Текст книги "Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак"

XXVII

Первым заговорил с Катериной Петровной муж. Он подскочил к ней, сложил руки на груди и спросил:

– А позвольте вас спросить, милостивая государыня, на основании каких законов вы изволили переехать от мужа, не имея для этого не только отдельного вида на жительство, но даже и простого разрешения своего мужа? На основании каких законов?

Брови его были нахмурены, лицо бледно, губы дрожали, и он сжимал кулаки.

– Что мне ваши законы! – отвечала Катерина Петровна. – Никаких я законов не знаю. А переехала от вас потому, что вы мне противны и я с вами жить не могу.

– Это не ответ-с. Так и девочки не рассуждают. У нас всем должно быть известно, что неведением законов никто да не отзывается. Да-с… Законов не знать нельзя. А потому, на основании закона, извольте сейчас же собираться со мной домой, а вещи ваши родитель ваш, Петр Михайлыч, распорядится перевезти обратно. Сбирайтесь. Я требую на основании закона.

– Не пойду я к вам, ни за что не пойду. Вы мне противны. Понимаете ли? Противны!

– Послушайте… Не дразните меня! Ведь я вас могу через полицию взять! – воскликнул Порфирий Васильевич и схватил Катерину Петровну за руку.

– Прочь! Подите вы прочь! Не смейте ко мне касаться! – закричала та, вырвав из его руки свою руку, прижалась к матери и устремила на него сверкающий взор.

– Ну, так я вам покажу права мужа, – проговорил, заикаясь от гнева, Порфирий Васильевич и, весь трясясь как в лихорадке, сделал несколько шагов по комнате.

– Можете… – спокойно отвечала Катерина Петровна.

– И покажу… – подтвердил он.

Ему из угла комнаты умиротворяюще махал рукой Петр Михайлович и говорил:

– Постой, Порфирий Васильич, постой… Так нельзя… Так еще хуже раздражишь. Тут надо тихонько, ладком…

Он подошел к дочери и хотел ей что-то сказать, но та перебила его:

– И с вами не буду разговаривать, покуда муж отсюда не уйдет. Скажите, чтобы он ушел, и тогда станем разговаривать.

Петр Михайлович умоляюще взглянул на зятя.

– Никуда я не пойду! Я желаю здесь остаться, – отрезал тот, бравурно шагая по комнате.

– Ну, и не услышите от меня больше ни одного слова, – порешила Катерина Петровна.

– Катя! Катенька! Голубушка, что ты наделала! – опять заголосила мать, обнимая дочь.

Петр Михайлович подошел к зятю и стал уговаривать его уйти.

– Уйди ты домой или к нам, что ли, – упрашивал он его. – Дай нам с ней переговорить наедине ладком… Может быть, мы что-нибудь и сделаем, может быть, уговорим ее.

– Никуда я не пойду-с. Муж обязан быть при жене… Ах да… Я еще должен хорошенько поговорить с господином Мохнатовым! – спохватился Порфирий Васильевич.

Он направился к двери, но Катерина Петровна закричала:

– Не смейте Мохнатова путать! Мохнатов тут ни при чем! Я не у Мохнатова, а у себя в комнате, у себя в квартире!

– Так я вам и поверил! Ах, как это наивно! – обернулся к ней Порфирий Васильевич, насмешливо развел руками и выскочил в коридор.

Вслед за ним вышел и Петр Михайлович.

– Господин Мохнатов у себя? – раздавался в коридоре голос Порфирия Васильевича. – Не пришел еще? Чудесно. Будем ждать, когда он придет.

Вслед за этим началось тихое бормотание Петра Михайловича, уговаривающего зятя, но что он говорил зятю и что тот ему отвечал, разобрать было невозможно.

