Текст книги "Наши за границей"

LIX

Уже стемнело, когда компания покончила со своим обильным, но не разнообразным обедом. Николай Иванович и земляк выпили много и порядочно разгорячились. Николай Иванович хотел пить еще, но земляк остановил его.

– Довольно, довольно. Пора и в цирк на представление индейцев, а то опоздаем, – сказал он. – Цирк этот отсюда неблизко. Он за городом. Положим, мы туда пойдем по железной дороге Ceinture, но когда еще до станции дойдешь. А выпить мы и в цирке можем.

Они захватили с собой остатки жаркого, вышли из съестной лавки и отправились на станцию железной дороги. Пришлось пройти нисколько улиц.

– Дикие эти индейцы-то, которые будут представлять? – поинтересовалась Глафира Семеновна.

– Дикие, дикие… – отвечал земляк. – Двести пятьдесят лошадей, двести всадников, буйволы, собаки, масса женщин и детей – и все это стреляет, сражается. Говорят, индеечки есть прехорошенькие, – прибавил он, толкнув в бок Николая Ивановича и подмигнув глазом, но тут же спохватился, что вместе с ними находится Глафира Семеновна, и умолк.

Николай Иванович, в свою очередь, подтолкнул земляка.

– Тсс… Самовар тут… – сказал он, припоминая его изречение, что в Тулу с своим самоваром не ездят.

– Какой самовар? – спросила Глафира Семеновна мужа, не понимая, в чем дело.

– Так, никакой. Чего тебе? Мы промеж себя.

– Ты, кажется, уж с коньяку-то заговариваться начинаешь? Где ты самовар увидал?

– Ну вот… Пошла, поехала… Теперь тебя и не остановишь.

Глафира Семеновна сердито вздохнула:

– Ах, как я не люблю с тобой с пьяным возиться!

– Да где же я пьян-то, где? И что мы такое выпили? Самую малость выпили.

Произошла пауза.

– Пожалуйста, только ты, Николай Иваныч, с этими дикими не связывайся, – опять начала Глафира Семеновна. – А то ведь я тебя знаю: ежели у тебя в голове муха, то ты и с диким рад пить. И что это здесь в Париже за мода на диких? Город, кажется, образованный, а куда ни сунься – везде дикие.

– Выставка, сударыня, народы съехались со всего мира, – отвечал земляк. – Европейцы-то уж пригляделись, ну а дикие – новинка. Действительно, здесь в Париже на диких большая мода.

– Нет, нет. Тут конное представление, и ничего больше.

Разговаривая таким манером, они дошли до станции. Поезда Chemin de fer de Ceinture[330]330
  «Маленькая кольцевая железная дорога».


[Закрыть], проходящие каждые четверть часа, не заставили долго ждать отправления. Раздался звук рожка, возвещающего приближение поезда, послышался глухой стук колес, и поезд, шипя паровозом, подкатил к станции. Николай Иванович, Глафира Семеновна и земляк быстро вошли в маленький вагон и разместились на местах. Рожок – и поезд опять тронулся. Он шел тихо, каждые пять минут останавливаясь на маленьких станциях, впуская пассажиров. Маленькие вагоны и частые остановки на маленьких станциях развеселили почему-то рассердившуюся было Глафиру Семеновну. Она улыбнулась и проговорила:

– Совсем игрушечный поезд.

– Он вокруг всего Парижа идет, обхватывает его поясом, и потому эта железная дорога так и называется поясом, – сказал земляк. – Железнодорожный поезд не минует ни одной окраины города. Однако мы сейчас приедем на ту станцию, где нам сходить. Приготовьтесь.

– Что нам приготовляться! – воскликнул Николай Иванович. – Закуска с нами, а выпивку там найдем, – прибавил он, показывая пакет с остатками жаркого. – Ты, Глаша, уж сердись или не сердись, а я гуськом покормлю какую-нибудь дикую индейскую бабу. Мне хочется посмотреть, как дикие едят.

Глафира Семеновна махнула рукой и отвернулась.

Но вот поезд остановился на той станции, до которой ехала компания.

Компания вышла на платформу. Вся платформа была заклеена громадными афишами, возвещающими о большом военном представлении труппы краснокожих индейцев и белых американских поселенцев. На четырех углах афиши были изображены раскрашенные отрубленные головы, вздетые на пики. Мальчишки-блузники в высочайших картузах продавали программы представления, размахивая ими и выкрикивая по-французски: «Особенное представление! Торопитесь, торопитесь, господа, смотреть. Индейцы только семь дней пробудут в Париже! Блистательное представление!»

