Текст книги "Саврасы без узды. Истории из купеческой жизни"

Майский вечер

Недавно только еще переехавший дачник вышел за калитку своего сада на улицу и начал смотреть по сторонам. Майский вечер был отличный, дышалось легко.

– Соседу почтение! – раздался громкий возглас с другой стороны улицы. – С новосельем честь имею вас поздравить. Очень приятно было бы познакомиться… А мы вот тут по соседству все спорим насчет вас: стукалочник вы или мушкарист?

– То есть как это? – спросил дачник.

– Очень просто. Догадываемся по вашей физиономии, во что вы больше играете: в стукалку или в мушку. Со мной рядом военный доктор живет, большой физиономист, так он утверждает, что по вашему лицу и движениям рук вы непременно должны быть стукалочник. Он, изволите видеть, подметил у вас тот жест, каким обыкновенно во время игры в стукалку берут гольц, то есть прикупку. Догадки эти подтверждаются еще тем обстоятельством, что, когда вы переезжали на дачу, мы в числе вашей мебели не заметили ни одного общеупотребительного карточного стола с зеленым сукном, а так как в стукалку можно играть на каком угодно столе, потому что игра ведется на наличные деньги и без записи мелом, то мы и заключили, что вы должны быть стукалочник. Разрешите, пожалуйста: угадали мы или ошибаемся?

– Ошибаетесь. Ни в стукалку, ни в мушку я летом совсем не играю.

– Так неужели же в преферанс или в винт?.. Но для этих игр непременно должен быть ломберный стол с зеленым сукном для записи, а его-то у вас и нет.

– Что ж из этого? Ломберный стол мне совсем не нужен, потому что на даче я и в преферанс, и в винт не играю.

– Что вы! Неужели? – удивленно воскликнул сосед. – Но как же вы воздухом пользуетесь? На балкончике или в садике за стукалочкой – отлично весенним майским воздушком подышать. Мы таким манером каждый вечер дышим.

– А я по вечерам гуляю.

– И охота вам! Ведь гульба – это бабье занятие.

– Как бабье? Для моциону надо всякому прогуливаться.

– Стучите почаще во время игры – вот вам и моцион. Будете сдавать карты – тоже моцион. Наш доктор говорит, что для послеобеденного времени другого моциона и не нужно. Да вот и сам он. Познакомьтесь с ним и поговорите, – указал сосед на вышедшего из калитки палисадника доктора в военном мундире нараспашку. – Представьте себе, доктор, сосед-то наш – ни стукалочник, ни мушкарист.

– Так во что же он играет? – спросил доктор.

– Летом ни во что, – пояснил толстенький мужчина.

– Ну, так, значит, примкнет к нашему кружку и будет с нами играть в стукалку. Честь имею кланяться, сосед! – приподнял он фуражку перед дачником. – Врач Листопадов, специальность моя – внутренние болезни. Позвольте познакомиться. Ежели что-нибудь у вас внутри попортится – сейчас починим. За визиты можете мне и не платить. В стукалке сочтемся. Сделать вам это будет нетрудно, потому карта меня с некоторых пор так бьет, что ни одной лихорадке не удастся так бить больного субъекта.

Толстенький мужчина и доктор перешли через улицу и уже пожимали руку дачнику.

– Неужели, в самом деле, вы летом ни во что не играете? – продолжал доктор. – Знаете, это даже в некоторой степени вредно. Кровь должна волноваться чем-нибудь. Мне скажут, что карточный азарт развивает аневризм, – пустяки! Это ложное мнение. А потому бросьте ваши правила и сядьте с нами сегодня же для первого знакомства постукать по полтора рубля.

– Я по вечерам всегда с женой гуляю, – отвечал дачник. – Ей одной неловко и скучно.

– Жена ваша может с моей женой гулять. А вам усиленные движения одними ногами даже вредны. Чрезмерная ходьба ведет к опухоли лимфатических желез. А какие, батюшка, у нас тут есть партнеры для стукалки, так просто восторг! Рядом с вами живет купец-железник, так он на козырную семерку даже стукает, а ежели два туза на руки придут, то, какой бы ремиз ни стоял, ни за что не бросит их и не скажет: «Пас».

