Текст книги "Саврасы без узды. Истории из купеческой жизни"

Акробаты

Три часа дня. Накрапывал дождь. В вагон конно-железной дороги, направляющийся из Новой деревни в город, сели двое в серых пиджаках с зеленой суконной оторочкой. Они говорили по-немецки, и при разговоре от них так и несло пивом. Один из них тотчас же снял со своей головы шляпу и начал ее отряхать от дождя. Отряхнув, он быстро завертел ее на пальце, ловко подбросил кверху, и шляпа наделась ему на голову. Немногочисленная публика в вагоне переглянулась, а какой-то краснолицый купец с рыжей подстриженной бородкой захохотал во все горло и произнес:

– Ах, таракан те заклюй! Акробаты будете?

Немец утвердительно кивнул головой.

– Ну, так я и знал, – продолжал купец. – Авдотья Никитишна, акробаты! – крикнул он жене, сидевшей в другом конце вагона. – Подсаживайся ближе. Вот ты все говорила, что у них кости поломаны; теперь вблизи-то пощупать можешь. Гривенничек им посулить, так они позволят. Вуй, мусье!

– Was? Was sagt er?[10]10
  Что? Что он говорит? (нем.)


[Закрыть] – спросил один немец другого.

Тот развел руками.

– Из «Ливадии»? – приставал к ним купец.

– O, ja aus Liwadia[11]11
  Ах да, из «Ливадии» (нем.).


[Закрыть].

– То-то облик-то знакомый. Видали. Конечно, там в голоножном трике, а все-таки сходство есть. А ну-ка шпилензи еще. Не бойся, мы не даром, мы на пару кружек пива дадим. Только ты, мусье, теперь на языке своем эту шляпу поверти. На персте-то что за мудрость! Гут? Понимаешь, что нужно делать-то? На языке. Шпилензи!

Купец выставил язык и показал, что нужно делать. Немец отрицательно помотал головой, но тотчас же снял с себя шляпу и опять завертел ее на пальце.

– Halt![12]12
  Стой! (нем.)


[Закрыть] – крикнул он товарищу и перебросил ему шляпу на поднятую кверху палку.

Шляпа завертелась на палке.

– А ну-ка теперь палку-то на ноздрю поставь. На ноздрю… Понял? Не можешь? А еще акробат немецкой масти! Ну, перебрось теперь ему с палки-то на язык. Пусть он на языке повертит.

Немец продолжал вертеть шляпу на палке, держа палку в одной руке, а другой рукой вынул из кармана два яблока и принялся ими жонглировать.

– Авдотья Никитишна! Да чего ты там?.. Подсаживайся, – звал купец жену. – Смотри, он сейчас проглотит яблоки-то.

– Не проглотит. Где проглотить! – заметил сосед. – У немцев горло узкое. Вот ежели бы тальянец был, так это по их части.

– А у тальянцев нешто горло шире?

– Само собой. Из-за глотки их и в оперу приглашают. Он тебе что угодно спрячет, словно в кисет. Помнишь, шпаги-то на Крестовском запихивал в глотку? Тоже тальянец был. А немец – где ж ему… У него горло узкое, как у сороковки. Он и пиво-то пьет по капельке. Сидит над кружкой да думает.

Пока один немец вертел шляпу на палке и жонглировал яблоками, другой достал из кармана перочинный ножик и открыл его.

– Что это? Господи! Ножик! Потап Сергеич, иди сюда! А то, не ровен час, не пырнул бы как… – крикнула мужу купчиха. – Вишь, у него глазищи-то… С немцем надо осторожно… Кто его знает, какой он? Может, с Удельной из сумасшедшего дома сбежал.

Немец между тем поднял нож кверху и поймал на него яблоко.

– Ловко, шельмец, сделал! – послышалось одобрение.

– С чертом знаком, глаза отводить умеет, оттого и ловко. А ты заставь его перед представлением перекреститься, ну, ничего и не выйдет, – отвечал кто-то. – Он и шляпу-то вертит потому, что она его собственная немецкая, а дай ему с православной головы – бес-то помощник и отлетит в сторону.

– А вот мы сейчас попробуем, – сказал купец. – Я, брат, не токмо что православный, а даже по старой вере и к старикам на исповедь хожу. Мусье немец! А мой картуз повертеть можешь таким же манером? Ha-ка вот…

– Потап Сергеич, оставь! – крикнула купцу с другого конца вагона жена. – Что ты, в уме? Зачем свой картуз давать! Еще навертит он тебе туда чего-нибудь такого, что голова будет кружиться, а то и совсем умом наизнанку вывернешься.

