Текст книги "Ради потехи. Юмористические шалости пера"

VIII. Срок уплаты за квартиру

К крыльцу подъехала эгоистка. С нее соскочил солидный и носатый господин с бакенбардами в виде слегка наклоненной набок французской буквы «S» и стал взбираться по лестнице. Швейцар выглянул из своей каморки и побежал за ним.

– Самуил Соломонович! Самуил Соломонович! – кричал он, запыхавшись.

– Что тебе? – обернулся солидный господин. – Верно, опять письмо? Но отчего же ты не передашь его моему лакею, а беспокоишь?..

– Никак нет-с, не письмо, – отвечал, заминаясь, швейцар. – Но управляющий просил спросить вас, когда он может прийти к вам получить за квартиру. Сегодня уж десятое число…

– Десятое, а срок был первое, и вы до сих пор не напомните! Неужели вы думаете, что у меня только и делов, что думать о квартире! – горячился господин и выказал при этом свой еврейский акцент.

– Простите, мы не смели вас обеспокоить…

– Обеспокоить! Я прежде всего, мой милый, люблю порядок. Возьми, вот, двести рублей и передай твоему дураку-управляющему. Да пусть он придет расписаться.

Господин вытащил из кармана щегольский туго набитый бумажник и начал вынимать оттуда депозитки.

* * *

Раннее утро, а уж швейная машина в маленькой квартирке, переделанной из чердака, так и стучит. У наружных дверей звонится управляющий домом. Звонится он раз, звонится два – из-за стука машины не слышат. Он начинает дубасить в дверь кулаками. Ему отворяет молодая, но болезненного вида женщина. Двое ребятишек держутся за ее платье.

– Как деньги за квартиру платить, так вы уж и не отворяете, – грубо говорит он. – Не думаете ли вы, что я постучусь-постучусь да с тем и уйду? Нет, не на того напали! Сегодня срок за квартиру… и я за деньгами пришел.

Женщина сконфузилась.

– Ах, боже мой, как вы рано… Я не успела еще… – начинает она.

– «Рано»! – передразнил ее управляющий. – За деньгами рано, а не рано ни свет ни заря начать стучать на машине и беспокоить нижних жильцов? Они и то жалуются. Пожалуй, еще из-за вас съедут. Удивительно, как вы неаккуратны в платеже! Да вот что: хозяин сказал, что с вами надо такое условие: не заплатили в срок до двенадцати часов – рубль штрафа, через день – два и так далее. Поняли? Значит, и потрудитесь сегодня приготовить. А то с Богом и по морозцу!..

– Но за мной у вас не пропадало.

– Не пропадало, но вы неаккуратны. Таскаешься-таскаешься сюда к вам на каланчу! У меня ревматизм… Так слышите?

Управляющий повернулся и сам захлопнул дверь перед носом женщины.

* * *

У дверей квартиры, на медной дощечке которой написано: «Роза Викентьевна Желяжинская», звонится сам домовладелец, жирный мужчина в пенсне и с лицом, напоминающим бульдога. Ему отворяет курносенькая, но миловидная горничная.

– Барыня еще в постели, – заявляет она.

– Но я, милая, за деньгами. Пора, наконец, ей отдать за квартиру. Шутка, три недели тому назад был срок!

– Войдите, господин Тараканов, я вас могу принять! – слышится громкий, но мелодический голос.

Жирный мужчина сбрасывает с себя пальто и, пройдя гостиную, входит в спальную. Там на бронзовой кровати под кисейным пологом с розовыми лентами лежит молодая красивая женщина с пикантным выражением глаз.

– Здравствуйте, – говорит она, протягивая ему из-под атласного одеяла полную и белую руку. – Садитесь, вот, на табуретку. Извините, что я вас так принимаю. Но ведь вы мне в папаши годитесь.

Жирный мужчина совсем сомлел.

– Но я, Роза Викентьевна, за деньгами, – начал он.

– Сочтемся. Погодите немножко. Найду дурака и уплатят вам за три месяца вперед. Подсаживайтесь ближе. Что вы остолбенели? Кстати, посмотрите на меня хорошенько, а посмотрев, расскажите вашим знакомым дуракам, что Роза Викентьевна может показываться мужчинам поутру, не прибегая ни к пудре, ни к притираньям. Видите, какая у меня коса? Это настоящая. Возьмите в руку-то… Что вы боитесь? Да, мосье Тараканов, я без прикрас, а это по-теперешнему большой капитал.

