Текст книги "Гуси лапчатые. Юмористические картинки"

Акробатская новомодность

Великопостное воскресенье. Пусто в цирке. Публика рассажена в местах, как грибы в сухое, бездождное лето, и зевает. Скучно. Слышатся жалобы на устаревшую программу представлений. Антракт после первого отделения кончился, и вышедшие в коридор «промяться» возвращаются на места. Вот по ногам сидящих пробирается к себе на места купеческая пара и при узкости прохода то и дело задевает животами за барьер. Муж идет впереди.

– Не наткнись, Арина Тимофевна, брюхом-то… Вот тут гвоздь… – предостерегает он жену. – И так уж за места зря деньги отдали, а то еще ко всему этому платяной изъян наделаешь. И ведь угораздило чертей в какое место гвоздей понабить!

– А это для той причины, чтоб публику из дешевых местов в дорогие выселять, – замечает сидящий сзади зритель. – Теперича постоянные которые ежели зрители знают, что тут гвоздье понабито для публики, то уж на следующий раз в стулья билет возьмут.

– Однако тоже ловко придумано лишние барыши выманивать!

– Дело торговое. Места по сортам. В тридцатикопеечных еще того хуже. Там, окромя гвоздья, и заноза есть для памяти. С тем возьмите, год носите и починка даром.

Купеческая пара пробирается далее.

– Еще гвоздь и даже с проволокой! Сократи брюхо, Арина Тимофевна! – восклицает муж. – А то, как пить дашь, наткнешься!

– А уж вы лучше на нас натыкайтесь. Все-таки мы помягче гвоздей, – дергает сзади купца за фалды другой купец, сидящий тоже с супругой.

Купеческая пара оборачивается.

– Максим Макарыч! Какими судьбами? Ах ты господи! Знакомые пришлись! – приветствует первый купец второго. – Давно ли тутотка?

– С самого первоначалу маемся. Индо рты разорвали, зевавши. Делали променаж по Фонталке, увидали цирк – дай, думаем, зайти. Вот теперича и хлопаем глазами.

– А мы, так нарочно, с супругой приперли, потому Тихон Захарыч сказывал нам, что очень интересно девушка тут одна, акробатка, на зубу вешается, а потом и мужчинский пол в зубах держит. Ну, все-таки акробатская новомодность. Сейчас вот она представлять начнет.

– Садитесь рядом с нами, чем дальше-то лезть. Места свободные, так все-таки в компании лучше.

– А и то сесть. Арина Тимофевна, планируйся!

Первая купеческая пара села.

– Немка, поди, зубастость-то из себя представлять будет? – спросил второй купец.

– Нет, тальянка. Синьора Сильвия Рената прозывается, – прочел первый купец в афишке и прибавил: – Уж ежели на рте заработка основана, то непременно тальянка. Тальянской нации такой уж предел положен, чтоб ртом действовать. Теперича ежели горлопятина, то сильнее их нет ну, и насчет зубьев тоже само. Немка на ноги сильна. Та танцами бы действовала.

– Окромя того, Тихон Захарыч нам сказывал, что тут и акробат на проволоке раздевается. Выйдет во фраке и брюках, как следовает быть кавалеру, начнет мотаться и снимет с себя все до капельки, – вставляет свое слово жена первого купца.

– А тебе нешто лестно такое представление? – спрашивает ее муж. – Фу, бесстыдница! Стыдилась бы говорить.

– Лестно не лестно, а все-таки интерес, потому мы такой музыки еще не видывали, – отвечает та, несколько сконфузившись.

– Вы говорите, все до капельки этот акробат с себя снимет? – заинтересовалась жена второго купца.

– Тихон Захарыч сказал, что все до капельки и только в трике одном останется.

– Ах, срам какой!

– Уж будто и срам! Говоришь срам, а сама рада! – сказал второй купец. – Коли ежели срам, то упади в обморок и ножками подрыгай, как аристократки делают.

– Вон она! Вон зубастая показалась! – восклицает первый купец.

Вышла девушка в трико, поклонилась и вознеслась на канате под потолок на трапецию.

– Сидит и улыбки расточает, а на сердце-то, поди, кошки царапаются, – говорит второй купец. – Твори молитву, твори!