LX

Станция железной дороги находилась под горой. Поднявшись по каменным ступеням на горку, супруги, предводительствуемые земляком, свернули в какую-то улицу и наконец вошли в сад. У ворот с них взяли по франку за вход. Сад представлял из себя лужайки, очень мало засаженные деревьями и кустарниками. Между кустарниками и деревьями то там, то сям виднелись конические хижины индейцев. Из верхних концов конусов валил дым. Несколько полуголых ребятишек с бронзовыми лицами и длинными черными как вороново крыло, прямыми, как палки, волосами играли около хижин. На лугу бродил тощий буйвол; около одной из хижин завывала привязанная на веревке тощая собака. Все это было видно при ярком освещении газом.

Издали доносились звуки оркестра.

– Надо спешить. В цирке уж началось, – сказал земляк.

Они прошли мимо сияющего огнями балагана с надписью “Restaurant”.

– Вот и выпить есть где. Отлично… – заметил Николай Иванович. – Земляк, земляк! Нет ли здесь какого-нибудь дикого питья? Вот бы попробовать. Ведь индейцы-то не Магомету празднуют, стало быть, им хмельное разрешено.

– Это уж мы после, Николай Иваныч, после. Пойдемте скорей в цирк, на места. Видите, публики-то в саду совсем нет. Она вся на местах.

Показался высокий деревянный забор, за которым был цирк. У забора виднелись кассы, где продавались билеты на места. Пришлось опять заплатить. За первые места взяли по два франка, и компания по деревянной скрипучей лестнице поднялась в амфитеатр, где и уселась.

Представление действительно началось. На арене под открытым небом носились на бойких, но невзрачных лошаденках человек десять в серых поярковых шляпах, в цветных куртках и с ружьями за плечами. Они пронзительно гикали, махали арканами и гнались за убегавшей от них лошадью. Сделав по арене круга три, они наконец нагнали лошадь. Один из них накинул на лошадь аркан и остановил ее. Пойманная лошадь металась, становилась на дыбы, лягалась. Второй и третий арканы, накинутые на нее всадниками, повалили ее на землю.

– Разбойников это они, что ли, представляют? – спросила Глафира Семеновна земляка.

– Охотников в американских степях. Они дикую лошадь поймали, повалили ее и вот теперь надевают на нее узду.

За декорацией, изображающей вдали холмы и на них домики американской деревушки, послышались дикие крики. Охотники, возившиеся около дикой, только что взнузданной лошади, бросили ее, вскочили на своих лошадей и опять понеслись по арене. Крики за холмами усилились, превратились в рев, и из-за холмов показались скачущие на неоседланных лошадях индейцы с развевающимися длинными волосами и накинутыми на плечи полосатыми плащами. Они гнались за охотниками.

– Вот разбойники, индейцы-разбойники. Они делают нападение на охотников. Видите, гонятся за ними, – сказал земляк.

Раздались выстрелы, лязг оружия, несколько всадников повалились с лошадей, в пороховом дыме смешались индейцы и охотники. Когда дым рассеялся, охотники были уже со связанными руками, индейцы уводили их и их лошадей за декорацию, изображающую холмы с деревушкой. На лошади одного из индейцев между шеей лошади и туловищем индейца лежал охотник со свесившимися руками и ногами. Еще один индеец тащил за собою по земле на аркане другого охотника.

– Прощай, охотнички! Индейцы победили и повели их в плен на жаркое, – сказал Николай Иванович.

– Да неужто съедать? – поспешно спросила Глафира Семеновна.

– А то как же? Порядок известный. Ведь они людоеды. Из одной ноги бифштексы, из другой бефстроганов, из третьей какой-нибудь там антрекот, – шутил Николай Иванович.

– Да неужели настоящим манером съедят?

– Нет, нет. Ведь это только представление. Кто же им позволит здесь, в Париже, людоедствовать! – успокоил Глафиру Семеновну земляк.

– Ну то-то… а я уж думала…

Первое отделение представления кончилось. По местам забегали гарсоны с подносами, предлагая публике пиво, флаконы с коньяком, фрукты, сандвичи. Также ходил мальчишка-индеец в синих штанах с позументом в виде лампаса и в накинутом на плечи полосатом одеяле и навязывал публике слипшиеся комки каких-то розовых обсахаренных зерен, бормоча что-то по-английски. Из английской речи, впрочем, выделялись и французские слова: “Vingt centimes”[331]331
  Двадцать сантимов.


[Закрыть]. Пристал он и к супругам, тыкая им в руки по комку.

– Для еды это, что ли? – спрашивал его Николай Иванович. – Ты мне скажи, для еды? Манже?

