Текст книги "Саврасы без узды. Истории из купеческой жизни"

Помпейская лестница

Новодеревенский вагон конно-железной дороги на всем ходу. Конец августа. Во всех углах только и толков о зимних квартирах.

– Четвертый день подряд еду с дачи в город квартиру себе зимнюю искать и уверена, что опять возвращусь домой ни с чем, – рассказывает какая-то средних лет дама с баульчиком в руках. – Это истинное наказание! Домов новых строят ужасти сколько, а к квартирам просто приступу нет. За четыре клетушечки с дровами и с водой не стыдятся просить по тысяче двести рублей.

– Тяготы велики, сударыня, оттого и просят такие цены, – откликается полный мужчина в очках, до сего времени сидевший уткнувшись в газету.

– А вы, верно, домовладелец?

– Точно так-с, пришла блажь построить домишко, да и кляну себя. Домовладелец теперь – самый несчастный человек. Сколько платим-то! За все подай! Караул усиленный, очистка дома усиленная, поливка улиц усиленная. Не успеешь глазом моргнуть, как общество водопроводов такой тебе счет наворотит, что даже страшно читать; газовое общество то же самое. А трубочист? А мусорщик? А страховые? Жильцы нам пожары устраивают, а мы страховые плати да нынче за страх-со по семидесяти пяти копеек с тысячи одних казенных пошлин требуют, так как же тут не взять лишнего с жильца? Вам какой квартиры требуется?

– Комнат пять.

– У меня три квартиры по четыре комнаты осталось, но извольте, можно и пять для вас сделать. Дом еще только отстраивается. За четыре комнаты с дровами и с водой тысячу рублей, а за пять – тысячу двести.

– Так за то только, что квартира будет из четырех комнат разгорожена в пять, вы требуете двести рублей лишних?

– А то как же? Число комнат увеличится, и цена поднимется.

– Но ведь комнаты будут клетушки.

– А вам залы угодно? О залах и разговор другой. Да и зачем вам большие комнаты? На маленькую комнату и мебели меньше требуется, и освещения. Зато, сударыня, у меня в доме лестница как во дворце, швейцар без малого трех аршин ростом, говорит густым басом.

– Вот на этом-то вы, новые домовладельцы, и выезжаете, а ведь жильцам не на лестнице жить. Жильцам приятнее, ежели в квартирах больше удобств.

– У меня и в квартире удобства. Во-первых, вы будете иметь ванную и можете мыться в ней хоть каждый день.

– Да что же вы, жильцов-то за прокаженных считаете, что ли?

– Зачем за прокаженных? А все-таки поплескаться приятно.

– Это можно и в бане сделать.

– За баню вы все-таки должны деньги платить, должны заплатить извозчику за проезд.

– А вы ванную жильцам разве даром даете? Сколько вы за нее считаете?

– Ванную я расценивал в двести рублей.

– Ну, вот видите! А ледник и чулан у вас в квартире есть?

– Нет. Да и зачем ледник с чуланом, коли вы на каждый день можете все свежее в мелочных лавках получать? Так вот, сударыня, ежели хотите, то я вам пять комнаток за тысячу двести рублей сделаю! Дом у меня близь Владимирской, двор асфальтовый, на лестнице цветы и купидоны, освещаться она будет матовыми тарами и устроена в помпейском вкусе.

– Да вы опять про лестницу!

– Товар лицом продают. У вас муж чем занимается?

– Он учитель.

– Так вот видите – тут лестница имеет большие выгоды. Явится, например, к нему отец семейства с предложением давать сыну уроки – ваш муж может с него побольше плату за урок спросить, и тот с ним торговаться не будет, потому в голове у него такая мысль: «Эге! Коли на такой лестнице живет, значит, учитель модный». Обстановка – великая вещь. За лестницу вы и сдерете лишнее. Домовладелец с вас берет, а вы со своих клиентов берите, так нескончаемый круг и выйдет.

– Вашими бы устами да мед пить. Нет, я ищу себе квартиру, а не лестницу с ванной. Мы люди рабочие, и нам нужно комнаты покрупнее. Мужу чтоб кабинет был, а мне мастерская.

– То есть как это мастерская? – протянул домовладелец.

– Очень просто. Я не ем мужнин хлеб, я сама работаю. У меня три мастерицы и пять девочек. Я портниха.

– Портниха? Так вы так бы и сказали. Тогда с вами совсем другой разговор был бы.

– То есть как это? – сверкнула на него глазами дама.

