Текст книги "Наши за границей"

XXII

Невзирая, однако, на тревожное состояние Николая Ивановича и Глафиры Семеновны, сон сделал свое дело и они задремали на несколько времени, хотя и дали себе слово не спать. Первой проснулась Глафира Семеновна и даже испугалась, что спала. Она проснулась от остановки поезда на станции. Стучали молотками, пробуя колеса, перекликались рабочие, и уж перекликались на французском языке, как показалось Глафире Семеновна. Она открыла окно и стала прислушиваться – да, французский язык. Немецкого говора не слыхать, он исчез; исчезли откормленные лоснящиеся физиономии немецких железнодорожных служащих, исчезли немецкие фуражки и заменились французскими кепи, появились французские бородки на тощих лицах, и на станционном здании красовались уже французские надписи. Первым, что бросилось Глафире Семеновне в глаза, была надпись “Buvette”.

– Николай Иваныч, французский язык! Приехали, во французскую землю приехали! – радостно бросилась она к мужу.

Николай Иванович спал, прислонившись к уголку и держа руку на револьвере, который лежал у него на коленях. Жене нужно было потрясти его за плечо, чтобы он проснулся. Он открыл глаза, быстро вскочил на ноги и, уронив на пол револьвер, испуганно спрашивал:

– Опять разбойник? Где он?

– Какой разбойник! Мы приехали во Францию, французский язык… Может быть, это уж даже Париж.

– Не может быть! Тогда надо спросить. Что ж ты! Спрашивай… Хвастайся французским языком.

Глафира Семеновна высунулась из окна и крикнула проходившей французской бородке:

– Мосье… Кель статион? Пари? Эсе Пари?[100]100
  Месье… Какая станция? Париж? Это Париж? – Здесь и далее пер. с франц. (если не указано иное).


[Закрыть]

– Oh, non, madame. Paris est encore loin. A Paris nous serons le matin[101]101
  О нет, мадам, до Парижа еще далеко. В Париже мы будем утром.


[Закрыть], – послышался учтивый ответ.

– Что он говорит? – осведомился Николай Иванович.

– Нет, нет, не Париж. В Париж мы приедем еще утром.

– Однако ты все понимаешь.

– Еще бы! По-французски я сколько угодно. У нас в пансионе француженка была настоящая, – похвасталась Глафира Семеновна. – Вот написано – пур ля дам; вон – пур ле месье… Вон – бювет. Тут можно выпить желающим.

– Так я, Глаша, с удовольствием бы выпил. Спроси, сколько минут стоим.

– Нет, нет. А на кого ты меня оставишь? Я боюсь. А вдруг опять разбойник?

– Да разбойник, должно быть, в немецкой земле остался. Неужели же его через границу пропустили? Наконец, ты можешь со мной вместе выйти.

– Кондуктер! – опять закричала Глафира Семеновна. – Комбьен минют иси?

– Seulement deux minutes à présent, madame. Il vous reste deux minutes.

– Me ну вулон буар…[102]102
  – Кондуктор!.. Сколько минут здесь? – Сейчас только две минуты, мадам. У вас осталось две минуты. – Но мы хотим пить…


[Закрыть]

– Да, буар… Буар вен руж, а то так бьер[103]103
  Да, пить… Пить красное вино, а то так пиво.


[Закрыть], – прибавил Николай Иванович и тут же похвастался перед женой: – Все хмельные слова я отлично знаю.

Кондуктор протянул руку и сказал:

– Vous voulez prendre du vin rouge? Donnezmoi de l’argent, monsieur. Je vous apporterai tout de suite[104]104
  Желаете красного вина? Дайте мне денег, месье. Я сейчас же вам принесу.


[Закрыть].

– Что он говорит, Глаша?

– Сам принести хочет нам вина. Комбьян пур бутель?[105]105
  Сколько за бутылку?


[Закрыть]

– Deux francs. Dépêchez-vous, madame, dépêchez-vous[106]106
  Два франка. Торопитесь, мадам, торопитесь. – Примеч. авт.


[Закрыть].

– Как, тоже депешу надо? – спросил Николай Иванович. – И здесь по телеграфной депеше?

– Да нет же, нет. Давай ему скорей денег. Давай два французских серебряных четвертака. Скорей, скорей.

