Текст книги "Наши за границей"

LXXI

– Что ж вы истуканом-то стоите и, как гусь, с одного воду глотаете! – крикнула на Николая Ивановича Глафира Семеновна. – Звоните, требуйте счет из гостиницы и рассчитывайтесь. Я не шучу, что мы сегодня вечером уезжаем.

– Сейчас, ангел мой, сейчас, – робко отвечал тот. – Ведь я только что встал, надо попить чайку и сообразить немного. Наконец ведь и ты, я думаю, хочешь пообедать.

Ему было очень неловко смотреть в глаза жене, он с удовольствием бы куда-нибудь спрятался с ее глаз, но вот беда: комната была всего только одна, и спрятаться было некуда, кроме как на кровать за альков, а лежать ему не хотелось. Он закурил папироску и сел на диван перед круглым столом. И опять раздался возглас супруги:

– Чего ж вы расселись-то! Кипятите же себе воду и заваривайте чай, ежели хотите пить чай. Да скорее. И таган, и чайники мне нужно убирать в дорожный сундук. Ведь это наши вещи, не оставлять же их здесь.

– Голубушка, сделай уж мне сама чай. Я к этому как-то неспособен. Да и не мужское это дело.

– Так, так. А мужское дело, стало быть, шляться ночью по разным вертепам и обниматься со всякими встречными мерзавками! Я и укладывайся, я и чай приготовляй.

– Ну полно, брось. За твою доброту я тебе какой хочешь подарок сделаю. Вот в обратный путь поедем, по дороге остановимся где-нибудь, и что хочешь себе покупай.

Глафира Семеновна слегка улыбнулась.

– Скажите, пожалуйста, какая Лиса Патрикевна! – сказала она. – Да вот еще что знайте… Старой дорогой обратно я ни за что не поеду, до того она мне опротивела, когда мы путались по разным Диршау и Кенигсбергам. Это значит опять нигде не попить, не поесть без телеграммы. Немецкая путаница мне до смерти надоела. Есть другая дорога. Я встретилась сегодня в Луврском магазине с одной русской дамой, и она мне сказала и даже на записке написала. Мы поедем через Швейцарию на Вену и из Вены прямо в Петербург. Вот записка. Садиться в вагон надо на Лионской железной дороге и брать билеты до Женевы, а из Женевы до Вены и оттуда прямо на Петербург.

– Как хочешь, милочка, как хочешь, так и поедем, – согласился Николай Иванович и, поймав руку жены, поцеловал ее. – Только должен тебе сказать, что ежели хочешь избежать немцев, то ведь и в Вене немец.

– Все равно. Все-таки это другая дорога. А русская дама, с которой я познакомилась, говорит, что эта дорога будет не в пример лучше и приятнее, что кондукторы набраны из братьев славян и даже по-русски понимают. Дама также говорит, что, проезжая, мы увидим швейцарские и тирольские горы, а о швейцарских горах я давно воображала. Я много, много читала про них.

– Хорошо, хорошо.

Глафира Семеновна стала приготовлять чай.

– Зовите же гарсона и требуйте, чтобы нам дали что-нибудь поесть. Надо торопиться. Я справилась. Поезд идет в семь часов вечера, а теперь уж три часа, – торопила она мужа.

Николай Иванович, видя, что жена переложила гнев на милость, несколько оживился, просиял и позвонил в колокольчик. Явился коридорный в войлочных туфлях и бумажном колпаке, остановился в дверях и улыбнулся, смотря на Николая Ивановича.

– Ça va bien, monsieur? – спросил он, подмигивая ему, и, указывая на расцарапанную свою руку, сказал: – C’est votre travail d’hier[387]387
  Все в порядке, месье?.. Вот что вы вчера сделали.


[Закрыть].

– Глаша! Что он говорит? – спросил Николай Иванович.

– А вот указывает, как ты ему вчера руку расцарапал, когда он тебя вводил наверх.