– Ах, Роза Викентьевна! – как паровоз, вздохнул толстяк, схватился за голову и плюхнулся на табурет. – Но когда же в самом деле деньги? – спросил он.

– А вот когда мой большой капитал принесет мне проценты, – с улыбкой отвечала женщина. – Не беспокойтесь, с вами я сочтусь, мой коротенький старичок, – прибавила она и потрепала его по щеке.

Домовладелец схватил ее руку и стал покрывать поцелуями. Она чмокнула его в лысину.

* * *

Усатого, приземистого, но коренастого мужчину в статском пальто и военной фуражке ловит на лестнице управляющий.

– Давно уже ищу случая вас видеть, полковник, – говорит он. – В воскресенье вам был срок платить за квартиру, а уж сегодня суббота.

– И я вас ищу, господин управляющий, но счастлив ваш Бог, что вы не попались мне под сердитую руку, а то я нащепал бы из вас дров и лучины! Помилуйте, мне совсем печей топить нельзя. Мы дымом захлебнулись.

– Будьте повежливее, полковник! Я сам чиновник. Я посылал к вам печника, но он мне сказал, что печи у вас в исправности. Когда же вы отдадите за квартиру?

– Врет ваш печник! А вежливее быть я не умею. Опять спрашивается: отчего у вас черные лестницы не освещаются, когда в приказе по полиции?..

– На черной лестнице горят керосиновые лампы…

– Врете, милостивый государь! Два огарка коптят до десяти часов, но это не освещение!

– Когда же, полковник, деньги-то?..

– А когда вы мне полы исправите? У меня все полы покоробило. Кроме того, везде сырость.

– Хозяин просил меня вам передать…

– Жалею, что он вас просит. Приведите ко мне самого хозяина. Сначала я его в печку носом уткну, а потом и деньги отдам. В бараний рог вашего брата сгибать надо!

– Полковник!..

Но полковник вошел уже в свою квартиру и хлопнул дверью перед самым носом управляющего. Тот почесал затылок и плюнул.

IX. Женщины-часы

Наблюдательный коренной петербуржец может узнавать время и определять часы по женщинам, появляющимся на улицах. Каждому часу дня соответствует отдельный сорт женщин. Петербуржцу стоит только внимательно посмотреть, какие женщины идут по улице, и прислушаться к их разговору.

Шесть часов утра

В приходской церкви звонят. Дворник только что отворил ворота. На улицу вышли две старухи в невозможных капорах и плетутся. Щеки их подвязаны платками; торчит вата, пахнет камфорой. Они глуховаты.

– Как только сын старший у меня спился, Матрена Андревна, с тех пор я ни одной церковной службы не пропускаю: и к заутрене, и к обедне, и к вечерне… – говорит первая.

– Ах, грех какой! Представьте, Анна Афанасьевна, ведь и со мной такой же случай, – отвечает вторая старуха. – Записала я Андриана Маркича в заупокойное поминанье, а он жив. Говорят, в долговом за процент сидел.

– Вздорожал, матушка, вздорожал! И цикорий тоже вздорожал.

– А вы у отца Иоанна спросите. Он мне разрешил тогда мой грех. Поставьте, говорит, за его здравие свечку в три копейки.

– Пять, пять. А прежде был четыре копейки за фунт.

Семь часов

Женщины лет тридцати. Пестрые ситцевые платки на голове: у одной с географической картой Турции, у другой – с изображением скачущей пожарной команды. Обе размахивают руками и бегут.

– Изволь-ка каждый день с семи часов машину шпульную вертеть! – восклицает карта Турции. – Моченьки нет, как надоело! Нет, я лучше в матки на извозчичий двор… Бог с ней и с фабрикой!

– Да ведь и в матках не слаще, – откликается пожарная команда. – Конечно, стряпня невелика, но ведь ты то учти: всю артель обмыть надо.

Восемь часов

Две девушки лет двадцати. Обе в шляпках. В руках картонки с надписью: «Modes et robes».

