Текст книги "Наши за границей"

XXXIII

Театр египтян и арабов, в который вошли Николай Иванович и Глафира Семеновна, был маленький театр-балаган, выстроенный только на время выставки, с потолком, подбитым крашеной парусиной, с занавесом из зеленой шерстяной материи. Размещенные перед сценой стулья стояли около барьеров, составляющих из себя как бы узенькие столы, на которых зритель мог ставить бутылки, стаканы, чашки. Немногочисленная публика сидела, курила и пила, кто пиво, кто вино, кто кофе с коньяком. Английский язык слышался во всех углах. Англичане пили по большей части херес, потягивая его через соломинку и закусывая сандвичами. Представление еще не начиналось. По рядам шнырял мальчик в блузе и продавал программы спектакля, без умолку треща и рассказывая содержание предстоящего представления. Бродили лакеи, подлетавшие к каждому из входящих зрителей, с предложением чего-нибудь выпить. Один из лакеев был для чего-то в красных туфлях без задников и в простом халате из дешевой тармаламы, точь-в-точь в таком, какие у нас по дворам продают татары. Голова его была обвита полотенцем с красными концами, что изображало чалму.

– Батюшки! Да это не театр. Здесь все пьют и курят в зале, – сказала Глафира Семеновна.

– Театр, театр, но только с выпивкой. Ничего не значит… Это-то и хорошо. Сейчас мы и себе спросим чего-нибудь выпить, – заговорил Николай Иванович, увидав халатника, и воскликнул: – Глаша! Смотри-ка, какой ряженый разгуливает! В нашем русском халате и банном полотенце на голове. Почтенный. Ты из бани, что ли? Так кстати бы уж веничек захватил.

– Plaît-il, monsieur? – подскочил к нему халатник, поняв, что о нем идет речь, и взмахнул салфеткой, перекладывая ее из руки в руку. – Que désirez-vous, monsieur? Un café, un bok?[197]197
  Пожалуйста, месье?.. Что желаете, месье? Кофе, пиво?


[Закрыть]

Николай Иванович посмотрел на него в упор и расхохотался.

– В какой бане парился-то: в Воронинской или в Целибеевской? – задал ему он вопрос.

Лакей, думая, что его спрашивают о костюме, ответил по-французски:

– Это костюм одного из племен, живущих в Египте.

Супруги, разумеется, не поняли его ответа. Николай Иванович, однако, продолжал хохотать и спрашивать по-русски:

– Как пар сегодня? Хорошо ли насдавали? Ладно ли веничком похлестался? Ах, шут гороховый! Ведь вздумал же вырядиться в такой наряд.

– Да что ты с ним по-русски-то разговариваешь? Ведь он все равно ничего не понимает! – остановила мужа Глафира Семеновна.

– А ты переведи. Ведь про баню-то наверное должна знать по-французски. Да и про веник тоже.

– Ты спрашивай, спрашивай, что тебе надо выпить-то.

– Café, cognac, bok? Qu’est-ce que vous désirez, monsieur? – повторил свой вопрос лакей.

– Гляс. Аве ву гляс? Апорте гляс. Компрене ву? – сказала Глафира Семеновна.

– Oh, oui, madame. Vous recevez tout de suite. Et vous, monsieur?[198]198
  – Кофе, коньяк, пиво? Что желаете, месье?.. – Мороженое. Есть у вас мороженое? Принесите мороженое. Понимаете? – Да, да, мадам. Сейчас же принесу. А вам, месье?


[Закрыть]

– Кафе нуар и коньяк, – дал ответ Николай Иванович.

Лакей, шлепая туфлями, побежал исполнять требуемое.

Супруги сели. Вскоре раздвинулся занавес и стали выходить на сцену актеры. Вышли два усача, одетые во все белое, поговорили на гортанном наречии и стали махать друг на друга саблями. Помахали и ушли за кулисы. Вышли три музыканта в халатах и босые. Один был с бубном, два других с тростниковыми флейтами. Они остановились перед лампой и затянули что-то очень тоскливое с мерным пристукиванием в бубен и его деревянный обруч.

– Игра-то из панихидной оперы, – заметил Николай Иванович.

– Тоска, – отвечала Глафира Семеновна и даже зевнула. – Уж выбрали тоже представление!

