Потому, согласитесь сами, какие они такие… Конечно, нравственность тут ни при чем, но, с другой стороны, мой папенька все-таки генерал…

– Нашла, кем устрашать! Твоим мужем! Да будто мы не знаем, что ты его дома по щекам бьешь! – слышалось у ссорящихся.

– Ставьте живую картину «Бахус среди вакханок». У меня тигровая кожа есть, и я вам Бахуса изображу! – кричал офицер в кителе.

– Вакханок я вам целый пяток из города привезу…

Толпа около скамейки усиливалась.

– Дайте дочери хорошую роль, и я ей три новых платья сошью, – говорил какой-то старик в белой пикейной визитке.

– Можно монолог из Ричарда прочесть? – кричал кто-то. – Костюм я достану.

– Поставимте живую картину «Переход через ручей». Жена только вчера купила себе две пары шелковых тельных чулков! – доносилось откуда-то.

– Я могу Ольриджа изобразить, как он рычал. Хотите? Удивительно хорошо выходит.

Сквозь толпу к скамейке подбежал плюгавенький человек в полувоенном мундире.

– Радуйтесь, господа! Пятнадцать рублей на угощение я уже собрал! – восклицал он и потрясал в воздухе тремя пятирублевками.