Текст книги "Убийца"

27
Нашли

Дмитрий Ильич Павлов с нетерпением ждал возвращения бродяжек, взявшихся доставить Макарку-Куликова. Из беседы с хозяином постоялого двора он узнал, что Куликов начал хворать и недавно чуть Богу душу не отдал.

– Только бы мне его благополучно в Петербург доставить, – думал Павлов, – а там пусть помирает, развяжет руки жене – несчастная женщина хоть право на помощь получит и от ребят избавится…

Прошло более трех часов. Павлов начинал уже тревожиться, как вдруг хозяин прибежал к его столу.

– Ведут, ведут, еле живого ведут под руки. Вот оттого и долго так…

Добрых пять минут еще прошло, пока компания из трех ободранных бродяжек подошла к постоялому двору. Павлов встретил их как дорогих гостей и, увидев Куликова, не узнал его – так он исхудал и переменился.

– Спасибо, братцы, вот вам за труды, – произнес Павлов, давая бродяжкам деньги и усаживая расслабленного Куликова.

– Вы меня не узнаете? – обратился к нему Дмитрий Ильич.

– Виноват, не могу признать.

– А помните с чиновником мещанской управы мы были у вас и спрашивали насчет паспорта, который вы продали в этапе.

– Помню, помню. Разве это дело не началось еще?

– Нет еще, и знаете, что вам придется ехать с нами в Петербург?

– О! Я не в состоянии теперь доехать!

– Живого или мертвого мы должны доставить вас в Петербург! В Орле нас ждет чиновник сыскной полиции… У меня извозчик ожидает, едемте сейчас!

– Не могу, не могу! Пожалуйста, спрашивайте что хотите, только оставьте меня здесь, я даже до Орла не в состоянии дотащиться!

«Новое несчастье, – мелькнуло в голове Павлова, – он действительно очень плох и не доедет до Петербурга!»

– Умоляю вас, дайте мне, пожалуйста выпить водки, – попросил Куликов, – горит в горле, жжется внутри!

– Голубчик, тебе водка яд, постарайся удержаться; нам ведь необходимо тебя везти в Петербург во что бы то ни стало!

– Слушайте, добрый господин! Поверьте мне, дураку! Я пью тридцать три года и знаю хорошо свою натуру! Если вы не станете давать мне водки, я слягу и скоро помру, а если вы будете держать меня постоянно во хмелю, я доеду, пожалуй, и до Парижа! Только не давайте мне опохмелиться совсем! Вот я вторую неделю не пью, целовальник не отпущает больше в кредит, и я болен, умираю. С каждым днем все хуже и хуже! Верьте, господин, что я только и живу, покуда пьян! Сам знаю, что непутевый я человек, злодей семьи своей, но что же могу сделать?! Ну, смотрите вот, какой я работник сейчас! А напьюсь и оживу!

– Напьешься и совсем сляжешь! Доктора…

– Не говорите про докторов! Ничего они в нашей натуре не понимают, потому что они немцы и немецкую науку превзошли! А что русскому здорово, то немцу смерть! Давайте любого доктора, пусть выпьет залпом косушку сивухи в кабаке. Он тут и готов будет, а для меня две косушки порция! Выпил две косушки – и я молодцом! Я не зря вам сказываю! Тридцать лет пробую на себе. Только вот одно горе: что дальше, то больше водки нужно, а она дорога, проклятая! Прежде довольно бывало две-три косушки в день, а теперь пять-шесть выпиваю – и то не пьян! Вы думаете, я не работаю или ворую деньги на пьянство? Ни-ни! Во как работаю! По двое суток иногда кругом работаю, хорошие деньги зашибаю, а семье помогать не в состоянии: дорога водка! Мало выпью – работать не могу; много выпью – все деньги пропиваю! Вот жисть наша постылая! – Куликов говорил это с увлечением и с таким убеждением, что колебавшийся Павлов приказал наконец подать полуштоф.

«Все равно, – подумал он, – в теперешнем виде его не довезешь до Петербурга, а пьяный, может быть, и в самом деле он бодрее!»

Когда слуга принес бутылку водки, Куликов задрожал весь от радости и потянул трясущиеся руки к столику. Он выпил залпом стакан, другой, третий и каждый раз, чмокая, потирал живот.

– Вот, вот, спасибо вам, вот отлегло, теперь лучше, теперь мне хорошо.

– Вы закусили бы, съешьте что-нибудь!

– Не могу. Я не закусываю. Так лучше.

