Текст книги "Убийца"

28
Допрос

Околоточный надзиратель доставил Коркину в дом предварительного заключения и сдал на руки смотрителю.

– Это обвиняемая в мужеубийстве, переведите ее немедленно в секретный номер, – приказал смотритель солдатам.

Околоточный надзиратель смотрел удивленно:

– Обвиняется в мужеубийстве, когда я только что говорил с ее мужем?! Удивительно!

Коркину, под конвоем двух солдат, повели по коридорам. Она шла бодро и довольно спокойно. Коридоры узкие, полутемные, с маленькими круглыми окошечками по сторонам. Эти окошечки напомнили Елене Никитишне каюты волжских пароходов, напомнили ее поездки с Онуфрием Смулевым, когда он был еще женихом. Она замедлила шаги и внимательно всматривалась в окошечки, откуда виднелись бледные лица арестованных. Она вздрогнула. Ей еще не случалось видеть людей, сидящих, как птицы в клетках, отделенных от всего мира и лишенных всякой свободы. Она слышала рассказы о тюремных затворниках, но никогда не вдумывалась в их положение и не находила его таким ужасным, как теперь. Неужели и она обречена на такую жизнь? Может быть год, два или навсегда?! Навсегда!! Она вскрикнула, схватилась за голову, но сейчас же поборола припадок и пришла в себя, продолжая путь. Только щемящая головная боль давала себя чувствовать. Она замедлила шаги, нетвердо передвигая ноги. Солдатик, шедший впереди, остановился в глубине коридора и позвонил. Явился сторож с бляхой на груди.

– В секретный.

– Убийца?

– Да…

Сторож брякнул связкой огромных ключей и вложил один из ключей в замочную скважину последней двери. Два раза щелкнул замок, дверь отворилась.

– Идите, – сказали Елене Никитишне.

Она переступила порог, дверь захлопнулась, и опять замок два раза щелкнул.

– Где я? Что это?!

Елена Никитишна усиленно терла виски. Она присматривалась. Маленький столик, табурет и опущенная железная кровать. Окно с толстой, частой решеткой выходило во двор. Коркина скорее упала, чем опустилась, на табурет и замерла: на нее нашел столбняк. Она не слышала, как дверь камеры открылась, не видела появившихся жандармов и не понимала их приглашения.

– Пожалуйте к следователю.

Только когда жандармы подошли к ней и, взяв ее под руки, насильно повели, она пришла в себя и с испугом стала озираться:

– Что это? Что со мной? Что вы хотите?!

– Вас требуют к следователю для допроса.

– Ах! К следователю! Иду, иду! Да, да…

И она бодро пошла, так что жандармы выпустили ее из рук.

Другими коридорами долго шли они, пока ввели ее наконец в камеру судебного следователя по особо важным делам.

Следователь с любопытством стал рассматривать доставленную арестантку.

Бледная, слабая, с осунувшимся лицом, Елена Никитишна возбуждала к себе искреннее сострадание, и следователь своим опытным глазом сразу определил ее душевные страдания.

– Садитесь, – предложил он. Коркина молча повиновалась.

– Не угодно ли вам рассказать все, что вы знаете о загадочном исчезновении вашего первого мужа, Онуфрия Смулева.

Тихо, с расстановкою, с большим усилием и с опущенной головой, Коркина в десятый раз за последние дни повторила свою исповедь. На этот раз она рассказала, шаг за шагом, всю свою жизнь со Смулевым и участие, которое принимал в их жизни Сериков. Когда Коркина кончила, следователь, помолчав, произнес:

– Я предлагал вашему мужу сделать это заявление саратовскому прокурору, но он отказался. К сожалению, вам придется теперь совершить этапом путешествие в Саратов. Мы не можем производить здесь следствие и не можем освободить вас из-под стражи после вашего признания.

– Я согласна на все, все, лишь бы дело…

– Но выдержите ли вы это путешествие по пересыльным тюрьмам, с бродягами, каторжниками? Вы так слабы.

Елена Никитишна молчала.