– Вот! – И Николай Иванович, сунув кондуктору деньги, прибавил: – Тут труа четвертак. Пусть на труа франк. А я думал, что и здесь, как в Неметчине, все надо по телеграфу, когда кондуктор упомянули про депешу-то, – отнесся он к жене по уходе кондуктора.

– Да нет, нет. Он не про депешу упомянул, а сказал: «Депеше ву», то есть поторопитесь. Здесь французская земля, здесь этого нет.

– Ну то-то. А то удивительно странно показалось. Думаю: там только обеды по телеграфическим депешам, а здесь уж и выпивка. Нет, какова учтивость у французов! Только заикнулись насчет выпивки – сейчас: пожалуйте, я вам принесу.

– Еще бы… Французы удивительно учтивый народ. Разве можно их сравнить с немцами.

– Я, Глаша, страсть как рад, что мы попали во французскую землю.

– А я-то как рада!

Поезд, однако, не стоял и двух минут и тронулся, минуя станционные освещенные вывески.

– Глаша! А выпивка-то? Где же вен руж-то? Надул кондуктор… Вот тебе и французская учтивость! – воскликнул Николай Иванович, но в это время дверь купе отворилась и в купе влез кондуктор, держащий в руке бутылку вина, горлышко которой было прикрыто стаканом.

– Voyons, monsieur… Servez-vous…[107]107
  Вот, месье… Пожалуйста…


[Закрыть] – протянул он Николаю Ивановичу бутылку.

– Вот за это, мусье, спасибо, вот за это мерси. Гран мерси, рюсс мерси! – заговорил Николай Иванович, принимая бутылку.

– Monsieur est un Russe? – спросил француз и прибавил: – Oh, nous aimons la Russie et les Russes. Vivent les Russes![108]108
  Месье – русский? О, мы любим Россию и русских. Да здравствуют русские!


[Закрыть]

От него так и пахнуло вином. Очевидно, он и сам сейчас только выпил, да и раньше не отказывался от вина. Николай Иванович заметил это и сказал жене:

– Парень-то, кажется, изрядно хвативши?

– Ничего. Французы и пьяные любезны. Это совсем особый народ.

– Vos billets, monsieur… – между тем сказал кондуктор.

– Билеты требует, – пояснила Глафира Семеновна.

– Да понял, понял я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вот, мосье, билье, вуаля… А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюве вен руж?[109]109
  Вот… билеты, пожалуйста… Не хотите выпить красного вина?


[Закрыть] – вдруг предложил Николай Иванович кондуктору.

– Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après[110]110
  О, с удовольствием, месье. Но сперва выпейте сами, а я позже.


[Закрыть], – отвечал тот, простригая билеты.

– Ну вот и отлично. Бюве…

Николай Иванович налил стакан и протянул кондуктору. Тот поклонился и отстранил стакан:

– A présent vous-même, monsieur, et moi je prendrai après vous[111]111
  Сначала вы, месье, а я выпью после вас.


[Закрыть].

– Глаша! Что он такое? – недоумевал Николай Иванович.

– Хочет, чтобы ты прежде выпил.

– Я? Же?.. Отлично. Тре бьен… Вот… За здоровье Франс!

Николай Иванович залпом выпил стакан и продолжал:

– Мы любим вашу Франс, очень любим. Глаша, переведи.

– Ну рюсс – ну земон ля Франс.

– Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie[112]112
  О, мадам! И мы, мы обожаем Россию. – Примеч. авт.


[Закрыть].

Кондуктор взял поданный ему стакан с красным вином, поднял его и, воскликнув: “Vive la Russie!” – тоже выпил его залпом.

– Друг! Ами… Франсе и рюсс – ами, – протянул ему руку Николай Иванович.

Кондуктор потряс руку.

– Анкор… – предложил Николай Иванович, указывая на стакан.

– Après, monsieur… Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J’aime les Russes…[113]113
  Потом, месье… Сейчас выпейте сами. Через полчаса я вам принесу еще бутылку, и мы снова выпьем. Я люблю русских…


[Закрыть]

– Что он говорит, Глаша?

– Принесет еще бутылку и тогда опять с тобой выпьет.

– Душа человек! – воскликнул Николай Иванович, ударяя кондуктора по плечу. – Ну, бьен, бьен… Принеси – опять выпьем.

– Au revoir, monsieur… Au revoir, madame[114]114
  До свидания, месье… До свидания, мадам.


[Закрыть], – раскланялся кондуктор, повернул ручку двери купе и исчез во мраке.