Он оживился. Потухшие глаза забегали. Руки перестали трястись. Видимо, он сделался бодрее.

– А водку-то вам подали не ту, что мы пьем! Ароматная, мягкая. Дозвольте прикончить бутылочку!

– Не много ли будет?

– Ни в жисть! Этой водки хоть ведро можно выпить! Одно благоухание!

– Пейте, мне не жалко.

Куликов схватил бутылку, с любовью поднял ее в воздух, меряя, сколько там еще осталось влаги, и налил стакан.

– Ах, барин, есть ведь люди, которые сколько хотят могут пить такую водку! Счастливцы! А тут и сивухи-то подчас на коленях не выпросишь! И отчего это наша водка не такая?! Она жжет внутри, воняет и водой отдает, а эта – хрусталь. – Куликов не переставал восхищаться, пока не вылил остатки бутылки в стакан. Печально отодвинул он пустую бутылку в сторону и встал:

– Ну, теперь поедем в Орел, – произнес он, – вот мне и лучше, гораздо лучше. Благодарю вас, очень, очень благодарю.

– Я обещаю вам все время, – сказал Павлов, – пока вы будете ехать в Петербург, давать такую водку, сколько вы в состоянии выпить.

– Благодетель вы мой, нельзя ли с вами за Париж куда-нибудь, на край света уехать! Только, только… – Он утер рукавом своей грязной блузы набежавшую слезинку. – Только семья-то моя верно не евши сидит!

– Не беспокойтесь, я дал вашей жене восемь рублей и, когда мы уедем, дам еще двадцать пять.

Куликов повалился в ноги Павлову.

– Кормилец, благодетель истинный наш, да за что милость такая!

– Встаньте, встаньте, пора ехать. Не стоит благодарить, я ведь не для вас это делаю!

Они тронулись в путь, все радостные, довольные. Павлов был на седьмом небе: он не рассчитывал на такой быстрый успех поисков; Куликов не мог еще переварить «чудной» водки; извозчик хорошо отдохнул и закусил на господский счет; даже клячонка после долгой стоянки бодрее бежала, мотая головой и размахивая хвостом. Солнышко палило меньше. День давно перевалил за двенадцать, и воздух был свежее, не так было душно. Торжествующий, довольный Павлов вошел в гостиницу. За ним следовал Куликов.

– Чиновник Иванов у себя? – спросил он коридорного.

– Дома нет.

Он вошел в номер.

– Неужели нашли, – встретил их Иванов.

– Еще бы! В лучшем виде!

– Да вы лучше нас производите обыск!

– Еще бы не лучше! Для меня это дело всей жизни, надежда, может быть, счастье, а для вас поручение за номером таким-то и только! Сбыл «поручение» с рук, и дело в шляпе!

– Так это вы Куликов? – обратился Иванов к блузнику.

– Я, – важно ответил Куликов, выпятив вперед грудь и заложив руки за спину. После выпитой бутылки «чудной» водки, он как-то возгордился, почувствовал себя если не барином, то во всяком случае человеком с весом и достоинством. Водка в одно и то же время оживила его и воскресила энергию, возбудила нервную систему.

– Так! Только не мешало бы, – обратился Иванов к Павлову, – переменить ему костюм. В таком виде его неудобно везти.

– Разумеется. Мы сведем его в магазин и оденем с головы до ног. А пока нужно отправиться всем вместе в управу для засвидетельствования его личности и удостоверить, что другого Куликова Ивана в составе мещанского общества города Орла не значится.

– Идемте.

– Мне хотелось бы сегодня же выехать в Петербург.

– Едва ли.

– Ваше благородие, – произнес Куликов, вертя в руках фуражку.

– Что? – отозвался Павлов.

– Стыдно мне, но явите божескую милость.

– Чего вам, говорите!..

– Дозвольте один только стаканчик для храбрости, перед дорогой.

– Хорошо, хорошо.

Куликов повернулся на одном каблуке и исчез в буфете.

– Надо за ним все-таки присматривать, – заметил Иванов, – не улизнул бы он от нас.

– Не улизнет! Он так счастлив, что пьет хорошую водку и знает, что семья обеспечена. Вы видите, каким он фертом, а посмотрели бы два часа тому назад, когда его привели под руки; казалось, прямо в больницу надо везти! Удивительно на него влияет водка!

– Это на всех алкоголиков так! Однако поедемте.

Куликов ждал уже их у подъезда. Он облизывался и хитро посматривал на господ; вместо разрешенного стаканчика он выпил за буфетом четыре и повелительно приказал:

– Поставьте в наш общий счет из номера первого.