– Я вызываю, – продолжал следователь, – сегодня Куликова в качестве свидетеля. Угодно вам присутствовать при допросе?

– Ах, нет, нет, я не хочу его видеть… Я боюсь его.

– Не имеете ли вы еще что-нибудь сообщить мне?

– Ничего… Одна только просьба – делайте со мной, что хотите, только скорее, скорее. Я чувствую, что силы меня покидают и боюсь умереть раньше примирения с совестью, с церковью и людьми. Ради бога…

– Но, госпожа Коркина, я повторяю, что вы неизбежно должны отправиться этапом в Саратов. Посмотрим, что скажет Куликов. Во всяком случае, я напрасно задерживать вас не стану. Не угодно ли вам вернуться в вашу камеру.

Следователь позвонил. Жандармы вошли и стали по сторонам важной преступницы.

– Пойдемте, – произнес один из них.

Коркина близка была к потере сознания, но крепилась сверх сил. Как автомат, она встала и, не поклонившись следователю, пошла за жандармом. Голова ее была в чаду, и тупая боль щемила виски. Куликов, муж, Сериков, покойный Смулев, околоточный, следователь – все это мелькало в голове, проносилось вихрем, путалось и превращалось в какой-то сумбур. Мысли являлись и уносились без всякого участия ее воли и сознания, как бывает во сне, когда мозг работает механически.

– Вот ваша камера, – раздалось над ее ухом.

– Да, да…

Та самая камера, тот же табурет. Она опустилась на него. Все время она не снимала ни шляпки, ни бурнуса. Второй день еще ничего не ела. Физическая слабость дошла до того, что голова с трудом держалась на плечах. Хотелось бы прилечь, но кровать опущена.

– Боже, боже! – шептала Елена Никитишна и тихо стонала.

– Пожалуйте к следователю, – появились на пороге знакомые жандармы.

– Не могу, – прошептала арестантка.

– Пожалуйте, приказано доставить.

– Ве-ди-те…

Жандармы переглянулись, взяли ее под руки и повели.

Навстречу им попался рассыльный из следовательского коридора.

– Тащите скорей, – грубо закричал он, – ждут там.

Жандармы ускорили шаги, и через минуту арестантку впустили в кабинет следователя.

Елена Никитишна широко раскрыла глаза и вскрикнула, увидев в кабинете Куликова и встретив его пронизывающий, жестокий насмешливый взгляд. Следователь соскочил с места и поддержал ее, усаживая в кресло. Через минуту она немного успокоилась и с мольбой посмотрела на следователя.

– Я просила вас… Я не могу… Вы видите.

– Необходимо, госпожа Коркина, сделать очную ставку. Вот господин Куликов утверждает, что он никогда ничего вам не говорил, не имеет ни малейшего понятия о вашем первом муже, никогда не бывал в Саратове и ничего не слышал о вашем первом муже, даже не подозревал, что вы второй раз замужем. При таком положении дела остается одно ваше заявление, но может быть, вам угодно его изменить. Может быть, вся эта история есть результат вашего болезненного состояния.

Елена Никитишна вскочила и, стиснув зубы, приблизилась к Куликову. Минуту они молча смотрели друг на друга уничтожающими взорами.

– Вы не требовали моего визита? А ваша записка?! А ваше поведение в моей гостиной?! А ваши намеки на гибель Смулева вовсе не на «Свифте»?!

Куликов сидел с улыбкой на губах. Так смотрят взрослые на шалости детей. Когда Елена Никитишна кончила и с дрожью во всем теле стояла перед Куликовым, он не выдержал и засмеялся.

Следователь резко ему заметил:

– Прошу вас вести себя прилично! Здесь не место для смеха, и я не вижу ничего смешного.

Куликов пожал плечами и ничего не отвечал.

– Это все, что я могу сказать госпоже Коркиной – только улыбнуться!

– Значит, вы настаиваете на том, что…

– Так ты, подлец, отпираешься! – закричала Елена Никитишна.