– Очень просто. Значит, у вас торговое заведение, а я так порешил, что ежели какая квартира нанимается под торговое или ремесленное заведение, то уж цена ей не тысяча двести рублей, а тысяча восемьсот. Ведь вам и вывеску пришлось бы повесить?

– Само собой.

– А за вывеску еще двести рублей. Через вывеску дом портится. Портниха! С кого же и взять домовладельцу, как не с торговца да не с ремесленника? Да для портнихи моя помпейская лестница с цветами, зеркалами и купидонами – просто клад. Из-за этой лестницы вы можете брать со своих давальцев двойные цены за фасон и от каждого платья оставлять себе по десяти аршин материи на ножницы. Кто вас заподозрит в утайке, ежели вы будете жить на помпейской лестнице? Да ежели я еще фонтан на ней поставлю – то вам и умирать не надо, такие барыши будут! Советую, сударыня, вам согласиться и дать мне две тысячи рублей за пять комнат. Помпейская лестница вам будет рекламой. И испортите какое-нибудь платье, так и то давальцы будут думать, что это так нужно по последней парижской моде. Так согласны взять у меня за эту цену квартиру?

– Да вы, милостивый государь, совсем с ума сошли! – отвечала дама и отвернулась от домовладельца.

В вечерней темноте

На балконе одной из дач Черной речки пыхтит и вспыхивает в темноте красноватым огнем папироска. Час десятый вечера. Облокотясь на перила балкона, сидят пожилой муж и молоденькая жена и смотрят вдаль на мелькающие в окнах дач огни, резко выдающиеся на темном фоне.

– Прелестная картинка! – говорит, слегка зевая, жена. – Ночь тоже имеет свои прелести, а что до поэзии, то ночью ее гораздо больше, чем днем. Смотри, как тешит взор вот этот розовый огонек в верхнем этаже! Ведь это лампа под цветным абажуром. Восторг что такое!

– Спаси, господи, и помилуй меня от этого восторга! – отвечает муж. – Знаешь ли, что значит эта лампа под розовым абажуром, поставленная близ окна?

– Почем же мне знать! Я знаю только, что это спальня Софьи Игнатьевны Белохатовой и что муж ее гораздо больше ее балует, чем ты меня. Вот он ей подарил розовый абажур на лампу, а я прошу-прошу у тебя такой же абажур, и ты мне не даришь.

– И не подарю, потому не хочу, чтобы про меня то же самое говорили, что и про несчастного Белохатова. Ведь этот розовый огонь есть не что иное, как сигнал, который подает его жена белобрысому интенданту. Сигнал этот обозначает: приходи, муж ушел в Благородное собрание в карты играть.

– Неужели? Кажется, Белохатовы живут так дружно.

– Ну вот! Об этом знает вся Черная речка, и только муж ничего не знает.

– Ах она подлая! И обманывать мужа, который ее так любит!

– Да вот поди ж ты! Бесприданницу взял за себя, с ног до головы одел в шелка, на пальцы нанизал бриллианты, а она ему рога ставит.

– Действительно, какая черная неблагодарность! Это ужасно!

– Еще бы не ужасно! А ты вот тут с розовым абажуром… Из-за одного только, чтобы не иметь легкого подобия с Белохатовым, я не хочу купить тебе розовый абажур. Да ежели бы со мной было нечто подобное, я просто бы с ума сошел с отчаяния. Я вот, Дашенька, хотел тебе заметить про доктора Сиденьева. Держись ты, пожалуйста, от него подальше. На чужой роток не накинешь платок, а ты, как назло, когда я сплю после обеда, гуляешь с ним по Строгонову саду. Конечно, я тебе верю, что ты верная жена, но для чужих глаз нехорошо. Это дает только повод к сплетням. Ведь здесь Черная речка, и люди из мухи слона делают.

– Сергей Сергеич, ты меня оскорбляешь! – с благородным негодованием произнесла жена.

– Друг мой, зачем же сердиться? Ведь я с оговоркой сказал, – оправдывался муж. – Поверь, что ежели бы я тебя подозревал только, о! Я не так бы с тобой разговаривал.

– Милый мой Отелло!

Жена наклонилась к мужу и положила ему голову на плечо. Тот потрепал ее по щеке.