– Какую же молитву, коли ежели она тальянка, – замечает жена. – Уж и скажете тоже!

– Тальянка тальянскую молитву… Вишь, раскачивается, будто на качелях.

– Мирон Финогеныч, скоро она зубное-то представление начнет?

– А вот погоди, дай ей суставы поразмять. Тоже ведь нелегкое дело – мужчинский-то пол в зубах держать. И наверное, брата держать будет.

– А может быть, и дядю. Почем вы знаете?

– Ну вот! Дастся дядя племяннице в зубы! Тальянцы – тальянцы, а и у них мужчинская амбиция есть. Что муж, что отец, что дядя – никогда сродственной женщине в зубы не дадутся!

– Лезет! Мужчина к ней в зубы лезет! – раздается восклицание.

Акробатка берет в рот ремень. К ремню на крючок прицепляется поясом акробат.

– Ах, и в самом деле мужчину в зубах держит! – всплескивают руками женщины.

– Премудрость! – замечает первый купец. – Конечно, тут для мужчины труд невелик, а позора много. То есть вот озолоти ты меня, чтоб я позволил себя бабе в зубах держать, – не дамся.

– А ежели по твоему полотерному ремеслу подряд тебе отдадут, чтоб во всех казенных домах полы натирать? – спрашивает второй купец.

– Бог с ней и с наживой! Не дамся.

– А я так дался бы, ежели бы мне в моем кабаке ночную продажу распивочно и навынос позволили. Уж куда ни шло! Сначала бы помотался у ней в зубах, а потом призвал бы попа и заставил себя святить.

– А вдруг она тебя из зубов-то да выплюнула бы?

– Что ж, внизу сетка. В сетку бы упал.

– Ай! – взвизгнули женщины. – И акробата выплюнула!

Акробат действительно упал в сетку. Раздались аплодисменты. Акробатка раскланялась, полезла к висящей через арену проволоке, один конец которой был прикреплен ниже другого, взялась зубами за надетое на проволоку кольцо и съехала таким манером вниз.

– Вот так железная дорога! – слышалось у купцов.

– Скоро акробат-то тот самый появится, что с себя все до капельки снимает? – приставали жены к мужьям.

– Ох, щучье племя! Разбередились? – трунили над ними купцы.

– А вы на женский вкус смотрели, так дайте нам на мужчинский посмотреть.

Через пять минут на проволоке балансировал акробат Кремо во фраке.

– Ну-ка, раздевайся, почтенный, потешь наших баб, – говорили купцы.

Акробат, стоя на проволоке на одной ноге, кинул вниз шляпу, снял фрак и жилет и тоже кинул и вдруг начал снимать сорочку.

– Ах, вот где срам-то! – раздалось у женщин.

Акробат стоял уже без сорочки и снимал брюки.

– Ну, еще срамнее! – продолжали женщины.

– А вы вот что: коли уж так стыдно, то закройте лица руками да в растопыренные-то пальцы и смотрите на него.

Акробат снял брюки и стоял в розовом трико с золотым поясом.

– Ну, вот теперь капельку полегче. Все-таки в акробатском костюме, – шептали женщины.

– Ну что, насытились? – спрашивали их купцы.

– Что ж тут сытного-то? Акробат – не пища. Вот ежели бы вы нас теперь в трактире дутыми пирогами накормили, то было бы другое дело.

– Максим Макарыч, покормить их нешто? – спрашивает один купец другого.

– С одной стороны, как бы и не стоит, а с другой – как бы и надо. Ну, да давай покормим. Ну, мадамы, снимайтесь с причалу. Действительно, чайком побаловаться пора, а то и трактир запрут.

Купцы поднялись и направились к выходу. И опять послышалось:

– Тише, Арина Тимофевна! На гвоздь не наткнись… – и т. д.

Холуй

Флейтная шарманка так и заливается перед балконом одной из роскошных дач, наяривая «Трубадура», а на балконе с газетой в руках сидит гладко бритая физиономия в атласном халате и бархатной ермолке с кисточкой и курит трубку с длинным чубуком, важно посасывая дым из дорогого янтарного мундштука. Шарманщик уже несколько раз собирался уходить, но гладко бритая физиономия тотчас же его останавливала.