Николая Ивановича покоробило.

– Ну, ну… Поди, и сам обо что-нибудь расцарапался. Так закажи же ему, что ты хочешь, – обратился он к жене.

– Ну вулон манже[388]388
  Мы хотим есть.


[Закрыть], – сказала она коридорному.

– У нас табльдот в шесть часов, мадам, а завтрак теперь уже кончился, – дал ответ коридорный.

Оказалось, что ничего получить нельзя, так как по карте в гостинице не готовят, а приготовляют только два раза в день в известные часы завтрак и обед.

– Ну гостиница! – воскликнула Глафира Семеновна. – Делать нечего, будем закусками и черствым жарким питаться. У нас есть остатки гуся и индейки от третьего дня.

Она велела гарсону подать только сыру и хлеба и прибавила:

– Алле и апортэ ну[389]389
  Идите и принесите нам…


[Закрыть] счет. Вот как счет по-французски – решительно не знаю. Ву компренэ: счет? Счет. Комбьян ну девон пейэ пур ту? Ну партон ожурдюи[390]390
  Сколько мы должны заплатить за все? Мы сегодня съезжаем.


[Закрыть].

– Ah, c’est l’addition de tout ce que vous devez[391]391
  А, это счет за все, что вы должны.


[Закрыть]. Oui, madame.

Коридорный исчез и явился с сыром, хлебом и прибором для еды.

– Mal à la tête? – спросил он Николая Ивановича, видя, что тот потирает рукой лоб и виски. – C’est toujours comme çа, quand on prend beaucoup de vin le soir[392]392
  Болит голова?.. Так всегда бывает, когда выпьешь вечером слишком много вина.


[Закрыть].

– Смотри-ка, до чего ты себя довел: слуга в гостинице и тот насмехается, что ты вчера был пьян, спрашивает, не болит ли у тебя голова, – сказала Глафира Семеновна.

– Он? Да как он смеет! Вон!

И Николай Иванович, поднявшись с дивана, сверкнул на слугу глазами и сжал кулаки. Слуга выскочил за дверь.

Супруги принялись за еду, но у Николая Ивановича после вчерашнего кутежа не было никакого аппетита. Он только пожевал немного сыру и принялся за чай. Глафира Семеновна одна уписывала черствую индейку и куски гуся.

– Что ж ты не ешь? – спросила она мужа.

– Не хочется что-то.

– Ага! Будешь еще пьянствовать!

– Да уж не попрекай, не попрекай. Заслужу.

Старик, хозяин гостиницы, сам принес счет и положил его на стол перед супругами. Он также с любопытством смотрел на Николая Ивановича. Очевидно, то положение пьяного, в котором он видел его сегодня ночью, было в диво и ему. Он не вытерпел и также с улыбкой спросил:

– Votre santé, monsieur?[393]393
  Как ваше здоровье, месье?


[Закрыть]

Николай Иванович понял и сердито махнул рукой.

– Ну, ну, ну… Нечего тут… Проваливай! – сказал он. – С тобой, со старым чертом, разве этого не бывало! Поди, тысячу раз бывало.

Хозяин потоптался на одном месте и скрылся за дверью. Супруги принялись рассматривать счет.

LXXII

Расписанный на длинном листе, с мельчайшими подробностями – счет был громадный.

– Боже! Сколько наворотили! За что это? Ведь мы только спали и почти ничего не ели в гостинице! – воскликнул Николай Иванович.

Он взял счет, повертел его в руках, посмотрел на строчки и сказал:

– Не про нас писано. Прочти-ка ты, Глаша, – прибавил он, обращаясь к жене.

Взяла в руки счет и Глафира Семеновна, принялась рассматривать и проговорила:

– Удивительно, какими каракулями пишут!

– А это, я думаю, нарочно, чтобы не все расчухали, – отвечал Николай Иванович. – Можешь, однако, понять-то хоть что-нибудь?