– Госпожа Коркина, не употребляйте таких слов! Показание господина Куликова прямо в ваших интересах, и вы напрасно волнуетесь! Если бы теперь вы также отказались от вашего показания, то дело, вероятно, было бы прекращено прокурором.

– Никогда! А холм под тремя березами на берегу Волги?!

– Сударыня, поймите, что никакие судебные власти не в состоянии перерыть все холмы на берегах Волги! У нас нет решительно никаких данных предполагать насильственную смерть Онуфрия Смулева. Напротив, мы запросили по телефону комитет Добровольного флота и получили ответ, что имя Смулева действительно значится в списке погибших на «Свифте». Каких же еще искать доказательств? Подумайте, сударыня, о вашем заявлении. Дело сегодня же можно прекратить.

– Никогда! Никогда! Этот негодяй, – указала она на Куликова, – знает все, но если он не хочет говорить, я сама буду говорить. Я покажу вам холм под березами, я найду Макарку-душегуба, я разоблачу этого человека (она указала пальцем на Куликова), и мы узнаем, какую роль он играл в смерти моего мужа! Тут нет сомнения: он знает все, а знать он не может случайно. Не он ли и есть Макарка?! Ха-ха-ха! Макарка! Макарка!

– Успокойтесь, сударыня, ведь никто не мешает вам разрывать холмы на Волге, и если ваше предположение оправдается, тогда вы и заявите властям; тогда у вас будут несомненные данные!

– Несомненные данные у меня и теперь есть! Все, что я вам сказала, подтверждаю и готова подтвердить клятвой! Я не беру ни одного слова назад, но добавляю, что имею полное основание считать господина Куликова сообщником Серикова. Если он не Макарка-душегуб, то…

– Господин следователь, я полагаю, вы меня пригласили не для того, чтобы выслушивать дерзости, – произнес Куликов, вставая.

Следователь пожал плечами.

– Здесь есть что-то загадочное. Я не понимаю, с какой стати госпожа Коркина сочинила бы на вас небылицу? Верно вы что-нибудь все-таки сказали!

– Меня удивляет, что представитель судебной власти рассуждает не о фактах, а гадает.

– Я приглашаю вас, – оборвал его следователь, – не вдаваться в критику моих действий! Не забывайте, что вы приглашены мною, как свидетель!..

– Не могу ли я считать мои обязанности, как свидетеля, оконченными.

– Позвольте!

– Итак, госпожа Коркина, вы не берете назад своего заявления?

– Ни за что!

– Вы подтверждаете, что господин Куликов угрожал вам и требовал вас к себе, даже запиской?

– Да, я жалею, что эту записку я уничтожила.

– Но господин Куликов говорит, что он писал вашему мужу о каких-то векселях.

– Он лжет так же, как и во всем остальном!

– Мы вызовем вашего супруга и, если он…

– Вы не можете вызвать господина Коркина, – произнес Куликов.

– Почему?

– Потому что его отвезли сегодня в дом умалишенных, куда пора посадить и его супругу…

– Что?! Илью отвезли в дом умалишенных? – вскричала Елена Никитишна. – Это ложь!

– Я сам видел, как его связанного повезли…

Елена Никитишна рванулась к двери, где жандармы преградили ей путь. Она упала без чувств.

29
«Машкин кабак»

С закрытием черной половины трактира Куликова все заставные бродяги с Горячего поля перебрались в питейный дом на Обводном канале, известный под названием «Машкин кабак». Прозвище свое кабак получил от некоей Марии Ивановой, молодой, высокой, когда-то красивой девушки, успевшей к 25 годам совершенно спиться и дойти до подзаборной жизни. Эта Мария Иванова, или «Машка» прославилась своим беззаботно веселым характером и чудесным голосом. Ее песни хватали за душу и заставляли всех бродяжек заслушиваться. Случалось нередко, что песни Машки так увлекали ее слушателей, что они, умиляясь, готовы были носить ее на руках, идти за ней хоть на край света, только бы еще послушать «Среди долины ровные» или «Не тужи, молодец…».