– Да уж я дал себе слово не играть, – отнекивался дачник.

– Слово – не присяга. Подумайте, от чего вы только отказываетесь! – начал его уговаривать толстенький мужчина. – Ведь вы новосельный человек, а на новоселье все выигрывают. Надо пользоваться случаем. У купца-железника бумажник – вот какой! Портной для его бумажника особый карман шьет, и как развернет его железник, то так оттуда радужные и выглядывают. Потом есть тут у нас один отставной эконом из богоугодного заведения… Любо-дорого на него глядеть, как он играет. Хоть весь стол играет, а ежели к нему козырный король-бланк пришел, то и он стучит. Семь раз ремиз поставит, а уж своему правилу не изменит. И наконец, еще один человечек имеется. Говорят, что он выгнанный из службы интендантский писарь, ну да бог с ним, не нам судить! За картами чинов нет, а для игры он все-таки отличный человек. К нему вон наезжает подчас постукать по три рублика и в банчишко порезаться даже статский генерал. Настоящий генерал. Так согласны за зеленым столиком легким воздухом подышать?

Дачник уже колебался.

– Право, я не знаю, как тут быть… – сказал он.

– Да и знать не надо. Садитесь, да и все тут, – порешил толстенький человечек. – Петенька! – крикнул он через дорогу своему маленькому сынишке. – Беги сейчас ко всем нашим и созывай ко мне на стукалку. Скажи: папенька, мол, сейчас шестого свежего игрока поймал.

Мальчик опрометью бросился сзывать гостей, а из садика за калитку между тем вышла жена шестого игрока.

– Ну, Иван Иваныч, я готова. Пойдем и погуляем, – сказала она дачнику.

– А ты, ангел мой, прошлась бы одна, потому я что-то не могу сегодня… У меня коленка болит, да и мозоль ноет, – отвечал тот. – Поэтому я вот думаю лучше в картишки с этими добрыми людьми сесть. Рекомендую тебе: наши соседи… Жена моя.

– Будьте столь великодушны, сударыня, и оставьте его на сегодняшний вечер нам. Мы почти ручаемся, что он выиграет на уплату за дачу, – заговорили соседи.

– Как тебе не стыдно! Ведь ты хотел гулять.

– Мало ли, душечка, что хотел. Я и рад бы был, да коленка болит. Верно, зашиб как-нибудь во время переезда. Видишь, я прихрамываю.

Жена надула губы.

– А, понимаю! – сказала она, быстро обернулась, вошла обратно в садик и хлопнула калиткой.

Еще одним дачником прибыло

Рыночник Быстроглядов пришел домой из лавки раньше обыкновенного.

– Петр Финогеныч, что с тобой? Или опять живот заболел? – испуганно встретила его отворившая ему двери жена.

Муж стоял на пороге и таинственно улыбался.

– Да не мучь, пожалуйста. Что такое случилось, что ты в непоказанное время из лавки?.. – продолжала она. – Верно, опять с мелкими деньгами баловался и по нечаянности пятиалтынный проглотил? И как это тебе не стыдно деньги в рот брать! Словно маленький ребенок.

– Что ты, белены объелась, что ли? Да я и никаких денег в рот не брал и пятиалтынного не глотал, – отвечал муж. – Что пятиалтынный! Хочу сотенную бумажку проглотить. А все для тебя, дура.

– Ей-богу, не понимаю. Ты какую-то гадательную симфонию из себя изображаешь, и у меня от этого начинают даже поджилки трястись. Господи! Даже живот оборвался! Фу, как я пужаюсь!

– А ты не пужайся, потому я не бык и бодать тебя не буду. Ну, поди сюда. – Муж ввел жену в комнату, указал на стул, сказал: – Садись, – и сам сел.

