Текст книги "Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак"

X

Пожарные, звеня колоколами, неслись по улице, а мы, то есть я и мой тезка Полкан, бежали за ними. Иногда мы опережали их, подскакивали к скачущему во всю прыть во главе поезда верховому пожарному, помахивающему нагайкой и разгоняющему встречающихся на пути извозчиков, иногда бросались и на этих извозчиков, наскоро облаивали их лошадей и опять догоняли пожарных. Так бегать, как я теперь бежал за Полканом, я не привык, мне было уж не до облаивания лошадей, но мой тезка Полкан сказал, что этого шик пожарного пса требует. По пути попадалось много собак, но мы не останавливались около них, ибо Полкан опять пояснил мне, что это не согласно с достоинством пожарного пса. Да если бы мы останавливались около собак, мы и отстали бы от пожарных.

Вскоре я устал и выставил язык.

– Эге! – сказал Полкан, посмотрев на меня. – К пожарному делу тебе еще долго привыкать придется. И двух верст мы не пробежали, а ты уж язык на сторону…

– Да, я всю жизнь прожил в домашних собаках, – отвечал я. – Попить бы где-нибудь?

– Какое теперь питье! Вот прибежим на место, так там попьем.

И я бежал, не смея остановиться у воды, хотя бежали мы по берегу Невы и струи воды так и манили меня.

У Александровского моста мы пересекли улицу и бежали мимо клиник.

– Должно быть, на Петербургской стороне пожар, – сказал мне Полкан. – Мы бежим на Сампсониевский мост.

И точно, у клиник мы свернули направо, потом взяли налево и понеслись по деревянному мосту.

– Вон где горит, – указал мне Полкан на дым, выбиваюшийся направо из-за домов.

Съехав с моста, мы взяли направо по улице, еще раз свернули и стали убавлять рысь, так как улица была тесна. Навстречу нам уже начали попадаться люди, тащащие свои пожитки: тюфяки и подушки в узлах, посуду и лампы в корзинах, мебель. Пахло дымом, гарью.

– Никогда не бывал на пожарах? – спросил меня Полкан.

– Был раз, когда мы жили на даче в Лесном. Тогда я еще был пяти-шестимесячным щенком. Отправился я со своими хозяевами… Вижу уголья, понюхал и обжег себе нос. Как сейчас это помню.

– Вот дура-то! Кто же нюхает горячие уголья! – улыбнулся Полкан.

– Щенок был… Не понимал. Да и казались они тогда совсем холодными.

Опять свернули в улицу. Показался огонь. В огне что-то трещало, летели искры и взвивались кверху. Там уже стояли пожарные с бочками и работали. Слышался стук топоров. Народ стоял около машин и качал воду. Горели деревянные строения. Я поднял голову и увидал, как летели в огонь две струи воды. Въехав в переулок, мы расположились на дворе противоположного через улицу дома. Дом этот не горел, но у него был сломан забор.

Там мы встретились с несколькими собаками. Они были также с высунутыми языками и лежали под пожарными повозками. Полкан поздоровался с ними, понюхав колеса, около которых они лежали, и расшаркиваясь задними ногами… Те отвечали на приветствие тем же и опять улеглись.

– Это все пожарные собаки, – сказал он мне. – Один тут пес хвастается, что будто имеет медаль, полученную на выставке, да врет, я думаю.

– Который? – спросил я.

– А вон, что поднял кверху заднюю ногу ружьем и лижется.

– Вроде датского дога что-то.

– Какое! Только что уши-то разве обрезаны, так ведь это каждую собаку можно так обкорнать… Да вот у нас на Охте есть у парикмахера желтый пес. Хвастается всем, что он пудель. А пудель он только потому, что у него хвост обрублен, да парикмахерские мальчишки-ученики учатся на нем бритью и бреют ему зад. Просто мохнатый пес, а выдает себя, подлец, за пуделя. Я раз ему такую перекатку задал, что, я думаю, и сейчас еще помнит.

– И следует, – поддакнул я.

– Ну, ложись под повозку, – сказал мне Полкан. – Не советую только под бочку ложиться. Бочки то и дело ездят за водой… А ложись вон под линейку или под дроги, на которых пожарные инструменты привезли. Эти до окончания пожара никуда не поедут.