– Да вот шамбр… Это за комнату. Тут по двенадцати франков.

– Ну да, да… Так мы и торговались.

– Постой… Мы сторговались по двенадцати франков за комнату с двумя кроватями, а тут за вторую кровать отдельно по франку в день поставили. Кажется, за кровать. Да, да, это кровать.

– Да как же они смеют, подлецы! Ах, жалко, что я не умею ругаться по-французски.

– Постой, постой… Тут два раза свечи. Бужи де сервис[394]394
  Сервировочная свеча.


[Закрыть] и просто бужи. За первое два франка, за второе пять. Мы и сожгли-то всего две свечки.

– Ловко! – прищелкнул языком Николай Иванович.

– Недоумеваю, за что два раза за свечи поставлено. Неужели первые два франка, то есть бужи де сервиз, они поставили за тот огарок в вонючем медном подсвечнике, который они нам давали внизу в бюро гостиницы, чтобы пройти ночью со свечкой по неосвещенной лестнице до дверей нашего номера? Ведь это уж ни на что не похоже. Батюшки! Да и за постельное белье отдельно взяли.

– Не может быть!

– Отдельно, отдельно. Ну счетец! Де кафе о ле[395]395
  Кофе с молоком.


[Закрыть] три франка. Знаешь, за каждую чашку кофею с молоком они выставили нам по полтора франка, то есть по шести гривен на наши деньги, ежели считать по курсу.

– Да ведь это разбой!

– Хуже. Это какое-то грабительство. А потом эн сервис тэ, де сервис тэ[396]396
  Один чайный сервиз, два чайных сервиза.


[Закрыть]. Вообрази, за то, что мы у них брали посуду к своему чаю, булки и масло, они за всякий раз поставили по два франка.

– Да что ты! Ну народ! А между тем как встретятся и узнают, что русский, – сейчас «вив ля Рюсси».

– Да из-за этого-то они и говорят «вив ля Рюсси», что с русского человека можно семь шкур содрать. Постой, постой… Вот тут еще есть папье алетр[397]397
  Писчая бумага.


[Закрыть]. Помнишь, мы взяли два листка почтовой бумаги и два конверта, чтобы написать письма? Ну так вот за это два франка.

– Не может быть!

– Смотри. За сегодняшний кусочек сыру, вот что мы сейчас ели, четыре франка поставлено.

– Ах, подлецы, подлецы!

– Даже марки, за почтовые марки к письмам и то по пятидесяти сантимов за штуку, – продолжала Глафира Семеновна. – Ведь это по полуфранку, ведь это больше чем вдвое. Потом опять: сервиз, сервиз, и все по два франка. Это уж за прислугу, что ли. Должно быть, что за прислугу.

– Это за нашего коридорного дурака-то в бумажном колпаке, что ли?

– Да, должно быть, что за него. Батюшки! За спички… Де залюмет… За спички также отдельно поставлено.

– За бумажный колпак на голове коридорного отдельно не поставлено ли? – спросил Николай Иванович.

– Нет, не поставлено.

– А за войлочные туфли на ногах?

– Нет, нет. Но зато поставлено два франка за что-то такое, чего уж я совсем понять не могу. Должно быть, это не за то ли, что тебя вчера вели под руки по лестнице, – сказала Глафира Семеновна.

Николай Иванович смутился.

– Ну, ну, довольно… – махнул он рукой. – Поязвила – и будет.

– Ага! Не любишь! За разбитое-то зеркало все-таки пятьдесят франков должен заплатить. Вот оно… поставлено.

– Да когда же я бил? Нет, я этот счет так не оставлю, я его добром не заплачу, нельзя даваться в руки. Мало ли что могут в счет поставить! – горячился Николай Иванович.