– Верно, мой пропойный дяденька Семен Семеныч умер и ты его хоронить собираешься? – допытывалась жена.

– Совсем другой коленкор! Хочешь ты такую струну протянуть, чтоб при всей купеческой цивилизации жить? Вот какой я тебе хочу предлог сделать.

– То есть как это?

– А так, что в голове моей совсем особое положение вышло насчет современной жизни, и даже такие мысли, что уж довольно нам этой самой сиволапости-то нюхать. За голенищей, слава богу, теперь есть кой-что, так можем и с людьми вровень стать.

– Не понимаю…

– Оттого и не понимаешь, что умственной пронзительности не имеешь. Засиделась на одном месте, словно наседка, ну и одурела. Другая бы помоднее – сейчас поняла. Какое теперь время?

– Лето.

– Ну и чудесно. А что летом современные купцы при всей своей цивилизации делают?

– Да что ты меня за душу-то тянешь! – вышла из терпения жена. – Ну, варенье варят, грибы солят.

– Не ершись, не ершись! Современные купцы этого не делают. У них куфарки в мелочной лавочке все снадобья покупают. Ах ты!.. И тут-то не могла в центру попасть! Современные купцы теперь дачной жизнью занимаются, на балкончиках посиживают и на легком воздухе китайскими травами проклажаются, ну, а потом, набулдыхавшись, с женами променаж делают.

– Так нам-то что до этого…

– Видали вы шкуру барабанную! – воскликнул купец и ласково ударил жену по спине. – Ах ты, глупая! А ты разве не можешь на ту точку стать, чтоб цивилизации в жилу попасть? Что ж, и мы не левой ногой нос утираем. Ну, слушай. При твоей сырой телесности велел тебе доктор окупацию делать… Чудесно. Но где ты эту самую окупацию делать будешь? В Фонтанке? Но там теперь такая дезинфекция идет, что больше замараешься, нежели выкупаешься. Ну и выходит, что надо это делать в Неве. А до Невы отселева в Лиговки бежать – семь верст киселя есть. Язык выставишь. Поняла теперь?

– Ни в зуб.

– Ой-ой! А я еще тебе перед Пасхой два новых зуба у жида вставил. Ну, значит, ты поглупее шкуры-то барабанной! Хочу вот захватить кровати, диван, стульишки кой-какие да и перевезти эту самую мебелизацию поближе к Неве. И теперь умом не дошла?

– Дохожу понемногу, – ответила жена и улыбнулась, просияв как маков цвет.

– Ну, то-то. Дачу хочу тебе, лупоглазой, нанять. Уж куда ни шло! Полезем и мы, раки с клешней, за конским копытом. Не деньги нас наживают, а мы деньги. Авось ты у меня на легком воздухе сдобья-то еще больше нагуляешь. Привезу сюда обратно на Лиговку, глядь – а ты и в двери квартиры не влезаешь! Вот как тебя муж-то ценит! Вот как он о тебе заботится! Ну, что ж ты истуканом-то сидишь? Какой за это мужу комплиментный антресоль нужно сделать? – спросил он, подбоченился и откинулся на спинку стула.

Жена подошла к нему и поцеловала его.

– Вот тебе и с вашей стороны оценка. Мало, так прибавлю, – сказала она.

– Ну, будет, довольно. А ты мой дачный комплимент вперед зачти. Когда домой приду хмельной и как-нибудь невзначай кулаком тебя задену, так уж не всяко лыко в строку…

– Да что ты, Петр Финогеныч! Когда же я за тычком гналась? Мало ли, что при супружеских прениях бывает! Только бы синяков не было, а насчет иного прочего и внимания не беру.

– Нет, уж ты так, чтоб мне после моей воинственности тебя и не отдаривать. Пусть эта самая дача и будет тебе подарком за будущую потасовку.

– Зачем отдаривать, я и так тобой довольна. Куда же мы на дачу-то поедем? На Крестовский?

– Не та антресоль. На Крестовском актер и чиновник гнездится, а купцу не подобает.