Анна Тимофеевна по-прежнему сидела рядом с дочерью, любовно смотрела ей в глаза и тихо говорила:

– Зачем ты в мохнатовскую-то квартиру, милушка, переехала? Ведь этим, голубушка, ты только тень на себя навела. И отчего ты, голубушка, к нам опять не перебралась, ежели уж так невтерпеж тебе с мужем жить стало?

– Ах, маменька, маменька! Да не сами ли вы меня от себя прогнали! – отвечала Катерина Петровна. – Перебраться к вам – значит это опять только на время. Пришел бы к вам муж, уговорил бы вас, и опять вы стали бы отправлять меня к нему, а я уж жить больше у него не намерена. Пусть что хочет со мной делает, а я к нему не пойду.

– Полно, полно… не послали бы… Неужто мы изверги? – заговорила мать. – Ведь тогда все думали, что это склеится, а уж теперь видим, что дело у тебя всерьез. А то ты вдруг к Мохнатову! Ну, что будут говорить все наши! Ах, ах!

Анна Тимофеевна покачивала головой.

– Да не у Мохнатова я, поймите вы это. Я у себя, на своей квартире, – сказала Катерина Петровна.

– Знаю, что у себя в квартире, да Мохнатов-то у тебя под боком, а ведь на чужой роток не накинешь платок. Ты посмотри, что завтра все заговорят!

– Ах, маменька! Ну что мне все эти разговоры! Что мне все разговоры, после всего того, что я от него вынесла, от мерзавца!

Петр Михайлович и муж опять вошли в комнату. Муж был несколько успокоившись. Он остановился перед Катериной Петровной и спросил:

– Так добровольно не желаете ехать сейчас со мной домой?

Катерина Петровна взглянула на него презрительно и молча отвернулась от него.

– Это ваше последнее решение? – опять задал вопрос Порфирий Васильевич.

– Папенька! Маменька! Да выгоните же вы его вон! – заплакала Катерина Петровна и уткнулась лицом в плечо матери.

– Хорошо-с… В таком случае на основании закона-с мы будем действовать силой… Я ухожу-с… – пробормотал Порфирий Васильевич, повернулся на каблуках, надел фуражку, наскоро набросил на себя пальто и выскочил в коридор, сказав: – Прощайте, Петр Михайлыч! Прощайте, Анна Тимофеевна!

– Ушел? – спросила Катерина Петровна, когда услыхала, что захлопнулась дверь, подняла голову, взглянула на образ, висевший в углу, перекрестилась и сказала: – Господи Боже мой! Избавь меня от этого человека.

Сопя и тяжело кряхтя, отец взял стул и подсел к дочери.

– Сейчас же отправляйся вместе с нами к нам домой. Здесь тебе оставаться нельзя, – сказал он. – А завтра мы перевезем к себе и твои вещи.

– Не пойду я к вам, папенька… – спокойно проговорила дочь.

– Как не пойдешь? Коли я приказываю, то должна идти!

Отец стукнул кулаком по столу.

– Сколько хотите стучите, что хотите со мной делайте, а я к вам не пойду. Ведь идти к вам – это только на время, а там вы опять будете принуждать меня переехать к мужу.

– Об этом теперь не будем рассуждать. Но ты должна отправиться к нам. Ты не должна быть около Мохнатова. А ему, мерзавцу, я покажу!

– Да вам нечего ему показывать. Я вовсе не у Мохнатова, а у себя.

– Дудки, матушка! Так можно только говорить с малыми ребятами, а я понимаю. Сбирайся, и отправимся к нам.

– Ну зачем вы меня к себе зовете? Зачем? Ведь это опять чтобы видеться с ненавистным, противным мужем и говорить с ним, а я не могу, не могу этого! Пощадите меня, пожалейте! Дайте мне хоть немножко отдохнуть от него!

Катерина Петровна заплакала в голос и повалилась отцу и матери в ноги.

– Папенька, голубчик! Маменька, добренькая! Не губите вы меня! – слышались ее вопли.

Мать растерялась и сама плакала. Отец сидел насупившись и моргал глазами.