– Брось, оставь. Не скандаль, – остановила его Глафира Семеновна. – Где так уж сотни франков на кутеж не жалеешь, вот вчера с срамницами, а где так из-за каких-то десяти-пятнадцати франков хочешь поднимать скандал. Мало ты им вчера ночью задал трезвону-то, что ли! Ведь ты всю гостиницу перебудил, когда вернулся домой. Bсe поднялись и стали тебя вводить на лестницу.

Николай Иванович вздохнул, умолк и полез за запасными деньгами, которые хранились в запертом саквояже. Глафира Семеновна смотрела на него и говорила:

– Еще счастлив твой бог, что при тебе вчера всех твоих денег не было, а то бы твои добрые приятели и приятельницы и от всех твоих денег оставили у тебя в кошельке только два золотых. Ах ты, рохля пьяная!

– Ну что, Глаша, не поминай.

Часа через два супруги, одетые по-дорожному, выходили из номера, чтобы садиться в экипаж и ехать на железную дорогу. Прислуга гостиницы вытаскивала их подушки, саквояжи и чемоданы. В коридоре и по лестнице стояла также разная мужская и женская прислуга, которую супруги раньше во все время своего пребывания в гостинице даже и не видали. Эта прислуга напоминала им о себе, кланяясь, и держала наготове руки, чтобы получить на чай.

– Fille de chambre du troisième[398]398
  Горничная третьего этажа.


[Закрыть], – говорила женщина в коричневом платье и белом чепце.

– Monsieur, c’est moi qui…[399]399
  Месье, это я…


[Закрыть] – заикнулся с глупой улыбкой коридорный в войлочных туфлях и бумажном колпаке, не договорил и показал Николаю Ивановичу свою расцарапанную руку.

Глафира Семеновна молча совала по полуфранковой монете.

Внизу, у входной двери супругов встретили хозяева. Старуха любезно приседала и говорила:

– Bon voyage, monsieur et madame!..[400]400
  Счастливого пути, месье и мадам!..


[Закрыть] Bon voyage.

– Грабители! Чтоб вам ни дна ни покрышки, – отвечал Николай Иванович.

Старик-хозяин, думая, что ему говорят по-русски какое-либо приветствие, благодарил Николая Ивановича.

– Merci, monsieur, merci, monsieur… – твердил он и совал ему в руку целую стопочку адресов своей гостиницы, прося рекомендации.

LXXIII

Среди подушек и саквояжей супруги ехали по улице Лафайет в закрытом экипаже, направляясь к вокзалу Лионской железной дороги, и смотрели в окна экипажа на уличное движение, прощаясь с Парижем. Глафира Семеновна прощалась даже вслух.

– Прощай, Париж, прощай, – говорила она. – Очень может быть, уж никогда больше не увидимся. Много было мне здесь неприятностей, но, во всяком случае, ты в тысячу раз лучше Берлина!

– Но какие же, душечка, особенные неприятности? Эти неприятности можно все с хлебом есть, – попробовал возразить Николай Иванович.

– Молчите. Эти неприятности были все через вас. Скандал с индейкой, ваш загул в таверне Латинского квартала…

– Ну довольно, довольно… Что тут!.. Ведь уж все кончено, едем домой. Стой, стой, коше! Коше! Стоп! – закричал вдруг Николай Иванович и забарабанил извозчику в стекла.

– Что с тобой? – удивленно спросила Глафира Семеновна.

– Да вот земляка увидал. Триста франков… Триста франков за ним, – бормотал Николай Иванович и, выставившись из окна кареты, закричал: – Земляк! Земляк! Господин коллежский!

На углу какого-то переулка, около освещенного окна магазина, действительно стоял в своей поярковой шляпе с широкими полями тот земляк, с которым супруги познакомились на подъезде театра «Эдем». Он стоял у окна магазина и рассматривал выставленные товары. Заслыша крики «земляк», он обернулся, но, увидав выставившуюся из окна кареты голову Николая Ивановича, тотчас же нахлобучил на лоб шляпу и поспешно свернул в переулок. Николай Иванович выскочил из кареты и бросился бежать за земляком, но его и след простыл. Постояв несколько минут на тротуаре и посмотрев направо и налево, Николай Иванович вернулся к карете.