– Дура, да мне бы только попробовать, может ли он православный картуз вертеть.

– Пускай другие пробуют, а тебе что за дело? Али мало учен? На Масленой в балагане немцу-фокуснику только на одну минуту носовой платок дал, а чем кончилось? Вышел из балагана, а его у тебя мазурики и украли.

Немец между тем перебросил шляпу с палки на голову товарища, поклонился и сказал:

– Genug[13]13
  Достаточно (нем.).


[Закрыть].

Купец полез в карман за деньгами.

– Делать нечего, коли посулил, так надо раскошеливаться. На вот тебе, господин немец, на пиво! Тут вам на три кружки будет. Одну-то можете поделить пополам, – проговорил он и протянул немцу пятиалтынный.

Немец сверкнул глазами.

– Schwein![14]14
  Свинья! (нем.)


[Закрыть] – пробормотал он, оттолкнув руку.

Пятиалтынный зазвенел где-то в углу вагона.

Меблировка квартиры

Купец Подовзятов отстроил свой собственный дом и решил меблировать в нем себе квартиру, для чего был призван француз-мебельщик. Купец принял его у себя в конторе.

– Француз будете? – спросил он мебельщика. – То есть настоящий француз?

– О, oui, monsieur, pur sang[15]15
  О да, господин, чистокровный (фр.).


[Закрыть], – отвечал тот.

– Да ты, почтенный, не вуйкай мне, потому я все равно ничего не пойму. А говори по-русски.

– Самый чистый француз.

– Ну, то-то. А то нынче много из жидов французов-то развелось. Садись, так гость будешь. Не люблю, кто передо мной словно верстовой столб торчит. Так вот, господин француз, задумал я квартиру обмеблировать как следует. Довольно уж в черном-то теле жить. Поди, ограбишь? Ведь вы насчет этого – мастера. Вас только подпусти.

– Зачем грабить, мосье. Наш торговый дом имеет реноме.

– Да уж грабь, грабь. Только сделай-то по-настоящему. Уж больше одного раза шкуру менять не буду, так куда ни шло. Главное, хочется мне так, чтоб всем нашим нос утереть. Перво-наперво нам с сожительницей спальную. Дрыхла она у меня подчас и на сеновале, а уж теперь пущай свои старые кости понежит.

Француз развернул альбом с рисунками мебели и убранства комнат.

– Спальню, мосье, можно сделать в турецком вкусе, – сказал француз.

– Ой! А ладно ли будет в турецком-то? Ведь мы православные, надо будет божницу поставить. У нас божьего милосердия в серебре пудов с пять есть, так мухоеданский-то скус и не подходит. Нет, уж уволь.

– Конечно, турецкого не надо. Еще арапы, пожалуй, в турецкой-то спальне сниться будут, – послышался возглас жены за дверью.

– А, ты подслушивать! – крикнул купец. – Господин француз, пойдем в трактир. Там за чайком-то нам будет слободнее разговаривать.

– Мерси, мосье. Я чаю не пью.

– Не пьешь? Жаль. За чайком бы отлично рядиться. Я больше насчет того, чтоб баба в мою умственность не мешалась. Смерть не люблю.

– Я уйду, Поликарп Родивоныч, уйду, – опять послышалось за дверью.

Произошла маленькая пауза.

– Ежели в турецком вкусе будуар не хотите, то можно в Луи Каторз, – начал француз.

– А что это за викаторс такой? – спросил купец. – Может быть, что-нибудь арапское?

– Во вкусе Людовика Четырнадцатого, мосье. Это французский король был.

– Зачем же Четырнадцатого? Лучше уж Пятнадцатого. Число ровнее. А то ни два ни полтора. Ежели на две четвертных пятнадцатый и подороже, то наплевать. Один раз заводимся.

– Четырнадцатый, мосье. Я вот вам сейчас образцы покажу. Вот.

– С позолотой? Ну, жарь. И то сказать: четырнадцать – не тринадцать. Число гладкое. А что, почтенный, я вот тут баронессе Марье Карловне приютские деньги вносил, так у ней спальня в таком сорте, что занавеска, в занавеске как бы пещеры, а там диван. Пещеру-то можно сделать?

– Это, мосье, не тот вкус.

– Да что заладил «вкус да вкус». Лизать мне спальню-то, что ли?