– Да, Дездемоночка, держись подальше от этого военного доктора. Муж тебе дает благой совет. Неприятно то, что и обо мне могут сказать то же самое. Я так же, как Белохатов, хожу в Благородку играть в карты, у меня такая же точно и молоденькая, и хорошенькая женка, – продолжал он рассказывать. – Даже и играю-то я с Белохатовым за одним столом. Третьего дня, веришь ли, смотреть не могу без смеха! Играет самым спокойным манером и не подозревает, что у него дома творится.

– Ежели ты хочешь, Сергей Сергеич, я не буду гулять с доктором по Строгонову саду, – ласково произнесла жена. – Твое слово для меня закон.

– Ну, вот и спасибо за это. А теперь прощай! Я пойду в Благородку и, ежели выиграю, то вместо розового абажура куплю тебе завтра в подарок новенький саквояжик. Я заметил, что твой баульчик совсем уже износился.

– Мерси, Серж, но, право, я боюсь, что ты пойдешь один по эдакой темноте в клуб. На набережной Невы так пустынно! Ах уж мне эти темные вечера!.. И дался тебе клуб! Ну останься хоть сегодня-то дома.

– Сегодня-то именно я и не могу остаться, потому знаю, что наверное выиграю. Сегодня я в первый раз увидал новую луну с правой стороны, а не с левой, а это предвещает получать деньги, а не отдавать.

– Никогда ты не хочешь сделать приятное жене. Бог с ним и с саквояжем! Ну хорошо, я отпущу тебя, но позволь мне попросить доктора, чтобы он проводил тебя до клуба. Тогда я буду спокойна.

– Опять? Да ведь он меня третьего дня провожал и на прошедшей неделе то же самое. Ну как возможно, душечка, так затруднять человека!

– Ничего, Серж. Он такой любезный и к тому же любит гулять по ночам. Вот я сейчас пошлю с горничной сказать ему. К тому же он и сам сбирался сегодня в клуб. Успокой меня. Пусть он идет с тобой.

– Ну хорошо. Ах ты, моя трусиха! Только потому и позволяю тебе это, что вижу, как ты меня любишь, – проговорил муж и чмокнул жену в лоб. – Вот Белохатова уж не послала бы своего интенданта в клуб вместе с мужем, – прибавил он, подмигнув, и пощекотал жену под шейкой.

Через десять минут молодой и красивый военный доктор раскланивался с супругами. Начались извинения, что беспокоят его.

– О, помилуйте, что за беспокойство! – отвечает он. – Напротив, Сергей Сергеич будет мне компаньоном, потому я и сам задумал идти в клуб играть на билльярде. Ну что делать дома в эдакие темные вечера!

Еще через пять минут – и они отправились в клуб, а через полчаса доктор стоял перед женой сидевшего в клубе мужа и говорил:

– А ловко мы это придумали провожать его, дабы отклонить от себя подозрение! В одно и то же время ты и успокаиваешь мужа, и даешь мне знать, что его целый вечер не будет дома. Этот сигнал гораздо лучше и умнее розовой лампы мадам Белохатовой!

Господа и слуги

Великолепная ночь расстилается над Лесным. Звезды так и блещут. Выглянул рог луны. В воздухе нигде не шелохнет. У ворот одной из дач, на помосте, перекинутом через придорожную канавку, собралась отдохнуть женская прислуга. Тут кухарка, две горничные, швея и мамка. Сидя на скамейке и сдерживая визгливые голоса, они поют «Хуторок». «За рекой, на горе хуторочек стоит», – слышится их пение. На балконе свет. Косые лучи лампы освещают силуэты прогуливающихся в палисаднике: даму средних лет, пожилого мужчину с толстеньким брюшком и в соломенной шляпе и молодого человека в светло-серой пиджачной паре. Все трое позевывают.

– Вот как умеют веселиться! Смотри, как заливаются! Словно канарейки! – говорит пожилой мужчина даме.

– Да. Только они ужасно на нервы действуют своим пением, – отвечает дама. – По-настоящему это безобразие – по ночам так визжать.

– Однако, мой друг, нельзя же запретить веселиться. Ведь и они люди. Они держат себя в пределах приличия.

– Тут, mon oncle[7]7
  Дядя (фр.)


[Закрыть], и соседская швея, – таинственно и тихо замечает пожилому мужчине молодой человек. – Знаете, та милашка?.. Ma tante[8]8
  Тетя (фр.).


[Закрыть], отдам я им остатки вишен. Там в корзинке порядочно еще осталось. Пусть их угощаются, – обращается он к даме.

– Как хочешь. Пожалуй, отдай.

