Текст книги "Наши за границей"

LI

Земляк вскоре был найден в фойе театра. Он сам искал супругов.

– Ну, как вам понравился балет? – спросил он Николая Ивановича.

– Ничего. Декорации отличные, костюмы тоже. Ну а что насчет танцев – у нас в Петербурге куда лучше и шикарнее. Помилуйте, ведь здесь в балете всего только один бабец и танцует, а остальные только с боку на бок на месте переваливаются, руками машут и улыбки строят.

– Здесь всегда только одна танцовщица, а остальное кордебалет.

– Да и кордебалета нет. Какой это, к черту, кордебалет! Вспомните, как у нас в балете танцуют. Выскочат две штучки, отмахают на удивленье, а за ними уж, смотришь, выскочили четыре и откалывают еще лучше. Только эти кончили – третьего цвета шесть штук выскакивают и еще мудренее танец докладывают. А за этой шестеркой восьмерка летит, за восьмеркой – десять штук, и только уж после всех вылетает госпожа балерина первый сорт и начинает балетные штуки выделывать. Вот это балет! Послушайте, позвольте вам предложить выпить чего-нибудь для первого знакомства, – сказал Николай Иванович земляку. – Где здесь буфет?

– Да здесь буфета нет.

– Как нет? В театре – да нет буфета? Что вы!

– В очень немногих театрах в Париже есть буфет. А где и есть, то даже не в театре, а под театром – и вход с улицы.

– Ну порядки парижские! Театры без буфетов, вместо капельдинеров какие-то накрашенные бабы-нахалки.

– А знаете ли, что это за женщины, заменяющие здесь капельдинеров? – спросил земляк и ответил: – Большинство из них, говорят, бывшие актрисы, фигуранточки, кордебалетные. Устарела, пришла в ветхость, растолстела, милый друг сбежал, явились превратности судьбы – и вот они из-за кулис-то на капельдинерскую должность. Некоторые из них, может быть, когда-то даже здесь на сцене театра «Эдема» прыгали и тюлевыми шарфами потряхивали, а теперь, когда располнели и превратились в шестипудовых бобелин, то уж какое тут прыганье! Вот антрепренеры во внимание прежних заслуг и позволяют им капельдинерствовать в театрах и собирать с публики посильную дань.

– То-то они белки-то так под лоб по старой актерской памяти закатывают! А только и нахалки же!

– Да, уж они каждого посетителя облагают здесь данью. Хочешь или не хочешь, а что-нибудь дай. У мертвого выпросят. Впрочем, и то сказать: ведь и десятью сантимами остаются довольны, а это на наши деньги всего только три копейки, – закончил земляк.

– Поужинать-то все-таки после театра куда-нибудь пойдем? – спросил он земляка.

– Да некуда. Все будет заперто. Здесь, в Париже, в одиннадцать часов вечера уже все рестораны закрыты.

– Да неужели все?

– Есть два-три ресторана с ночной торговлей, но там по ночам берут за все двойную плату.

– Пустяки. Поедемте. Только бы поужинать да с хорошим земляком побеседовать. Столько времени русского человека в глаза не видал, да стану я какие-нибудь цены рассчитывать…

– Неловко вам в эти рестораны ночью с женою ехать.

– Отчего?

– Оттого, что там исключительно только одни кокотки по ночам бывают. Туда после театров только с кокотками ездят.

– Николай Иваныч, поедем туда! – воскликнула вдруг Глафира Семеновна. – Покажи мне, какие такие парижские кокотки.

– Да что ты, что ты, матушка! – замахал руками Николай Иванович. – Разве это можно?

– Отчего же? Ну кто нас здесь в Париже знает? Решительно никто не знает.

– Но ведь и тебя самое могут за кокотку принять.

– А пускай принимают. Что ж из этого? Ведь я буду с мужем, с тобой.

– Что ты говоришь. Боже мой, что ты говоришь!

– Пойдем, Николай Иваныч. С мужем жена может где угодно быть.

– Но ведь тебя какой-нибудь пьяный может схватить, обнять, поцеловать. Я не стерплю – и выйдет скандал, драка… Нет, нет…

– Неловко вам туда, сударыня, ехать, положительно неловко, – сказал земляк.