– Ругаться мадам будет, зачем взяла я домой работу и не кончила… А как тут кончить? Пришел вчера после запора лавки бледный, и прямо такие слова: «Ежели вы, Марья Петровна, не поедете со мной сегодня в Немецкий клуб, сейчас я побегу на Фонтанку и при пистолете покончу свои дни под тенью струй». Зачем его пренебрегать? Может быть, и женится.

Девять часов

Девочка лет пятнадцати со связкой книг в руках нагоняет другую девочку тех же лет.

– Опять стоит у окна и ручкой делает, – говорит она подруге. – Ах, Катя, веришь ли, ну просто не идет он у меня вон из головы! Вчера вечером сижу и зубрю о Крестовых походах, а он точь-в-точь Готфрид Бульонский на белой лошади передо мной мимо проносится и мечом честь мне делает. Заметила ты, что у него сегодня усы в колечки завиты? Ах да! Ночью все Карлом Мартело снился.

Десять часов

На углу остановились две кухарки. У одной из корзинки торчит громадная морковь. У другой – хвост тетерки.

– Жид, а не барыня! Дрова в кухне считает. «Я, – говорю, – сударыня, их не ем, а под вашу же плиту кладу». Вспылила это она, зачем ко мне солдат пришел и как я смею его говядиной кормить. «Помилуйте, говорю, как мне его не попотчевать, коли он мне кум единоутробный и в Балкане свою храбрость показывал!»

Одиннадцать часов

Девушка в резинковом ватерпруфе. Сзади горничная в байковом платке несет папку с надписью «musique».

– Скорее, Даша! Что ты все отстаешь да на извозчиков зеваешь! – восклицает девушка и бежит.

– Ах, боже мой! Да что ж мне, выколоть себе глаза-то, что ли? – откликается горничная. – Успеете еще горло-то надсадить. Поди, и горлопят-то еще ваш дома прохлаждается.

– Неправда. Немцы аккуратны, и он всегда ровно в одиннадцать уж в консверватории. Я могу из-за тебя хоровые сольфеджи пропустить.

Полдень

Кончились обедни. Две купчихи с узлами и вениками в руках идут из бани.

– Боюсь, что опоздаю, – говорит одна из них. – У меня сам такого нрава, что ежели в двенадцать часов щи не на столе – сейчас война и турецкие зверства начнутся. Прибежит из лавки и бегает по комнате, как тигра лютая, пока не наестся!

– Чем он у вас воюет-то?

– А за обедом такая мода, чтоб ложкой меня в лоб бить.

Час дня

Из-под ворот выбегает горничная. Дворник любезно срывает у ней с головы платок.

– Ах, оставьте, пожалуйста! Некогда. Генеральша проснумшись и к кофию плюшку потребовала.

Два часа

У подъезда барыня садится в карету и говорит кучеру:

– Сначала в Гостиный двор, а там к корсетнице; а потом к фотографу, а оттуда к зубному врачу; от зубного к портнихе, от портнихи домой. Запомнишь?

– Позабуду, так опять скажете.

Три часа

Появились коляски с развалившимися в них накрашенными красавицами. Рядом с ними пожилые компаньонки.

– Иван! Обгони этого статского со стеклышком в глазу! – приказывает кучеру красавица.

– Оставьте, Матильда Петровна! Не стоит и внимания обращать. Отец за него отказался платить долги, – останавливает ее компаньонка.

Четыре часа

Две пестро одетые девушки с наглыми взорами.

– Куда, Берта?

– В Пассаж. Там в четыре часа всегда хорошо клюет.

Пять часов

У магазина дама садится в карету.

– Скорей, Иван, домой! Обедать пора. Да не откладывай! Мы в театр.

Шесть часов вечера

Из магазина выбежали две продавальщицы и разговаривают:

– Как бы не опоздать! У Мильбрета обед только до шести часов. Голодной останешься.

Семь часов

Две дамы идут по тротуару.

– Извозчик! В Александринский театр!

Восемь часов

Одна полудевица закуривает у другой папиросу.

– Ну что, как дела?

– Плохо. Вся надежда на Марцинкевича. Впрочем, сегодня думаю в «Пале де Кристаль»…

Девять часов

Из-под вывески «Мастерская дамских нарядов» выпорхнули две девушки.