– Где вы ляжете, там и я.

– Нет-нет, не люблю я вместе. Ты ложись отдельно.

– Тогда я под линейку. Только прежде надо напиться.

– Вон лужа, пей…

Я начал лакать. Подошел ко мне и Полкан, по привычке заворчал на меня, но потом опомнился, умолк и тоже залакал.

Через минуту мы улеглись невдалеке друг от друга под разными экипажами.

Я лежал, выставя язык и тяжело дыша. Полкан давно уже спрятал язык и дремал. Так мы просидели минут десять. Спать мне не хотелось, да и дремать боялся, опасаясь, как бы меня не переехали колесами. От нечего делать я начал выкусывать блох. Вдруг показалась кошка. Я встрепенулся и хотел бежать за ней, но Полкан меня остановил.

– Стой, стой! – сказал он. – Деловые пожарные собаки этого не делают. Ты держи себя в аккурате.

Я повиновался, хотя мне очень хотелось куда-нибудь загнать кошку.

– Лучше мы спросим у собак, нет ли где для тебя вакансии пожарного пса, – продолжал Полкан и обратился к лежавшим под повозками двум пожарным собакам: – А что, братцы, нет ли где свободного местечка у пожарных вот для этого молодца в ошейнике? Без места пес. – И он кивнул мордой на меня.

Лежавший под бочкой с отрезанными ушами дог отвечал:

– Петербургская часть все ездит без собаки, но я не знаю, теперь не заместилась ли там вакансия.

– А где она, эта Петербургская часть? – спросил я.

– Здесь же на пожаре, но только с другой улицы действует. У них протянут рукав из пруда.

– Нельзя ли узнать наверное? – сказал Полкан. – Тогда бы вот мой тезка, что в ошейнике, и пристроился.

– А вот бочка поедет за водой, так я побегу с нею и справлюсь, – отвечал фальшивый дог и спросил меня: – Вы, кажется, из сеттеров?

– Какое! Отец мой был самый простой дворовый пес, – начал я доказывать свое демократическое происхождение.

– Но ваша маменька… Я вижу по ушам.

– Мать действительно была что-то вроде сеттера, но…

– Да уж, породы не скроешь. И хвост ваш… Хвост ваш совсем напоминает сеттера.

Я вышел из-под повозки и стал отдавать фальшивому догу знаки собачьего приличия и вежливости. Вильнув хвостом, я понюхал колесо и расшаркался задними ногами. Он тоже понюхал колесо и тоже расшаркался. Затем мы уткнулись нос с носом и опять подошли к колесу уже оба сразу.

– Полкан… – назвался я.

– А я Рогдай. То есть сначала я был Рогдай, когда я жил у полицейского пристава, но тот уехал в провинцию полицеймейстером, оставил меня пожарным, и наши пожарные переделали меня в Валдая. Так я Валдаем и зовусь. Я ведь породистый дог, имею медаль, а потому мне очень приятно познакомиться с вами как породистой собакой.

Я поблагодарил и из вежливости опять должен был нюхать колесо.

– Я вижу в вас вообще хорошего тона собаку, – сказал фальшивый дог и тоже понюхал колесо.

– Вы вот насчет вакансий-то для меня узнайте, – расшаркался я.

– Непременно узнаю, – расшаркался он. – Да вот уж бочка едет за водой. Я сейчас… Бегу…

И фальшивый дог побежал за бочкой.

Я взглянул на своего тезку Полкана. Положа голову на передние лапы, он уж спал и храпел.

XI

К моей повозке подошел один из пожарных псов и почтительно понюхал колесо. Это была черная средней величины поджарая собака с острой мордой и хвостом палкой. По щенячьей шерсти, клочками вылезавшей из его спины и засевшей в новой настоящей собачьей шерсти, я сейчас увидал, что это юноша.

– Позвольте представиться, – произнес он робко. – Пожарный пес Мальчик.

Он назвал какую-то часть, при которой состоит.

Мне ужасно не хотелось вылезать из-под повозки к молокососу, но так как он все-таки состоял пожарным псом, а я сам стремился попасть на эту должность, то я поборол себя, вышел из-под повозки и тоже понюхал колесо.

– Очень приятно… – пробормотал я.