В управе не встретилось никаких недоразумений.

В присутствии всего состава членов и старосты управы Иванов сделал опрос Куликова.

– Как звали того арестанта, которому ты продал за пять рублей паспорт?

– Макарка-душегуб.

– Как он выглядел?

– Крепкий, коренастый мужик, лет сорока, светлые волосы, глаза навыкате.

– Ты подружился с ним?

– Да, мы сошлись хорошо. Он рассказывал, как зарезал немца, купеческую семью в Петербурге и отрубил голову любовнице, которая хотела его выдать полиции; как в Саратове его нанимали убить старого мужа одной барыни, а он, получив пятьсот рублей по условию, ограбил еще убитого тысячи на полторы. Много чего он рассказывал.

– Как же ты такому разбойнику отдал свой паспорт?

– А мне-то што? Ведь он заплатил пять рублей!

– Заплатил! Ты помог ему бежать, он еще загубил несколько душ.

– Так он загубил, а не я. Мне-то што?!

– Дурень! Если бы ты не поменялся кличками, он не убежал бы.

– Он?! Да он раз двадцать бегал! Не я, так другой поменялся бы. Там желающих за пять рублей было много. Это он из дружбы согласился у меня взять паспорт. Все ведь просили: «Возьми, да возьми». А он мне предпочтение сделал! Спасибо ему!

– Ты после не встречал его?

– Ни-ни. Да где же встретить, я из Орла не выезжал.

– И раньше не встречал?

– Ни-ни…

– А если его теперь показать тебе, ты узнаешь?

– Еще бы! Как не узнать! Почитай два месяца вместе шли, да и рожа-то у него приметная.

Иванов составил протокол допроса, который подписали все присутствовавшие. Затем были произведены выемки из книг. Кроме Куликова Ивана и родного брата его Петра, безвыездно живущего в Орле, никаких Куликовых в составе орловских мещан нет, и последние четыре года управа паспортов на имя Куликова никаких не писала. Очевидно, в паспорте петербургского Куликова подчищен год или самый паспорт фальшивый.

Члены скрепили выписки из книг своей подписью.

– Теперь все формальности окончены, – произнес Иванов, – позвольте заявить управе, что, согласно предписанию его превосходительства, господина начальника сыскной полиции и в силу данного мне уполномочия, я арестую Куликова для отправки в Петербург.

Куликов, несмотря на хмель, который разом вышел у него из головы, вскрикнул и повалился в ноги Павлову.

– Что же это вы обманули меня?! За что вы меня губите?!

– Кто тебя губит, голубчик, что ты, успокойся! Ведь я тебе говорю, что вместе поедем в Петербург.

– Поедем! Хорошая поездка! Это полгода в этапе идти арестантом.

– В каком этапе? Ты с нами во втором классе поедешь сегодня же с курьерским поездом.

– Вы все шутите, ваше благородие!

– Какие шутки! Пойдем, мы тебя сейчас оденем таким барином, что любо! И водки еще выпьешь! На, снеси жене 25 рублей.

Куликов встал, все еще не совсем веря Павлову. Они раскланялись в управе и только что хотели идти, как увидели у входных дверей прятавшуюся оробевшую Куликову.

– А вот и жена, отдай ей деньги и простись, – сказал Павлов.

Куликов подошел к жене и, нахмурившись, передал кредитку. Как ни любил он семью, а отдать деньги было жаль. Дадут ему водки или нет, это еще вопрос, а на «бумажку» он мог бы жить целый месяц беззаботно, расплатиться в кабаках, восстановить кредит.

Куликова приняла бумажку тоже нехотя. Она со страхом смотрела на господ. Верно смеются господа, сейчас отымут бумажку и еще ее, пожалуй, в тюрьму посадят. Дети опять останутся голодными. А за что? Она и не просит вовсе. Она знает, что даром никто таких капиталов не бросает. В своей жизни такой большой бумажки она и не держала никогда в руках.

– Простите меня, грешную, – шептала она, – не губите, возьмите назад.

28
В тюрьме

Елена Никитишна с нетерпением ждала со дня на день решения своего дела. Теперь, когда труп Онуфрия Смулева был найден и похоронен подобающим образом, со всеми христианскими почестями и обрядами, Елена Никитишна значительно успокоилась и молила только о скорейшем рассмотрении ее дела, чтобы в каторжных работах найти полное примирение с совестью. Исход дела, при наличии отрытого трупа и при полном ее признании в подстрекательстве и подкупе убийц, казался Коркиной настолько простым, что решение о ссылке ее в каторгу можно постановить в несколько часов. Между тем дни шли за днями, а Коркина не получала даже приглашения к следователю.

