Текст книги "Убийца"

35
Два трупа

Ягодкин остался в подземелье держать веревку и позвал двух слесарей ломать висячий замок на дверях погреба. Он не расставался с веревкой и никому не доверял ее. Судебный следователь с Густериным, понятыми и агентами производили тщательную опись всех вещей и документов, найденных в ящиках подземелья. Веревка медленно подвигалась и так равномерно, что можно было следить, как Иванов полз в проходе. Вдруг веревка рванулась из рук Ягодкина.

«Сигнал», – подумал он и быстро потащил конец к себе. Сначала веревка не поддавалась, потом пошла свободно и скоро весь конец очутился у него в руках. Ягодкин вздрогнул.

– Неужели веревка оборвалась?

Он вышел из подземелья и молча показал конец веревки Густерину. Они молча переглянулись.

– Иванов вышел на свободу или… – Густерин не успел кончить фразы, как они увидели бегущего Иванова.

– Свободный выход во двор соседнего дома, – произнес он, запыхавшись. Его вид напоминал крота: костюм, руки, лицо – все было в земле.

– Где выход? – спросили все в один голос.

– Под навесом во дворе, около самой стены: выход прикрыт сверху сеном. Есть следы недавних шагов там. Макарка ушел, вероятно, на Горячее поле, потому что на дворе его никто не видал.

– Ракалия! Его вряд ли возможно будет теперь взять там! Дебри Горячего поля нам неизвестны, и болота его непроходимы для полиции и солдат! Что делать?! Оцепить поле – невозможно; потребовалось бы несколько полков! Да и пользы мало: бродяги скрываются там годами!

– Этот хвост не удержишь, коли гриву упустил, – опять промычал Ягодкин и произнес громко: – Надо вскрыть погреб. Замок сломан.

– Да, пойдемте! Кто спустится? Там более двух-трех человек не поместится.

– Мы с вами и один рабочий, – предложил следователь, обращаясь к Густерину.

– Извольте! Я тоже так думал.

Один из слесарей вышел по лестнице, и вместо него спустились в подземелье Густерин со следователем. Замок был сломан, пробой вынут. Густерин подошел к проему, взял за скобу и распахнул дверь. Произошло нечто неожиданное. Все трое стоявших у дверей упали без чувств. Густые клубы какого-то едкого смрада быстро наполнили подземелье и стали подниматься вверх в наружное отверстие. Скоро и кухня наполнилась удушливым смрадом.

Все растерялись. Первым движением каждого было бежать, потому что ошеломляющие газы душили всех и лишали сознания. Но ведь там, внизу, остались Густерин, следователь и слесарь. Нельзя же бросить их там без помощи. Прошло несколько мгновений.

– За мной, – закричал Ягодкин и бросился вниз по лестнице. Через мгновение он показался с бесчувственным Густериным. Два агента помогли вытащить его и сейчас же сами спустились на помощь Ягодкину. Через минуту все трое были наверху; в кухне находиться оказалось невозможным. Как отравленные, все, покачиваясь, вышли на двор, куда перенесли и пострадавших. Явился доктор. Не без труда привели в сознание задохнувшихся. Страшная головная боль разрывала им всем виски.

– Что это?!

– По всей вероятности, в погребе происходил процесс тления или гниения каких-либо органических веществ. Этот смрад – скопившиеся газы.

– Но это ужасно! Как же теперь попасть туда?!

– Зачем вам туда попадать? Это очень рискованно.

– Нам необходимо попасть.

– Нужно очистить сначала атмосферу, выждать…

Ягодкин не хотел и слышать об отсрочке.

– Этот погреб находится как раз под ледником: почему нам не разломать его сейчас же? Может быть пол ледника составляет крышу подземелья?!

– Это верно! Давайте рабочих, – распорядился следователь.

– Ломайте немедленно, разберите весь ледник, – приказывал Густерин рабочим. – А пока надо завалить выход из подземелья на соседнем дворе. Это нужно сделать на всякий случай!

Все отправились в соседний, смежный дом, занятый рабочими фабрики Петухова. Они заявили, что никого не видали все это время и, так как хорошо знают Ивана Степановича Куликова, то, разумеется, узнали бы его, если бы он очутился на дворе. Дом выходит задним фасадом прямо на Горячее поле и отгорожен невысоким простым дощатым забором. Уйти со двора на поле не только не представляет никаких препятствий, но напротив – очень удобно.