Молодой человек берет с балкона корзинку ягод и выносит на помост.

– Вот вам и фрукты за артистическое пение, – говорит он.

– Ах, барин, какие вы добрые! Спасибо вам, – благодарит прислуга. – А мы сидим да толкуем, что нашим Зубаревым детям нет работы. Вот теперь они пожуют.

– Что ж вы без кавалеров? Разве не боитесь одни в темноте-то? – спрашивает молодой человек, переминаясь с ноги на ногу и пожирая глазами стройный стан швеи.

– Наши кавалеры все такие охальники. Велик ли в них интерес? А потемок бояться нам нечего. Здесь волков нет, – отвечает шустрая горничная.

– А вы не боитесь? – обращается молодой человек к швее.

– Теперь я в компании. Да и без компании не боюсь. Мазурикам у меня красть нечего, а лягушек я даже в руки могу брать.

– Как нечего? А вдруг прекрасные глазки украдут или другую какую-нибудь прелесть похитят!

– Не похитят. Я сама ловка и всякому глаза выцарапаю.

– Ведь это, сударь, коли которая хочет, чтоб у нее похитили, то похитят, а то к нашей сестре и не подступайся. Такой свиной визг подымет, что боже упаси! – опять вставляет свое слово горничная.

– Послушайте, Машенька… Кажется, вас так зовут? – пристает к швее молодой человек. – А вон за те кустики акации, что напротив, вы также не боитесь одни идти?

– Не боюсь. Какой же такой страх может быть?

– А ну-ка, пробегите и побудьте там с минутку.

– Зачем же я пробегу, коли мне и здесь хорошо?

– А затем, чтоб доказать, что не боитесь. Потому я вижу, что вы хвастаетесь.

– Вовсе даже и не хвастаюсь. Вот…

Девушка бежит. Молодой человек за ней.

– Куда же вы-то? – спрашивает она, остановившись.

– Посмотреть, действительно ли вы там будете. Надо убедиться. Впотьмах не видно. Ах, милашка, милашка! Да бегите же. Я вам колечко подарю… – шепчет он.

– Нет, уж это вы – ах, оставьте!

– Бесчувственная очаровательница!

– Пожалуйста, без глупостев! Я этих коварств не люблю, потому девушка чистая и себя соблюдаю.

Швея вернулась. Молодой человек шел сзади и посвистывал.

– Что, Маша, испугалась? Чего ж ты, дура, боишься? Ведь с барином, – усмехаясь, говорили ей женщины.

– Пойдемте, барин, я с вами побегу, – вызвалась шустрая горничная. – Она трусиха.

– Пьер! Пьер! Что вы так долго? – раздавался женский голос за калиткой, но Пьер не отвечал и грыз ногти.

– Постой, матушка, я его сейчас приведу, – проговорил мужской голос, и пожилой мужчина, выйдя из палисадника, появился на помосте. – Ступай в сад, тебя тетка зовет, – сказал он молодому человеку и спросил: – Которая штучка-то?..

– А вот эта. Exelente, mais…[9]9
  Прекрасна, но… (фр.)


[Закрыть]

Молодой человек развел руками.

– А барин тут в горелки вздумал играть с нашей швеей, – пояснила горничная.

– Ах он шалун! Что ж, в горелки прекрасно… А я все слушал ваше прекрасное пение, – начал пожилой мужчина. – В особенности отличался голос вот этой букашки. Покажи глаза. Черноглазая? – обратился он к швее.

– За показ-то, сударь, деньги платят, – захихикала горничная.

– Что ж, я и дам вам на угощение. Только пусть она мне покажет глаза. У, какие крепенькие щечки у канашки, – ущипнул он швею.

– Оставьте, господин! Ведь это безобразие! Ну что вам за охота с прислугой?.. – отозвалась та. – Ваше ли здесь место?

– Наше место везде, где есть прекрасное, и в особенности вот такой бутончик с полненькой грудкой. Что ж вы не играете в горелки? Для моциона прекрасно. Играйте, играйте. Вот вам рубль на орехи и пряники. Завтра купите.

Прислуга встала в пары. Неохотно присоединилась к игре и швея.

– Гори, гори ясно, чтобы не погасло!.. – раздался возглас.

Все побежали. Оба барина, молодой и пожилой, пустились вдогонку за швеей. Молодой остановился и схватил за рукав пожилого.

– Ну куда же ты-то, дядя? Это черт знает что такое! Везде со своим носом!.. – сказал он. – Разве можно вам с вашим брюхом?..