– В Новую Деревню?

– Эк хватила! Да нешто там есть обстоятельность? Там только шулеришки да мамзельные барышни живут; немец, который помельче и на манер снетка, живет.

– Значит, на Черную речку?

– На нее самую. Первый раз ты у меня в центру попала. И чудесно там. Конно-лошадиная дорога за гривенник тебя на место доставит, и мотайся целый вечер во все свое удовольствие по Строганову саду. Там мой сосед Федор Иванов – так не нахвалится. Дворец о пяти комнатах за сто-то рублей нанимает. И Куролесов там же. Вот у нас преферанс по вечерам и будет, а мало-маля перезнакомимся, так авось и стукалочный стол наберется. Ты будешь наподобие нимфы в Неве плескаться, а я по вечерам по полтине аршин в стукалку действовать. Рада?

– Еще бы не радоваться-то; даже в сердце свербит.

– Ну и поминай меня на молитве почаще! – сказал муж, поцеловал жену и прибавил: – Первый годик после нашей сиволапости на Черных реках поживем, на другой год в Лесной переберемся, а там, как за голенищей еще поприбавится, то подымай выше! Тогда мы и Озерков клюнем, и Павловска, бог даст, понюхаем. Ну, надевай свои крахмалы, сбирайся и поедем дачу нанимать! – закончил он.

Через полчаса Быстроглядов и его жена катили в одноконной колясочке на Черную речку.

– Фенечка, чувствуешь, что ты теперь при цивилизации и с модной дамой вровень! – спрашивал он.

– Чувствую.

Дачные торговцы-разносчики

Семейство только еще вчера вечером перебралось на дачу. Господа еще спят, но прислуга уже встала. Кухарка расположилась на заднем крыльце и пьет кофей вприкуску, звонко втягивая в себя с блюдечка глотки. Лакей, средних лет мужчина, стоя у открытого окна своей комнаты без сюртука и жилета, начищает толченым кирпичом свою медную часовую цепочку.

На двор входит булочник-разносчик с корзинкой за плечами и подходит к кухарке.

– Кофий да сахар! Хлебать с приятством вашей чести! – говорит он, снимая картуз и раскланиваясь. – Извольте получить сдобной мякоти от нашего сердца. Это уж вам, землячка, в ваши ручки на новоселье и за наше будущее неоставление. Кушайте на здоровье! – прибавляет он и подает сладкий хлеб, утыканный изюмом и посыпанный миндалем. – Заборную булочную книжку ни от какого разносчика еще не изволили принимать в руководство?

– Нет еще. Ведь только вчера к ночи переехали. А за булку мерси вас, – отвечает кухарка.

– В таком разе пожалуйте нашу булгактерию. Что господам требуется – впишем. Мы здешние булочники и утром и вечером навещаем. Примите еще и сухариков в свое благоутробие; только уж не будьте и к нам строги, коли ежели господам что черствое всучим.

Булочник подает книжку и пригоршню сахарных сухарей. Это увидал стоявший у окна лакей.

– Аграфена! Как ты смеешь брать! Это мне следует. Ведь сухарный и булочный сюжет в моем распоряжении! – кричит он и выскакивает на подъезд. – И как это у вас совести нет! У вас есть свой департамент по части закупки говядины и зелени, а вы в чужую администрацию лезете! Мелочная лавка тоже ваша, так нет, мало вам, идолы окаянные! – упрекает он кухарку и говорит разносчику: – Давай сюда эту контрибуцию! Закупка булок, осветительных материалов и дров – моя статья! Эх, у вас бабьи руки-то – граблюхи! – все еще не унимается он на кухарку.

Булочник конфузится в своей ошибке, но сейчас подаренное неловко отнимать обратно.

– Что ж, мы и вашей чести прожертвуем, – обращается он к лакею. – Только уж не тесните нас насчет заборной-то книжки. Мало ли, что случается! Иной раз впопыхах дашь на двадцать копеек булок, а запишешь двадцать пять. Извольте сами себе выбрать новосельную хлеб-соль из нашей корзинки.