– Не в том дело. А тут нужна гармония.

– И гармонию купим, коли нужно, только ты пещеру-то устрой… Нашел, чем стращать! Гармонией! Пожалуй, я и орган…

Француз замялся.

– Не музыка, мосье, а гармония, чтоб все одно к другому подходило, – пояснил он и прибавил: – Я уж сделаю так, что будете довольны. Скажите только цвет.

– Цвет потом. Ну, спальню побоку. Теперь кабинет для меня.

– Кабинет а-ля рококо.

– Это что же такое? Не под тринадцатым ли он номером? Тогда не надо. Бог с ним.

– Пестрота. Мебель в разном стиле. Тут и готическое, и все Людовики, и Китай, и Япония. Нынче так многие делают.

– И графы?

– И графы. Рококо для кабинета в большой моде.

– Ну, рококо так рококо. Только смотри, чтоб медведи в углах на дыбах стояли и зубы оскаля. А в лапах подносы с графинами.

– Это можно. Даже, ежели хотите, так можно тигра на диван.

– Тигра? – протянул купец. – Уж не знаю, ставить ли тигра-то. Медведь – наш христианский зверь, а тигр… Впрочем, вали тигра. Это для жены, чтоб ее пугать. Когда захочу, чтоб она меня не тревожила и с пустяками не приставала, возьму и лягу на тигра. Ни за что тогда ко мне не подойдет. Только ты морду-то тигру пострашнее… Ах да… Над диваном чтоб картина с нимфой во всем оголении, на манер как бы в передбаннике… Уж кутить так кутить! Это я у одного генерала видел.

– Картины, мосье, не моя специальность. Это вы сами купите.

– Нет, уж ты за все возьмись. Где ж мне возиться! Синенькую я тебе на картину нажить дам. Опять мне, чтоб и статуйный купидон был.

– Ну хорошо, мосье, – улыбнулся француз. – Только так как вы купец, то я вам Меркурия поставлю. На одной ноге и шапка с крылышками.

– Это что кукиш-то показывает? Не хочу я.

– Да ведь Меркурий – торговый бог, бог купцов.

– Врешь. У нас Никола – купеческий бог. Ставь купидона.

– Книжные шкафы для кабинета прикажете?

– У нас торговые книги в конторе стоят.

– Я насчет литературных произведений… – возразил француз.

– Ну а этим баловством мы не занимаемся, – отвечал купец, но тут же спохватился. – Впрочем, поставь шкафчик, чтоб от людей не отставать, а литературы этой самой я рублей на десять в рынке куплю. Шкаф наполним, а сбоку план Европы повесим, чтоб завсегда она на нас со стены глядела. Теперь столовую.

– Столовую, мосье, в русском вкусе. Буфет – изба, драпри – шитые полотенца с петухами, даже две русские скамейки и на стене русские пословицы: «Без соли, без хлеба – плохая беседа; хлеб-соль ешь, а правду режь; не красна изба углами, а красна пирогами». Банкетный стол на распялках и стулья русскими солонками.

– Отлично, делай! – радостно махнул рукой купец. – Только смотри, господин француз, падали мне на стену не подпускай. А то ведь у вас сейчас такая манера, чтоб в столовой на стене мертвый заяц вниз головой висел, козья голова и все эдакое. Повесишь – вышвырну и денег не заплачу, потому для православного человека это не модель и нас при еде от зайца и козы претит. Мы не французы.

– Вот что дело, то дело! – снова послышался за дверью голос супруги.

– Опять? Ах ты, каторжная! Не ушла-таки! – воскликнул купец и, обращаясь к французу, сказал: – Нет, мусью, здесь я с тобой разговаривать не могу. Надо драться с бабой, а этого я не хочу. Бери шапку и пойдем в трактир!

– Avec plaisir, monsieur[16]16
  С удовольствием, господин (фр.).


[Закрыть], – засуетился француз.

Мебельщик и купец отправились в трактир.

В звездную ночь

Конец августа. Выдалась прекрасная звездная ночь. Выплыла луна. На балконе одной из дач в Лесном сидят: пожилой муж, молодая жена очень тощего вида и их племянник-гимназист. Общее молчание. Жена смотрит на небо.

– Говорят, каждый человек имеет свою собственную звезду на небе, – прерывает молчание жена. – Ежели это правда, то где-нибудь тут и моя звездочка блестит, – сантиментально прибавляет она и делает тяжелый продолжительный вздох.