– Друг мой, мне даже доктор предписал усиленные движения.

– Так вы и бегайте у себя в саду. А здесь вы мне мешаете.

– Но позволь, я сам бы хотел тоже поймать этот бутончик. За что же я рубль дал?

– Стыдитесь, вы человек женатый.

– Сергей Львович! Что же ты пропал? Пошел за Пьером и пропал! Идите сюда! – слышится женский голос из палисадника.

– Сейчас, матушка, сейчас. Пьер, иди к тетке и скажи, что я сейчас… – упрашивает пожилой племянника. – Скажи ей, что я потерял брелок от часов и не могу его впотьмах найти. Ах, какая прелесть эта швея!

– Да вы с ума сошли! Я ее первый открыл, а не вы! Значит, она моя. Только женщина поддаваться начала, и вдруг… Идите к тетке и скажите, что я жука-светлячка нашел и хочу его поймать.

– Послушай, это свинство! Ведь я ее только за плечики и держу!

– Сергей Львович! Пьер! – опять раздается из палисадника.

– Сейчас, сейчас… А, поймал, поймал! – восклицают и дядя, и племянник, оба обхватывая возвращавшуюся на место швею.

Дядя чмокает ее даже в щеку. Швея визжит. На погосте появляется потерявшая всякое терпение ожидать возращения мужа и племянника дама.

– Это что такое! Это что такое! – твердит она и тут же восклицает: – И не стыдно это вам? Ах ты, старый башмак! Сейчас домой! Ну?! – обращается она к мужу.

– Я, душечка, брелок…

– Молчать!

Картина.

Перед костюмированным балом

В сонном Лесном – событие: в клубе назначен костюмированный бал. Дачники, встречаясь друг с другом, спрашивают:

– Думаете?..

– Да уж куда ни шло, пойдем посмотрим, как люди дурачиться будут. Говорят, и Елены Прекрасные, и арапы, и Мефистофели будут. Тихона Сергеича сын хочет вареным раком одеться, а племянник – мухой. Оба поехали в город костюмы отыскивать.

– А вы?

– Мы в своем собственном образе. Что за дурачества! Да, наконец, и в газетах просмеять могут. Жена, по своему малодушию, хотела было пейзанкой… но я и руками и ногами… Конечно, с одной стороны, даже такой серьезный человек, как Тьер, и тот костюмировался, но мне все-таки неловко.

– Мы тоже хотели идти, но, видите ли, у нас в понедельник стирка дома.

– При чем же тут стирка-то? – возражает жена. – Ведь не я стирать буду. Врет, врет! Просто ему за вход жалко платить.

– Вовсе даже и не жалко. А засидишься долго, а наутро рано вставать надо.

– Полноте, что вы! Поддержите коммерцию нашего клуба.

– Я так рассуждаю, что ежели встать на улице около входа в клуб, то все равно всех ряженых увидишь. И дешево, и сердито. Так зачем платить?

– Нет, нет, мы за вами зайдем и соблазним вас. Все собираются, так как же вам-то?..

В день бала одному солидному дачнику еще с утра привезли из города костюм Агамемнона.

– Что это? – воскликнула жена. – Да ведь это Менелай, а не Агамемнон! Ни за что не позволю вам рядиться в этот костюм! Да вы с ума сошли! Оденетесь вы Менелаем, а про меня-то что будут думать? Уж и так толкуют, что я с доктором каким-то от вас бегала. Опомнитесь, ведь вы на себя руки накладываете.

– Да ведь ты не бегала и не побежишь. Парис похитил у Менелая Елену за красоту, а тебя кто похитит? Нет, уж я на этот счет спокоен.

– Ошибаетесь. Есть очень много ухаживающих. И давно бы уж, может быть, похитили, да я вас берегу. А вы вдруг Менелаем!.. Нет, нет!..

– Да думай ты, что это не менелайский костюм, а агамемнонский.

– Как я могу думать, коли у Агамемнона корона совсем не такая? К тому же и фигура у вас менелайская, а не агамемнонская.

– Ну, вот что… Хочешь, я на короне спереди напишу «Агамемнон»?

– Да кто же этому поверит? Всякий скажет: нарочно написал, чтоб не дать повода говорить, что жена его с доктором бегала.

– Но ведь ты не Еленой будешь одета, а пейзанкой.

– Все равно не позволю!