– Можешь ты думать – ведь удрал, подлец! – сказал он жене.

– Еще бы, что он за дурак, чтоб останавливаться. Человеку только нужно было найти дурака, чтобы занять, а отдавать зачем же!

– Ведь как уверял, что отдаст-то, мерзавец! «Только, – говорит, – на один день. Как получу завтра с банкира по переводу – сейчас же и принесу вам». Это он в кофейной у меня занял против Луврского магазина, когда мы с ним вино пили. И ведь что замечательно, единственный русский, с которым пришлось познакомиться в Париже, и тот надул.

– Вперед наука. Не верь в дороге всякому встречному-поперечному, – отвечала Глафира Семеновна. – Где так уж из-за французского пятака сквалыжничал, на обухе рожь молотил, с извозчиками торговался, а тут неизвестно перед кем растаяла душа – взял и выложил триста франков.

На вокзал Лионской железной дороги супруги приехали без приключений. Носильщики в синих блузах взяли их сундук и чемодан и принялись сдавать в багаж, сильно напирая на то, чтоб и подушки были сданы в багаж, говоря, что громоздкие вещи в вагонах возить не дозволяется.

– Се n’est pas permis, madame. Vous verrez que ce n’est pas permis[401]401
  Это запрещено, мадам. Вы увидите, что это запрещено.


[Закрыть], – говорили они.

– Да что вы врете! Се не па вре. С этими же подушками мы и сюда приехали, и они были с нами в вагоне. Парту дан ля вагон, авек ну дан ля вагон. Нон, нон… Коман дон ну пувон дермир сан кусан?[402]402
  Это неправда… Всегда в вагоне, с нами в вагоне. Нет, нет… Как мы можем спать без подушек?


[Закрыть] Нон, нон.

Носильщики, однако, сдав сундук и чемоданы в багаж, отказались нести подушки и саквояжи в вагон, и супругам пришлось их нести самим.

– Что за причина такая, что они отказались протащить подушки в вагон? – дивилась Глафира Семеновна, обращаясь к мужу.

Дело, однако, объяснилось просто. Около приготовленного уже поезда, стоящего у платформы, развозили на багажных тележках маленькие подушечки и полосатые байковые одеяла и за франк сдавали их напрокат пассажирам. Тележки эти катали от вагона к вагону такие же блузники, как носильщики, и выкрикивали:

– Pour se reposer! Pour se reposer![403]403
  Для отдыха! Для отдыха!


[Закрыть]

– Скажи на милость, какой хитрый народ эти носильщики! Ведь это они нарочно отказались нести наши подушки в вагон, чтобы принудить нас взять подушки и одеяла у этих блузников. «Нельзя, говорят, с большими вещами в вагоне быть». Они думали, что мы поверим и не понесем сами, но нет, не на таких напали! – говорила Глафира Семеновна.

– Да, да… Наверное, что они подкуплены или сами участвуют в барышах, – поддакнул Николай Иванович.

В вагон, однако, супругов впустили беспрепятственно. Только кондуктор, покосившись на громадные подушки, улыбнулся и спросил Николая Ивановича:

– Vous êtes les russes, monsieur? N’est-ce pas?[404]404
  Вы русские, месье? Не так ли?


[Закрыть]

– Вуй, вуй, ле рюсс, – отвечала Глафира Семеновна за мужа.

– Oh, je vois déjà, madame[405]405
  О, я уже понял, мадам.


[Закрыть], – продолжал улыбаться кондуктор, указывая на подушки, потребовал билеты, тщательно осмотрел их и прибавил по-французски: – Вы едете прямо в Женеву, а потому не советую ехать в этом вагоне. В Дижоне из этого вагона придется пересаживаться в другой вагон. Пойдемте, я вам укажу вагон, из которого не надо будет пересаживаться.