Машка безвыходно находилась в кабаке, отлучаясь только на откос Обводного канала или на поляну Горячего поля. Паспорт у нее был всегда исправный, полиции она не боялась, худого ничего не делала и жила, как птица вольная. Эту жизнь она не променяла бы ни на какую другую, хотя лет семь-восемь тому назад каталась в ландо и жила в бельэтаже.

– А что, Машка, пошла бы ты опять в хоромы? – спрашивали ее бывало.

– Ни за какие коврижки! Никуда не пошла бы.

У Машки родной брат – кронштадтский богатый купец, и не раз он предлагал ей бросить бродяжничество и жить у него в доме, но Машка отвечала:

– Хоть озолоти – не пойду!

Все, начиная с целовальника кабака и кончая последним пропойцем, уважали и любили Машку, поили ее водкой, угощали, смотря по сезону, луком с хлебом или картошкой и по большим праздникам поили чаем. Большего она и не просила, но главное – все-таки водка. Без водки она не могла ни петь, ни смеяться, ни болтать!

С переселением в кабак всех куликовских посетителей популярность Машки еще больше возросла. Рябчик и Вьюн были без ума от ее песни, которую она сама сложила, в память Гуся; когда она пела ее, то невольно вызывала у всех слезы: это было грубое подражание песне «Пара гнедых», но исполняла Машка с таким чувством, что заражала и увлекала слушателей.

– Эх, вы громилы! Я – девка – больше почтила память бедного Гуся! Неужели вы не могли до сих пор ничего сделать в пользу своего атамана! Не знаете даже, жив ли он. Хоть разгромили бы квартиру этого разбойника Куликова! Он и дома-то почти не бывает! Пусть бы чувствовал, что громилы отомстили за своего атамана!

– Погоди, Федьку-домушника забрали в обходе, он узнает там про Гуся. Верно Куликов выдал его полиции, и бедняжку отправили куда-нибудь на Мурман!

– Ничего вы от Федьки не узнаете! Не таковский! Он уж наверняка удрал! А вот наш один попался – Антошка.

– Ну, этот мямля! Да его мало знают, он ничего не узнает.

– Все вы, я вижу, мямли, – вмешивалась Машка, – привыкли маленьких обижать! Небось Куликова-то трусите!

– Чего там трусить! Просто лбом стену прошибать не хотим!

– А хотите, я пойду его разыскивать?! Пойду и к Куликову, и в полицию, везде пойду. Только не знаю вот, как звать-то его по-настоящему.

– Ха-ха-ха! А ты думаешь, кто-нибудь из нас знает? Поди-ка он сам забыл! Сто раз паспорта менял, а еще больше без паспорта жил – и все Гусь да Гусь.

– А меня как звать? – спросил Тумба.

– Шут тебя знает!

– То-то! Ты и не суйся! Пой, пока поется, да пей! Давай по косушечке выпьем, а ты нам спой «Очи черные».

– Угощай, у меня денег не водится!..

– Машка, иди за меня замуж, – произнес Рябчик.

– Шутишь! Не дорос!!

Весь кабак залился смехом. Машка залпом выпила стаканчик, закусила черным сухарем, отерла губы рукавом и запела. Всё стихло… Никто не шевелился и, когда она кончила, раздались дружные крики «браво!».

– Нет, не поется сегодня что-то… Пойдемте, ребята, на Громовское кладбище… Погода еще сносная. Скоро негде и погулять будет! Эх, прошло лето красное!

Машка была в одной ситцевой юбке и кофточке, давно потерявших свой первоначальный вид; на шее была завязана шерстяная косынка. Земляной цвет лица и всклокоченные волосы гармонировали с туалетом. На ногах опорки на босу ногу.

– Пойдем, – согласилось несколько бродяг.

Они толпой вышли из кабака и пошли мимо скотопригонного двора, через поляну, к забору кладбища.

– Машка, – заговорил опять Рябчик, – хочешь со мной жить, я тебя одену, найму угол, буду в гости ходить…

– Пошел ты, себя сначала одень, сам часто не евши сидишь!.. Не видала я почище тебя, что ли, коли захотела бы!