– Да ведь ты же увидала театр и указала.

– Нет, не я, а ты.

Они заспорили.

– Погоди, кофейку с коньячком выпьем, так, может быть, будет и повеселее, – сказал Николай Иванович, приступая к поданной ему чашке черного кофе и к графинчику коньяку, отпил полчашки кофе и долил коньяком.

Лакей в халате покосился и улыбнулся, видя, что содержимое маленького графинчика исчезло почти наполовину.

Представление шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную песню. Им откликнулись из-за кулис женские голоса, и вскоре вышли на сцену четыре женщины в пестрых юбках, без корсажей, но с особыми нагрудниками, прикрывающими грудь. Обе были босые, шли обнявшись и пели.

– Какой же это арабский театр! – воскликнул Николай Иванович. – Все люди белые. И актрисы белые, и актеры белые, и музыканты белые. Ведь это же надувательство! Хоть бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабов-то походить, а то и того нет.

– Да, да… А между тем у входа француз в красной куртке кричал, что замечательное что-то, ремаркабль, – отвечала Глафира Семеновна. – Разве то, что талии-то у женщин голые… Так ведь это только на мужской вкус.

– Только не на мой. Уж я считаю, ежели оголяться…

– Молчи, срамник! – строго крикнула на мужа супруга.

Продолжая петь, женщины сели в глубине сцены, поджав под себя ноги; опустились и музыканты около них на пол, вернулись два усача с саблями и тоже поместились тут же. Музыка и пение продолжались. Два усача тоже пели и похлопывали в такт в ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и с голой талией. Она именно выплыла из-за кулис, держась прямо, как палка, и, остановившись против рампы, начала в такт под музыку делать животом и бедрами движения взад и вперед. Живот так и ходил у ней ходуном, между тем как голова, шея и руки находились без движения, в абсолютном спокойствии. Опущенные, как плечи, руки, впрочем, перебирали кастаньеты.

– Фу, какая мерзость. Что это она животом-то делает! – проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.

– Да насчет живота-то пес с ней, а только все-таки уж это хоть настоящая черная арабка, так и то хорошо, – отвечал Николай Иванович.

– Danse de ventre… Illustre danse de ventre…[199]199
  Танец животом… Знаменитый танец животом… – Примеч. авт.


[Закрыть] – отрекомендовал супругам стоявший около них слуга в халате.

За негритянкой следовала белая женщина. Она продолжала тот же танец, но пошла далее. Дабы показать, что у ней шевелятся только живот и бедра, а верхние части тела остаются в полнейшей неподвижности, она взяла принесенные ей три бутылки с вставленными в них зажженными свечами, одну из этих бутылок поставила себе на голову, другие взяла в руки и в таком положении, продолжая двигать взад и вперед животом и бедрами, ходила по всей сцене, садилась на пол, даже полуложилась и ни разу не уронила свечей.

– C’est le chef-d’oeuvre…[200]200
  Это шедевр…


[Закрыть] – отрекомендовал лакей.

Глафира Семеновна плюнула.

– Фу, какая гадость! Фу, какая пошлость! Домой! Домой! – воскликнула она, поднимаясь с места.

– Да дай, душенька, до конца-то… – начал было Николай Иванович.

– Довольно! Сейчас собирайтесь.

– Позволь хоть коньяк-то допить и рассчитаться…

Он ухнул в пустую чашку все содержимое графина и выпил. Стоящий около него лакей в халате даже вздрогнул и невольно воскликнул:

– Monsieur…

Ему в первый раз пришлось видеть, чтобы посетитель мог выпить целый графинчик коньяку, хотя графинчик был и очень маленький.

– Комбьян? Получи за все! – воскликнул Николай Иванович, выкидывая на стол пятифранковую монету, и, рассчитавшись, направился к выходу с Глафирой Семеновной, все еще продолжавшей плевать и говорить:

– И это называется театр! Гадость, мерзость, пошлость! Тьфу!

XXXIV

– Домой теперь, домой! – говорила Глафира Семеновна, выходя с Николаем Ивановичем за ограду выставки. – Меня и так еле ноги носят. Шутка ли, целую ночь в вагоне не спали и сегодня весь день на ногах. Приедем домой, спросим самоварчик, заварим чайку, напьемся с булками… Чай у меня свой есть. Я ведь целые полфунта привезла в турнюре.