Мальчишка не понимал и только твердил: “Vingt centimes”.

– Конечно же для еды, – отвечал за него земляк. – Вон, видите, ест публика. Это что-нибудь американское. Надо попробовать.

Он купил комок зерен, отломил кусочек, пожевал и выплюнул.

– Безвкусица, – сказал он.

Попробовали зерен и супруги и тоже выплюнули.

– А ничего нет интересного в этом диком представлении, – проговорила Глафира Семеновна, зевая в руку. – Тоска.

– Необыкновенно бойкие лошади, молодецкая езда индейцев и их ловкость – вот что интересно, – отвечал земляк.

– Полноте, полноте… Наши казаки куда лучше все эти штуки на лошадях проделывают, – возразил Николай Иванович.

LXI

Представление индейцев действительно было донельзя однообразно. В первом отделении они гнались за охотниками, нападали и сражались с ними, в следующем отделении они то же самое проделывали, настигнув фургон с европейскими переселенцами. Глафира Семеновна зевала, зевал и Николай Иванович, не отставал от них и земляк.

– Пойдем-ка мы лучше побродим по саду да зайдем к этим самым диким в их домики и посмотрим, как они живут, – сказал Николай Иванович. – Чего тут-то глаза пялить. Ей-ей, никакого интереса в этих скачках. Посмотрели, и будет. Кстати же, там и ресторан. Вставай, Глаша.

– Да уж лучше, действительно, по саду походить, – согласилась Глафира Семеновна, вставая с места.

Беспрекословно поднялся и земляк. Они вышли из амфитеатра и по дорожкам сада направились к жилищам индейцев.

В палатках индейцев шла стряпня. Оставшиеся в палатках женщины, очевидно, приготовляли ужин для своих мужчин, гарцующих в настоящее время на арене. Николай Иванович, Глафира Семеновна и земляк подняли войлок, висевший у входа, и вошли в одну из таких палаток. Там было дымно. Горел костер, разложенный на земле, и над костром висел котелок с варящейся в нем пшенной кашей. Около костра на корточках сидели две женщины – одна старая, другая молодая. Старая мешала деревянной палкой кашицу в котле. Молодая, имея в руке серповидный коротенький нож, разрезала мясо на мелкие кусочки, проделывая эту работу прямо на земле с притоптанной травой. Женщины были в одних только шерстяных коротких и чрезвычайно узких юбках полосатого рисунка и в грязных рубашках без рукавов. Ноги у обеих были босые. Голова старой женщины была повязана пестрым платком; молодая женщина была простоволосая, но зато на шее имела несколько ниток цветных бус. При входе посетителей женщины заговорили что-то на своем наречии. Наконец молодая стрельнула глазами в сторону Николая Ивановича, поднялась с земли и, подойдя к нему, положила ему на плечи руки и улыбнулась.

– Мосье… Ашете абсант… Ашете абсант пур ну…[332]332
  Месье… Купите абсент… Купите нам абсент…


[Закрыть] – сказала она и стала ласково трепать Николая Ивановича по щекам.

– Брысь, брысь!.. – замахал тот руками и пятясь.

Но женщина не унималась. Она схватила его за руки и стала притягивать к себе, как бы стараясь, чтобы он ее поцеловал.

– Да чего ты пристала-то, черномазая? – бормотал Николай Иванович, стараясь высвободить свои руки из рук женщины, но та была сильна, и это не так легко было сделать. Она продолжала держать его руки и говорила все ту же фразу:

– Ашете абсант пур ну, ашете абсант.

– Она просит, чтобы вы купили ей анисовой водки, – перевел земляк Николаю Ивановичу.

– Водки? Так чего же она мне руки-то ломает! И ведь какая сильная, подлец!

Николай Иванович косился на жену. Та уже вспыхивала, бледнея и краснея от ревности, и наконец проговорила:

– Вот нахалка-то! Николай Иваныч! Да что ж ты стоишь-то да за руки ее держишь! Пойдем вон… Выходи…

– Она меня держит, а не я ее… Пусти, черномазая! – рванулся он, вырвав одну руку, но женщина, улыбаясь и показывая белые зубы, держала его за другую и бормотала:

– Ашете абсант, ашете абсант.

– Николай Иваныч! Да что ж ты в самом деле!.. – возвысила голос Глафира Семеновна. – Ведь сказано, чтобы ты выходил!