– А что я хотел спросить: шторы у нас выстирали? – ни с того ни с сего спрашивает муж. – Переедем в город, так не пришлось бы штанами и юбками окна-то завешивать. Хозяйка, я тебя спрашиваю.

– А право, не знаю, вымыла ли их Ульяна или не вымыла.

– Чем бы звезды-то разглядывать, лучше бы о шторах озаботилась. Да вот еще что: при перевозке вы ведерную-то бутыль с настойкой на воз не ставьте, а возьмите с собой в карету.

– Ну, уж это слишком. Кабатчица я, что ли, что буду в карете визави с ведерной бутылью сидеть?

– Да ведь на возу мужики могут ее выпить.

– Тогда везите ее сами.

– Сам! Странная ты женщина! Я уеду поутру в должность. Не могу же я ведерную бутыль с собой в департамент взять.

Пауза. Жена продолжает глядеть на небо.

– У меня какое-то предчувствие, что вот эта одинокая яркая звездочка – моя звезда, – опять начинает она.

– Это Венера, – поясняет гимназист.

Муж плюет.

– Уж и выбрала же себе звезду! Венера была самая беспутная бабенка среди всех богинь, – говорит он. – Венера надула своего мужа Вулкана и связалась с Марсом.

– Видно, стоил того, коли надула, – слегка огрызается жена. – Может быть, вот так же принуждал свою жену везти в объятиях ведерную бутыль с водкой.

– Никто тебя не принуждает везти ее в объятиях. Поставь в карету и довольно. Кроме того, у нас дров на даче много. Нечего ими дворника награждать, а вели захватить на воз. Прошлое лето и то четверть сажени на даче оставили.

– Да будет тебе, Дмитрий Васильевич! Только и толкуешь, что о переездке. Вот ежели эта звезда моя, то та твоя. Вон она мелькает и как будто бы злится…

Муж поглядел на небо.

– Которая? – спросил он.

– Вон та.

– Ну, уж это ты врешь. Никогда не может этого быть, чтобы моя звезда находилась на таком расстоянии от твоей. Мы муж и жена, а потому должны быть слитны.

– Мы слитны только на земле, а там, в парении небес, я и внимания на вас не обращу.

– Ан обратишь! – возвысил голос муж. – Что связано на земле, то будет связано и на небесах.

– Так вам там и позволят надо мной тиранствовать! Будет того, что вы меня и здесь в гроб заколачиваете.

– Тиранствовать я над тобой не стану, а всегда при тебе буду. Вот две звезды. Правая – я, а левая – ты.

– Куда вы пальцем-то тыкаете, дядя? Это созвездие Пса, – опять ввязался гимназист.

– Пса? Что ты врешь! Да разве могут быть на небе псы?

– Прекрасно, прекрасно! Самую подходящую звезду себе подобрали! – радостно воскликнула жена.

– Псов на небе нет, – отвечает гимназист. – А это так созвездие называется. Вот это созвездие Пса.

– Да я вовсе не сюда и указывал. Я вон про те звезды говорил.

– Там не две звезды, а несколько звезд, и называются они созвездием Большой Медведицы.

– И отлично. Наше семейство совсем созвездие Большой Медведицы. Вот эта самая крупная звезда – главная наша медведица: моя почтенная теща, а женина маменька Анна Васильевна.

– Только этого недоставало! Как вы смеете мою мамашу медведицей называть! – вспыхнула жена и топнула на мужа.

– А как ты смеешь меня к какому-то псу на небе приравнивать? – отвечал тот.

– Не я вас ко псу приравнивала, а вы сами себе эту звезду выбрали. Медведица! Маменька ему вчера все чулки перештопала, а он вдруг ее медведицей…

– Чулками, матушка, всех своих ежедневных козней она не покроет. Кто тебя против меня восстановляет? Она. Через кого у нас прислуга больше одного месяца не живет? Через нее. А этот наш Серж с закрученными усами, которого я никакими дерзостями не могу из дома выгнать! Кем он к нам в дом приважен? Ею.

– Серж – ее крестник. Не может же она со своими родственниками не видаться.

– Видаться видайся, но дай ему заметить, что нельзя каждый день торчать в чужом доме. А то уж он доходит до нахальства! Занял у меня деньги, не отдает и думает, что так и надо. А эти его поцелуи с тобой? Маменька твоя уверяет, что это так следует, что он тебе крестовый брат. Да мне-то какое дело, что он крестовый брат? Я это родство считаю таким же, как и седьмая вода на киселе!