– Куда? Тебе сказано, мусью, чтоб ты играл, ну и играй. Заведи-ка еще какое-нибудь колено почуднее! – слышался приказ с балкона, и при этом бросался пятак.

Шарманщик поднимал деньги и снова вертел шарманку, а физиономия, не выпуская из рук газеты, время от времени подсвистывала ему. Из-за дома показался кучер в безрукавке, остановился перед балконом и захохотал, уперев руки в боки.

– Ах, шут гороховый! Ты это зачем же во все барское вырядился? Вот потеха! – проговорил он и начал входить на балкон.

– Коли ежели от господ имею поручение насчет охранения дачи на время их отъезда в Москву, то обязан же я и господскую одежу проветривать, чтоб ее моль не подъела, – отвечала физиономия. – Ты куда лезешь-то! Нешто тебе здесь место? Твое дело – быть в конюшне.

– Скажите, какой барин выискался! – сказал кучер, принимая ответ в шутку, и прибавил: – Дай-ка, Прокофий Андреич, трубочки покурить. Поди, господский-то табак совсем в виде слабости.

– Да что ты, дура с печи, белены объелся, что ли?! – отстранила гладко бритая физиономия кучерову руку от трубки. – Иди, иди, не проедайся! Нечего тебе тут делать.

– Ой?! – опешил кучер.

– Конечно же, иди. Ну, чего ты на балкон лезешь! Ты, братец, меня конфузишь. Меня уж все за барина принимают, а ты только фасон портишь.

– Да ты и в самом деле?..

– Само собой, говорю во всем серьезном отношении. Пока господа в отъезде, ты мне не компания, потому я на управляющицкой ноге. Понял?

Кучер почесал затылок и сказал:

– Как не понять! Вижу, что холуй-лизоблюд. Погоди, за барскую-то одежу еще достанется!

– Мне достанется, а не тебе. А ругаться не смей, а нет – так ведь я и по-свойски… Вот тебе господская цигарка в полтину серебра и иди с Богом.

– Ах, ты хамово отродье! – с упреком покачал головой кучер.

– Молчать, гужеедина!

– Ты прежде полтора-то рубля отдай, что на прошлой неделе проиграл мне в стукалку, а потом и зови гужеединой… Али забыл?

– За долгом приходи завтра поутру, а теперь не мешай мне газету читать. Видишь, я занят. Ну, брысь с балкона!

Кучер начал сходить в сад.

– Ах ты, лакеишка-лакеишка! А я еще как путного хотел кататься звать, чтобы лошадей проездить. Ну, погодишь ты у меня!

Лакей спохватился.

– Алексей! Это я могу… – откликал он кучера. – Иди и закладай. Ехать я всегда готов. Только как же ты, чудак-человек, во всей кучерской сивости и на господский балкон лезешь! Ты бы хоть безрукавку снял и надел хоть барское теплое пальто, тогда бы тебя за купца люди приняли, а то вдруг в нанковой безрукавке лезешь. Ну ладно, я поеду с тобой прокатиться по островам. По легкому воздуху отлично…

– Накось, выкуси! – обернулся к нему кучер.

– Ты опять? Но я ведь и приказ могу сделать, чтобы закладать, так как состою по всему дому совсем с управляющим вровень.

– Шиш с маслом прежде съешь, а потом и командуй! Скажите, какой главнокомандущий енерал выискался! Ах ты, рысь лимонская!

– Алексей! Ты куда же?.. Я тебя по дороге пивом могу угостить.

– Спасибо. Не нуждаемся. И на свои выпить могу. Во они как бренчат! Есть достаточно.

Кучер позвенел в кармане медяками и, ругаясь, ушел из сада.

– Вот леший-то! Никаких резонтов не принимает! – бормотал себе под нос лакей, бросил шарманщику еще пятак и крикнул: – Анкор!

В калитку сада вбежала курносенькая горничная, приблизилась к балкону и, всплеснув руками, взвизгнула:

– Скажите, как вырядились! Только вы совсем на манер облизьяны в этой ермолке.

– Это вам от вашего невежества так кажется, Дарья Николаевна, – отвечал лакей и прибавил: – Милости прошу к нашему шалашу! Чем потчевать прикажете?