– Смотри, Машка, ты не много со мной разговаривай! Помнишь Алёнку Макаркину?

– Какую Алёнку?

– А что Макарка-душегуб заколол в полторацком флигеле?

– Ах ты, сопляк этакой! Пугать меня вздумал? Я не из трусливых, не беспокойся!

– Слушай, Машка, ведь ты от такой жизни околеешь! Посмотри, на кого ты стала похожа!..

– А тебе что за дело до меня? Ты на себя глядел бы!

Переругиваясь, они отстали от товарищей и шли по дороге к кладбищу вдвоем. Совсем уже смеркалось, но погода не портилась… Вечер для сентября был хороший, довольно теплый…

– Машка, в последний раз я тебя спрашиваю, согласна? – остановил ее Рябчик.

– Нет!

– Нет?

– Сказала нет, и убирайся.

Рябчик схватил ее за горло, повалил на землю и стал наносить удары.

– Убью, если не хочешь!

Машка начала кричать и звать на помощь.

Несколько минут Рябчик безостановочно бил свою жертву. В это время от Новодевичьего монастыря показался какой-то человек, бежавший по направлению раздававшихся криков.

– Что ты делаешь, разбойник! – кричал неизвестный.

Рябчик остановился, выпустил из рук свою жертву и быстро выхватил из кармана кинжал. Как только неизвестный приблизился, он всадил ему кинжал в живот по самую рукоятку. Машка была уже далеко. Неизвестный слабо застонал и повалился в канаву, а Рябчик вынул кинжал, бережно вытер его о траву, спрятал обратно в карман и, посвистывая, пошел к кладбищу.

На счастье раненого, крики Машки услыхал монастырский дворник, который шел тоже на выручку. Он хотел уже вернуться обратно, как услышал из канавы слабые стоны. Дворник немедленно вытащил истекавшего уже кровью человека и, взвалив себе на плечи, потащил его к Забалканскому проспекту. Извозчиков здесь нет. Что делать? Кондуктор вагона конно-железной дороги отказался принять раненого, который испачкает всю обивку вагона. Пришлось дальше тащить на плечах; навстречу попался порожний ломовик, согласившийся довезти умирающего до больницы. Но больницы близко нет. Потащились в Обуховскую. Раненый дорогой умер.

– Теперь торопиться некуда, – заметил дворник и перекрестился. – Вместо больницы сдадим его в Нарвскую часть.

– И то…

Мертвое тело внесли в покойницкую. Врач освидетельствовал труп и констатировал страшную рану с выпадением сальника.

– Его все равно спасти было невозможно. Разбойник бил наповал!

По телефону был приглашен судебный следователь, в присутствии которого произвели осмотр платья. Покойный был средних лет человек, по-видимому интеллигентный, очень прилично одетый; в боковом кармане сюртука нашли бумажник с несколькими кредитными билетами и записками. Ни паспорта, ни визитных карточек не оказалось, так что определить личность было невозможно; записки состояли из каких-то пометок цен, счетов и итогов; судя поэтому, можно было догадаться, что покойный принадлежал к торговому или купеческому сословию.

Дворник, доставивший убитого, рассказал, как было дело. Господин этот шел от заставы по монастырским мосткам и, услышав крики женщины, побежал на помощь. Дворник пошел за ним следом и не застал на месте уже никого, кроме стонавшего раненого.

Преступление представлялось загадочным и осложнялось еще тем, что личность убитого довольно трудно было выяснить.

Пока составляли протокол, в часть пришла Машка.

– Я пришла рассказать о происшествии у Громовского кладбища. Там убили человека.

– А! Это та женщина, которая кричала.

– Да, меня бил Рябчик, чуть не задушил, проклятый, а человека какого-то кинжалом зарезал.

– Рябчик – это с Горячего поля?

– Он самый… Настоящий Макарка-душегуб. Если бы благодетель мой не прибежал, этот окаянный убил бы меня.

– Благодетель твой в покойницкой лежит. Иди помолись.