При таких обстоятельствах Николай Иванович и Глафира Семеновна въезжали во французскую землю.

XXIII

С французским кондуктором Николай Иванович все-таки выпил две бутылки красного вина. Со второй бутылкой кондуктор принес ему и белого хлеба с сыром на закуску, а Глафире Семеновне грушу, и предложил ее с галантностью совсем ловкого кавалера. Появление такого человека, резко отделяющегося от угрюмых немецких кондукторов, значительно ободрило супругов в их путешествии, и когда на заре багаж их в Вервье был слегка осмотрен заглянувшим в купе таможенным чиновником, они начали дремать, совершенно забыв о разбойниках, которых так опасались вначале. К тому же и начало светать, а дневной свет, как известно, парализует многие страхи. Подъезжая к Намюру, они уже спали крепким сном. Кондуктор хоть и заглядывал в купе для проверки билетов, но, видя супругов спящими, не тревожил их.

Когда супруги проснулись, было ясное солнечное утро. Солнце светило ярко и приветливо озаряло мелькавшие мимо окон вагона каменные деревенские домики, сплошь застланные вьющимися растениями, играло на зеленых еще лугах, на стоящих в одиночку дубах с пожелтевшей листвой, на синей ленте речки, идущей вдоль дороги.

Глафира Семеновна сидела у окна купе и любовалась видами. Вскоре маленькие каменные домики стали сменяться более крупными домами. Появились вывески на домах, мелькнула железная решетка какого-то сада, стали появляться высокие фабричные трубы, курящиеся легким дымком, и вдруг Глафира Семеновна воскликнула:

– Батюшки! Эйфелева башня вдали! Я ее сейчас по картине узнала. Николай Иваныч! Радуйся, мы подъезжаем к Парижу.

– Да что ты! – подскочил к окну Николай Иванович.

– Вон, вон… Видишь? – указала Глафира Семеновна.

– Да, да… Эйфелева башня… Она и есть… «Кончен, кончен дальний путь. Вижу край родимый»[115]115
  Казачья песня на слова А. Х. Дуропа (1818).


[Закрыть], – запел он.

Стали попадаться по дороге уже улицы. Дома все вырастали и вырастали. Виднелась церковь с готическим куполом. Движение на улицах все оживлялось. Поезд умерял ход, скрежетали тормоза. Еще несколько минут, и вагоны остановились около платформы, на которой суетились блузники в кепи и с бляхами на груди.

– Приехали… В Париж приехали!.. – радостно произнесла Глафира Семеновна, когда кондуктор отворил перед ними дверь купе.

В дверь рванулся блузник, предлагая свои услуги.

– Вуй, вуй… Прене мон саквояж, – сказала Глафира Семеновна. – Э шерше коше пур партир а готель[116]116
  Да, да… Возьмите мой чемодан. И ищите извозчика, чтобы отвезти в отель.


[Закрыть]. Николай Иваныч! Бери подушки. Что ты стоишь истуканом?

– Une voiture, madame?[117]117
  Экипаж, мадам?


[Закрыть] – спросил блузник.

– Да, да… Вуатюр… И анкор наш багаж… – совала она ему квитанцию.

– Oui, oui, madame.

Багаж был взят, и блузник потащил его на спине на подъезд вокзала. Супруги следовали сзади. Вот и улица с суетящейся на ней публикой. Николай Иванович поражал всех своей громадной охапкой подушек. Какой-то уличный мальчишка, продававший с рук билеты для входа на выставку, даже крикнул:

– Voyons, cе sont les Russes![118]118
  Посмотрите, это русские!


[Закрыть]

Французский городовой в синей пелеринке, кепи, с закрученными усами и с клинистой бородкой махнул по направлению к стоящим в шеренгу извозчикам. От шеренги отделилась маленькая карета с сидящим на козлах краснорожим, гладкобритым, жирным извозчиком в белой лакированной шляпе-цилиндре и подъехала к супругам. Багаж уложен на крышу каретки, блузнику вручена целая стопка французских пятаков, как называл Николай Иванович медные десятисантимные монеты, и супруги сели в каретку, заслонившись подушками. Извозчик обернулся и спросил, куда ехать.

– Готель какой-нибудь. Дан готель…[119]119
  В отель.


[Закрыть] – сказала Глафира Семеновна.

– Quel hôtel, madame?[120]120
  Какой отель?