– Ничем. Мерси. Я только на минутку… Впрочем, дайте папироску.

– С нашим удовольствием, но только какую прикажете? Пожалуйте в кабинет. Там есть бафра, дворянские пушки, «Лаферм» и «Шапшал».

– Нет, в кабинет я не пойду. Ошибаетесь… – дала ответ горничная. – Неужто при вас нет папироски?

– Я хотел, чтобы на выбор, так как у нас там большой запас. Папиросы я сам редко… Все больше регалии гаванские. Впрочем, извольте папироску получить. Огня холодного или горячего прикажете?

– Само собой, горячего, только, пожалуйста, без прижимки, – проговорила горничная, закурила и села, прибавив: – Фу, какие крепкие! Даже в горле першит.

– Крепкие-то лучше. Что за радость в слабости? Садитесь ближе.

– Пожалуйста, без глупостев! Ах, я и глядеть на вас без смеха не могу! Умора, да и только! Скажите, зачем же вы облизьяной вырядились?

– То есть как это облизьяной? На облизьяну я вовсе не похож. Господа отъехавши на неделю в Москву и такое мне поручение, чтоб я все ихнее добро охранял и всем пользовался. Сейчас на рысаках кататься поеду, потому я в полном составе управляющего.

– А теперь что же делаете?

– Читаю французскую газету и заставил музыку играть для своего услаждения.

– Да разве вы по-французскому можете?

– При господах-то насобачился. Седьмой год у аристократов живу. Во французских газетах обо всякой вещи лучше пишут, так я оттого. Вот тут антиресная статейка об Наполеоне и о том, что кита поймали в сто сажен величины.

– Ах, страсти какие! Послушайте, вы вечером придете к нам на лужок за прачечную в горелки играть? Опять все соберемся.

Лакей скорчил гримасу, оттопырив нижнюю губу.

– Не по чину мне теперь, – сказал он.

– Ах, какие важности! Да вы совсем генеральского аристократа из себя строите!

– Ежели бы кучеров в вашей компании не было, то я, пожалуй, пришел бы. Вечером я буду на бильярде играть в трактире с одним чиновником, а оттуда в Немецкий клуб. Желаете компанию в клубе сделать?

– Мерси вам. Мне нужно самовар подавать, а потом барыне косу расчесывать. Каждый вечер такая канитель у нас. Ужасная привередница! – отвечала горничная.

– А вы рваните ее раз хорошенько за косу-то – перестанет, – посоветовал лакей.

– Боже упаси! Она сейчас драться.

– А вы ей сдачи. Я так со своим барином всегда зуб за зуб… Он мне слово, а я ему – десять.

– Однако что же я?.. Ведь меня в табачную за папиросами послали, – спохватилась горничная.

– Подождут. Хорошие-то папиросы нескоро выберешь, а ведь над вашими господами не каплет.

В это время в калитке сада показался молодой человек с моноклем в глазу и подошел к балкону.

– Pardon! – сказал он, обращаясь к лакею. – Вашинцовы, кажется, здесь живут? Мадам Вашинцова у себя?

– Они с супругом уехали в Москву на неделю, – отвечал тот.

– Ах, как жаль. А я нарочно из Павловска. Вы их родственник?

– Да-с… с одной стороны… – замялся лакей.

– Так передайте им, что был Пустявкин. Вот моя карточка. И потрудитесь сказать мадам Вашинцовой, что роль Лидии в любительском спектакле, о которой они просили, осталась за ними. Вы не забудьте? Впрочем, я напишу им об этом. Мое почтение! – откланялся молодой человек и стал уходить.

– Господин, вам цигарку не угодно ли? Отличные цигарки! – окликал его лакей.

Молодой человек обернулся и в недоумении посмотрел на предлагающего.

– Нет, мерси…

– А то так сельтерской воды с лафитом? Теперь так жарко. У нас все есть.

– Благодарю, я не чувствую жажды.

Молодой человек ушел.

– Извольте видеть, за барина меня принял, а вы говорите, что я на манер облизьяны! – похвастался перед горничной лакей и, обратясь к шарманщику, сказал: – Довольно! Надоел! Пошел вон!