Муж вскочил с места и, заложа руки за спину, начал бегать по балкону, как тигр в клетке.

– Старый вы дурак и больше ничего! – отчеканила жена.

– Хоть и дурак, а обнимать ему тебя за талию не позволю! Маменькин крестник. Хорошо близкое родство!

– Довольно, милостивый государь! Послушайте, Петенька, – обратилась молодая женщина к гимназисту. – Нет ли на небе какого-нибудь тигра, крокодила или, еще лучше, какой-нибудь акулы?

– Нет, таких звезд нет, – дал ответ гимназист. – Созвездие Льва есть.

– Лев – это слишком благородно, а вот ежели бы был крокодил или акула, так я с удовольствием бы назначила эту звезду моему милому муженьку.

– А змея есть? – задал гимназисту вопрос в свою очередь муж.

– Есть, вот она, – указал на небо гимназист.

– Так будь же ты, моя милая, змея. Самая подходящая для тебя звезда.

– Ой, ой! Не могу! – взвизгнула жена и опустилась на стул.

– Что такое? Что такое? – раздался в комнате женский голос, и на балкон выскочила старуха.

– Здравствуйте, мадам Большая Медведица! Примите в ваши маменькины объятия мадам Змею! – произнес муж и удалился в комнаты, хлопнув балконной дверью.

Чернореченский Афон

– Тихону Савичу! – приветствует со скамейки Строганова сада, что на Черной речке, рыжебородый дачник в соломенной шляпе проходящего мимо под ручку с женой черноватого бакенбардиста в плюшевом цилиндре и подает ему руку. – Здравствуйте, сударыня, – раскланивается он с дамой и спрашивает: – Какими судьбами в наши чернореченские палестины?

– А вот сидели, сидели у себя, в Лесном, за воротами, всех едущих по дороге чухон пересчитали, да и надумали в «Ливадию» пешочком променаж сделать.

– Что ж, дело хорошее. По обещанию?

– По обещанию. Давно уж сбираемся. Да вот теперь клуб у нас там, так мы больше в нем по вечерам-то спасаемся.

– Да, да… Ведь вы нынче там у себя, в Лесном, общежительную пустынь затеяли. Ну а что же, достаточно у вас братии?

– До ста пятидесяти старцев уже имеется. Недавно настоятелей выбрали.

– Так, так… Ну а что же к нам, на Афонскую гору, не зайдете? – спросил рыжебородый дачник, указывая на горку, где помещается буфет. – Ведь по пути лежит. Грех проминовать.

– Следовало бы, да вот не знаю, как жена…

– Ну уж, что уж!.. Собрались в «Ливадию», так надо и идти. Какие такие Афоны! Что за горы! – зароптала та. – Ведь эдаким манером, пожалуй, и до места не дойдем. Здесь Афон, там, перед «Ливадией», «Царская славянка».

– Ну так что ж из этого? Уж собрались, так надо по пути все мирские пустыни навестить. За «Царской славянкой» еще разные мелкие скиты есть – так я и в тех побывать заодно думаю. Когда тебя другой-то раз из Лесного вытащишь!

– Ну, уж это отдумать надо! – отрезала жена. – В этих новодеревенских мелких портерных скитах и побьют, так ничего не возьмешь. Там каждый день скандалы. Недавно еще один купец другому ухо оторвал.

– Так ведь это юродивые, блаженненькие. Так ты на них и смотри.

– Однако каково это, ежели юродивый человек пивной бутылкой в тебя пустит!

– Ну вот! Уж и пустит! Вся беда, что обругает, а ты не внимай. Ведь и с нами подчас юродство-то приключается, ежели долго сподвижничаешь; так надо быть снисходительным.

– Не отклоняйте, сударыня, благое намерение вашего мужа от посещения наших обителей. Пожалуйте на нашу чернореченскую Афон-гору. У нас здесь устав строгий, и никто вас единым перстом не тронет, – пригласил рыжебородый дачник и повел на горку в буфет.

– Вот черт нанес-то! – шептала себе под нос дама, но слова эти были услышаны.

– Странным людям на пути всегда, сударыня, черти попадаются, – отвечал дачник, нимало не обидясь. – Это спокон веку бывает, и против их соблазна нет спасения. Пожалуйте.

Стали подниматься на горку.

– А вы здесь спасаетесь? – спросил бородача бакенбардист.