XXVIII

– Встань, поднимись. Нечего попусту в ногах-то валяться. Этим делу не поможешь, – мрачно проговорил Петр Михайлович, поднял дочь с пола и посадил ее на диван. – Беда, чистая беда стряслась! – покачал он головой, понизив голос, и тяжело вздохнул.

– Беда…. – накинулась на него Анна Тимофеевна. – А кто виноват, что, не спросясь броду, сунулся в воду и выдал дочь замуж за не ведь какого прощелыгу?

– Да ведь все в один голос тогда говорили, что он не мот, не пьяница и на хорошем счету у начальства. А сваха-то, которая сватала, так она твое изобретение. Ты ее откуда-то откопала.

– Сваха нескольких женихов сватала, были у ней и из купечества, но ведь ты за чиновничишку ухватился.

– Ну, довольно об этом… Что старое вспоминать! Снявши голову, по волосам не плачут. Ухватился за чиновника – думал, что так будет лучше, что вот дочь в гимназии училась, так будет благородная. Купцы-то нынче, вишь ты, все эти мелкие – очень уж не основательный народ. Первое дело – жить не по средствам, а там поторговал, поторговал, да и на нищенское положение. Я ведь у торговли-то стою, а не ты, я вижу. А богатые купеческие сынки, ты сама знаешь, к ней не сватались. Но, опять-таки, довольно об этом… Ах, Катя, Катя, что нам с тобой делать? – всплеснул руками Петр Михайлович.

– Поедем, Катенька, к нам. Ведь у нас-то уж все лучше. Не отдадим мы тебя мужу, – сказала Анна Тимофеевна.

– Не могу, маменька, ни за что не могу. Я должна здесь остаться, – отвечала Катерина Петровна.

– Здесь! Ха-xa-xa! Далось ей здесь! Но чем же ты жить-то будешь? – спросил отец.

– Уроков буду искать. Уроки буду давать. Я хоть и не кончила курса в гимназии, но все-таки маленьким-то детям я могу давать уроки. У нас в гимназии даже учившиеся еще гимназистки приготовляли детей к экзаменам.

– Ах, все это пустословие! Все это из-за хлеба на квас не выручишь! – вздыхал Петр Михайлович.

– Верно. Но ведь у меня и деньги есть, и вещи. Ведь вы наградили же меня приданым.

– Матушка, я наградил тебя на замужнюю жизнь, а не на шатание по меблированным комнатам соломенной женой! – рассердился отец и закричал: – Нет, ты переезжай к нам! Здесь с Мохнатовым я тебя не оставлю! Не хочешь жить с мужем – живи с нами, а на нашу семью я не позволю тень наводить! Слышишь! Я не позволю.

– А ежели вы не хотите, чтобы я с Мохнатовым на одной квартире жила – извольте, я перееду в другое место.

– Шутки, сударыня-с!.. Понимаю. Вы переедете на другую квартиру, а Мохнатов опять к вам. – Петр Михайлович вскочил со стула и заходил но комнате. – И зачем ты лукавишь передо мной? Зачем? – проговорил он. – Неужели я не вижу, что ты хочешь с Мохнатовым связаться? Вижу, очень хорошо вижу. Иначе кой черт понес бы тебя в одну с ним квартиру! Да и как ты могла узнать, что здесь есть для тебя комната свободная, если с ним не уговорилась! За дурака ты меня считаешь, что ли? Ведь не дурак я. Вижу, что вы сговорились.

Катерина Петровна горько улыбнулась и отвечала:

– Если так, то я признаюсь: да, я хочу с Мохнатовым жить. Будем жить как муж и жена. На мои деньги он начнет какое-нибудь дело.