– Первый раз имею удовольствие вас видеть, – расшаркался задними ногами Мальчик. – Изволите также состоять пожарным псом? – спросил он.

– Нет еще. Но имею намерение поступить. Мне уже обещано место, – отвечал я, тоже расшаркиваясь.

– Очень трудно нынче поступить на штатную должность.

– Да ведь вот вы, почти щенок, однако же поступили.

– Ах, я дело другое. Я унаследовал место от моей матери, которая подавилась костью среди исполнения своих обязанностей. О, это была прекрасная женщина! Она пять лет бегала за пожарными и, невзирая на то, что месяца четыре в году, в период, когда кормила щенков, она и манкировала своими обязанностями, ее не лишали места.

– Да, это удивительно, что псица… – сказал я.

– Единственный случай… Кроме мамаши, не было, – дал ответ Мальчик. – Но во время щенного времени ее на пожарах всегда заменял пес нашего кашевара Седой. Теперь он одряхлел, у него вылезла шерсть на спине, он не может бегать, и вот я занял место после покойной мамаши.

Мальчик опять понюхал колесо и опять расшаркался. Я не счел нужным отвечать на его вторичную любезность, полез под повозку и улегся.

– Я настоящий пожарный пес. Я и родился на пожарном дворе, – продолжал он.

– Ну, что же, и отлично, и ведите себя хорошенько, будьте почтительны к старшим, – пробормотал я, укладывая свою голову на передние лапы.

– Позвольте узнать, как вас величать? – осведомился он.

– Полканом. Отец мой звался Бурым.

– Вы тезка охтинскому Полкану? Многоуважаемый пес. Не смею больше тревожить вашего покоя… Честь имею кланяться, Полкан Бурыч.

Я молчал, сохраняя важность. Мальчик в третий раз понюхал колесо и в третий раз расшаркался.

Вскоре вернулась бочка, привезя воды, а с ней вместе прибежал и фальшивый дог. В зубах он нес большую кость и злобно озирался по сторонам.

– Ну, как? Что? – спросил я его, выскакивая из-под повозки и подбегая к нему, но он зарычал на меня и полез под бочку.

Я вспомнил, что в такие моменты нельзя обращаться с вопросами, отошел от него и лег в отдалении. Он довольно долго кусал кость то с одного бока, то с другого, показывая свои розовые десны и пробуя раскусить ее, лизал, но, не добившись толку, понес куда-то за старый сарай и, очевидно, зарыл ее.

Когда фальшивый дог вернулся без кости, лицо его уже выражало приветливость. Он улыбнулся мне и крикнул:

– Вот теперь поговорим, коллега!

Я подбежал к нему. Он продолжал:

– В Петербургской части есть вакансия. Пожарные Петербургской части сюда без собаки приехали.

– Без собаки, без собаки, – заговорил Мальчик, подбегая к нам. – Но у них есть собака. Старший трубник недавно ходил к своей куме и вернулся в часть со щенком.

Фальшивый дог ощетинился на Мальчика и зарычал:

– Прошу меня не перебивать, молодой человек, – воскликнул он строго. – Я с вами не разговаривал.

Мальчик поджал хвост и отбежал к своей повозке.

– Ужасно, как эти молокососы о себе много думают! – посмотрел ему вслед фальшивый дог. – Выскочка! Ублюдок! Его призрели пожарные после смерти его матери, а уж он занесся! И заметили вы? Разговариваем мы, породистые псы, а он подскакивает к нам без соблюдения каких-либо собачьих вежливостей и вступает с нами в разговор. Поганец!

– Да плюньте на него, многоуважаемый, – успокаивал я дога. – Поговорим лучше о вакансии. Я так интересуюсь узнать.

– Нельзя, милостивый государь, бросать, иначе они на шею сядут и ноги свесят. Волк его знает, какой щенок, неизвестный, просто дворовый пес, без малейшей капли благородной крови, а хочет роль разыгрывать и говорить с нами как равный.

– Так что же насчет вакансии-то? – спросил я.

Дог откашлялся и чихнул. Я пожелал ему здоровья. Он поблагодарил и сказал про Мальчика:

– Не утащил бы он, мерзавец, у меня ту кость, которую я на всякий случай зарыл за сараем.