О ней точно забыли. В крошечной, полутемной каморке одиночного заключения она сидела под крепким запором и по нескольку дней не видала никого, кроме сторожа, приносившего скудную пищу арестантке. Елене Никитишне разрешили иметь в своей камере Библию и видеться временами с тем самым священником, которому она поручила устройство похорон Смулева. Это религиозное утешение настолько подкрепило силы несчастной женщины, что она без страха смотрела в будущее и спокойнее относилась к настоящему. Преступление ее тяжкое, требующее жестокого возмездия, и она готова перенести всякое наказание, готова даже войти на эшафот, но совесть ее перестала мучить. Пастыри стада Христова молятся об упокоении души невинно убиенного, труп его мирно почивает под благословением церкви на кладбище, и она ежечасно, ежеминутно возносит к престолу Всевышнего свои грешные молитвы об отпущении грехов без покаяния убитого мужа. Теперь, когда Елена Никитишна беспрестанно поминала и молилась о Смулеве, его кончина от руки наемного убийцы меньше мучила ее совесть. Но зато чаще стал вспоминаться ей живой муж, Илья Ильич, о котором она давно не имела никаких известий. Ведь и этот несчастный тоже ее жертва! Зачем связала она со своею участью судьбу такого доброго и честного человека, как Илья Ильич?! Зачем она погубила его?!

И чем больше она думала о Коркине, тем больше казнила себя! Как могла она прожить несколько лет вдовой, не вспомнив ни разу о роковом холме на берегу Волги? Как могла принять предложение Ильи Ильича, не покончив со своим прошлым?! Ей даже не верится, что она могла тогда успокоиться объяснениями Серикова, а между тем она ведь не только успокоилась, но даже забыла совершенно о Смулеве.

Сериков сказал, что муж уехал, погиб на корабле, а разговор о Макарке-душегубе есть глупая шутка с его стороны, и Елена Никитишна даже не давала себе труда критически отнестись к объяснениям Серикова. В самом деле, мог ли муж уехать, не простившись с ней, после того как он разыскивал ее с родными в саду, нашел бесчувственной, в горячке? Теперь все это так ясно, очевидно, несомненно, а тогда, слушая Серикова, она ни о чем этом не думала! Воистину говорится, что любовь слепа! Умер Сериков накануне почти их свадьбы, и это горе поглотило все ее мысли, подавило все другие заботы. Опять для памяти Смулева в ее мозгу не осталось местечка. Не успела она примириться со смертью дорогого, любимого человека – подвернулся Коркин со своими настойчивыми предложениями. Конечно, рано или поздно она опомнилась бы и без Куликова, но последний ускорил события, дал им сильный толчок. И раньше, за год еще до открытия «Красного кабачка», она потеряла покой, стала задумываться над прошлым, вспоминала роковой холм с тремя березами, но думы эти были неопределенны, и она не отдавала себе ясного отчета в душевных тревогах. Но достаточно было одного намека Куликова, чтобы тлевшая под пеплом тревоги совесть вспыхнула ярким, неугасимым пламенем. А бедный Илья Ильич ничего не знал и не подозревал.

Елена Никитишна теперь думала о Коркине больше, чем о Смулеве, и не забывала поминать его в своих постоянных молитвах. Она, сидя в своей крошечной неприглядной камере, большую часть времени проводила за чтением Библии или в тихой молитве. Опускаясь на колени около столика, она клала голову на Библию, переносила мысли на небо и оставалась в таком положении по нескольку часов. Она молилась не за себя. Нет! О себе она даже не вспоминала никогда. Самые горячие ее молитвы были за Коркина и после него за Смулева. Даже о родителях, родных своих она никогда не молилась. У нее не хватало времени для поминовения еще кого-нибудь, кроме мужей. По временам сильный стук в двери ее камеры выводил ее из небесных высот, заставлял спуститься на землю и… принять от сторожа миску с похлебкой или кружку чаю с куском хлеба. И так каждый раз, когда она становилась на молитву. Она не могла сначала понять, почему это сторож все мешает ей, точно нарочно, но потом сообразила – ведь проходит 4–5 часов, незаметных для нее, но очень заметных для тюремной администрации, потому что все арестанты навещаются не менее четырех раз в сутки и, очевидно, через 4–5 часов сторож должен постучаться к ней.

Однажды к ней вошел, вместе со сторожем, приличный господин с большим портфелем.