– Заведет какое-нибудь дело, а потом, когда отберет все деньги и вещи, то чужую жену по шее? – перебил ее отец. – Вот видишь, видишь! А смеешь еще запираться. – Но нет, я тебе этого не позволю! Все сделаю, чтобы воспрепятствовать. Помилуй, ведь мне глаза колоть будут, пальцами будут указывать, что моя дочь от мужа к моему же приказчику убежала и живет с ним, как последняя…

Петр Михайлович не договорил. Он был взбешен и шагал по комнате, двигая пинками попадавшуюся ему на дороге мебель. Мать охала и, плача, упрашивала дочь ехать в родительский дом.

Как раз в это время раздался у наружных дверей тихий звонок. Катерина Петровна вздрогнула.

«Мохнатов», – подумала она и замерла, предчувствуя сцену, которая должна сейчас разыграться.

По коридору послышались робкие шаги и приблизились к двери комнаты Катерины Петровны.

– Вернулся, голубчик, из лавки… Ну, вот мы с ним сейчас поговорим… – злобно сказал Петр Михайлович, быстро отворил дверь в коридор и крикнул: – Мохнатов! Это ты? Поди-ка сюда на минутку.

– Папенька… Бога ради… Он и так не хотел… Он и так боялся и отказывался… Это я, я его уговорила… – еле прошептала Катерина Петровна.

Мохнатов не сейчас показался. Он зашел к себе в комнату, снял с себя шубу и уж потом явился в помещение Катерины Петровны. Войдя, он остановился у дверей ни жив ни мертв, опустя руки и смотря на пол. Лицо его было бледно, губы дрожали. Он стоял молча, забыв даже припереть дверь. Петр Михайлович сам запер ее, остановился против Мохнатова и сказал:

– Что ты мне наделал, мерзавец, за мою хлеб-соль! А?

– Виноват-с, Петр Михайлыч, простите, – еле слышно проговорил Мохнатов и стал перебирать руками полы своего пиджака.

– Не вините его, папенька. Одна я, я одна виновата… – опять заговорила Катерина Петровна и прибавила, обращаясь к Мохнатову: – Садитесь, Илья Спиридоныч. Вот стул.

– Ничего, Катерина Петровна… Я постою.

Мохнатов плакал. Крупные капли слез текли по его щекам.

– Не служишь ты у меня больше. За твою дерзость не смей завтра и являться в лавку, – отчеканил Петр Михайлович.

– Воля ваша, Петр Михайлыч. Как хозяин вольны карать, вольны и миловать. А только, верьте совести, я всегда даже с благоговением к вашему семейству… Вас за отца почитал, а Анну Тимофеевну за родную мать. В Катерину Петровну я влюблен-с… Скрывать не буду… Давно уже влюблен. Делал попытку насчет сватовства. Это вы сами знаете… Вы отказали… Как маленький человек, я покорился тогда, завил свое горе в веревочку…

– Что ты мне сказки-то рассказываешь! Зачем ты из себя дурака-то строишь! – крикнул на него Петр Михайлович.

– Собственно, чтобы оправдаться, Петр Михайлыч. А ежели вам угодно говорить, извольте вы говорить, а я слушать буду… – с дрожанием в голосе произнес Мохнатов и умолк.

Петр Михайлович взглянул на его робкую, тщедушную, покорную фигуру и уже не знал, что больше говорить, а только процедил сквозь зубы:

– Пролаз…

– А уж после этих слов позвольте мне оправдаться. Я должен оправдаться.

Мохнатов несколько оживился и поднял глаза, тронув себя рукой за грудь; но Катерина Петровна его перебила:

– Не стоит, Мохнатов… Не оправдывайтесь… Оставьте, – сказала она. – И прошу вас хоть сколько-нибудь быть мужчиной. Что это за подобострастие у вас…

– Нет-с… Я должен рассказать Петру Михайлычу, что я не пролаз… Пролаз… Никогда я пролазом не был и не буду. Петр Михайлыч! Верите ли, что я перед вами как свечка перед Богом горю!

Мохнатов взглянул на образ и сильно ударил себя кулаком в грудь.