[Закрыть]

– Ах ты, боже мой! Да я не знаю – кель. Же не се па[121]121
  Я не знаю.


[Закрыть]. Николай Иваныч, кель?

– Да почем же я-то знаю!

– Все равно, коше[122]122
  Извозчик.


[Закрыть]. Се тегаль, кель. Ен готель, нам нужно шамбр… шамбр и де ли…[123]123
  Все равно какой. В отель, нам нужна комната… и две кровати.


[Закрыть]

– Je comprends, madame. Mais quel quartier désirez-vous?[124]124
  Я понимаю, мадам. Но в какой район вы хотите?


[Закрыть]

– Глаша! Что он говорит?

– Решительно не понимаю. Ен шамбр дан готель. Ну вояжер, ну де Рюсси…

Стоящий тут же городовой сказал что-то извозчику. Тот покачал головой и поехал легкой трусцой, помахивая бичом не на лошадь, а на подскакивающих к окнам кареты мальчишек-блузников с какими-то объявлениями, с букетами цветов. Минут через десять он остановился около подъезда и крикнул:

– Voyons!..[125]125
  Извольте!..


[Закрыть]

Выскочил лакей с капулем на лбу, в черной куртке и переднике чуть не до земли.

– Une chambre pour les voyageurs![126]126
  Комнату для путников!


[Закрыть] – сказал извозчик лакею.

Тот отрицательно покачал головой и отвечал, что все занято.

– Ен шамбр авек де ли… – сказала Глафира Семеновна лакею.

– Point, madame…[127]127
  Комната с двумя кроватями… – Нет комнат, мадам…


[Закрыть] – развел тот руками.

Извозчик потащился далее. Во второй гостинице тот же ответ, в третьей то же самое, в четвертой даже и не разговаривали. Выглянувший на подъезд портье прямо махнул рукой, увидав подъехавшую с багажом на крышке карету. Супруги уже странствовали более получаса.

– Нигде нет комнаты! Что нам делать? – спросил жену Николай Иванович.

– Нужно искать. Нельзя же нам жить в карете.

Извозчик обернулся на козлах, заглянул в переднее стекло кареты и что-то бормотал.

– Алле, алле… – махала ему Глафира Семеновна. – Ен шамбр… Ну не пувон сан шамбр… Надо шерше анкор отель[128]128
  Пошел, пошел… Комната… Мы не можем без комнаты… Надо искать еще отель.


[Закрыть].

В пятой гостинице опять то же самое. Портье выглянул и молча махнул рукой.

– Что за незадача! – воскликнул Николай Иванович. – Глаша! Ведь просто хоть караул кричи. Ну Париж! Попробую-ка я на чай дать, авось и комната найдется. Мусье! Мусье! – махнул он торчащей в стекле двери фигуре портье и показал полуфранковую монету. Тот отворил дверь.

– Вот на чай… Прене… – протянул Николай Иванович портье монету.

– Се пур буар… – поправила мужа Глафира Семеновна. – Прене и доне ну зен шамбр.

– Nous n’avons point, madame… – отвечал портье, но деньги все-таки взял.

– Же компран, же компран. А где есть шамбр? У шерше?[129]129
  Возьмите… – На чай… Возьмите и дайте нам комнату. – У нас свободных нет, мадам… – Я понимаю, я понимаю. А где есть комната? Где искать?


[Закрыть]

Портье стал говорить что-то извозчику и показывал руками. Снова поехали.

– Великое дело давание на чай! – воскликнул Николай Иванович. – Оно развязывает языки… И помяни мое слово – сейчас комната найдется.

Извозчик сделал несколько поворотов из одной улицы в другую, въехали в какой-то мрачный переулок с грязненькими лавочками в громадных серых шестиэтажных домах, упирающихся крышами в небо, и остановились около неказистого подъезда. Извозчик слез с козел, направился в подъезд и вышел оттуда с худенькой старушкой в белом чепце.

– Ен шамбр авек де ли… – обратилась к ней Глафира Семеновна.

– Ah, oui, madame… Ayez la bonte de voir seulement[130]130
  Ах да, мадам… Вы извольте только посмотреть.


[Закрыть], – отвечала старушка и отворила дверцу кареты.

– Есть комната! – воскликнул Николай Иванович. – Ну что я говорил!

Супруги вышли из кареты и направились в подъезд.