– Экие вы, господа, какие! Ничего настоящего парижского я не увижу. Ведь этими самыми кокотками Париж-то и славится, – пробормотала Глафира Семеновна.

– Полно, полно… Не мели вздору, – строго заметил ей Николай Иванович и опять обратился к земляку: – Но ведь есть же здесь и семейные люди… Где же они ужинают?

– В большинстве случаев здесь совсем не ужинают. Поздний обед – чуть не в восемь часов вечера, так какой же ужин! Но ежели семейные люди хотят по ночам есть, то они заранее покупают себе что-нибудь из холодных закусок и едят дома.

– Эх, жалко, что мы не можем с вами поужинать! – досадливо пробормотал Николай Иванович.

– Тогда завтра можем пообедать, – отвечал земляк. – Вы завтра будете на выставке? Вот назначим там какой-нибудь пункт и встретимся.

– Надоела уж выставка-то. Завтра мы думаем пошататься по магазинам. Она вон хочет себе что-нибудь в магазине де Лувр купить.

– И отлично. И я там буду. Вот там и встретимся. В котором часу?

– Часов в одиннадцать.

– Верно, уж будете шелковые материи для жены покупать? Так спросите шелковое отделение во втором этаже и будьте там.

В это время в фойе раздался звонок, возвещающий, что сейчас поднимут занавес.

– Звонят. Сейчас начнется акт. Пойдемте на места… – сказал земляк, пробираясь из фойе в коридор, и, раскланявшись с супругами, сказал: – Так завтра в магазине Лувр? До свидания.

Супруги также направились в театральную залу.

LII

Еще и одиннадцати часов не было, а спектакль в театре «Эдем» кончился. Супруги отправились домой. Они хотели ехать, но у подъезда, к немалому их удивлению, не оказалось извозчиков, и вследствие этого пришлось отправиться пешком. Расстояние от театра до их квартиры было, впрочем, невелико. На этот раз Глафира Семеновна вела уже своего мужа домой с уверенностью в дороге. Вчерашнее ночное отыскивание гостиницы ознакомило ее с улицами, ведущими к этой гостинице. Площадь Большой Оперы была знакома, прилегающая к ней улица Лафайет была знакома, переулки, выводящие из улицы Лафайет к гостинице, были также узнаны ею. Вот и посудная лавка на углу переулка. Она не была еще закрыта. Супруги вспомнили, что они хотели купить себе спиртовой таган и жестяные чайники для заварки чая, зашли в лавку и купили. Зашли также в съестную лавку и купили себе колбасы и сыру. В съестной лавке оказался и хлеб, который также был приобретен ими. Домой они возвращались с ужином, но вот беда: у них не было спирту для тагана, на котором бы они могли заварить чай. Где купить спирт – они не знали, не знали даже, как он называется по-французски, чтобы спросить его.

– Делать нечего, придется опять без чаю спать ложиться, – сказал Николай Иванович и, тяжело вздохнув, прибавил: – Эх, жизнь парижская! А говорят еще, цивилизованная.

Подъезд гостиницы, как и вчера, был уже заперт. Они позвонили. Отворил им опять сам хозяин без сюртука, в одном жилете и в туфлях. На площадке около лестницы стояли две складные кровати, и на каждой из них из-под одеяла торчало по голове в белых спальных колпаках. В одной из голов супруги при свете привернутого, еле мерцающего рожка газа узнали голову слуги, прислуживавшего им в номере.

– А что, вен руж можно а презан получить? Он пе?[285]285
  А что, красного вина можно сейчас получить? Можно?


[Закрыть] – спросил Николай Иванович хозяина.

Тот поморщился, но все-таки ответил, что можно. Очевидно, всякая жизнь в этой маленькой гостинице совсем уже кончалась к одиннадцати часам вечера и постояльцы и прислуга после этого времени спали.

Когда они проходили мимо кровати слуги, тот поднял на своем ложе голову подобно сфинксу и произнес:

– La bougie et les allumettes sont près de la porte[286]286
  Свеча и спички возле двери.


[Закрыть].

– Что он такое бормочет нам? – спросил жену Николай Иванович.