– Найдем ли только самовар-то в гостинице? – выразил сомнение Николай Иванович.

– У французов-то? Это, брат, не немцы. Как же самовару-то не быть! Всемирная выставка… Центр европейской цивилизации. Здесь, я думаю, только птичьего молока нет, а то все есть. Ну едем, Николай Иваныч.

– Нанимай извозчика. Вот извозчик стоит. Коше!

– Oui, monsieur… – откликнулся извозчик и спросил: – Quelle rue, monsieur?[201]201
  Какая улица, месье?


[Закрыть]

Глафира Семеновна хотела что-то сказать, но взглянула на мужа испуганно и спросила:

– Николай Иваныч, где мы остановились-то?

– Как где? В гостинице.

– Да, да… Но в какой улице?

– А мне почем знать? Ты у меня француженка.

– Боже милостивый! Я впопыхах-то и не справилась, в какой мы улице остановились!

– Да что ты! Как же это так?.. – теряясь, проговорил Николай Иванович. – Эдакая дура!

– А ты не дурак? Отчего же ты не справился? Чего ж ты зевал?

– Да ведь уж ты взялась… Я на тебя и понадеялся.

– Пентюх… Словно я нянька для него. Рохля, прости господи! Как, по крайней мере, гостиница-то называется, где мы остановились?

– Ах, душечка, да как же мне это знать… Я думал, что ты знаешь. Ведь ты по-французски…

– Что же тут французского – узнать, как называется гостиница? Отчего же ты на вывеску над подъездом не взглянул? Ведь уж прочесть надпись-то мог бы.

– А отчего ты не взглянула?

– Опять! Здравствуйте… Я на него, а он на меня…

– Однако когда мы приехали в гостинцу, так ведь ты видела, куда мы приехали.

– Что такое: видела! Вместе с тобой в карете ехала. Карета была набита подушками, чемоданами… Да и где тут разглядывать! Я рада-радешенька была, что мы хоть комнату-то какую-нибудь нашли. До того ли тут было!

– Ну вот видишь, видишь. А меня винишь.

– Так ведь ты мужчина, ты должен быть расторопнее!

– Так как же нам быть?!

– Ужасное положение! Надо нанимать извозчика к себе домой, и не знаешь, где живешь.

– Постой… Я помню, что против нашей гостиницы красная железная перчатка висела над магазином.

– И я это-то помню, но нельзя же нанимать извозчика в гостиницу, против которой красная железная перчатка висит.

– А может быть, он знает. Попробуй. Постой… Как по-французски красная перчатка?

– Ган руж. Да так нельзя…

– А вот я сейчас на счастье… Коше… В готель, где ган руж. Гран ган руж, – обратился Николай Иванович к извозчику.

– Je ne connnais pas un tel hôtel, monsieur, – отрицательно потряс головой извозчик. – Quelle rue?.. Quel numéro?[202]202
  Я не знаю такого отеля, месье. Какая улица?.. Какой номер дома?


[Закрыть]

– He знает, черт его дери! Скажи ему, Глаша, что там на углу была еще посудная лавка и старуха в красном чепце сидела.

– Эн птит рю… О куан э ля бутик авек де вер… Опре де готель эн гранд ган руж дефер… Ну завон ублие ля рю…

– C’est impossible de chercher comme ça votre hôtel, madame, – улыбнулся извозчик – Avez-vous la carte de l’hôtel? Donnez-moi la carte seulement.

– Нон, нон… В том-то и дело, что нон. Ну завон ублие не деманде ля карт[203]203
  – Маленькая улица… На углу магазин перчаток… Рядом с отелем большая красная железная вывеска… Мы забыли улицу… – Так ваш отель не найти, мадам… А карточка отеля у вас есть? Просто дайте ее мне. – Нет, нет… Мы забыли спросить карту.


[Закрыть].

– Да ведь ты помнила там какие-то улицы около. Сама же мне читала их. Еще где Гастон там какой-то или Жером пырнул кого-то кинжалом, – заметил Николай Иванович.

– Ах да… – оживилась Глафира Семеновна. – Рю де Лафайет и рю Лаффит. Коше, се не па луан де рю Лафайет е рю Лаффит.