XXIV

В подъезде на площадке висели карты с расклеенными афишами цирка, театров, “Petit Journal”. Пахло чем-то жареным. Налево от площадки была видна маленькая комната. Там за конторкой стоял старик в сером потертом пиджаке, с серой щетиной на голове, в серебряных круглых очках и в вышитых гарусом туфлях. Старушка в белом чепце предложила супругам подняться по деревянной, узкой, чуть не винтовой лестнице.

– Кель этаж? – спросила ее Глафира Семеновна.

– Troisiеme, madame, – отвечала старушка и бойко пошла вперед.

– В третьем этаже? – переспросил Николай Иванович жену.

– В третьем. Что ж, это не очень высоко.

– Раз этаж, два этаж, три этаж, четыре этаж, – считал Николай Иванович и воскликнул: – Позвольте, мадам! Да уж это в четвертом. Зачем же говорить, что в третьем! Глаша, скажи ей… Куда же она нас ведет?

– By заве ди – труазьем…[131]131
  Вы сказали третий.


[Закрыть] – начала Глафира Семеновна, еле переводя дух. – А ведь это…

– Oui, oui, madame, le troisième… Encore un peu plus haut[132]132
  Да, да, мадам, третий. Еще немного выше.


[Закрыть].

– Еще выше? Фу-ты пропасть! Да она нас на каланчу ведет. Ведь это уж пятый!.. Глаша…

– Сянк, мадам, сянк…[133]133
  Пятый, мадам, пятый.


[Закрыть] – старалась пояснить старушке Глафира Семеновна.

– Mais, non, madame, c’est le troisième…[134]134
  Но нет, мадам, это третий.


[Закрыть] – стояла на своем старуха и ввела в коридор.

– Фу черт! Да неужто мы этажей считать не умеем?! Пятый… Скажи ей, Глаша, что пятый.

– Да ведь что ж говорить-то? Уверяет, что третий.

Старушка распахнула дверь из коридора в комнату и сказала:

– Voilà, monsieur…[135]135
  Вот, месье.


[Закрыть]

Николай Иванович заглянул и воскликнул:

– Да ведь это клетушка! Тут и одному-то не поместиться. И наконец, всего одна кровать! Нам нужно две кровати.

– Де ли… де… – пояснила старушке Глафира Семеновна.

– Oui, madame… Je vous mettrai…[136]136
  Да, мадам… Я вам поставлю…


[Закрыть]

– Говорит, что поставит вторую кровать.

Супруги обозревали комнату. Старая, старинного фасона, красного дерева кровать под драпировкой, какой-то диванчик, три стула, круглый стол и шкаф с зеркалом – вот все убранство комнаты. Два больших окна были наполовину загорожены чугунной решеткой, и в них виднелись на противоположной стороне узенькой улицы другие такие же окна, на решетке одного из которых висело для просушки детское одеяло, а у другого окна стояла растрепанная женщина и отряхала, ударяя о перила решетки, подол какого-то платья, держа корсаж платья у себя на плече.

– Ну Париж… – сказал Николай Иванович. – Не стоило в Париж ехать, чтобы в таком хлеву помещаться.

– А все-таки нужно взять эту комнату, потому надо же где-нибудь поместиться. Не ездить же нам по городу до ночи. И так уж часа два мотались, бог знает сколько гостиниц объездили, – отвечала Глафира Семеновна и, обратясь к старухе, спросила о цене: – Э ле при? Комбьян?

– Dix francs, madame…[137]137
  И цена? Сколько? – Десять франков, мадам…


[Закрыть] – спокойно отвечала старуха.

– Что такое? Десять франков! – воскликнул Николай Иванович. – Да ведь это разбой! Десять четвертаков по сорока копеек – четыре рубля… Совсем разбой!

Хотя восклицание было сделано по-русски, но старуха-француженка поняла его, потому что пожала плечами, развела руками и произнесла в ответ:

– C’est l’exposition, monsieur[138]138
  Это выставка, месье.


[Закрыть].

– Она говорит, что из-за выставки так дорого, – пояснила Глафира Семеновна.

– Все равно разбой… Ведь такие каморки на такой каланче у нас в Петербурге по полтине в сутки ходят и уж много-много что по семьдесят пять копеек. А то четыре рубля. Да я дам четыре рубля, дам и пять, но и ты дай мне настоящую комнату.

– Се шер[139]139
  Это дорого.