– Что-то про свечку и про спички, – отвечала та.

Поднявшись по слабо освещенной лестнице к себе наверх, они действительно нашли на полу около двери медный подсвечник с огарком и грудку спичек, зажгли свечку и вошли в свою комнату. Вскоре явилось и вино. Его принес сам хозяин, поставил на стол и наставительно произнес:

– Je dois vous dire, monsieur, qu’à onze heures nous finissons déjà notre travail. Il faut se reposer, bonsoir, monsieur et madame[287]287
  Должен вам сообщить, месье, что в одиннадцать часов мы заканчиваем работать. Пора отдохнуть, доброй ночи, месье и мадам.


[Закрыть], – раскланялся он и ушел.

– Что он сказал? – опять обратился к жене Николай Иванович.

– Решительно ничего не поняла, – отвечала та.

– Ах, француженка, француженка! Чему только вас в пансионе учили!

– Учили, но не этим словам. И наконец, в пансионе когда мы переводили что-нибудь с французского, то всегда со словарем.

Утром, когда супруги проснулись, первая мысль была о чае.

– Глаша! Как бы чайку-то заварить? – начал Николай Иванович, потягиваясь в постели. – Ведь ни разу еще за границей мы настоящим манером чаю не пили. Не знаю, как у тебя, но у меня просто тоска по чаю. Привык я по десять стаканов в день охолащивать – и вдруг такое умаление, что ни одного! Сейчас мы позовем коридорного, и растолкуй ты ему, бога ради, чтобы он нам купил бутылку спирту для спиртовой лампы к тагану.

– А вот я сейчас в словаре посмотрю, как спирт по-французски, – сказала Глафира Семеновна, заглянула в книгу и отвечала: – Спирт – эспри… эспри де вен…[288]288
  Винный спирт.


[Закрыть]

Супруги оделись и позвонили слуге, который и явился в своем неизменном колпаке из писчей бумаги и в войлочных туфлях.

– Plaît-il, monsieur[289]289
  Пожалуйста, месье.


[Закрыть], – остановился он в выжидательной позе и глупо улыбаясь.

– Пуве ву зашете пур ну эн бутель эспри де вен?[290]290
  Можете вы купить для себя одну бутылку винного спирта?


[Закрыть] – задала ему вопрос Глафира Семеновна.

Тот улыбнулся еще глупее и отвечал:

– L’esprit de vin… C’est la boisson russe?.. Oui, madame…[291]291
  Винный спирт… Это русский напиток?.. Да, мадам…


[Закрыть]

Он побежал вниз и через четверть часа, весь запыхавшийся, вернулся с бутылкой спирту и двумя рюмками на подносе.

– Смотри, Николай Иваныч, он воображает, что этот спирт мы пить будем, – улыбаясь заметила Глафира Семеновна мужу. – Пуркуа ле вер? Иль не фо па ле вер[292]292
  Почему стакан? Не надо стакан…


[Закрыть], – обратилась она к слуге.

Тот опять глупо ухмыльнулся и спросил:

– Mais comment est-ce que vous prendrez, madame, sans verre?[293]293
  Но как вы, мадам, без стакана будете пить?


[Закрыть]

– Вот дурак-то! – вырвалось у Глафиры Семеновны. – Да это разве пить? Разве это пур буар? Се не па пур буар.

– Comment done pas boire? Et j’ai lu, madame, que les russes prennent tout ça avec grand plaisir. C’est l’eau de vin russe…[294]294
  Как можно не пить? Я читал, мадам, что русские пьют это с большим удовольствием. Это русская водка.


[Закрыть]

– Да это идиот какой-то! Алле, алле… Положительно он думает, что мы будем пить этот спирт… Се пур фер тэ… Компрене ву? Пур тэ[295]295
  Это чтобы делать чай… Понимаете? Для чая.


[Закрыть]. Вот.

И в доказательство Глафира Семеновна показала коридорному купленные ею накануне два жестяные чайника и таган.

– Ah! – ухмыльнулся коридорный, но не уходил. – Il faut voir, comment vous ferez le thé, ma-dame!..[296]296
  Нужно посмотреть, как вы делаете чай, мадам…


[Закрыть]

– Алле, алле…

Но он стоял и продолжал улыбаться.