– Да нет же, нет. Он уж преспокойно дремлет под повозкой, – опять старался я успокоить дога. – Так про вакансию вы говорите…

– Вакансия в Петербургской части есть, – принялся он рассказывать. – Команда приехала сюда без собаки. Строго говоря, на вакансию пожарного пса у них есть кандидат, но это ничего не значит, и вы всегда можете его сбить с позиции и отнять место, если сумеете перед ним держать себя на известной высоте, а с пожарными будете иметь лисий хвост. Поняли?

– Да понял, понял. Но кто же этот кандидат? – спросил я.

– Щенок, совершенно неизвестно какой породы. Действительно, пожарный, как я узнал, неделю тому назад принес на двор щенка от своей кумы, но этот щенок еще мал, бегать за пожарным обозом не может и теперь пока откармливается у кашевара.

– Ах, все-таки есть щенок, – протянул я.

– Есть. Но кто же вам мешает перегрызть ему горло? Перегрызете и останетесь без соперника. Это у людей по службе так делается, а не только что у нас, собак. Как только мы поедем еще раз за водой – сейчас же бегите за мной. Там я вам покажу Петербургскую пожарную часть, а вы приставайте к ней, ложитесь под повозку, знакомьтесь с трубниками и возничими и, как только они пойдут с обозом к себе домой, отправляйтесь вместе с ними… Приедете на место – оставайтесь на дворе и старайтесь быть ласковым, чтобы понравиться. Какие знаете искусства – покажите их пожарным.

– Я умею служить на задних лапках, – сказал я.

– Ну, вот и отлично. Послужите перед пожарными, а особливо перед кашеваром. Кашевар – важное лицо. Он вас накормит, и вы оставайтесь. Щенок покуда еще не бегает на пожар – вы побежите за повозками на первый же пожар. Вас не прогонят – и вот уж вакансия вами замещена, – закончил фальшивый дог.

XII

Выслушав дога, я призадумался и стал чесать задней ногой за ухом.

– Вы думаете, что так без рекомендации мне и приставать к пожарным Петербургской части? – спросил я.

– Какая же может быть еще рекомендация? Все мы так поступали на место пожарных псов, – отвечал дог. – Я вам рекомендовал свободное место, а занять его вы уж сами постарайтесь. Но я уверен, что там вам будут даже рады. Вы все-таки пес порядочный и в ошейнике. Сбирайтесь, однако, бочка уж на исходе, и мы скоро отправимся за водой, – прибавил он, выходя из-под повозки и отряхиваясь.

– Я готов. Но все-таки я хотел бы посоветоваться об этом с Полканом, – сказал я.

– Это с охтинским-то? Охота вам вязаться с этим псом! Неуч, брюзга, грубый дворняг, – проговорил дог брезгливо. – Вы все-таки образованный пес.

– Да… но мне кажется, что, невзирая на его грубость, у него все-таки доброе сердце, – дал я ответ. – Как хотите, а когда я явился к нему на двор, он меня призрел, накормил и привел сюда, чтоб узнать о месте для меня.

– Как знаете, но, по-моему, он вам не компания. И уж если так, то торопитесь. Пожар почти потушен, и Петербургская часть может уехать.

Я направился к Полкану. Тот спал крепким сном под повозкой и тявкал во сне.

– Прощайте, Полкан Ерофеич, – сказал я, тронув его лапой. – Я ухожу сейчас.

– Фу! – прохрипел тот, просыпаясь и открывая глаза. – Какой страшный сон я сейчас видел! Видел я, что забежал я будто на чужой двор, понюхал крыльцо – и вдруг на меня бросаются четыре большие собаки. Я прижался к стене и огрызаюсь, но одна собака схватила меня за ухо, другая за горло, третья…

– Да, вы тявкали во сне, – сообщил я ему.

– Хорошо, братец, что ты меня разбудил, а то не жить мне. Загрызли бы. Три собаки.

– Но ведь это было во сне…

– Да, во сне. И я-то тоже… Фу, как заспался! – спохватился Полкан и стал зевать, показывая язык.

– Я ухожу. Прощайте. Может быть, нескоро увидимся, – сказал я и понюхал колесо.

– Куда? – быстро спросил он, вылезая из-под телеги.

Я рассказал ему о вакансии в Петербургской части, сообщил все, что мне говорил дог о щенке, и просил у Полкана совета.