– Да уж сядьте вы, ежели будете рассказывать, – сказала ему Анна Тимофеевна.

Мохнатов присел на стул. Петр Михайлович отвернулся от него к окну.

XXIX

– Верьте вы мне, Петр Михайлыч, – начал Мохнатов, – что я ни делом, ни словом, ни помышлением не виноват, что Катерина Петровна здесь очутилась! Я в них влюблен-с, но страдал одиноко, одиноко вздыхал и одиноко обливал мою подушку слезами. Я даже со свадьбы ихней с ними и не видался. Во время венчания смотрел на нее, как на легкокрылую пташку, попавшуюся в когти злого ворона…

– Ты эту свою поэзию-то брось! Не поэзию мы пришли сюда слушать! – перебил его Петр Михайлович.

– Да какая же тут поэзия! Это только мои чувства… Ну хорошо-с. Я со свадьбы даже и не видался с Катериной Петровной, – продолжал Мохнатов. – А вчера вечером Катерина Петровна сами ко мне пришли. Пришли и говорят: «Я, – говорит, – к вам завтра от мужа перееду, потому что силы моей нет с ним жить…» Я был поражен и стал их уговаривать, чтобы они назад шли или к вам переехали… Плачу, потому влюблен, а сам уговариваю. Но они не согласились, и, само собой, я, как влюбленный человек, покорился. А вы говорите «пролаз»! Вот какой я человек! Это и Катерина Петровна подтвердит. – Мохнатов указал на Катерину Петровну и вопросительно взглянул на нее.

– Да не надо, не надо мне никаких подтверждений! – махнул рукой Петр Михайлович.

– Нет-с, я, собственно, к тому, что вы говорите «пролаз».

– Довольно. Молчи!

И Мохнатов умолк.

Катерина Петровна слушала все это, смотрела на подобострастную фигуру Мохнатова, и какое-то неприятное чувство к нему шевельнулось у ней в груди.

«Боже мой! Боже мой! И это мужчина! И это мой защитник, мой будущий спутник жизни! – думала она. – Да это тряпка какая-то, а не мужчина! Он даже паспорта мне не сумеет выхлопотать у мужа».

Отец сделал несколько шагов по комнате, остановился перед дочерью и сказал:

– Ну, Катерина, собирайся и поедем к нам… Поедем хоть на сегодня только.

– Папенька, голубчик, что я буду у вас делать? Зачем? Видеться с мужем? Но не могу я этого, не могу… – отвечала Катерина Петровна.

– Да не увидишься ты с мужем, не увидишься.

– Не дадим мы тебя мужу, – поддакнула мать. – Голубушка, поедем к нам! – просила она.

– Да ведь он теперь, наверное, у вас.

– И у нас, так я сумею не допустить его до тебя, ежели уж он тебе так противен, – продолжал отец.

– Ах, папенька, ежели бы вы знали! – вздохнула Катерина Петровна. – Меня в дрожь кидает, когда я вижу его, – вот до чего он мне сделался противен. Ступайте вы лучше одни домой, а я приду к вам завтра утром.

– Что утром! Сегодня нам надо решить, что мне с тобой делать. Я ведь только на сегодня тебя и прошу. Ну, переночуешь у нас… Переговорить надо. Понимаешь ты, переговорить. Не могу же я здесь разговаривать. У меня ничего на ум не идет.

Стоявший поодаль Мохнатов встрепенулся.

– Прикажете, может быть, Петр Михайлыч, мне удалиться отсюда? – подобострастно спросил он Петра Михайловича.

– Как хочешь. Теперь уж все равно.

– Ежели желаете, то я могу удалиться.

– Зачем вы хама-то из себя разыгрываете! – крикнула Катерина Петровна Мохнатову и пожала плечами, презрительно посмотрев в его сторону.