В толпе

Четверг Вербной недели. На галереях гостиного двора, мимо выставленных столиков с разным мелким товаром, движется нераздельная лента пестрой толпы народа. Разумеется, толкотня, давка.

Протискивается жирный купец с красным лицом и ведет за собой двух маленьких сынишек в длинных «пальтах», шитых на рост, взрослую дочку и жену. Жена замыкает шествие. Все идут гуськом и перекликаются друг с другом. Впереди купца пожилая дама с девочкой и то и дело грозно оглядывается на купца.

– Послушайте, это уж ни на что не похоже! Вы мне все платье оборвали! – восклицает она.

– А вы, сударыня, хвост-то укоротили бы, коли в публику пришли, – отвечает купец. – Фиона Максимовна, ты чего по сторонам зеваешь? – оглядывается он на жену. – Ты не отставай! Прилипай ближе, а то так ототрут, что и потеряться можешь. Главное – напирай. Чего тут церемониться!

– Да я напираю, – говорит жена. – А меня вот сейчас кто-то за ногу ущипнул, так, думаю, не мазурик ли в карман лез.

– Однако это уж слишком! Вы мне кулаками в спину упираетесь, – опять обращается дама к купцу.

– А вы зачем под ногами вертитесь? Кто хочет вербное удовольствие приять, тот должен и сам напирать да и хвост-то дома оставить. Галдарею мести нечего. Ее и без вашего хвоста сторожа метлами метут.

– Это уж невежество!

– Когда вежество-то по домам разносили, нас дома не было, – огрызается купец. – В толпе впору на ногах стоять, а не об вежестве думать. Я вам в спину уперся, а вы обернитесь да упритесь мне в грудь – слова не скажу.

– Боюсь руки замарать. Послушайте, ежели вы не прекратите ваши безобразия, я обращусь к защите публики. Как же вы чихаете над самым моим ухом!

– Да что ж делать, коли чихнуть захотелось? Засвербит в носу, так не удержишься.

– Тогда отвернитесь.

– Отвернусь, так кому-нибудь брызгами в лицо попаду. А вам все-таки в затылок… Ну, вся беда, что цветы на шляпке смокнут. Петрушка, не отставай! Держись за отцовские карманы. Во-первых, платок мой от какого-нибудь банкового кассира убережешь, а во-вторых, и самого тебя не раздавят. Отец твой яко дуб стоит, а ты тростинка тоненькая! – кричит купец сыну.

– Поставьте вы хоть мальчика-то впереди себя.

– Нельзя, сударыня. Мальчик у вас кисти на бурнусе теребить начнет, потому ему соблазн… Да и порешили уж мы так идти, чтоб я впереди, жена сзади, а ребятишки в середине шли. Сенечка! А ты Петрушку за шиворот держи. Вот и будет неразрывная цепь. Ну, что? Осмотрели все финтифлюшки? Чего вам покупать на вербах? – обращается купец к детям.

– Пойдемте дальше, папенька, там, может быть, будет еще что-нибудь почудеснее, – говорит дочь.

– Пойдем дальше. Но главное – при покупке из ассигновки не выходить. Есть вам из моего карманного банка ассигновка пять рублей на всех, и уж больше с текущего счета из-за голенища ничего не прибавлю. Чек в пять рублей на всю братию.

– Купите Амура мне на комод да два розана.

– Раненько еще об Амурах-то помышлять. Изволь, Амура куплю, но только в придачу к нему не два розана, а гуттаперчевый хлыст. Хочешь?

– Тише вы… Как вам не стыдно. Оконфузили совсем! – шепчет дочка. – Вон сзади два офицера идут и смеются.

– Еще бы ты, дура, улыбки им строишь, так заневолю они смеются, – говорит мать. – Иди, иди, не оглядывайся!

– Что вы меня в загорбок-то, маменька, тычете! Это уж совсем не благородно!

– А ты мужчин за собой не приваживай! Еще за шинь он буду дергать, а не токмо что в загорбок.

– Ах, боже мой, вот конфуз-то! И зачем я пошла с родительскими извергами! – горячится дочь. – Где же я приваживаю, коли они сами сказали «пардон»? Должна же я улыбнуться в ответ. Тут деликатная образованность и больше ничего. Они первые начали, а не я. Завсегда при публике заставите со стыда гореть!