– Что щенок! Вздор! Притисни его хорошенько, когда подойдет к твоему корыту, – вот и все. А теперь беги. Я не люблю этого поддельного аристократа, но он говорил правильно. Так в Петербургской части тебе вакансия? Ну что ж, это хорошо.

– Полкан Бурыч! Мы готовы! – кричал мне фальшивый дог Валдай. – Мы готовы. Бочка едет за водой, и я бегу с ней.

– Сейчас, сейчас… – откликнулся я и понюхал моего тезку Полкана прямо в его нос, проговорив: – Прощайте, Полкан Ерофеич! Благодарю вас за ваши ласки.

Он, по привычке, рявкнул было, когда я коснулся его носа, но, опомнясь, прислонился к колесу и вслед за этим расшаркался. Стал повторять то же самое и я.

– Полкан Бурыч! Я убегаю! – кричал дог.

Действительно пожарная бочка уж уезжала со двора, а Валдай бежал сзади.

Я бросился за ними следом.

Вскоре мы очутились на пруду. Пруд был маленький, помещался в небольшом саду, и из него пожарные насосы успели уже выкачать почти всю воду. Пожарных на пруду было человек двенадцать. Они качали воду. Помогали им и добровольцы. Бочка наша тотчас же подъехала к насосу, и в нее опустили кишку. В пруду лежал комод, очевидно вытащенный из горевшего дома и спихнутый впопыхах в воду. Рядом с комодом валялся тюфяк, и на тюфяке стояли клетка с чижом и хрустальная сахарница с тремя кусками сахару. В саду была также разбросана мебель. Кусты были поломаны, валялась разбитая глиняная ваза, спихнутая с покривившегося деревянного пьедестала, очевидно задетого колесами повозки. Около этого пьедестала в вольтеровском кресле сидел пожарный в медной каске, сдвинутой на затылок, без мундира, в полосатой фуфайке и с замазанным сажей лицом. Он держал в руках громадный кусок лавочной ватрушки с брусникой, откусывал от нее и ел.

Я и Валдай тотчас же обежали весь садик и обнюхали все предметы.

– Давеча я нашел здесь в саду две прекрасные кости. Одну стащил я туда, другая осталась здесь, и теперь ее уже нет, – сообщил мне Валдай. – Должно быть, похитили другие собаки. Ну, знакомьтесь с Петербургской частью, – прибавил он. – Вон бочка Петербургской части, вон подвода из-под инструментов. Наша бочка накачается водой, так я убегу. А вы оставайтесь здесь и знакомьтесь.

– Надо как-нибудь знакомиться, – сказал я и спросил: – А этот пожарный, что сидит в кресле и ест ватрушку, Петербургской части?

– Петербургской. Вот и к нему следует подластиться.

– То-то я думаю, лицо у него такое доброе.

– А и лих он есть! Смотрите, как уписывает! Должно быть, не пообедав, сюда приехал.

Показался в саду брандмейстер в черном сюртуке и желтых рукавицах. С лица его так и струился пот.

– Есть здесь наши? – крикнул он и, увидав бочку, с которой прибежал Валдай, сказал: – Зайончук! Кончай! Мы шабашим и сейчас домой. Петербургская дежурить остается. Степанов! Шабашь и приходи на улицу.

– Ну, мы отправляемся домой. А вы, мосье, оставайтесь здесь, – сказал мне Валдай. – Теперь уж ваше определение зависит от вашей умелости. Я все сделал. Прощайте. Желаю вам устроиться.

– Прощайте, мосье Валдай. Благодарю вас за все ваши хлопоты. Верьте, что я сумею их оценить.

И я стал проделывать знаки собачьей вежливости, понюхав ножку стоящего в саду дивана.

– Надеюсь, что опять встретимся на каком-нибудь пожаре, – сказал мне Валдай, тоже подходя к дивану и расшаркиваясь задними ногами. – Да, наверное, встретимся и будем часто встречаться, если вы сумеете поступить в Петербургскую часть пожарным псом, – прибавил он. – Теперь осень, начнут учащенно топить, от топки будут лопаться трубы, и пожары станут учащаться. До свидания на следующем хорошем пожаре!

Валдай отряхнулся и побежал за бочкой.