– Хлеб-соль само собой. Что ты им зубы-то заговариваешь! А ты дай мне денежный магарыч по положению, тогда мы и будем тебе пользительны.

– Извольте-с. Три копейки с рубля при господском расчете могу сделать в ваше удовлетворение, – отвечает булочник.

– Что три копейки! Скидывай пятак. Вишь, с чем подъехал! Я по полтине партию на бильярде играю, да надо, чтоб мамзюлькам и на ландринские леденцы очистилось.

– Пятак несходно.

– Ну и мне несходно. Тогда у другого булочника заборную книжку возьму. Много тут вашего брата шляется. Еще вчера с книжками набивались. Ты учти: как мне три копейки с тебя взять, коли я богдановский табак по сорока копеек четвертку курю?

Булочник чешет затылок и произносит:

– Делать нечего, хорошо, извольте. Авось как-нибудь наши деньги наверстаем; только уж не будьте к нам насчет записи пронзительны. А как у вас насчет платежа? Туги или не очень затягивают?

– Это опять-таки все в наших руках. Захочу – скоро отдаст, а не захочу – за нос водить будет.

– Так уж вы постарайтесь.

– Ладно. Не обижу, ежели мне потрафлять будешь как следует. Принеси-ка вот завтра маленькую жестянку монпансье. Я тут по соседству одну штучку из горничной нации наметил, так надо ей для первого знакомства презентик… Ну, выкладывай господам-то. Во-первых, три плюшки, потом – два десятка сухарей…

– Что два десятка! Берите уж четыре.

– Ну, сыпь четыре. Да шесть булок к завтраку и обеду. К шести можешь две черствые примазать. Уйдут за мягкие. Ну, с богом! Вечером приходи. Ах да… А что у вас здесь в трактире биллиард хороший? Я потому спрашиваю, что в здешних местах внове. Вот в Павловске я живал…

– Бильяр хороший, только от борта трудно шар делать. Сукно штопаное. По ночам при завешанных окнах большая игра бывает. Ну-с, счастливо оставаться!

Булочник раскланивается и уходит. Лакей начинает насвистывать «Стрелочка». На двор въезжает телега мясника.

– Вот это по вашему департаменту! – указывает лакей кухарке. – Здесь дерите сколько хотите. Пойти самовар наставлять, да самого будить надо, – прибавляет он и уходит в комнаты.

К крыльцу подбегает мясник.

– Здравствуйте, умница! – раскланивается он с кухаркой. – Мы здешние мясники будем. Что потребуется – в лучшем виде… У нас бык черкасский. Телятину возим. Опять же ежели с вечера что-нибудь мудреное закажете – к утрому все доставим.

Кухарка встречает его гордо.

– Коли господам сходно и нам безобидно, то брать будем! – отвечает она. – А то здесь и мясные лавки есть.

– Лучше всякой мясной лавки удовлетворим. Будьте покойны. Глядя по взятию, и вам денежная привлекательность будет, а для первого знакомства извольте принять на фунт кофею. Хозяйка у вас мясо-то закупает или вы сами?

– У нас сама ни во что не входит. Да что ты скупишься, давай уж и на цикорий.

– За цикорием тоже не постоим. А как у вас семейство?

– Сам, сама, двое ребят да прислуги четверо. По четвергам гости обедают, ну и по вечерам бывают сборища, так ужин на десять персон стряпаем, а то и на пятнадцать.

Заручившись взяткой, кухарка сделалась разговорчивее.

– Что ж, это чудесно! – сказал мясник. – Коли так, пожалуйте еще на фунтик сахару, только уж нас не обегайте. На книжку брать будете?

– Само собой. Где ж это видано, чтоб обстоятельные люди сейчас расплачивались!

– А дозвольте интерес любопытства сделать: как у вас расчет? Уповать можно?

– Расчет верный. Подчас затянет, но отдаст. Лазаря петь долго не приходится.