– Ну, насилу-то кончили! Как бы не опоздать в Приказчичий клуб. Я с Петром Иванычем первую кадриль танцую.

Десять часов

Опять две купчихи, идут из бани и обе зевают.

– Теперь только похлебать да и ко сну!

X. Первое апреля, или день обмана

Шестой час вечера. В маленькой столовой накрыт обеденный стол. Жена ждет мужа к обеду.

– Господи! Уж не загулял ли он где-нибудь! Сегодня первое число, и у них выдали жалованье. Напьется – все растранжирит. Беда! – думает она вслух.

В прихожей раздается пронзительный звонок. Муж вваливается пьяный.

– Не стыдно это тебе! Эдакие дни… обещался не пить и вдруг – в таком виде… – упрекает она мужа.

Муж подбоченивается и разражается пьяным хохотом.

– А ты не верь, душенька! Ведь сегодня 1 апреля, – говорит он.

* * *

Гостинодворская лавка. Зеркальная линия. За прилавком стоят приказчики и продают покупателям товар. Входит дама.

– Послушайте, какие вы мне перчатки сейчас продали! – говорит она. – Уверяли, что это самый лучший французский товар, и вдруг, только что я их принесла домой и примерила, они разорвались по швам! Ведь это обман!

– Действительно, сударыня, обман!.. Но вспомните, какой сегодня день… Ведь сегодня 1 апреля, – острит приказчик.

* * *

Домовая контора, столы с канцелярскими принадлежностями, книги на полках. За одним из столов сидит писец. Тут же и домохозяин с массивной золотой цепью поверх жилета и в брильянтовых перстнях на пальцах. Жилец отдает ему деньги за квартиру.

– Послушайте, я и забыл предупредить вас, – говорит домохозяин, – мимо нашего дома провели теперь конно-железную дорогу… Это лишнее удобство, а потому я решился набавить пять рублей в месяц на вашу квартиру.

– Карл Богданыч, помилуйте! Да ведь вы обещались целый год не набавлять на меня ни копейки! – восклицает жилец.

– Хе-хе-хе! – смеется домовладелец. – Мало ли что обещался! Вы вспомните только, что ведь сегодня 1 апреля, а не какое-нибудь другое первое число!

* * *

Ресторан Доменика. Встречаются два франта: один в пенсне, другой в очках.

– А, Петенька! Как я рад тебя видеть! – восклицает пенсне и тут же прибавляет тихо: – Одолжи мне, пожалуйста, на неделю или на две двадцать пять рублей взаймы.

– С удовольствием бы, но вот видишь ли…

Очки запинаются.

– Денег нет, что ли? Врешь, врешь! Ты человек служащий и вчера получил жалованье, ибо сегодня первое число. Неужели ты мне такой пустяшной суммы не можешь поверить? Я отдам, клянусь честью – отдам!..

– Верю, мой друг, верю… И будь это другое число… Но вот, видишь ли: я немножко с предрассудками, а ведь сегодня 1 апреля.

* * *

Утро. Роскошный бакенбардист в синем бархатном халате пьет кофе.

– Там, Виктор Львович, портной со счетом дожидается, – докладывает лакей.

– В шею!..

– Нельзя в шею, ви обещался мне заплатить, – слышится за дверью ломаная русская речь, и в комнату врывается портной. – Ви, Виктор Львович, сами написал на счете: «обязуюсь уплатить 1 апреля» – и вдруг теперь обман!

– Само собой обман, я и не отрекаюсь, – отвечает бакенбардист. – Но посудите сами, добрейший Карл Иваныч, кто же и не обманывает первого апреля? Это уже так принято и есть не что иное, как исконный дедовский обычай, значит, не ропщите и приходите в следующем месяце.

Лицо немца вытягивается.

– Нет, я на мировой подам! – говорит он.

* * *

Домашняя «сцена». У жены свернут шиньон на сторону, глаза в слезах; муж в растрепанных чувствах и размахивает руками.

– Нет, сударыня, это ни на что не похоже! – восклицает он. – Хоть бы вы подумали, какие дни нынче. Ведь пост. Отправляетесь за покупкой провизии, а сами вместо того шляетесь по Пассажу с Николаем Иванычем! И везде этот Николай Иваныч! Отправляйтесь после этого к вашему папеньке и живите там! Ах, боже мой! Ну можно ли после этого верить этой женщине!