Я остался один. Нужно было знакомиться. Прежде всего я подбежал к повозкам Петербургской части, на которые мне указал Валдай, и обнюхал их все, дабы запомнить их запах и иметь возможность всегда отличать их от других повозок. Двое пожарных курили около насоса трубки, и один из них, указывая на меня, сказал:

– А пес-то это господский. Вон на нем ожерелок надет. Надо полагать, что это из погорелого дома.

Я бросил на него ласковый взор и вильнул хвостом.

Второй пожарный затянулся из трубки, сплюнул длинной слюной и ответил:

– Собачьи слова знает, так господский. Эй, Тлезор! Иси!

Он хлопнул себя по колену. Я подошел. Он похлопал меня по голове.

– Не кусаешься, подлец? – спросил он меня.

Я опять повилял хвостом.

– Ну, куш, куш… – продолжал он.

Я прилег около его ног.

– Господский, – авторитетно решил он, опять сплюнув. – Все собачьи слова знает.

XIII

Я отошел от пожарных, курящих трубки, и приблизился к пожарному, сидевшему в кресле. Он продолжал еще доедать ватрушку с брусникой, держа остатки ее в черных от угольной пыли и сажи руках. Я сел перед ним, умильно посмотрел ему в глаза и поднял переднюю лапу. Он улыбнулся, оторвал кусочек ватрушки и кинул мне. Я поднял, съел и продолжал глядеть ему в глаза. Он опять улыбнулся и сказал мне:

– Нечего тут… Отходи… Сам жрать хочу.

Я поднялся на задние лапы и стал служить. Пожарный засмеялся и крикнул пожарному, курившему трубку:

– Вахроменко! Смотри, какая личарда стоит! Служит…

– Личарда и есть, – в свою очередь улыбнулся пожарный с трубкой. – Он уж и к нам подходил и ласкался. Дай ему кусочек.

– Да самому есть хочется. Я в команде не успел пообедать, оттого и ем.

Однако он еще раз отщипнул от оставшейся у него ватрушки и кинул мне маленький кусочек, который я также съел. Кусочек был с кислым брусничным вареньем, кислое вообще противно нашей собачьей натуре; но я считал невежливым отказаться от него и съел, даже стараясь не поморщиться.

Знакомство с тремя пожарными было уже сделано, и я считал на первых порах это достаточным. У забора стояла повозка для насоса Петербургской части. Я подлез под повозку и лег, смотря из-под нее на все происходившее вокруг.

Огонь на месте пожарища давно уже исчез, но от головней поднимался еще дым, хотя уже не черный, а какой-то беловато-сероватый, смешанный с паром. Гарью пахло еще сильнее и удушливее. Пахло спаленым пером, тряпками, очевидно от подушек. Бочки перестали уж ездить к нам на пруд за водой. Добровольцы перестали качать воду и разбрелись. Пришла в сад старуха в байковом платке, что-то искала в кустах, причитала и плакала. Она нашла ситцевый передник, кофточку, фотографический портрет в рамке с разбитым стеклом, медную крышечку от кофейника и стала завертывать это в передник.

– Погорела, бабушка? – спросил ее один из пожарных.

– Все, все… В сундуке было четыре с полтиной… – стала она рассказывать, всхлипывая, недоговорила, махнула рукой и удалилась.

Пришел бакенбардист в пальто и войлочной шапочке, с сухим, желтым лицом.

– Не видали ли, земляки, где-нибудь тут гитары? – спросил он пожарных. – Не затащил ли кто? У нас все вытащили, а гитары моей нет.

– Ищи. Тут вещей много, – отвечали пожарные.

Бакенбардист обошел весь сад, но гитары не нашел.

– Нет, уж, должно быть, на ней черти на том свете теперь играют. Сгорела, – проговорил он и тоже удалился.

Когда начало смеркаться, пришел брандмейстер и крикнул пожарным:

– По домам!.. Все кончено. Остается только дежурный с багром. Готовьтесь! Запрягайте!

Пожарные бросились ставить на повозку насос, укладывали багры, запрягали лошадей, которые были выпряжены и стояли привязанными к забору.