– В служебных местах у вас сам-то служение проводит? Насчет чиновничества?..

– Служит где-то, но больше у них картежное подспорье, так как игра…

– Однако, ведь таким манером можно верхним концом да вниз…

– Все равно убытка не будет. У нас есть и другая подмога. Сам не отдаст, так барынька на старичка своего насядет. У ней, кроме мужа, старичок еще на пристяжке есть, и очень богатый.

– Понимаем-с. Значит, сбоку припека, а муж глядит на их телесные недостатки и не внимает. Ну да бог с ними! Откуда бы деньги ни шли, только бы верить можно, – махнул рукой мясник и спросил: – Чем на сегодня вашу честь порадовать прикажете: огузком или тонким краем?

– Ссеку давай! Что за огузок!

– Позвольте, зачем же ссеку? Ежели вам в фарш, то вы возьмите второй сорт, а мы в книжку первосортную цену запишем. Да и на безмен-то у меня не больно поглядывайте. Мне хорошо, да и вам будет не обидно. Пожалуйте к телеге. Вы, кажись, наша же, ярославская, будете? Вот и чудесно. Впрочем, ежели и тверская – то тоже землячка, потому все на одной земле живем.

Кухарка подходит к телеге и начинает нюхать говядину.

Новый год

Первый день нового года. Купеческий дом. Пахнет жареным, лампадками, выхухолью. Полы вымыты и начищены воском так, что в них хоть смотрись. В прихожей раздаются звонки за звонками. В залу являются гости с поздравительными визитами. Визиты принимают сам, сама и их дочка-невеста. Сам в медалях, с расчесанной бородой и с головой до того жирно уснащенной помадой, что с нее даже капает, гордо сидит около стола с закуской и поглаживает объемистое чрево, поверх которого покоится золотая массивная цепь от часов. Лицо его сияет; он слегка выпивши и то и дело спрашивает свою супругу:

– А что, Аграфена Спиридоновна, кто теперь может заметить, что мы из мужиков, лаптем щи хлебающих?

– Ну вот! Стоит об своем мужицком звании вспоминать, коли ежели вы себя давно уже отполировали и к вам военные офицеры с поздравлением ездят, – отвечает супруга.

– То-то! Вот и Глашу за полковника выдадим замуж. Меньше чином хоть разорвись ты, так за того не отдам. Теперь вот медалями изукрашен, а на будущий год, бог даст, и Станислава привесят, а там и мундир приютский благоприобрету. Глаша, сколько у нас сегодня перебывало народу с новогодним челобитьем? – обращается отец к дочери.

– Сорок две души, папенька, – отвечает дочка. – Я на подоконнике карандашом отмечаю.

– А разные, которые облагодетельствованные мною, в каком численном курсе у нас перебывали?

– Две вдовы по рублю получили, шесть ундеров – по полтине да, окромя того, четыре сироты – по два целковых.

– Молодец дочка! Вся в меня. Крестники и все мною призираемые кумовья являлись на поклон?

– Были давеча утром, но так как вы сами были с визитами у генералов, то они обещались после зайти.

– А парильщики из бани, трубочисты, сторожа и прочая сволочь являлись за получением следуемого им за проздравление вознаграждения?

Его перебивает супруга.

– Да полно тебе, Артамон Иваныч, куражиться-то! Ну что ты к девушке пристаешь! – говорит она.

– Соблюдение порядка для меня первое дело. Коли ежели нет у меня секретаря, то пусть дщерь наша единоутробная докладывает. Впрочем, к Пасхе будет у нас и секретарь. Найму какого-нибудь пропойного подешевле.

В прихожей звонок. Входит гость в порыжелом сюртуке и тащит за собой за руку семи-восьмилетнего мальчика в розовой ситцевой рубашке. Гость отыскивает в углу образ, крестится на него и, обращаясь к хозяевам, говорит:

– С Новым годом, Артамон Иваныч! С Новым годом, Аграфена Спиридоновна! С Новым годом, Глафира Артамоновна! Желаю вам счастия и всех благ больших и маленьких!