[Закрыть], мадам, – попробовала сказать Глафира Семеновна, но старуха опять развела руками и опять упомянула про выставку.

– Лучше нет? – спрашивал Николай Иванович. – Глаша! Спроси.

– By заве бон шамбр? Ну вулон бон шамбр.

– À présent non, madame[140]140
  У вас есть хорошая комната? Мы хотим хорошую комнату. – Сейчас нет, мадам.


[Закрыть], – покачала головой старуха.

– Что тут делать? – взглянул Николай Иванович на жену.

– Надо брать. Не мотаться же нам еще полдня по Парижу!

– Да ведь вышь-то какая! Это на манер думской каланчи.

– Потом поищем что-нибудь получше, а теперь нужно же где-нибудь приютиться.

– Анафемы! Грабители! Русским ура кричат и с них же семь шкур дерут!

– Да ведь за это-то и кричат, что семь шкур дерут.

– Eh bien, madame? – вопросительно взглянула на супругов старуха.

– Вуй… Ну пренон… Делать нечего… Нотр багаж[141]141
  Ну так что, мадам? – Да… Берем… Делать нечего… Наш багаж.


[Закрыть].

Глафира Семеновна стала снимать с себя ватерпруф. Старуха позвонила, чтобы послать за багажом. Николай Иванович пошел вниз рассчитываться с извозчиком. По дороге он сосчитал число ступеней на лестнице. Оказалось восемьдесят три.

– Восемьдесят три ступени, десять поворотов на лестнице, пять площадок, – и это они называют в третьем этаже! – горячился он. – Черти. Право, черти! Комбьян? – обратился он к извозчику, вынимая из кармана на ладонь горсть серебра.

– Huit francs, monsieur…[142]142
  Восемь франков, месье.


[Закрыть] – произнес он наконец.

– Как вит франк? To есть восемь франков? Да ты, почтенный, никак белены объелся. Восемь четвертаков по сорок копеек – ведь это три двадцать! – восклицал Николай Иванович. – Мосье, – обратился он к старику, стоявшему при их приезде за конторкой и теперь вышедшему на подъезд. – Вит франк хочет… Ведь у вас такса… Не может же быть, чтобы это было по таксе…

Старик заговорил что-то с извозчиком, потом обратился к Николаю Ивановичу на французском языке, что-то очертил ему пальцем на своей ладони, но Николай Иванович ничего не понял, плюнул, достал две пятифранковые монеты и, подавая их извозчику, сказал по-русски:

– Трех рублей ни за что не дам, хоть ты разорвись. Вот тебе два целковых и проваливай… Алле… Вон… Алле… – махал он рукою, отгоняя извозчика.

Извозчик просил всего только восемь франков и, получив десять и видя, что его гонят прочь, не желая взять сдачи, просто недоумевал. Наконец он улыбнулся, наскоро снял шляпу, сказал: “Merci, monsieur” – и, стегнув лошадь, отъехал от подъезда. Старик дивился щедрости путешественника, пожимал плечами и бормотал по-французски:

– О, русские! Я знаю этих русских! Они любят горячиться, но это самый щедрый народ!

Николай Иванович, принимая пятифранковые монеты за серебряные рубли и в простоте душевной думая, что они выторговали у извозчика рубль двадцать копеек, поднимался в свою комнату наверх, следуя за прислугой, несшей его багаж, уже в несколько успокоившемся состоянии и говорил сам с собой:

– Два рубля… И два-то рубля ужасти как дорого за такую езду. Ведь, в сущности, все по одному и тому же месту путались, а больших концов не делали.

Глафиру Семеновну он застал заказывающей кофе. Перед ней стоял в рваном пиджаке, в войлочных туфлях и в четырехугольном колпаке из белой писчей бумаги какой-то молодой малый с эспаньолкой на глупом лице и говорил:

– Madame veut café au lait… Oui, oui…[143]143
  Мадам желает кофе с молоком… Да, да…


[Закрыть]

– Я кофе заказываю, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Надо же чего-нибудь выпить.

– Да, да… Кофей отлично… – отвечал Николай Иванович. – Ты, брат, и масла приволоки, и булок, – обратился он к слуге. – Глаша! Переведи ему.

– Пян и бер…[144]144
  Хлеб и масло.


[Закрыть] – сказала Глафира Семеновна. – И побольше. Боку…

– Пян-бер… – повторил Николай Иванович.