Через четверть часа две подводы нашей части выехали из сада. Пожарные шли около подвод. Я бежал сзади. Мы выехали на улицу и соединились там с другими подводами нашей части. Я говорю «нашей» потому, что уже присоединился к части. Мы тронулись в путь и ехали шагом. Пожарные говорили о каком-то своем товарище Степане Уздечкине, которого зашибленного свезли в больницу.

– Только что новые сапоги сшил Уздечкин-то, – заметил кто-то.

– Не очень зашибло-то, говорит. Вернется, так сносит и еще новые сапоги закажет, – был ответ.

– Сказывают, ребро поломало.

– Эка важность! У Антропова три ребра сломаны были, да служит же.

На повороте улицы увидали и меня, бегущего за повозками, и пожарный, евший в саду ватрушку с брусникой, крикнул сидевшему на козлах повозки другому пожарному:

– Вахроменко! А ведь Личарда-то, господский-то пес, с нами идет.

– Пущай его! – послышалось с козел. – Он пес хороший, а у нас остатков от харча вволю… Покличь его…

– Личарда! Личарда! – крикнул мне пожарный.

Я вильнул хвостом и даже подпрыгнул около него.

Мы приехали на пожарный двор. Из повозок стали отпрягать лошадей. Отпрягал и пожарный, кормивший меня в саду ватрушкой. Я стоял около и нюхал у него сапоги. Из разговоров я узнал, что зовут его Денисовым. Он погладил меня по голове и сказал:

– Принюхиваешься, Личарда? Остаться у нас хочешь? Ну, оставайся. Покормим.

Когда он повел лошадей в конюшню, и я последовал за ним. Конюшни были на дворе. Я вошел на хорошо мощеный двор. Ко мне бросился со всех ног вприпрыжку маленький черный мохнатый щенок. Я сейчас почувствовал, что это мой соперник, и зарычал на него. Он не понимал моей злобы, подскакивал к моей морде и хотел схватить меня за ухо. Я опять зарычал.

Пожарный Денисов обернулся ко мне и сказал:

– Чего ты, Личарда, ворчишь? Это тоже наш… Это щенуша… Это Бокса… Бокса называется. Он маленький… На него не надо ворчать.

А щенуша Бокса уж прыгал сзади и теребил меня за хвост. Мы, взрослые псы, вообще не любим щенков, а Бокса был еще, кроме того, и конкурент мой в будущем. Я вышел из терпения, обернулся, бросился на него и опрокинул его кверху ногами. Бокса завизжал и отбежал от меня.

Денисов, доведший лошадей до конюшни, остановился с ними и, взглянув на меня, покачал головой и стал меня стыдить:

– Чего ты? Чего ты, в самом деле, как черт, с младенцем связался? Не видишь разве, что он маленький, что он с тобой играет? Ах, дура, дура! Вот дура-то с печи! На щенка кидается! Пришел в гости и маленького забижает.

Денисов говорил так убедительно, что мне сделалось совестно, так совестно, как будто я стащил со стола кусок хозяйского кушанья или сделал в комнате какое-нибудь неприличие. Я не смел глядеть Денисову в глаза, отвернулся от него и поджал хвост. Отныне я положил себе не трогать щенка Боксу, и если уж он будет надоедать мне, то только угрожать ему ворчанием. Что же касается до его конкурентства, то я рассудил так: «Ну какой он мне конкурент? Он может быть конкурентом только в будущем, месяцев через семь, когда будет в состоянии бегать за обозом. А теперь я буду бегать, ко мне привыкнут, и он сам собой стушуется. А не стушуется, так тогда ему и давать перекатку, а не теперь».

Денисов между тем выходил из конюшни, куда поставил лошадей.

– Эй! Личарда! Ты здесь еще? – крикнул он, отыскивая меня при свете фонарей, горевших на дворе, и свистнул.

Я вышел из-за навозного ящика, за которым сидел, притаившись, и виновато упал перед ним на спину и завилял хвостом, поджав лапы.

– Ага! Совестно теперь, что на маленького напал, черт ты эдакий! – покачал головой Денисов и прибавил: – Ну, войди в конюшню… Куш вон там на соломе! Куш! А я пойду чай пить в казарму.

И он указал мне на отворенные двери конюшни. Я послушался его, вошел в обширную конюшню, освещенную фонарями, и лег на солому, которая была навалена в свободном стойле.