– Voyons, madame… Alors on peut partir…

– Me се не па ля рю Лафайет е рю Лаффит, ме эн птит рю…

– Prenez seulement place[204]204
  Извозчик, это недалеко от улиц Лафайет и Лаффит. – Хорошо, мадам… Тогда можно ехать… – Но это не улица Лафайет и не улица Лаффит, но маленькая улица… – Прошу, садитесь.


[Закрыть], – указал извозчик.

– Садись, Николай Иваныч… Мы доедем до улицы Лафайет, а там будем искать. Я помню, что три или четыре переулка от улицы Лафайет.

– Два, а не четыре. Мне помнится, что два.

– Где тебе знать, коли ты по сторонам зевал! Я улицы замечала, я и про Жерома вспомнила, и про угольщика Жака. Садись скорей.

– Ах, какая беда стряслась! – кряхтел Николай Иванович, залезая в экипаж. – Ну как мы теперь ночью будем разыскивать переулки!

Извозчик стегнул лошадь. Поехали.

– Помнится мне также, что в одном переулке, через который мы проходили из гостиницы в рю Лафайет эту самую, была вырыта яма и в ней копались около тротуара два блузника, – сказала Глафира Семеновна, припоминая местность.

– А мне помнится, что недалеко от гостиницы была решеточка такая железная с шишечками, – прибавил Николай Иванович.

– Ври больше! Решеточка с шишечками совсем в другом конце города, около церкви Нотр-Дам.

– Врешь, врешь! Там еще мальчишка стоял и какую-то трещотку вертел.

– Дурак! Да разве можно по мальчишке с трещоткой замечать! Ну мальчишка с трещоткой днем стоял, а ведь уж теперь ночь. Неужели так до ночи и будет с трещоткой стоять!

– Да ведь я к слову, Глаша. Ну чего ты сердишься? И наконец ругаться. Люди в несчастье, не знают, как домой попасть, а она ругается.

– Да тебя мало ругать, мало! Батюшки! Да ты пьян, ты клюешь носом! И чего ты этого коньячищу в театре насосался!

– Я не пьян. Я ни в одном глазе…

– Не пьян… Целый графин высосал.

– Графин… Говорить-то все можно. Разве это графин! Разве такие графины бывают? Бородавка какая-то вместо графина. В нем и стакана коньяку не было.

– Боже мой, боже мой! У тебя даже язык заплетается… Впопыхах-то я сначала и не заметила. Ну что я буду делать с тобой пьяным? Ведь нас в часть возьмут, в полицейскую часть.

– Успокойся, здесь частей нет. Здесь цивилизация. Да и пьяных никуда по высшей цивилизации не берут.

– Пьяница!

– Я пьяница? Нет, пардон, мадам.

– Молчи.

Вскоре супруги подъехали к рю Лафайет. Извозчик указал на улицу.

– А рю Лаффит? – спросила Глафира Семеновна.

– Се n’est pas loin, madame[205]205
  Это недалеко, мадам.


[Закрыть].

– Ну куда теперь ехать? Надо выйти из экипажа и искать переулки пешком, – сказала Глафира Семеновна. – Коше! Арете…[206]206
  Извозчик! Стойте…


[Закрыть] Выходи, Николай Иваныч. Рассчитывайся с извозчиком.

– Зачем выходить? Прямо… – бормотал Николай Иванович пьяным голосом, но все-таки, выпихнутый Глафирой Семеновной, вышел и стал отдавать извозчику деньги.

– Батюшки! Да ты до того пьян, что качаешься. Вот тебя до чего развезло! Ночь, чужой город, пьяный муж… Ну что мне с тобой теперь делать! – восклицала Глафира Семеновна.

XXXV

Николая Ивановича действительно, как говорится, совсем развезло от выпитого коньяку, когда он с супругой приехал в улицу Лафайет. Приходилось искать гостиницу, где они остановились, но к этому он оказался решительно неспособным. Когда он рассчитался с извозчиком и попробовал идти по тротуару улицы, его так качнуло в сторону, что он налетел на громадное зеркальное стекло шляпного магазина и чуть не разбил его. Бормотал он без умолку.

– Шляпный магазин… Вот хоть убей – этого шляпного магазина я не помню; стало быть, мы не туда идем, – говорил он.