– Я ваш защитник, – сказал он.

– Защитник? – удивилась Елена Никитишна. – Какой защитник?

– Поддерживать на суде ваши интересы. Каждый обвиняемый получает по закону защитника.

– Помилуйте, зачем мне защитник, когда я сама обвиняю во всем себя и хочу самого строгого наказания! Нет, благодарю вас, мне не нужно защитника!

– По закону вы имеете право отказаться от защитника, но это делается, когда подсудимый надеется хорошо сам себя защитить или приглашает защитника по соглашению, по выбору, за плату.

– Нет, нет, мне обвинителя пригласить нужно, а не защитника! Вот, если бы вы могли сделать, чтобы меня как можно строже обвинили, я пригласила бы вас…

– Что вы говорите? Я читал ваше дело, и вы непременно будете оправданы! За вас целый ряд свидетельских показаний, и если бы вы не наговаривали сами на себя, то вас давно бы выпустили и прекратили следствие.

Коркина страшно испугалась.

– Оправдают?! – воскликнула она. – О нет, нет, вы ошиблись! Этого не может быть, убийца мужа, нанявшая кинжал Макарки-душегуба, не может быть оправдана! Это была бы вопиющая несправедливость к памяти покойного; это было бы, наконец, слишком жестоко и ко мне! О, Господь милосерден и не попустит такого горя!..

Защитник удивленно смотрел на Коркину.

«Необходимо, – подумал он, – возбудить вопрос о нормальности ее умственных способностей. Очевидно, она не в полном рассудке; ей место в больнице, а не в тюрьме! И кто же даст ей 32 года от роду?! Эта седая старушка одним видом своим убеждает, что суд имеет дело с психически больной женщиной».

– Так вы решительно отказываетесь от защитника, – произнес он вслух.

– Может ли быть даже вопрос об этом?! Повторяю, я охотно заплатила бы несколько тысяч прокурору, чтобы он скорее и подальше сослал меня в каторгу.

– Платить можно только защитнику, а не прокурору.

– Мне все равно кому, только обвинителю, а не защитнику. Хотите быть моим обвинителем?

– Я убежден в полной вашей невиновности и не могу…

– Умоляю вас, не говорите этого! Пощадите меня! Я боюсь, что у меня не хватит сил от одной мысли лишиться последнего утешения. Неужели я так виновна, что не могу надеяться на снисхождение?!

«Совсем сумасшедшая», – решил защитник и поспешил откланяться.

– Еще одна просьба! Попросите ко мне священника, – тихо прошептала Коркина.

– Священника? Может быть, доктора?

– О, я теперь здоровее, чем когда-нибудь! Благодарю вас.

Защитник прошел прямо к председателю суда и обиженным тоном обратился к нему.

– Зачем же вы посылаете меня к умалишенным?

– Как так?

– Помилуйте! Эта подсудимая умоляет о снисхождении. Знаете о каком? О каторге без срока! По закону-де следует двадцать лет, так сделайте ей снисхождение и сошлите без срока!

Председатель задумался.

– Она совсем не сумасшедшая. Напротив, очень умная женщина! Она ищет примирения с совестью и не идет ни на какие сделки. В моей практике был такой муж, который нечаянно утопил жену, и когда его, несмотря на все ухищрения самообвинения, оправдали, он добровольно ушел на каторгу. Есть такие высокочестные натуры; вспомните тургеневского Герасима – это не вымышленный тип, хотя очень редко встречается среди нас. Вот и Коркина такой тип! Она не может примириться с жизнью иначе как расплатившись за свою вину!

– Да где же вина-то ее? Вы читали следствие?! Ее и обвинять-то нельзя!

– По нашим убеждениям – да, но с ее точки зрения – не совсем. Она согласилась получить и огласить подложное письмо, якобы от мужа; согласилась на хлопоты о подложном списке погибших на корабле «Свифт»; она скрыла от властей разговор с Сериковым, не хотела выдать его; она была его любовницей при жизни мужа. Все это пустяки с нашей точки зрения, все это невинно, не важно, объяснимо в ее пользу, но… но такая натура, как ее, не мирится с этим.

– Мне все-таки кажется, что она ненормальна!

– С социальной точки зрения – да, а с медицинской – нет!

– Она просила прислать ей священника.

– Хорошо, я распоряжусь.

– Так как же с ее защитой?

– Занесем в протокол, что она отказалась от защиты.

– А жаль, такой богатый материал для защиты редко встречается.

– Да, защита эффектная! Есть струнка для игры!