Мохнатов несколько сконфузился и отвечал:

– Это не хамство, Катерина Петровна, а так как я вашего папашеньку люблю и уважаю, то из почтения к нему. Мало ли что хочет родитель дочери сказать, чтобы другие не слышали!..

– Ну, оставьте, пожалуйста! – кивнула ему Катерина Петровна и опять подумала про него: «Совсем тряпка и ни капельки самолюбия».

Отец опять приступил к ней и стал просить ее ехать к ним. Уговаривала и мать.

– Ну, только денька на два, душечка, только на два денька, – говорила она.

– Вот видите, теперь уж и на два денька, – усмехнулась заплаканными глазами Катерина Петровна.

Она уже начала сдаваться на просьбы отца и матери.

– Да ведь, глупая, тебе все равно здесь без прописки нельзя жить, а паспорта у тебя нет, – прибавил отец. – Хозяйка не станет держать без прописки, так надо же нам хоть условиться, как тебе паспорт от мужа вытребовать. Хлопот ведь много будет. Ох, как много! Вещи твои покуда здесь останутся.

Катерина Петровна подумала и отвечала:

– Ну хорошо, но только на один я день к вам, до завтра. И вот как мы сделаем. Вы, папенька, отправитесь вперед, и, ежели мой муж у вас, то выпроводите его как-нибудь от вас вон, а я потом с маменькой приду.

– Эх, до чего муж-то ей надоел! – покачал головой Петр Михайлович.

– Ужас. Да ежели бы он мне не был так противен, как последняя гадина, неужели бы я на такой скандал решилась! Ведь я очень хорошо понимаю, что это страшный скандал. Так вот… Вы выпроводите из вашей квартиры мужа, ежели он там, а я через полчаса явлюсь с маменькой.

– Глупая, зачем я буду его выпроваживать, ежели я должен буду с ним говорить о твоем же паспорте… – сказал отец.

– Ну, тогда я не пойду к вам. Как хотите.

– Да ведь должен же я о паспорте… Сто раз тебе повторять, что ли, что нельзя тебе жить без паспорта!

– О паспорте завтра можете поговорить у него на квартире. Отправитесь к нему и поговорите. Да будьте вы с ним построже… Что это вы все «зятюшка» да «зятюшка»!

– Блажная ты! Совсем блажная! И жалко-то тебя, да и зло на тебя берет! – проговорил Петр Михайлович и прибавил: – Ну хорошо. Я пойду домой и выпровожу его, а вы с матерью следом за мной.

Он начал одеваться. Мохнатов подскочил к нему и стал подавать ему шубу.

– А мне здесь прикажете оставаться или уходить? – еще раз спросил Мохнатов.

– Как хочешь. А вот насчет вещей дочери – смотри. Они остаются здесь на твоей ответственности.

– Все будет сохранно, Петр Михайлыч. Квартирная хозяйка у нас хорошая.

– Пожалуйста, только не засиживайтесь здесь… – сказал Петр Михайлович жене и дочери, надел шапку и вышел в коридор.

Мохнатов бросился провожать его.

XXX

Когда Петр Михайлович пришел домой, он действительно застал у себя зятя. Был уже час одиннадцатый вечера. Порфирий Васильевич, совсем почти не обедавший сегодня, проголодался и, пользуясь правом «своего», спросил себе у горничной чего-нибудь закусить. Петр Михайлович всегда жил, как говорится, полным домом. Нашлись кусок холодной жареной говядины, сыр, колбаса, икра паюсная. Горничная тотчас же все это поставила в столовой на стол, и Порфирий Васильевич сидел и ужинал.

– Ну что? Как? Успели ли вы ее образумить? – бросился он к тестю, спрашивая про жену, и тотчас же прибавил: – А вы, Петр Михайлыч, меня извините, я до того проголодался, что уж спросил себе поесть. Горе горем, а все-таки изнурять себя без пищи нельзя.

Петр Михайлович что-то пробормотал. Порфирий Васильевич осмотрелся и спросил:

– Да вы одни? Вы без нее?