– Что у вас в этом сарае? – спросил Густерин, указывая на сарай, маскировавший подземный выход.

– Ничего.

– Неужели вы никогда не замечали ямы?

– Ни к чему нам… Никто в сарай не ходил: его сломать давно хотели.

– Странно… Посмотрите, какими дощечками заложен подземный выход! Как мог хозяин и дворник не обратить внимания на зияющую дыру?

– Может быть, и обращали – да ни к чему! Ну, дыра и дыра, пусть ее будет, потребовалось бы, так заложили.

– Вы обязаны были сообщить полиции. Тогда преступник давно был бы уличен!

– Наше дело сторона!

Под наблюдением местного околоточного надзирателя выход из подземелья был засыпан, утрамбован и выложен булыжником, сарай опечатали впредь до особого распоряжения. Покончив с этим делом, власти вернулись в квартиру Макарки, где деятельно продолжалась опись вещественных доказательств, добытых при обыске. Этих доказательств было слишком достаточно для уличения Макарки во всех злодействах, но помимо значения вещей для правосудия они представляли весьма солидную ценность сами по себе: процентных бумаг и денег оказалось 897 000 рублей. Бриллианты графа Самбери оценивались в 52 миллиона рублей и все были в наличии. Золота и серебра в разных ящиках и хранилищах нашли не меньше полупуда, в том числе много антикварных предметов.

– Этого состояния хватило бы для безбедного существования весьма богатого человека, – заметил следователь, накладывая печати на драгоценные пакеты. – А Макарке все было мало! Он убивал Петухова, чтобы воспользоваться его наследством, изводил жену, чтобы избавиться от лишней обузы. Мог ли такой человек успокоиться когда-нибудь, удовольствоваться чем-нибудь, упиться кровью своих жертв?!

Обыск близился к концу. Кроме кабинета, подземелья и погреба, оставалось уже немного осмотреть: только другие комнаты Макарки и дворовые службы. В зале не нашли ничего подозрительного. Здесь царил хаос после борьбы Макарки с Коркиным, который душил его. Так как Макарка не держал последнее время прислуги, то беспорядок так и оставался; везде пыль лежала слоями. В столовой, в буфете нашли целую аптеку разных лекарственных смесей и, главным образом, ядовитых веществ. Макарка, видимо, имел толк в ядах.

К дому прилегало несколько сараев, ледников, погребов. Все это тщательно было осмотрено, но ничего подозрительного не найдено.

– Ледник снесен, – доложил агент, – можно приступить к разборке пола?

– В нашем присутствии, – отвечал следователь. И вместе с Густериным они перешли опять во двор.

Ледник был набит, и поэтому приходилось разбрасывать продукты и снег, пока добрались до дна. Удары по доскам отдавались глухим звуком, подтверждавшим предположение Ягодкина, что под ледником пустое пространство, то есть погреб. Разобрать старые промерзшие доски было не так легко. Наконец, крайняя доска подалась, и из открывшейся щели понесло теми же смрадными газами. Доски одна за другой были сняты.

Некоторое время ничего нельзя было разобрать. Но вот ветром расчистило атмосферу, и глазам присутствующих представилась страшная картина. Посреди подвала лежал навзничь полуистлевший труп человека в лохмотьях, а на нем, впившись в него зубами, более свежий труп, в костюме барина. В зубах и в зажатых костлявых пальцах оборванца – куски дерева, отщемленного от досок погреба.

– Господи помилуй, – произнес доктор, – эти люди умерли голодной смертью. Посмотрите, один питался деревом, а другой бросился на труп, хотел его съесть! Какая ужасная смерть!!

– Так вот откуда эти смрадные газы!

Осторожно рабочие спустились на дно погреба и с обнаженными головами, осенив себя крестным знамением, приблизились к трупам. Верхний труп еще не истлел, и в нем Густерин без труда узнал лакея графа Самбери, Игнатия. Истерзанный костюм свидетельствовал о долгих мучениях умиравшего голодной смертью. Здесь, в промозглой атмосфере, наполненной запахом гнившего трупа, Игнатий прожил не менее недели. Более мучительной казни не придумывали во времена инквизиции.