Он поманил их пальцем, взял их саквояж и подушку, помог им вынести все это из вагона и перевел в другой вагон, пояснив еще раз:

– Voilà à présent c’est tout droit pour Genève[406]406
  Ну вот, теперь прямо в Женеву.


[Закрыть].

– Вот это по-нашему, вот это на наш русский кондукторский манер, – заговорил Николай Иванович и, поблагодарив кондуктора, сунул ему в руку франк.

– Merci, monsieur, – кивнул кондуктор и одобрительно сказал: – Oh, je connais les russes et leurs habitudes![407]407
  О, я знаю русских и их привычки!


[Закрыть]

Поезд простоял четверть часа и наконец после трех звонков тронулся.

LXXIV

Кроме супругов, в купе вагона сидели: толстенький, коротенький француз с коротко остриженной бородкой на жирном лице и тоненький француз в ярком галстуке и с черненькими усиками.

– Очень уж я рада, что мы не одни ночью едем и можно быть спокойным, что мошенники нас не ограбят, – сказала Глафира Семеновна мужу. – Какая ни на есть, а все-таки компания из четырех человек. А то помнишь, как мы ехали из Кельна в Париж, всю-то ночь одни в купе просидели. Ужасно было страшно. Я ведь тогда как есть всю ночь напролет не спала. Ну а теперь ежели мы заснем – они не будут спать.

– Так-то оно так, но ведь и на эту компанию полагаться не следует, – отвечал Николай Иванович. – Почем ты знаешь: может быть, эти-то два француза именно мошенники и есть. Мы заснем, а они поднесут нам к носу хлороформу, усыпят нас покрепче да и ограбят.

– Да что ты! Непохожи они, кажется, на мошенников, – испуганно проговорила Глафира Семеновна.

– To есть как это не похожи? Что они одеты-то хорошо? Так ведь по железным дорогам мошенники-оборванцы не ездят.

– Ну вот, Коля, ну вот ты меня и смутил. Теперь я опять буду всю ночь бояться.

– Бояться тут особенно нечего, а просто надо держать ухо востро и спать попеременно: сначала ты поспишь, потом я посплю.

– Да, удержишься ты, ежели я засну! Как же, дожидайся! Ты первый соня.

– Не хвались, горох, и ты не лучше бобов. А я вот лучше опять выну из саквояжа револьвер и спрячу его в боковой карман. Пусть они видят, что мы все-таки при оружии.

И Николай Иванович с важной миной вынул из саквояжа револьвер, внимательно осмотрел курок и спрятал револьвер в боковой карман. Толстый француз взглянул на Николая Ивановича и с улыбкой сказал:

– C’est l’ami de voyage?[408]408
  Это товарищ в путешествии?


[Закрыть]

– Вуй. Закуска славная. Всякий останется доволен, – отвечал тот, самоуверенно хлопая себя по карману.

Минут через десять толстый француз начал зевать, наклонился к Глафире Семеновне и, сказав “pardon, madame”, снял с себя полусапожки, надел гарусные туфли и, заменив шляпу-цилиндр красной феской, поджав под себя ноги, приютился в уголку и стал сопеть и похрапывать. Француз в ярком галстуке и с черными усиками все еще бодрствовал. Он несколько раз вынимал из кармана круглую лакированную бонбоньерку, брал оттуда маленькие конфетинки и посылал их себе в рот.

– Вишь, какой лакомка! – заметила Глафира Семеновна и прибавила: – Нет, эти французы не мошенники.

– Почему это? – спросил Николай Иванович. – Что один спит, а другой конфекты ест? Ничего не значит, душечка. Может, все это для отвода глаз.

– Ну зачем ты меня пугаешь? С какой стати? Я себя стараюсь успокоить, а ты…

– Ты и успокаивайся, а я все-таки буду держать ухо востро.