– Pardon, madame, il faut voir…[297]297
  Извините, мадам, нам нужно посмотреть…


[Закрыть]

Глафира Семеновна налила спирту в лампочку тагана, зажгла светильню, вылила в чайник графин воды и поставила чайник кипятиться на тагане.

Коридорный покачивал головой и твердил:

– C’est curieux, c’est curieux… Le thé, а la russe… C’est curieux…[298]298
  Как любопытно… Чай по-русски… Как любопытно…


[Закрыть]

– А правда, мадам, что в Петербурге ходят по улицам медведи и никогда лета не бывает, а всегда снег? – спросил он по-французски, но Глафира Семеновна не поняла его вопроса и сказала:

– Разбери, что он бормочет! Николай Иваныч! Да выгони ты его, бога ради. Я говорю – алле, алле, а он стоит и бормочет.

– Гарсон! Вон! Проваливай! – крикнул Николай Иванович и энергически указал на дверь.

Шаг за шагом, оглядываясь и покачивая головой, коридорный вышел за двери.

– Дикие, совсем дикие здесь люди, – сказала Глафира Семеновна. – А еще Париж! Про Париж-то ведь у нас говорят, что это высшая образованность.

Вскоре вода в тоненьком жестяном чайнике закипела, а Глафира Семеновна, насыпав чай в другой чайник, принялась его заваривать. Через минуту супруги наслаждались чаепитием.

– Соленого-то с вечера поевши, так наутро куда хорошо основательно чайком побаловаться, – говорил Николай Иванович, выпив стакан чаю и принимаясь за второй.

– Конечно, уж в сто раз лучше, чем ихнее кофейное хлебово из суповых чашек суповыми ложками хлебать.

Пили они чай из стаканов, находившихся в их комнате при графинах с водой, без блюдечек и при одной чайной ложечке, захваченной для дороги из Петербурга. Дабы не распалять еще раз любопытство коридорного относительно питья спирта и приготовления чая, они не звали его вторично и не требовали чайной посуды.

LIII

Напившись в охотку чаю с бутербродами, супруги стали собираться в магазин де Лувр. Глафира Семеновна оделась уже скромно в простенькое шерстяное платье и в незатейливый ватерпруф из легонькой материи.

– Ей-ей, не стоит здесь хороших нарядов трепать, право, не для кого. Дамы все такая рвань, в отрепанных платьишках, – говорила она в свое оправдание, обращаясь к мужу.

Сойдя вниз, к бюро гостиницы, они справились у хозяйки, далеко ли отстоит Луврский магазин.

– Pas loin, madame, pas loin[299]299
  Недалеко, мадам, недалеко.


[Закрыть], – отвечала хозяйка и принялась с жестами рассказывать, как близко отстоит магазин, показывая дорогу по плану Парижа, висящему на стене около конторки бюро.

– Поняла ли что-нибудь? – спросил жену Николай Иванович.

– Ничего не поняла, кроме того, что магазин недалеко. Но ничего не значит, все-таки пойдем пешком. Язык до Киева доведет. Надо же посмотреть улицы.

Уличное движение было в полном разгаре, когда супруги вышли из гостиницы и, пройдя переулки, свернули в большую улицу Лафайет. Городские часы, выставленные на столбу на перекрестке улицы, показывали половину одиннадцатого. Громыхали громадные омнибусы, переполненные публикой, вереницей тянулись одноконные колясочки извозчиков, тащились парные ломовые телеги с лошадьми, запряженными в ряд и цугом, хлопали бичи подобно ружейным выстрелам, спешили, наталкиваясь друг на друга и извиняясь, пешеходы; у открытых лавок с выставками различных товаров на улице, около дверей, продавцы и продавщицы зазывали покупателей, выкрикивая цены товаров и даже потрясая самыми товарами.

– Tout en soie… Quatre-vingt centimes lemètre[300]300
  Чистый шелк… Восемьдесят сантимов за метр.


[Закрыть], – визгливым голосом кричала миловидная молодая девушка в черном платье и белом переднике, размахивая распущенным куском красной шелковой ленты.