– Здесь. Тут у нас и утреннее, и вечернее бдение происходит. Не споткнитесь, сударыня, путь тернист в нашу обитель. Ну, вот мы и пришли. Изволите видеть, как у нас здесь хорошо! Вот и келейки понастроены. В какую для отдыха-то войдем?

– Да вот хоть в эту, – указал бакенбардист на беседочку из кустиков и ввел жену. – А как у вас устав насчет пития и пищи?

– Строжайший. Акриды и дикий мед. Вот я сейчас послушника позову.

Сели. Рыжебородый дачник начал ударять в ладоши. Явился служитель.

– Я так полагаю, – сказал дачник, – что мы предварительно начало положим, а там уж видно будет, как нам продолжать. Принеси-ка две красоули дикого меду, а на закуску штук шесть акрид, – обратился он к служителю.

Появились две рюмки водки и раки. Рюмки действительно походили по своему объему на красоули.

– Так это-то вы диким медом называете? – воскликнула жена бакенбардиста.

– Это-с. Это самый дикий мед и есть. Десять красоуль такого меду хватить, так и человек, его потребляющий, сделается диким. У нас еще недавно один вот на этой самой скамейке, наглотавшись его, в такую дикость пришел, что стал при всей братии донага раздеваться.

– А я думала, что настоящий мед, и хотела сама стаканчик…

– Сделайте одолжение. Мы вам сейчас и не дикого меду потребуем. У нас для женщин устава нет. Те могут во все дни живота своего что угодно вкушать. Послушник! Принеси сюда сей страннице бутылку недикого меду и пару апельсинов на трапезу.

Явился мед и апельсины. Мужчины выпили по красоуле и потребовали еще.

– Господа! Это уж ни на что не похоже! Я думала, вы по одной… – протестовала дама.

– Нельзя, сударыня, по одной. По уставу мы теперь начало кладем, а начало состоит из четырех поклонов: на север, запад, юг и восток. Вот сейчас север был, а теперь запад.

– Нет, нет, господа! Уж запад так и быть, а я вас и до юга не допущу.

– Невозможно этому быть-с. У нас на чернореченском Афоне устав настолько строг, что ежели мы не соблюдем правила, то могут наказание наложить, и тогда вместо двух поклонов упущенных придется десяток отмахать.

Жена бакенбардиста махнула рукой.

– Ну, значит, до «Ливадии» мы не доберемся, – сказала она.

– Доберемся-с. Я сам с вами пойду, ибо давно уже думаю это место посетить. Спутнический жезл со мной, сейчас пошлю к себе на дачу уведомить о предпринятом мной странничестве жену и в путь… Ежели супруг ваш на пути изнеможет от усталости, я возьму его на рамена свои.

– Ох, попросила бы я вас лучше одних идти! Мы сами по себе, а вы отдельно.

– Зачем же это делать-с, коли странные люди всегда в караваны и партии собираются, – стоял на своем дачник.

Принесли «запад» и уничтожили его, закусив акридой.

– Тащи скорей юг! – крикнул бакенбардист.

– Тихон Савич, ежели ты думаешь до востока дойти, я брошу тебя и уйду обратно в Лесной.

– Врешь, не уйдешь! Возьми надень на себя вот эту веригу и влеки ее вплоть до «Ливадии». Это тебе будет как бы наказание за помеху мне следовать уставу.

Бакенбардист, раскрасневшийся от двух красоуль дикого меда, снял с себя пальто и положил его на колени жене.

– Ну, уж это дудки, и я не понесу! – сказала она.

– Прасковья, не заставь меня приказывать тебе после того, когда я восток проглочу! Тогда хуже будет! – крикнул он ей и стукнул кулаком по столу.

– Что уж это, ты не юродствовать ли начинаешь с дикого-то меду?

– Юродствую.

Был проглочен юг, проглотили и восток и тронулись в путь. Веселое расположение дамы пропало. Она действительно тащила на руке пальто мужа, а тот шел впереди и пошатывался, говоря:

– Следовало бы здесь посошок и напутствие от самого настоятеля на дорогу-то получить, ну да уж в «Царской славянке».

– В «Славянке», в «Славянке», – бормотал идущий с ним под руку рыжебородый дачник и вдруг запел, указывая на горку:

 
Близко города Славянска,
Наверху крутой горы…
 

– Господа, вы уж теперь совсем дикие, – сказала дама.

– Нет, пока еще только блаженные; а в дикость мы вступим тогда, когда после «Славянки» мелкие новодеревенские скиты посещать начнем, – отвечали мужчины и побежали с горки вниз.