– Сама-то ты гори, сколько хочешь, только нас не подожги, – острит купец на слова дочери.

– Послушайте, идите вы вперед, а я сзади вас пойду! – восклицает дама. – Иначе я от ваших ног домой не в платье приду, а в отрепьях.

– Мы, сударыня, своей семейной жилой идем и посторонних лиц в середину не пускаем, – отвечает купец.

– Да не могу же я, ежели вы над самым моим ухом сопите!

– Что ж делать, коли нос залег. Третьего дня сходил в баню и насморк схватил. А вы, сударыня, потерпите. В толпе все должны друг друга тяготы носить. Да и зачем вы у меня под ногами вертитесь? Пролезайте вперед.

– Куда же я полезу, ежели впереди меня целая стена спин?

– Ну, так уж – ау, брат, ничего не поделаешь! Иначе нужно дома сидеть, ежели на тесноту жалиться. А то погода прекрасная, и прогуляться по вербам каждому лестно.

– Вот навязался спутник! – переругивается дама.

– Да уж и спутница тоже хороша! Черту подарить да незнакомому, чтоб назад не принес, – не отстает купец и, оборотясь к дочери, кричит: – Грушенька! Эво какое пряничное сердце продается! Купить, что ли, тебе в суприз?

– Я не девчонка, чтоб меня пряничными сердцами потешать! – огрызается та.

– Дура, да, может, это сердце мужское, так зачем пренебрегать? А посмотри, пламя-то как из него пышет! Господин пряничный коммерсант, почем сердца-то продаете? – спрашивает он торговца.

– С кого три гривенника – фунт, а с вас четвертак! – раскланивается продавец. – Купите, ваше степенство, парочку… Товар свежий, теплый. Сейчас только еще мальчишка из куреня принес.

– Да это какое сердце-то? Мужское или женское? – останавливается купец.

– Самое что ни на есть гусарское на казацкий манер.

– Ежели вы мне сердце купите, я его все равно брошу! – говорит дочь.

– А коли бросишь, то я тебе палку куплю! Почем пряничная палка?

– Батон-с? Батоны по восьмнадцати копеек фунт. Медовые-с… Пистолеты в той же цене.

– А ты по пятиалтынному возьми и отвесь нам пяток пистолетов.

– Свою цену даете, да уж бог с вами!

– Я и пистолета не возьму, – не унимается дочь.

– Отчего же? Авось кавалера по дороге подстрелишь.

– Да уж и так наказание! – говорит мать. – Ты вот смотри: мы остановились, и кавалеры ейные с нами. Ну что за охальники! Вы чего, господа? Что вам? – обращается она к каким-то двум франтам.

– Ах, боже мой! Да неужели и смотреть нельзя? – слышится у тех.

– Маменька, бога ради!.. – дергает мать за рукав дочь. – Один из них подрядчицкий сын, и я с ним на свадьбе у Жилиных две кадрили танцевала. Ежели он мне поклонился, то не могу же я ему вместо учтивости язык выставить.

– Танцевала на свадьбе, а чего ж он теперь буркулы пялит?

– Ах, срам какой! Другие бы рады были, что на физиономию их дочери любуются, а вы…

Дама, шедшая впереди купца, опять встретилась рядом с ним около столика продавца.

– Еще раз здравствуйте! – кланяется ей купец. – Говорите, что я вам в спутники навязался, а сами за мной, как нитка за иголкой. Нет уж, верно, Бог нас связал.

– Я, сударь, для ребенка. Должна же я девочке сластей купить.

– Так неужто другого-то прянишника впереди нет? Нет, сударыня, я в ваше головное соображение как раз в центру попаду. Теперича вы думаете так: хотя купец хвост у моего платья и оторвал, хотя и чихнул на меня, но все-таки он человек обстоятельный, а не мазурик, и ежели идет у меня по пятам, то карманы мои от мазуриков охраняет, значит, мне с ним расставаться не след. Верно?

Дама улыбается.

– Да уж верно! – прибавляет купец. – У нас эта умственная-то пронзительность есть! Примите от нас в презент вашей девочке пряничного петуха, и заключимте мировую! – говорит купец и протягивает девочке пряник.