– Царство ему небесное!

– Слушай, Машка, ты должна помочь нам поймать Рябчика.

– С полным удовольствием. Сделайте облаву на мой кабак на Обводном. Он не утерпит завтра прийти. Кстати, там захватите и других громил из куликовского трактира. Они теперь к нам переселились, но только грех один! Всегда мирно, покойно было.

– Мы облаву сделаем, только ты сигнал дай.

– Извольте. Я начну петь «Очи черные» – вы сразу и приходите.

– Смотри, Машка, не проведи нас, а то худо тебе будет.

– Пугать меня нечего, я ничего не боюсь, а проводить мне вас нечего. Я сама рада избавиться от этих знакомых.

Машку отпустили.

На следующий день притон-кабак Обводного канала с утра был оцеплен переодетыми полицейскими и сыщиками. Машка гуляла по набережной и ждала, заложив руки за спину, с папироской в зубах; она шагала, задумавшись, и соображала:

«Рано или поздно они приколят меня за это предательство; скажут – Машка подвела их; ведь если бы я не выдала их, полиция никогда не разыскала бы… Ни следов, ни улик никаких. Что ж, пусть душат; все равно вчера Рябчик прикончил бы. А теперь пусть и он попробует кандалы».

– Здравствуй, Машка, – окликнул ее чей-то голос. Она обернулась и увидала перед собой Вьюна.

– Здорово, не видал Рябчика?

– Видел; рассказывал он про вашу драку вчерашнюю.

– Хороша драка! Он одного зарезал, а меня чуть не задушил. Ладно! Попомнит он и меня.

– Они с Тумбой и Пузаном сзади идут. Никого наших не видала?

– Не видала и видеть не хочу!

– Ты на меня-то за что сердишься?

– Все вы заодно. Нарочно вчера вперед ушли. Не слыхали разве, как я кричала? Небось не пошли выручать! Свой душит – пусть хоть убьет! Погодите, голубчики, помянете вы Машку!

– Машка, полюби меня, будем жить вместе! Я тебя…

– Молчи! Не мели! Здесь не на Горячем поле!

– Ну, ладно, пойдем я тебя угощу, вон и наши идут!

– Это можно. Угости. В моем кабаке меня в обиду не дадут; я не боюсь.

– А споешь?

– Спою. «Очи черные»… Хочешь?

– Хочу. Спой…

В это время подошли Тумба, Пузан и Рябчик. Последний не поклонился Машке и отвернулся; он сердился. Тумба, ухмыляясь, протянул ей руку.

– Молодец, Машка, люблю за характер!

– Не рано ли смеетесь, молодчики?!

Тумба переглянулся с Рябчиком.

– Не посмеет, – прошептал тот, поняв безусловный вопрос.

– Смотри!

Все вошли в кабак. Впереди всех Машка.

– Машка, выпей мировую с Рябчиком, – предложил Тумба, когда они подошли к стойке.

– Не хочу!

– Полно, не ломайся! Он больше не будет тебя трогать.

– Не хочу не только мировую пить с ним, но и разговаривать не буду больше.

Целовальник налил всем по большому стакану. Из громил Горячего поля все главные представители были налицо. Когда водка была выпита, Машка отошла к окну, распахнула его и во весь голос запела «Очи черные». Голос ее дрожал, она фальшивила и, кажется, никогда еще не пела так плохо.

Вдруг произошло что-то необычайное. Во всех трех дверях показались люди. С первого взгляда было видно, что это за люди. С яростью и страхом все устремились на Машку.

– Вот он – Рябчик, – указала Машка вошедшим на стоявшего у стойки убийцу. – А это Тумба – атаман заставных бродяг. Это Вьюн, – продолжала она, – старый громила; а это Пузан с Мурмана недавно вернулся.

– Надо связать им руки! – приказал главный начальник облавы. – Они все вооружены, вероятно, и им нельзя дать свободу рук.

Толпа дворников и полицейских окружила громил и стала связывать им руки.

– Давно, голубчики, мы до вас добирались. Пора!