– Сеня, Сеничка! Не сердись! Я хотела тебя обмануть только для 1 апреля, – слезливо отвечает жена.

* * *

Ученик и педагог.

– Ты негодный мальчишка! – кричит педагог. – Ты уже третий день не учишь уроков! Вчера ты клялся, божился, что непременно выучишь к сегодня, и теперь опять не знаешь.

– Это я вас, Иван Иваныч, обманул ради 1 апреля, – отвечает ученик.

– Не думаешь ли ты вывернуться твоею шустростью! Нет, не удастся! Сегодня я тебя оставлю без обеда и без ужина! Вот ты и будешь знать!

– Иван Иваныч, ну полноте! Обманите и вы меня теперь для 1 апреля. Дайте мне пообедать. Вот мы и будем квиты!

– Становись в угол!

XI. Наша медная монета

Четверть копейки

Банк. Час четвертый дня. Чиновники запирают свои конторки и собираются уходить домой. Двое-трое с портфелями, набитыми разной дрянью и газетами, скорчив озабоченные физиономии, стараются пройти мимо директора: дескать, вот какие мы прилежные – и домой работу несем. У одного из них и ключ от портфеля уже месяца два как потерян, вследствие чего портфель и не отворяется. У одной из конторок стоит чиновник. Брови его нахмурены. Он взглядывает в книгу и с каким-то остервенением щелкает на счетах. За решеткой для публики его поджидает товарищ, зашедший за ним перед окончанием присутствия.

– Вася, скоро ты? – спрашивает он чиновника.

– Сейчас, погоди немножко… Я кой-что отыскиваю, третий день отыскиваю… – отвечает чиновник, не поднимая головы.

– А что, кстати, нашлись у вас эти пропавшие сорок тысяч? Помнишь?

– Нет, не нашлись. Не мешай! Ах, боже мой! Кажется, сойдется…

Большая пауза. Опять щелканье на счетах.

– Федор Карлыч! Ура! Идите-ка сюда! Три дня искали и не могли найти, а я нашел-таки эти проклятые 1/4 копейки!

Полкопейки

Перевоз на Фонтанке. К плоту приближается ялик с седоками. Седоки выходят. Последним выскакивает длинноволосый мужчина в побуревшем от времени пальто, в высоких сапогах и мятой фуражке. В руках у него сучковатая палка.

– Давай полкопейки сдачи! – говорит он перевозчику и подает копейку.

– Да нету, сударь, полукопейки-то, все раздал. За мной останется, – отвечает перевозчик.

– Как нет? Врешь! Ежели у вас такса по полкопейки с человека – должны сдачу иметь. Где городовой? И городового нет. Ну, ладно. Я тебя другим дойму. Ты у меня запляшешь. Я тебя, шельмеца, в газете обличу. – Мужчина ищет номер ялика. – Пойми ты, каналья эдакая, – продолжает он, – что для меня порядок важен, а не какие-нибудь 1/2 копейки!

Одна копейка

– Позвольте, сударь, ваше благородие, попоить лошадку? Попивши-то она ходчее пойдет. Уж прокачу, уважу, ваше степенство! – говорит седоку извозчик, проезжая мимо водопойной колоды.

– Пои, только поскорее, потому я тороплюсь на железную дорогу, – отвечает седок.

– Помилуйте! Живым манером! Конь теперь с жару, прохлаждаться не будет. Да ежели ему теперь посвистать для вольготности!..

– Лясы-то не точи, а разнуздывай скорей!

– Стриженая девка косы не заплетет!.. Помилуйте! Вы генерала Ахлебова изволите знать?

– Торопись, тебе говорят. Мне на железную дорогу!

Лошадь напилась. Извозчик взнуздал ее и роется в карманах, отыскивая деньги.

– Ах ты, подлая! Куда это копейка запропастилась, – бормочет он и даже начинает трясти полы армяка. – Все звенели, а тут как на грех! Или я ее отдал, что ли?

– Да скоро ли ты, наконец? – кричит седок. – Я тороплюсь к поезду!