– Oui, oui, monsieur… Un déjeuner…[145]145
  Да, да, месье… Завтрак…


[Закрыть]

– Да, да… Мне и жене… Ну, живо…

Слуга побежал исполнять требуемое.

XXV

Когда Николай Иванович и Глафира Семеновна умылись, поспел и кофе. Тот же слуга в потертом пиджаке и четырехугольном бумажном колпаке внес поднос с кофейником, молочником и булками. Прежде всего Николая Ивановича поразили громадные чашки для кофе, превосходящие по своим размерам даже суповые чашки. При них находились так называемые десертные ложки. Николай Иванович как увидел чашки и ложки, так и воскликнул:

– Батюшки! Чашки-то какие! Да ты бы еще, молодец, ведра с уполовниками принес! Кто же в таких чашках кофей пьет! Уж прачки на что до кофеища охотницы, а такую чашку кофею, я полагаю, ни одна прачка не вытянет.

Слуга стоял, кланялся и глупо улыбался.

– Глаша! Переведи ему, – обратился Николай Иванович к жене.

– Да как же я переведу-то? – отвечала Глафира Семеновна в замешательстве. – Ты такие слова говоришь, которых я по-французски и не знаю. Ле тас тре гран, – указала она слуге на чашки. – Пуркуа гран?

– Oh, madame, c’est toujours comme ça. Vous avez demandé café au lait[146]146
  Чашки очень большие. Почему большие? – О, мадам, всегда так. Вы же просили кофе с молоком.


[Закрыть].

– Говорит, что такие чашки нужно, – перевела Глафира Семеновна. – Верно, уж у них такой обычай, верно, уж кофейная страна.

– Ты ему про прачку-то скажи.

– Я не знаю, как прачка по-французски.

– Как не знаешь? Ведь комнатные слова ты все знаешь, а «прачка» комнатное слово.

– Ну вот поди ж ты – забыла.

– Так как же мы стирать-то будем? Ведь белье придется в стирку отдавать.

– Ну, тогда я в словаре посмотрю. Наливай же себе кофею и пей. Чего ты над чашкой-то сидишь!

– Как тут пить! Тут надо ложками хлебать, а не пить. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что они нарочно такие купели вместо чашек нам подали, чтобы потом за три порции кофею взять, а то так и за четыре. Вот помяни мое слово, за четыре порции в счет наворотят. Грабеж, чисто грабеж.

– Да пей уж, пей. Ведь на грабеж и за границу поехали.

Слуга все стоял и глупо улыбался.

– Voulez-vous encore quelque chose, monsieur?[147]147
  Еще что-нибудь желаете, месье?


[Закрыть] – спросил он наконец, собираясь уходить.

Николай Иванович понял слово «анкор» и воскликнул:

– Как анкор? Как еще? Ведра с кофеем принес да еще спрашивает – не подать ли анкор! Сорокаведерную бочку с кофеем нам еще приволочь хочешь, что ли! Иди, иди с богом! Вишь, как разлакомился! Анкор! Правду купец-то в Кельне на станции говорил, что здесь семь шкур дерут, – отнесся Николай Иванович к жене.

Слуга все еще стоял, глупо улыбался и наконец сказал:

– J’aime la langue russe… Oh, que j’aime, quand on parle russe![148]148
  Я люблю русский язык… О, как же люблю, когда говорят по-русски!


[Закрыть]

– Глаша! Что он торчит? Что ему еще надо?

– Говорит, что очень любит слушать, когда говорят по-русски, – перевела Глафира Семеновна и кивнула слуге, сказав: – Але…

Тот переминался с ноги на ногу и не шел.

– Votre nom, monsieur, votre carte… – сказал он. – Il faut noter chez nous en das…[149]149
  Ваше имя, месье, ваша карточка… Нужно отметиться у нас…


[Закрыть]

– Что он говорит? Чего еще ему надо, Глаша?

– Спрашивает, как нас зовут.

– А! Паспорт? Сейчас, сейчас… – засуетился Николай Иванович.

– Oh, non, monsieur… Le passeport се n’es pas necessaire. Seulement votre nom, votre carte[150]150
  О нет, месье… Паспорт не обязателен. Только ваше имя, ваша карточка.


[Закрыть].

– Говорит, что паспорт не надо. Просит только твою карточку.

– Как не надо! Вздор… Пускай уж заодно берет. Ведь прописаться же в участке надо. Ведь не на один день приехали. Вот паспорт… – выложил Николай Иванович на стол свою паспортную книжку.