– И слышать не хочет, чтоб к тебе идти, – махнул рукой Петр Михайлович.

Порфирий Васильевич несколько изменился в лице и попятился.

– Ах, папенька, папенька! Как же это так? Вы должны были власть употребить.

Тесть рассердился и крикнул:

– Ну, ты меня не учи! Не умел сам ладить с доброй, кроткой женой, так других учить нечего. Учитель тоже…

– Однако же, Петр Михайлыч, войдите и в мое положение… Какой же мне конфуз жить с ней будет, ежели она переночует в квартире этого мерзавца Мохнатова… – пробормотал Порфирий Васильевич.

– Да она с тобой вовсе жить и не хочет. С чего ты это взял! К тебе-то уж она ни за что не вернется.

– Позвольте… Как это не вернется? Невозможно этому быть. Нет, я силой ее к себе потребую, ежели она не намерена вернуться.

– Ну, ты не блажи, а садись и давай говорить толком. Раздражать ее станешь разными принудительными мерами, так будет еще хуже. Она закусила удила и наотрез отказалась к тебе вернуться.

– Нет, я этого не позволю… Я сейчас же пойду в участок и буду просить… Помилуйте, кроме побега от меня она захватила принадлежащие мне вещи… Две лампы и мало ли что там еще! Нет, я так не допущу… Ежели отец дает поблажку, так муж не должен давать…

Порфирий Васильевич заметался по комнате, отыскивая свою фуражку.

– Слушай! Я тебе добрый совет даю: не строй дурака! – еще громче крикнул тесть. – Ничего из этого путного не выйдет. Надо иначе вести дело.

– Да как же иначе-то, папашенька, ежели она там ночевать останется!

– Не останется. К тебе она ни за что идти не хочет, но сюда через полчаса придет вместе с матерью и здесь у нас ночевать будет. Понял?

– Ну, славу богу… – проговорил Порфирий Васильевич, несколько успокоившись. – А то вдруг, папенька, вы эдакие слова!.. Разве это можно!

– Только ты должен сейчас же от нас уйти, потому она тебя видеть не может.

– Позвольте, папенька… Как же это так уйти! Я ее должен образумливать.

– Фу, какой дурак! Да она и не пойдет к нам, ежели ты будешь здесь. Я ее только и уговорил тем прийти к нам ночевать, что тебя у нас не будет, что я тебя выпровожу вон.

– Ну жены! Вот, папенька, нынешние-то современные женщины!

Порфирий Васильевич с пафосом поднял руку кверху.

– И кроме того, – продолжал Петр Михайлович, – завтра же через свое начальство приготовь ей временный вид на жительство.

– Как-с! Еще отдельный вид на жительство? Только этого недоставало! – воскликнул Порфирий Васильевич. – Нет-с, уж насчет этого слуга покорный! Нет-с, с какой же стати? Вышла замуж, так живи при муже.

Он опять заметался по комнате.

– Постой… Погоди… Ты дурака-то не строй, я тебе говорю… а слушай… Только таким манером, может быть, и удастся вас свести когда-нибудь потом… Она у нас поживет, мы ее начнем постепенно уговаривать… А иначе с ней ничего не поделаешь.

– Нет, я не могу, не могу… Как же это так: временный вид на жительство!..

– Да ты ей выдай покуда хоть на три месяца паспорт. Не может же она и у нас без вида жить. Хоть при отце, но все-таки вид-то потребуют.

– Нет-с, я не в состоянии! Помилуйте, ведь это значит уж согласиться… Нет.

Тесть вспылил:

– Ну, так мы и другую дорогу сыщем, как ей найти временный вид! Сделай, брат, одолжение, и без тебя выдадут! – закричал он. – А теперь уходи от нас вон! Уходи.