– Душечка… Она меня держит…

Он потянулся к выходу и, так как его держали, вытащил за собой из палатки женщину. Та, предполагая, что Николай Иванович согласился уже купить ей абсенту и сейчас поведет ее в ресторан, обняла его другой рукой за шею, поцеловала и заговорила:

– Мерси, мерси… Аллон, аллон…[333]333
  Спасибо, спасибо… Пойдем, пойдем…


[Закрыть]

Но тут Глафира Семеновна не выдержала. Она взмахнула дождевым зонтиком и с криком: «Ах ты, подлая индейская морда!» – ударила женщину по голове. Взвизгнула, в свою очередь, и женщина. Увидав, что удар нанесен ей Глафирой Семеновной, она выпустила из рук руку Николая Ивановича, бросилась на Глафиру Семеновну и вцепилась в ее ватерпруф, сверкая глазами и бормоча непонятные слова. Глафира Семеновна рассвирепела и тоже держала ее за ворот рубахи.

– Меня хватать? Меня? Ах ты, индейка мерзкая! Да я тебе все бельмы твои выцарапаю… – бормотала она.

– Глаша, оставь, оставь… – начал было Николай Иванович, оттаскивая за плечо жену, но было уже поздно…

В одно мгновение Глафира Семеновна и индианка вцепились друг дружке в волосы и упали на траву, барахтаясь и царапаясь.

– Господи! Да что же это такое! – воскликнул Николай Иванович и бросился разнимать дерущихся. – Земляк! Да что же вы-то сложа руки стоите? Помогите и вы! – закричал он земляку.

Земляк тоже начал разнимать. Он сел на индианку и старался отдернуть ее руку от Глафиры Семеновны; но тут выбежала из палатки старая индианка и, заступаясь за молодую, принялась тузить кулаками по спине земляка, Глафиру Семеновну и Николая Ивановича. Сделалась общая свалка. К происшествию между тем, заслыша крики, подбегали гарсоны из ресторана, путаясь в своих длинных белых передниках; стремились мальчишки-индейцы.

Кое-как сцепившихся женщин растащили. Женщины еле переводили дух, и каждая по-своему выкрикивала угрозы.

– Наглая индейская тварь! Потаскушка! В моих глазах и вдруг смеет к моему мужу целоваться лезть! Я покажу тебе, мерзавка! – слышалось у Глафиры Семеновны.

Бормотала что-то и индианка, показывая кулаки.

Шляпка Глафиры Семеновны валялась на траве, вся измятая, валялся и переломанный зонтик.

– Ах, срам какой! Ах, срам какой! Глаша, Глаша! Да уймись же… – говорил Николай Иванович, передавая растрепанную Глафиру Семеновну тоже растрепанному и без шляпы земляку, и принялся поднимать шляпы и зонтик.

Гарсоны и собравшаяся публика, держась за бока, так и покатывались со смеха.

LXII

Когда супруги пришли в себя, то прежде они набросились друг на друга с упреками.

– Тебе хотелось, чтоб все это произошло, ты искал этого, ты нарочно лез на диких. У тебя только и разговора было, что о диких. Рад теперь, рад, что такой скандал вышел? – говорила, чуть не плача, Глафира Семеновна Николаю Ивановичу.

– Душенька, ты сама виновата. Ты первая хватила эту самую индейку зонтиком по голове, – отвечал тот.

– Да, хватила, но я хватила за дело. Как она смела к тебе лезть! Ведь лезла целоваться с тобой, ведь она облапливала тебя. Будто я не видела! И главное, при жене, при законной жене, мерзавка, это делает.

– Да почем она знала, что ты моя жена?

– А! Ты еще хочешь защищать ее? Ты рад был, рад, что она с тобой обнималась и целоваться лезла! Ну да, конечно, ты искал этого, ты сам лез на это. Жаль, что я вместе с ней и тебя зонтиком по башке не откатала.

– Вовсе я не того искал и не на то лез. Очень мне нужно обниматься и целоваться с грязной, вонючей бабой! От нее луком так и разило.

– Молчи. Вы любите это. Вам какая угодно будь грязная и вонючая баба, но только бы не жена.

– Ах, Глаша, Глаша, как ты несправедлива! Я просто хотел покормить эту индейку остатками гуся. Никогда я не видал, как едят дикие, хотел посмотреть – и вот…

– Ну довольно, довольно! Дома уж я с тобой поговорю! Пойдем домой!

– Ты, душечка, прежде успокойся, приди в себя. Нельзя в таком виде ехать домой. Зайдем прежде вот в ресторанчик. Там есть, наверное, уборная, и ты поправишься, приведешь в порядок свой костюм, потом мы выпьем чего-нибудь холодненького… – уговаривал Николай Иванович жену.