– Aucune concurrence![301]301
  Вне конкуренции!


[Закрыть] – басил какой-то рослый усатый приказчик в дверях лавки, показывая проходившей публике поярковую шляпу и в то же время доказывая, что шляпа не боится дождя, поливая ее из хрустального графина водой.

Около некоторых из этих товарных выставок с обозначением цен на каждом предмете толпилась и публика и рылась в товаре, торговалась, почти совершенно загораживая тротуар, так что нежелающим протискиваться сквозь толпу приходилось сходить на мостовую. А на мостовой, среди проезжавших извозчичьих экипажей, омнибусов и ломовых телег лавировали разносчики с лотками, корзинами и ручными тележками, продавая зелень, плоды, печенье и тому подобные предметы. Разносчики также выкрикивали:

– Vʼlà d’s artichauts! Ma botte d’asperges! Des choux des hariciots! des poireaux des carottes![302]302
  Вот артишоки! Пучок спаржи! Капуста с фасолью! Лук-порей с морковью!


[Закрыть]

К этим крикам присоединились и крики блузников-мальчишек, сующих проходящим листки с рекламами и объявлениями от разных магазинов, крики продавцов газет, помахивающих листами нумеров и рассказывающих содержание этих нумеров.

Какой-то мальчишка-газетчик, махая руками, очень сильно толкнул Глафиру Семеновну, так что та даже соскочила с тротуара и сказала:

– Вот подлец-то! И чего это только полиция смотрит и не гоняет их с дороги!

– Действительно беспорядок, – отвечал Николай Иванович, замахиваясь на убегающего мальчишку зонтиком. – И ведь что обидно: не можешь даже обругать его, мерзавца, не зная по-французски ругательных слов. Глаша! – обратился он к жене. – Ты бы мне хоть три-четыре ругательных слова по-французски сказала, чтоб я мог выругаться при случае.

– Как я скажу, ежели я сама не знаю… Нас ругательным словам в пансионе не учили. У нас пансион был такой, что даже две генеральские дочки учились. Все было на деликатной ноге, так как же тут ругательствам-то учить!

– Да, это действительно. Но должна же ты знать, как мерзавец по-французски.

– Не знаю.

– А подлец?

– Тоже не знаю. Говорю тебе, что все было на деликатной ноге.

– По-русски его ругать – никакого толку не будет, потому он все равно не поймет, – рассуждал Николай Иванович. – Ты не знаешь, как и дубина по-французски?

– Не знаю. Дерево – арбр, а как дубина – не знаю. Да отругивайся покуда словами: кошон и лянь, что значит осел и свинья.

– Что эдакому оболтусу, который тебя толкнул, свинья и осел? Надо как-нибудь похлеще его обремизить, чтобы чувствовал.

– Да ведь это покуда. Ну а насчет хлестких слов я дома в словаре справлюсь. Кошон – очень действительное слово.

Случай обругать сейчас же и представился. Из-за угла выскочил блузник с корзиной, наполненной рыбой. С криком: “Il arrive, il arrive l’marquereau!”[303]303
  Привезли, привезли скумбрию!


[Закрыть] – он наткнулся на Николая Ивановича и хотя тотчас же извинился, сказав: “pardon, monsieur”, но Николай Иванович все-таки послал ему вдогонку слово «кошон». Услыхав это слово, блузник издалека иронически крикнул ему:

– Merci, monsieur, pour l’amabilité[304]304
  Благодарю за любезность, месье.


[Закрыть].

– Не унялся, подлец? – грозно обернулся Николай Иванович к блузнику и спросил жену, что такое сказал блузник.

– За любезность тебя благодарит, – отвечала Глафира Семеновна.

– За какую любезность?

– А вот что ты его кошоном назвал. Учтивости тебя учит. Он тебя хоть и толкнул, но извинился, а ты ему все-таки: «Кошон».

– Ах он, подлец!

Николай Иванович обернулся к блузнику и издали погрозил ему кулаком. Блузник улыбнулся и, в свою очередь, погрозил Николаю Ивановичу кулаком.