– Э-эх! Вот и задумаешь что-нибудь путное, так и тут тебе помеха! – почесал затылок муж. – А какой парик-то славный я себе прибрал: голова голая, как ладонь, и на лбу куст волос!

– Без парика ежели и без короны, то я позволю вам костюм одеть. Пусть думают, что вы так себе, простой грек-философ.

– Но я на парик с короной главным образом только и рассчитывал. В нем-то и эффект. И наконец, кто узнает, что это я? Так вымажу себе лицо, что и подобия моего не будет.

Сели завтракать.

– И ведь говорила я вам, чтобы туркой оделись, – не унималась жена.

– При моем-то патриотизме?

– Патриотизм тут ни при чем. Ведь это маскарад. Откровенно вам сказать, у вас даже лицо турецкое, а не греческое. У греков носы горбом, а у вас луковицей.

– Горбинку бы можно было наклеить. Хочешь, я сейчас загримируюсь на пробу?

– Среди белого-то дня? Послушайте, ведь это в вас водка говорит. Шутка ли: за завтраком и вдруг три рюмки выпили!

– С горя, матушка, с горя. Задумал хоть один день европейской жизнью пожить, и тут тебя за фалды хватают и останавливают.

– Да разве в Европе такие старики, как вы, костюмируются?

– Конечно, костюмируются. Мне что!.. А я больше для компании. Вы рядитесь, ну, давай и я.

– Так ведь мы в солидные костюмы: я пейзанкой, Григорий Федорыч испанцем, Куролесов Мефистофелем…

– Хороша солидность: Мефистофель! Да Мефистофель-то кто, по-твоему? Ведь Мефистофель-то – черт. С которых пор у тебя черти стали солидными?

Муж рассердился и хватил четвертую рюмку водки.

– Опять? – крикнула на него жена.

– Да, опять, – отвечал он, вставая из-за стола. – И вот теперь гримироваться пойду. Я докажу тебе, что это у меня костюм не менелайский, а агамемнонский.

– Вы совсем малодушный дурак!

Через несколько времени муж вышел закостюмированный и загримированный. При дневном свете лицо его было ужасно. Домашние собаки принялись на него лаять. Жена только плюнула и отвернулась.

– Ну чего ты плюешься-то? Ну смотри, разве можно меня узнать? Вон даже собаки не узнали и лают, – говорил он, вертясь перед зеркалом. – Амишка! Жучка! Это я. Что вы разлаялись! Даже и голоса не признают, проклятые!

– Чужой! Чужой! Пиль его! Пиль! – кричала жена.

– Послушай, что ты! Ведь они за икры хватают, а у меня ноги в трико. Останови, говорю, собак, а то так их хвачу ногой, что до смерти убью. Вот еще что выдумала! На мужа собак уськать!

– Да вы стоите того, чтобы они отгрызли у вас что-нибудь.

– Анна Ивановна, уймись! – говорил муж и разгуливал по комнатам. – То есть голову даю на отсечение, что всякий меня не за Менелая, а за Агамемнона примет! – восклицает он.

– А я вам говорю, что вы на Агамемнона так же похожи, как свинья на апельсин, – стояла на своем жена. – И ежели вы в этом костюме на бал пойдете, то даю вам слово, что вы не только по костюму будете Менелай, но и по вашей семейной жизни.

– Это ты говоришь серьезно?

– Серьезно.

– Где у меня подтяжки?

– Уж не бить ли вы меня хотите подтяжками-то?

– За такие слова стоит и не подтяжками… В последний раз я тебя спрашиваю: Агамемнон я или Менелай?

– Менелай, Менелай, Менелай!

– Ну, в таком случае я возьму и назло тебе напьюсь пьян. Где водка? Аграфена! Тащи сюда с погреба бутылку мадеры.

– Да трескайте! Мне-то что?.. Авось, напившись до положения риз, и на костюмированный бал не попадете!

– Ан попаду! Назло тебе попаду! Я лучше сделаю. Я сейчас выйду в наш сад и буду прогуливаться в нем в этом костюме. Пусть все видят, коли уж на то пошло!

Муж залпом выпил две рюмки водки и выбежал из комнаты в сад. У палисадника начали останавливаться прохожие.

– Узнаете? – кричал он какому-то остановившемуся мужчине.

– Как не узнать! Я вас по голосу узнал, – отвечал тот. – Что это вы делаете?

– Репетицию к сегодняшнему костюмированному балу, – отвечал совсем уже заплетающимся языком костюмированный и покачнулся.