– Чтобы я после этого скандала да пошла в ресторан! Да вы с ума сошли! Уж и здесь-то над нами все лакеи смеются, а там-то что будет!

– Не станут они там смеяться. Здесь они смеются просто сгоряча. А поразмыслив, они очень хорошо поймут, что это не скандал, а просто недоразумение. Зайдем, Глаша, в ресторан. Ты хоть немножко придешь в себя.

– И стыда на себя этого не возьму. Как я после этого буду глядеть в глаза прислуге? Ведь все лакеи видели, какая у нас была свалка.

– Эка важность! Ну кто нас здесь знает! Решительно никто не знает.

– Нет, нет, не проси. Домой.

Глафира Семеновна наскоро начала приводить свой костюм в порядок. К ней подошел земляк, до сих пор разговаривавший о чем-то с гарсоном ресторана, и принялся ее уговаривать.

– И я бы советовал вам зайти в ресторан и успокоиться. Здесь есть отдельные кабинеты. Можно бы было отдельный кабинет взять. А что вы опасаетесь насмешек ресторанной прислуги, то это совершенно напрасно, – сказал он. – Напротив, все сочувствие на вашей стороне. Я вот сейчас разговаривал с гарсонами, так они возмущены поведением этой индейской бабенки. Оказывается, что с вами это уже не первый случай. Были такие случаи и с другими. Они рассказывают про ужасное нахальство этих индейских баб. Прежде всего, они ужасные пьяницы и распутницы, и как только появляется какой-нибудь мужчина, сейчас же они нагло лезут к нему с объятиями и требуют абсенту. Гарсоны удивляются, как до сих пор полиция не может обуздать этих индеек.

– Нет, нет, и вы мне зубы не заговорите. Довольно… Домой… – стояла на своем Глафира Семеновна. – Николай Иваныч! Да что ж вы стали! Двигайтесь к выходу! – крикнула она на мужа.

Николай Иванович поднял с травы пакет с остатками жаркого и медленно направился к выходу из сада. За ним шел земляк. За земляком следовала Глафира Семеновна.

– И где же эдакие скандалы происходят, что дикие девчонки безнаказанно могут лезть на женатых мужчин, да еще к тому же при их женах? В Париже. В самом цивилизованном городе Париже! – не унималась она. – Ну хваленый Париж! Нет, подальше от этого Парижа. Слушайте, Николай Иваныч! Я завтра же хочу ехать вон из этого проклятого Парижа, – обратилась она к мужу.

– Но, душечка, мы еще ничего порядком не осмотрели на выставке. Мы еще не видали художественного отдела.

– Черт с ней и с выставкой!

– Но ты забыла, что в Луврском магазине заказала себе разные наряды, а эти наряды будут готовы только еще послезавтра.

– Завтра же пойду в магазин и буду умолять приказчиц, чтобы они мне приготовили все к вечеру. К вечеру приготовят, а ночью – марш домой.

– Побудем хоть еще денька три на выставке, – упрашивал Николай Иванович.

– Чтобы опять на диких нарваться? Благодарю покорно. Домой, домой и домой.

– Сама виновата. Не следовало эту бабу зонтиком бить. Я и сам бы сумел отбояриться от этой бабы.

– Ты отбояриться? Да ты рад был. У тебя даже в глазах какие-то дьявольские огни забегали от радости – ну я и не стерпела. Да и как стерпеть, если при мне, при законной жене, на мужа дикая баба лезет!

Глафира Семеновна быстро направилась к выходу. У выхода, при усиленном свете фонарей, Николай Иванович заметил, что у ней расцарапана щека и сочится кровь. Он сказал ей об этом и прибавил:

– Приложи к щеке платочек. Индейка-то, должно быть, какой-нибудь маленький прыщичек у тебя на щеке сковырнула, и до крови…

– Плевать! Назло не приложу. Глядите на меня и казнитесь, – отвечала Глафира Семеновна сердито.

По железной дороге домой супруги уже не поехали. У входа в сад стоял извозчичий экипаж. Николай Иванович нанял экипаж и посадил в него супругу. Когда он прощался с земляком, земляк шепнул ему:

– Я говорил вам, что в Тулу со своим самоваром не ездят, и вот сегодня были ясные на это доказательства. Не будь при вас сегодня самовара в виде супруги, никакой бы неприятности не вышло и мы провели бы отлично вечер, даже, может быть, в сообществе диких индеек. До свиданья! Адрес ваш знаю и завтра утром постараюсь проведать вас, – прибавил он, раскланиваясь и с Николаем Ивановичем, и с Глафирой Семеновной.