– Да что ты помнишь! Что ты можешь помнить, ежели ты пьян, как сапожник! – восклицала Глафира Семеновна, чуть не плача, и взяла мужа под руку, стараясь поддержать его на ходу.

– Врешь. Решеточку с шишечками я помню чудесно. Она вот бок о бок с нашей гостиницей. А где эта решеточка с шишечками?

– Иди, иди, пьяница. Господи! Что мне делать с пьяным мужем!

– Глаша, я не пьян… Верь совести, не пьян.

– Молчи!

Но Николай Иванович не унимался. По дороге он задирал проходящих мальчишек, останавливался у открытых дверей магазинов с выставками дешевых товаров на улице около окон; у одного из таких магазинов купил он красную суконную фуражку без козырька с вытисненной на дне ее золотом Эйфелевой башней и даже для чего-то надел эту фуражку себе на голову, а шляпу свою понес в руке.

– Снимешь ты с своей головы эту дурацкую фуражку или не снимешь, шут гороховый! – кричала на него Глафира Семеновна.

– Зачем снимать? Это на память. Это в воспоминание об Эйфелевой башне. Пусть все видят, что русский славянин Николай Иванов…

– Пьян? Это верно. Это всякий видит.

– Не пьян. Зачем пьян? Пусть все видят, что русский славянин из далеких северных стран побывал на выставке и сочувствует французам! Вив ля Франс… Глаша! Хочешь, я закричу вот на этом перекрестке – вив ля Франс?..

– Кричи, кричи. Но как только ты закричишь, сейчас же я тебя брошу и убегу. Так ты и знай, что убегу.

– Постой, постой… Хочешь, я тебе вот этот красный корсет с кружевами куплю, что в окне выставлен?

– Ничего мне не надо. Иди.

– Отчего? Вот корсет так корсет! Русская славянка, да ежели в этом корсете! А ты хочешь ногу телятины? Вон нога телятины в магазине висит. Глаша! Смотри-ка! Телячьи-то окорока у них продают в бумажных штанинах с кружевами. Вот так штука! Батюшки! Да и сырые телячьи мозги в коробке с бордюром. Ну мясная лавка! У нас магазины бриллиантиков на Невском такой роскоши не видят. Хочешь мозги? Завтра отдадим хозяйке, чтоб она нам на завтрак поджарила.

– Нужно еще прежде хозяйку найти. Где она, хозяйка-то гостиницы? Где сама гостиница-то?

– Ищи решетку с шишечками и найдешь.

– Далась ему эта решетка с шишечками!

– Ах, ах, веер из павлиньего пера в окошке! Хочешь, этот веер тебе куплю?

– Ничего мне сегодня не надо. Иди только. Нет, я окончательно сбилась, – произнесла наконец Глафира Семеновна. – Решительно не знаю, куда идти.

– А я знаю. Прямо. Сейчас и будет решетка с шишечкой. Городовой! Же рюсс славянин де норд. Глаша, как по-французски решетка с шишечкой? Вот городовой на углу стоит.

Но тут Глафира Семеновна, дабы избежать скандала, потянула Николая Ивановича в переулок и со слезами проговорила:

– Николай Иваныч! Уймешься ли ты? Эдакое несчастие случилось, люди потеряли свою квартиру, не знают, где переночевать, а ты клоуна из себя строишь!

– Я клоуна? Я? Потомственный почетный гражданин и кавалер?..

– Постой… Кажется, напали на след. Вон в переулке: яма вырыта… Мы мимо этой ямы шли… – несколько оживилась Глафира Семеновна. – В ней еще тогда два блузника землю вынимали.

– Шли, шли… Да… Теперь еще решеточку с шишечкой…

– Прикуси язык насчет решетки с шишечкой. Что это, в самом деле, заладил одно и то же. Да, здесь, здесь… Здесь мы шли. Вот теперь нужно свернуть, кажется, налево, а потом направо. Прибавь шагу. Чего ты ноги-то волочишь!

– Прежде налево, Глаша, а потом направо. А то знаешь что? Пойдем ночевать в другую гостиницу? Паспорт ведь у меня в кармане. А завтра свою гостиницу разыщем.

– Иди, иди…

И Глафира Семеновна потянула мужа в другой переулок.