– Скажите на милость, еще смеет в ответ кулаком грозиться! – воскликнул Николай Иванович и хотел броситься к блузнику, но Глафира Семеновна удержала его за рукав.

– Оставь… Ну что затевать скандал!.. Брось. Ведь может выйти драка. Плюнь… – сказала она.

Супруги выходили на площадь Большой Оперы.

LIV

На площади Большой Оперы супругов осадили со всех сторон барышники, предлагающие билеты на вечерний оперный спектакль. Барышники осаждали супругов даже и тогда, когда эти последние подошли к городовому и стали его расспрашивать, как пройти в Луврский магазин, – и городовой нисколько не препятствовал этой осаде, что несказанно удивило их.

– Смотри: стало быть, здесь дозволено барышничать театральными билетами, – заметила Глафира Семеновна мужу. – Ведь прямо в глазах городового предлагают, даже около него – и городовой хоть бы что!

Городовой очень любезно указал дорогу в Луврский магазин, и супруги опять отправились. Но тут случилось маленькое обстоятельство. Супруги, выслушав объяснение дороги, позабыли сказать городовому «спасибо». Городовой очевидно этим обиделся, окликнул супругов и, когда те обернулись, издали откозырял им и, кивнув головой, крикнул по-французски:

– Благодарю за учтивость!

Глафира Семеновна поняла, в чем дело, и тот час же сообщила об этом мужу.

– Дурак, совсем дурак. За что же тут благодарить, коли он для того и поставлен, чтоб указывать дорогу, – отвечал Николай Иванович.

– Нет, уж, должно быть, здесь такой щепетильный народ, что все на тонкой деликатности.

– Хороша тонкая деликатность, коли со всех сторон тебя на улицах толкают, извозчики на твои вопросы ничего не отвечают, а только отвертываются, ежели заняты или не хотят ехать, торговцы всякую дрянь в нос суют. Давеча вон один приказчик чуть не в нос ткнул мне резиновыми калошами, предлагая их купить, да еще ударил подошву о подошву перед самым лицом. Нет, на наших рыночных приказчиков-то, хватающих покупателей за рукава, только слава, а в сущности здесь еще хуже.

Расспрашивая дорогу, супруги добрались наконец до Луврского магазина и вошли в одну из распахнутых широких дверей его. Уже на подъезде их поразила толпа покупателей, остановившихся около сделанной в дверях выставки товаров с крупной вывеской над выставкой “Occasion”, то есть – по случаю. Мужчины и дамы рылись в набросанном без системы товаре, состоящем из лент, косыночек, кружев, платочков, и читали нашпиленные на них цены. Приказчик с карандашом за ухом только наблюдал за роющейся публикой и ежеминутно выкрикивал по-французски:

– Цены написаны… Выбирайте сами!.. Цены решительные!..

Пришлось протискаться сквозь толпу.

В самом магазине было также тесно. В нескольких местах высились вывески, гласящие: касса № 1-й, касса № 2-й и так далее. Товары были выложены на прилавках, громадными штабелями стояли на полу, лежали на этажерках, висели на стенах. И чего-чего тут не было! Куски всевозможных материй, целые ворохи перчаток, женских корсетов, готового платья, лент, обуви. Около всего этого толпились покупатели. Дамы, разумеется, преобладали. Приказчики и приказчицы, облеченные исключительно во все черное, с неизменным карандашом за ухом, еле успевали отвечать на вопросы. Один приказчик продавал сразу двум-трем покупателям. Невзирая на громадное помещение, было жарко, душно; воздух был сперт.

– Эка махина магазин-то! – невольно вырвалось у Николая Ивановича, когда супруги прошли два десятка шагов.

– Я читала в описании, что здесь больше тысячи приказчиков и приказчиц, – отвечала Глафира Семеновна, у которой глаза так и разбегались по выставленным товарам.

– Ну покупай, что тебе требуется. За поднятие на Эйфелеву башню тебе ассигновано на покупки четыреста французских четвертаков.

– Пятьсот же ведь ты ассигновал. Ну скажите на милость, вот уж утягивать начинает. Пятьсот, пятьсот. Я очень хорошо помню, что пятьсот. Даже еще шестьсот.