– Папашенька! Вы меня гоните? Зятя вашего гоните? За что же это? Помилуйте…

– Нельзя вам вместе быть… Уходи, пожалуйста! Честью тебя прошу. Ведь я и о тебе тоже хлопочу. Нельзя вам вместе быть, пока она не успокоится. Ну дай ей успокоиться. Дай ей забыть-то хоть как-нибудь все это, дай угомониться.

– Да что забыть-то, папашенька, я все не понимаю.

– Ну, что бы там ни было, а все-таки уходи. Теперь еще есть хоть какая-нибудь надежда на то, что можно уладить потом как-нибудь дело, а не уйдешь – совсем все дело испортишь.

Порфирий Васильевич подумал и начал сдаваться.

– А вы и завтра ее от вас туда не отпустите? – спросил он.

– Да нет же, нет. Она здесь будет жить. Только уходи скорее, – выпроваживал его Петр Михайлович, сам разыскал его фуражку и подал ему.

– Ну хорошо. Я уйду теперь, – согласился Порфирий Васильевич. – А когда же я могу к вам прийти?

– Да дай ты ей побыть у нас несколько дней, не видя тебя… Ну, уходи, пожалуйста…

– Несколько дней… Да разве это можно!.. Ведь у меня тоже дом, хозяйство…

– Как можно тут о хозяйстве говорить, ежели она тебя видеть не может.

– Ах, это ужас что такое! Это зловредные идеи, папашенька… Это от зловредных идей… Это не иначе как подруги в гимназии… потом чтение книг… романов… Романы – вред… Ужасный вред… Ах, идеи, идеи!..

Порфирий Васильевич схватился даже за голову.

– Ну, иди… – опять сказал тесть. – И завтра или послезавтра пришли ей паспорт… Да сам не приноси, а пришли. Или вот что… За паспортом я сам вечером к тебе зайду.

– Насчет паспорта надо подумать.

– Говорю тебе, что будешь думать, так я и другую дорогу найду, как получить его.

– Ах, папенька, папенька! Стало быть, и вы на ее стороне, а еще родитель!

Порфирий Васильевич все еще продолжал топтаться в столовой.

– Честью тебя прошу, уходи! – еще раз воскликнул тесть.

Зять покосился на стол с закусками и сказал:

– Вы вот говорите, какое у меня хозяйство… А такое хозяйство, что вот жены нет, сегодня не стряпано ничего, и завтра даже маленького кусочка на бутерброд у меня не будет, чтобы взять с собой в должность на завтрак. Папашенька, позвольте мне сделать два-три бутерброда с икрой на завтрашний завтрак!

Петр Михайлович невольно улыбнулся.

– Да бери, бери… – сказал он. – Только как тебе в голову может прийти при таких делах завтрашний завтрак!

– Горе великое-с… Неприятность страшная – это точно-с, но зачем же голодом-то я себя завтра буду морить! А у вас все готово и на столе, – отвечал Порфирий Васильевич и разрезал пополам трехкопеечную булку, положил на одну ее часть большой кусок икры, сверху закрыл другой частью, попросил бумаги завернуть и, спрятав все это в карман, вышел в прихожую одеваться.

– Папашенька, а все-таки завтра хоть в лавку прибегу к вам после службы, чтобы узнать об результате, – сказал он, прощаясь и выходя на лестницу.

– С паспортом Кати приходи, а без паспорта не смей и показываться, – отвечал Петр Михайлович.

– Нет-с, паспорты не так легко выдаются. Надо подумать…

Петр Михайлович захлопнул за ним дверь, покачал головой и подумал: «Вот нахал-то! Совсем нахал! Эх! Не следовало выдавать дочку за эдакого одра! Теперь ведь вот и близок локоть, да не укусишь! Загубил дочь… Ну, что теперь?.. Ну какая ее жизнь будет!»

Он понурил голову, вышел в гостиную и стал медленно ходить из угла в угол. Он очень жалел дочь. Из глаз его выкатилась даже одинокая слеза и потекла по щеке.