– Кажется, так идем. Теперь только бы посудный магазин на углу найти, где старуха в красном шерстяном чепце чулок вязала, – продолжала она.

– И решеточку с шишечкой.

– Опять? Ежели посудного магазина не найдем на углу – ну не здесь.

– Собачка еще такая с хвостиком закорючкой бегала – вот что я помню, – сказал Николай Иванович.

– Так тебе собачка с хвостиком закорючкой и будет с утра и до ночи на одном месте бегать! Ведь скажет тоже. О, пьянство, пьянство! До чего оно человека доводит.

– Пить – умереть, и не пить – умереть, – отвечал Николай Иванович, – так уж лучше пить!

– Магазин! Посудный магазин! – радостно воскликнула Глафира Семеновна, когда они вышли на угол переулка. – Теперь налево, налево.

– А там решеточка с шишечкой. Постой, Глаша. Хочешь, я тебе вот этот большой бокал куплю? Сейчас мы скомандуем старухе, чтоб она нам пива…

– Иди, иди… Вон и красная железная перчатка висит. Слава тебе господи! Нашли. Сейчас будет и наша гостиница напротив…

Глафира Семеновна от радости даже перекрестилась.

– Нет, постой… – бормотал Николай Иванович. – Надо решеточку с шишечкой…

Но Глафира Семеновна уже не слушала и тащила мужа по направлению к красной железной перчатке, освещенной фонарем. Вот они и около перчатки. Но, дивное дело, напротив перчатки подъезда с надписью “Hôtel” нет. Глафира Семеновна протащила мужа два-три дома вправо от перчатки и два-три дома влево – подъезды имеются, но вывески гостиницы нет.

– Господи боже мой! Да куда же наша гостиница-то делась? Явственно помню, что против перчатки, а вывески нет, – говорила Глафира Семеновна.

– Решеточки с ши…

– Молчи! Надо в перчаточный магазин зайти и спросить, где тут гостиница. Ведь уж наверное перчаточник знает.

– Вот и отлично, Глаша. Зайдем. А я тебе пару перчаток куплю. Перчаточник этот давеча днем удивительно как мне понравился. У него лицо такое, знаешь, пьющее…

Супруги перешли улицу и вошли в перчаточный магазин. Перчаточник, как и утром, встретил их опять в одном жилете.

– Vous voulez des gants, madame? – спросил он.

– Вуй, вуй! Ну аштон де ган. Но дит же ву при – у э готель иси? Ну завон арете дан готель е ну завон ублие ле нумеро. А вывески нет. Нон екри сюр ля порт. Ну рюсс… Ну де Рюсси… – пояснила Глафира Семеновна.

– Vous désirez les chambres garnies, madame?

– Вуй, вуй… Должно быть, ле шамбр гарни. Там эн вье мосье хозяин и ен вьель мадам.

– Voila, madame. C’est la porte des chambres garnies, – указал перчаточник.

– А пуркуа не па зекри сюр ля порт?

– Ces chambres sont sans écritaux, madame. Voilà la porte[207]207
  – Вам нужны перчатки, мадам? – Да, да! Мы покупаем перчатки. Но скажите, пожалуйста, где здесь отель? Мы остановились в отеле, и мы забыли номер… Не написано на двери. Мы русские… Мы из России. – Вы ищите меблированные комнаты, мадам? – Да, да… Должно быть, меблированные комнаты. Там старый месье хозяин и старая мадам. – Вот, мадам. Это дверь в меблированные комнаты… – А почему на двери не написано? – Комнаты без вывески, мадам. Вот дверь.


[Закрыть].

– Здесь, здесь… Только без вывески. Подъезд напротив, – радостно проговорила Глафира Семеновна.

Выбрав себе перчатки, она повела мужа из магазина. Николай Иванович было обернулся к перчаточнику и воскликнул:

– Рюсс е Франсе… Бювон ле вен руж. Вив ля Франс![208]208
  Русский и француз… Выпьем красного вина. Да здравствует Франция!


[Закрыть]

Но Глафира Семеновна просто-напросто выпихала его за дверь.

Через минуту они звонились у своего запертого уже подъезда. Им отворил сам старик-хозяин.

В глубине подъезда стояла старушка-хозяйка.