Еще через несколько времени француз с усиками начал разговор. Он приподнял перед Глафирой Семеновной шляпу и спросил:

– Madame et monsieur sont les russes?[409]409
  Мадам и месье – русские?


[Закрыть]

– Вуй, монсье, – отвечала Глафира Семеновна.

– Позвольте мне отрекомендовать себя как француза, бывалого в России. По делам тех фирм, представителем которых я нахожусь и в настоящее время, я пробыл неделю в Петербурге и неделю в Москве. Я обворожен русской жизнью. Le isvostschik, le samovar, le troïka, le vodka, les mougiks – все это я видел и от всего в восторге, – тараторил француз и продолжал припоминать русские слова, названия некоторых петербургских и московских улиц и зданий. – Я коммивояжер… – произнес он в заключение.

Глафира Семеновна слушала и молчала.

– Je crois, que madame parle français?[410]410
  Полагаю, мадам говорит по-французски?


[Закрыть] – спохватился спросить ее француз.

– Эн пе[411]411
  Немного.


[Закрыть], монсье… – отвечала она и, обратясь к мужу, пояснила, что поняла из того, что ей рассказал француз.

– Прекрасно, прекрасно, но все-таки ты с ним не очень… Черт его знает, может быть, он и врет, что он из торгового класса, – ответил Николай Иванович. – Морда, знаешь, у него не торговая.

Еще через несколько минут француз с усиками, вынув бонбоньерку, предложил из нее Глафире Семеновне конфету. Глафира Семеновна колебалась, брать ей или не брать, и взглянула на мужа.

– Да бери, бери. Ничего… Он сам их ел, стало быть, отравы нет.

Глафира Семеновна взяла конфетку и положила ее в рот.

Еще через полчаса француз с усиками снял с сеток над сиденьем свои два маленькие чемоданчика и, раскрыв их, начал показывать Глафире Семеновне образцы товаров тех фабрик, по представительству которых он ездит по разным городам. Это были большие куски дорогих кружев, фаншоны, пелерины, тюники. Француз показывал и говорил цены.

– Ах, какая прелесть! – восторгалась Глафира Семеновна. – И как дешево! Коля! Коля! Смотри! Целый кружевной волан и всего за шестьдесят франков. Ведь у нас в Петербурге за такой волан надо заплатить шестьдесят рублей, и то еще не купишь, – говорила она мужу и, обращаясь к французу, спросила: – И он пе ашете ше ву?[412]412
  И можно купить у вас?


[Закрыть]

– Это только образцы, мадам. По этим образцам мы принимаем заказы и продаем вообще en gros[413]413
  Оптом.


[Закрыть], но эта вещь у меня в двух экземплярах, и ежели она вам нравится, то я вам могу ее уступить по фабричной цене, – отвечал француз.

– Коля, ты передо мной виноват, глубоко виноват за твои безобразия в Париже, а потому, как хочешь, ты мне должен купить этот волан. К тому же ты и обещал мне подарок за свою провинность. Ведь всего только шестьдесят франков, – приставала к мужу Глафира Семеновна.

– Деньги-то, понимаешь ли ты, деньги-то мне не хочется ему свои показывать, – отвечал Николай Иванович. – Может быть, он и товарами-то тебя с мошенническою целью заманивает, чтобы узнать, где у меня лежат деньги, и потом ограбить.

– Да полно! Что ты! Он на мошенника нисколько не похож.

– Ну покупай.

Николай Иванович осторожно полез в карман и, не вынимая всего кошелька, ухитрился как-то вытащить три двадцатифранковые монеты и передал их французу.

Француз продолжал перебирать свои товары. После кружев он перешел к шелковой басонной отделке, от басонной отделки к лентам, и кончилось тем, что Глафира Семеновна купила у него еще на сто десять франков.

– Вот черт нанес соблазнителя! – сердито бормотал Николай Иванович.