Слуга отстранил ее рукой и стоял на своем, что паспорта не надо, а надо только карточку.

– Seulement une carte… une carte de visite…[151]151
  Лишь карточка… визитная карточка…


[Закрыть] – пояснял он.

– Дай ему свою визитную карточку. Говорит, что паспорта не надо. Верно, здесь не прописываются.

– Как возможно, чтобы не прописывались. Где же это видано, чтобы не прописываться в чужом месте! Почем они нас знают! А вдруг мы беспаспортные! Вот, брат, бери паспорт… – протянул слуге Николай Иванович книжку.

– Pas passeport… Seulement la carte… – упрямился слуга.

– Да что ты его задерживаешь-то! Ну дай ему свою карточку. Ведь для чего же-нибудь ты велел сделать свои карточки на французском языке.

Николай Иванович пожал плечами и подал карточку. Слуга удалился.

– Глаша, знаешь, что я полагаю? – сказал Николай Иванович по уходе слуги. – Я полагаю, что тут какая-нибудь штука. Где же это видано, чтобы в гостинице паспорта не брать в прописку!

– Какая штука?

– А вот какая. Не хотят ли они отжилить наш багаж, наши вещи? Мы уйдем из номера, вещи наши оставим, вернемся, а они нам скажут: да вы у нас в гостинице не прописаны, стало быть, вовсе и не останавливались и никаких ваших вещей у нас нет.

– Да что ты! Выдумаешь тоже…

– Отчего же они паспорт не взяли в прописку? Паспорт в гостиницах прежде всего. Нет, я внизу во что бы ни стало всучу его хозяйке. Паспорт прописан, так всякому спокойнее. Ты сейчас и в полицию жаловаться можешь, и всякая штука…

Глафира Семеновна между тем напилась уже кофею и переодевалась.

– Ты смотри, Глаша, все самое лучшее на себя надевай, – говорил Николай Иванович жене. – Здесь, брат, Париж, здесь первые модницы, первые франтихи, отсюда моды-то к нам идут, так уж надо не ударить в грязь лицом. А то что за радость, за кухарку какую-нибудь примут! Паспорта нашего не взяли, стало быть, не знают, что мы купцы. Да здесь, я думаю, и кухарки-то по последней моде одеты ходят.

– Да ведь мы на выставку сейчас пойдем… Вот ежели бы в театр… – пробовала возразить Глафира Семеновна.

– Так на выставке-то, по всем вероятиям, все как разряжены! Ведь выставка, а не что другое. Нет, уж ты новое шелковое платье надень, бархатное пальто, визитную шляпку, и бриллиантовую брошку, и бриллиантовые браслетки.

– Зачем же это?

– Надевай, тебе говорят, а то за кухарку примут. В модный город, откуда всякие наряды идут, приехали, да вдруг в тряпки одеться! Все лучшее надень. А главное, бриллианты. Да и спокойнее оно будет, ежели бриллианты-то на себе. А то вон видишь, паспорта даже в прописку не взяли, так как тут бриллианты-то в номере оставлять! У тебя бриллиантов с собой больше чем на четыре тысячи.

– Вот разве только из-за этого…

– Надевай, надевай… Я дело говорю.

Через четверть часа Глафира Семеновна оделась.

– Ну, вот так хорошо. Теперь никто не скажет, что кухарка, – сказал Николай Иванович. – Вот и я бриллиантовый перстень на палец надену. Совсем готова?

– Совсем. На выставку поедем?

– Конечно же, прямо на выставку. Как выставка-то по-французски? Как извозчика-то нанимать?

– Алекспозицион[152]152
  На выставку.


[Закрыть].

– Алекспозицион, алекспозицион… Ну, тронемся…

Николай Иванович и Глафира Семеновна сошли с лестницы. Внизу Николай Иванович опять всячески старался всучить свой паспорт в прописку, обращаясь уже на этот раз к хозяину и хозяйке гостиницы, но те также наотрез отказались взять: “Се n’est pas nécessaire, monsieur”[153]153
  Это необязательно, месье.


[Закрыть].

– Нет, уж ты что ни говори, а тут какая-нибудь штука да есть, что они паспорта от нас не берут! – сказал Николай Иванович жене, выходя из подъезда на улицу, и прибавил: – Нужно держать ухо востро.