– А! Купоросов! Живая душа на костылях! И с сыном! Вот, братец, не обанкруться ты три года тому назад, вышла бы у тебя новая фирма: «Купоросов и сын». А теперь уж нельзя для несостоятельного, потому за эту музыку сейчас за хвост да палкой. Будет у тебя конура твоей собственности с тремя банками ваксы продажной, так и ту кредиторы отымут. Ну, желаю тебе всех блох больших и маленьких! Благ тебе желать нечего.

– Шутить изволите, Артамон Иваныч! Шутники вы, право! – говорит гость и щелкает сынишку в загривок. – Ну-ну! Начинай же!

На глазах ребенка слезы. Нижняя губа у него трясется. Отец отходит в сторону и показывает ему кулак. Тот, дрожа всем телом, начинает читать заученные стихи:

 
С Новым годом поздравляю,
Счастья-радости желаю,
Крестный папа дорогой.
И чтоб ваш счастливый век,
Как прекрасная комета,
Лучезарно бы истек.
Многи лета! Многи лета!
 

– Довольно, довольно! Я и так дам целковый. Просекаешь ребенка-то? – обращается он к отцу.

– Зачем его сечь-с. Он и так у нас умный. Поцелуй, Ванюшка, ручку у папеньки крестного.

Ребенок тянется к руке. Купец дает ему рубль и со вздохом прибавляет:

– Рука дающего да не оскудеет! О господи! Так не просекаешь? А следовало бы. Младенцам эта самая наука никогда не вредит. Только нужно правило просекания знать. Первое дело поймай его за ухо, потом ущеми между колен и дери по мягким местам неустанно. Купоросов, водку пьешь?

– Употребляем-с, коли ежели во благовремении.

– А пополам с горчицей выпьешь?

– Зачем же такая издевка над нашим бедствием?

– Чудак ты! Ведь я тебе благодетель. Ну разве можешь ты мне в моих блезирах препятствовать? Выпей с горчицей – три рубли дам. Ведь тебе на бедность годится.

– Делать нечего, извольте наливать.

Хозяин чокается с ним и говорит:

– Видишь, какой тебе почет. Именитый купец, изукрашенный медалями, обласканный двумя генералами, и вдруг с тобой, с прогорелым, запанибрата пьет и даже чокается! Вот тебе три целковых. Ну, желаешь ты теперь получить старый сюртук с моего плеча? Коли желаешь, то потешь нас с женой и изобрази нам аспида и василиска! Проползи по горнице на брюхе из одного угла в другой, только с рычанием, иже льву подобно.

– Артамон Иваныч, при младенце-то неловко будет! Каков пример, коли ежели вдруг отец его законный и в змеином образе…

– Жаль. А сюртук, брат, почти новенький. Ну, убери сына в другую комнату, а сам ползи. Видишь, какой я сговорчивый.

– В таком разе пожалуй! Ванечка, уйди в ту комнату!

– Ну, полно, Артамон Иваныч! Полно! Что тебе за охота издеваться над Купоросовым! – заступается за гостя хозяйка. – Не надо, Купоросов, не надо, мы тебе и так сюртук отдадим, да там у нас есть еще стеариновые огарки для тебя.

В дверях появляется мальчик.

– Парильщики из Туляковых бань пришли и сторожа от Владимирской…

– Зови! Ну, Аграфена Спиридоновна, уж ты там как хочешь, а этих виночерпиев я накачу во все свое удовольствие и бороться их заставлю.

– Папенька, не водите их сюда. Они тулупами всю залу провоняют, – говорит дочь.

– Вишь, неженка! Отец себе тулупами да полушубками состояние составил, а она их боится. Ну ладно, ладно. Пусть они в столовой подождут. Купоросов, следуй за мной по пятам, яко паж, и будь хранителем полуведерной бутыли.

Хозяин и гость уходят в столовую. Оттуда слышатся восклицания:

– С Новым годом! С новым счастьем!