– Сейчас, сейчас, ваше благородие. Ну, так и есть, пропала! Эй, земляк, давай с целкового сдачи! – обращается извозчик к водопойному мужику.

Тот начинает отсчитывать медяки, тщательно рассматривая, не попался бы двухкопеечник за копейку. Извозчик, в свою очередь, перебирает деньги. Седок выходит из терпения.

– Да это чистое наказание! – восклицает он. – Вот тебе копейка. Уж коли ты непременно хотел, чтобы я заплатил за водопой, так сказал бы лучше, леший! Мне время дороже, чем 1 копейка.

Две копейки

Перевоз чрез Неву. К спуску подходит чиновник в фуражке с кокардой и в форменном пальто. Рядом с ним идет мрачный бакенбардист в засаленном пальмерстоне, в цилиндре на голове.

– Михайло Данилыч! Стой! Зачем тебе за перевоз две копейки платить? – кричит чиновник пальмерстону. – Чиновников даром возят, и я тебя сейчас в оного превращу. Давай сюда шляпу!

Чиновник снимает с пальмерстона шляпу и надевает ее себе на голову, а голову пальмерстона покрывает фуражкой с кокардой.

– Вот теперь и ты, и я – оба чиновники, и повезут нас даром, – продолжает он. – Ты в форменной фуражке, я в форменном пальто. Третьего чиновника сделать могу, – хвастается он. – Стоит только пальто с себя снять и на кого-нибудь надеть, а самому остаться в вицмундире.

Проделка чиновника замечена перевозным старостой.

– Смотрите, ребята, чиновника образуют! – кричит он мужикам, кивая на берег. – Вот народ! Господами считаются, а норовят у перевозчика оттягать 2 копейки!

Три копейки

Вагон конно-железной дороги, идущий по Троицкому мосту в Новую Деревню. На империал влезает рыжебородый мужчина и садится.

– Билетик пожалуйте взять, – говорит кондуктор и подносит к его носу катушку с билетами.

Бородач дает три копейки.

– Еще три копейки пожалуйте. Вы на мосту сели.

– Да ведь у вас в контракте сказано, что через мост вы должны возить даром, – возражает бородач.

– В этом мы не известны, а только все платят за два билета, кто на мосту садится. Еще пожалуйте три копейки.

– Где у вас правила? Покажите мне правила!

– Правилов у нас нет, а только нам сказано, что ежели на мосту, то дважды по три копейки. Пожалуйте еще три копейки.

Начинается спор. Бородач отдает требуемое.

– Когда же вы вывесите ваши правила? – горячится он. – Это, наконец, несносно! Общество должно понять, что для бедного человека, который ездит каждый день, очень важны даже и 3 копейки.

Пять копеек

Трактир средней руки. Входит мрачный посетитель и приближается к буфету.

– Дай-ка рюмку водки, – говорит он буфетчику и, получив требуемое, залпом проглатывает ее, скорчив после глотка рожу. – Бр-р-р! – делает он раскат губами. – Чем бы закусить теперь? Что это у вас бутерброды-то из египетских мумий понаделаны?

– Зачем нам из египетских мумий? У нас повар свежую провизию закупает, – обижается буфетчик. – Вот с итальянской ветчиной…

– Поди, в Турцию за лошадиной маханиной посылали, чтобы итальянскую-то ветчину делать?

– Печеночка телячья есть.

– Это с живодерни Мосягина? Знаю. Нет, брат, сам ешь эту печеночку. Что это, грузди? Фу, какая мерзость! Да сюда, должно быть, наплевал кто-то.

– Вы хоть при людях-то не конфузьте. Вон за тем столом господа купцы с приятством едят.

– Купцы и тебя самого с приятством съедят, ежели поджарить, а я не купец!

– Ну, вот с сиговой икоркой… – предлагает буфетчик.

– На икорке этой тоже добродетельные мухи три дня в чехарду играли. Вот разве яичко? Да что оно у вас в какой воде плавает? Чашки в ней полощете, что ли? Нет, я лучше корочкой закушу. На, получи за рюмку водки.

Посетитель бросает на выручку пятак и уходит. Буфетчик мрачно смотрит ему вслед.

– Вот выжига-то! – восклицает он. – На три целковых товару наконфузил, а выпил только на 5 копеек!