– Да уж покупай, покупай. Вон приказчик-замухрышка освободился, у него и спроси, что тебе нужно.

– Да все нужно. А только дай прежде оглядеться. Боже мой, как дешевы эти носовые платки с Эйфелевой башней! По шестидесяти сантимов за штуку. Ведь это на наши деньги… Сколько на наши деньги?

– Двадцать две, двадцать три копейки. А только ведь это дрянь.

– Как дрянь? Для подарков отлично. Приедем из-за границы, надо что-нибудь подарить на память родным и знакомым.

– Ты платье-то прежде себе купи. Тебе ведь я платье обещал.

– Платье потом. Антанде, монсье, комбьян кут се мушуар?[305]305
  Послушайте, месье, сколько стоят эти платки?


[Закрыть] – спросила Глафира Семеновна пробегавшего мимо приказчика с ворохом товара, указывая на платочки.

– Les priz sont écrits, madame[306]306
  Цены указаны, мадам.


[Закрыть], – отвечал тот не останавливаясь.

– Монсье, монсье! Венэ зиси. Же ве зашете!..[307]307
  Идите сюда. Я хочу купить!..


[Закрыть] – обратилась она к другому приказчику, завязывавшему что-то в бумагу.

– Tout est écrit, madame. Il faut choisir seulement… Ayez la bonté…[308]308
  Все написано, мадам. Выбирайте, пожалуйста.


[Закрыть] – дал этот ответ и не двинулся с места…

– Что за невежи здешние приказчики! Ни один не трогается! Послушайте, кто же здесь продает? – крикнула Глафира Семеновна уже по-русски.

Ответа не последовало.

Приказчики продолжали заниматься своим делом: что-то увязывали, что-то писали на бумажках, куда-то бежали.

– Да отбери, что тебе надо, а потом и будем торговаться, – сказал Николай Иванович.

– Да как же без приказчика-то отбирать? Воображаю я, сколько здесь воруют при таких порядках, – сказала Глафира Семеновна и принялась рыться в разном мелочном товаре, то и дело восклицая: – Боже мой, как это дешево! Ведь вот за эти косыночки надо у нас прямо вдвое заплатить. По франку только… Ведь это по сорока копеек. У нас за рубль не купишь. Николай Иваныч, я возьму шесть штук.

– Да куда тебе? Ведь это дрянь.

– Дрянь-то дрянь, но ты посмотри… как дешево. Ведь это чуть не даром.

– Да на что такие косынки? Ведь ты их не будешь носить.

– Буду, буду. Да, наконец, и другие сносят. Тебе даже отлично надевать на шею, когда ты в баню идешь. Вот я эту шляпчонку возьму. Смотри: всего только два франка. Положим, она жиденькая, из бумажных кружев, но…

– Сама ведь не станешь носить такую дрянь.

– Ах, боже мой! Да кому-нибудь подарю. Ах, какие дешевые перчатки! У нас втрое дороже… Перчаток надо купить побольше. Мой номер шесть с четвертью.

Мало-помалу был отобран целый ворох всякой дряни. Глафира Семеновна указала на него приказчику и сказала:

– Пейэ. Иль фо пейэ. Комбьян?[309]309
  Платить. Надо платить. Сколько?


[Закрыть]

Приказчик стал разбирать товар и считал его стоимость на бумажке. Вышло сорок два франка с сантимами, и он объявил сумму.

– Сорок довольно, – сказал ему Николай Иванович. – Карант. Ассе карант, а остальное в скидку. Ведь это дрянь.

– Nous avons des priz fixes, monsieur…[310]310
  У нас твердые цены, месье.


[Закрыть]

– Знаем мы эти прификсы-то! Везде и с прификсами скидывают. Карант, а больше не дам. Карант.

– Oh, non, monsieur.

И приказчик, начавший уже было завязывать товар в бумагу, снова развернул его.

– Ну пренон, ну пренон. Карант де е сантим оси…[311]311
  Мы берем, мы берем. Сорок два с сантимами.


[Закрыть] – кивнула ему Глафира Семеновна и заметила мужу: – Здесь не торгуются.

– Вздор. На том свете и то торгуются.

Приказчик пригласил их для расчета в кассу.