Труп бродяжки только по догадке можно было считать принадлежащим Гусю, который, по свидетельству буфетчиков, исчез в квартире хозяина «Красного кабачка», после чего из подвала доносились стоны и крики. Через полчаса принесли два неокрашенных гроба и бережно уложили в них трупы. При осмотре платья, в кармане лакея нашли паспорт Игнатия, так что личность этого мертвеца могла считаться вполне обнаруженной; в кармане же оборванца нашлись две записки. Одна, писанная рукой хозяина «Красного кабачка»: «Приходи сегодня вечером для расчета, хочу кончить все», подписанная «И. Куликов»; другая нацарапана каракулями: «Мне нужно 100. Если не дашь, сообщу полиции, кто ты, и выдам тебя головой. Известный тебе Гусь».

Не оставалось сомнения, что истлевший труп – бывший коновод Горячего поля и вожалый заставных громил.

Еще не успели гробы с мертвецами поставить на ломовую телегу, как весть о страшной находке разнеслась по всей заставе и толпы народа стали стекаться на двор «Красного кабачка». Со стороны Горячего поля появилась также толпа бродяжек, среди которых выделялась фигура Машки-певуньи с распущенными косами и со слезами на глазах.

– Вот где принял мученическую кончину наш добрый Гусь, – произнесла Машка, утирая рукавом слезы. – Товарищи, мы должны отомстить Куликову за смерть нашего вожалого.

– Отомстим, не пожалеем себя, – ответила толпа.

– Мужики, – обратился к толпе Густерин, – этот Куликов, загубивший вашего Гуся, известный петербургский громила Макарка-душегуб. Ему удалось вчера убежать на Горячее поле! Кто разыщет и укажет злодея, тот получит пятьсот рублей.

– Не надо нам денег! Мы так его поймаем и предоставим вам. Этот злодей наш, мы отомстим за своего Гуся!

День уже клонился к вечеру, когда ломовик с двумя гробами тронулся со двора. Толпа бродяжек пошла провожать импровизированные дроги, на которых рогожа заменяла покров, а возница-ломовик бесцеремонно сидел на крышке одного из гробов.

Усталые, измученные чины сыскной полиции и следователь с утра не выходили с места обыска и ничего не ели; они решили покончить прежде со всеми формальностями, протоколами и описями.

36
На похоронах

Было хмурое пасмурное утро, каких много в петербургском мае. Угрюмо выглядывали неприветливые болота Горячего поля, и без того представляющего мрачную, печальную картину мертвой пустоты. В такую пасмурную погоду кущи Горячего поля даже на заставных бродяжек наводят тоску и уныние. Но это утро особенно было печально для бродяжек. Пузан Мурманский прощался со своей подругой Маланьей, которая не пережила минувшей зимы и умирала. Умирала она, собственно, давно уже, еще с прошлой осени, когда кашель душил ее целыми ночами, но теперь, видимо, пришел конец. Холодная зима, проведенная в куще у пяти бугорков, и мокрая весна окончательно подорвали силы Маланьи, которая два месяца не могла уже вставать со своего соломенного ложа. Несмотря на свои 27 лет, Маланья считалась старушкой и сама сознавалась, что ей «пора уже умирать», но смерть долго не приходила, хотя надежды на выздоровление не было никакой. Она только связывала руки бедному Пузану, ухаживавшему за нею с полным самоотвержением. Всему бывает конец, пришел конец и Маланьиной болезни. Она в эту ночь раза три отходила. Обрадованный Пузан спешил накрыть ее рогожей, заменявшей саван, и принимался читать «Господи, очисти грехи наша, Владыко, прости беззакония наша», как вдруг Маланья поднималась, сбрасывала рогожу и, испуганно смотря на Пузана, спрашивала:

– Никак ты меня отчитываешь?!

– Отчитываю, Малашка, да помирай же ты Христа ради, извела меня всего!

– Пузан, – вдруг взмолилась Маланья, – свези ты меня в больницу!

– Эка, надумала, да как же я повезу? Меня заберут, я не могу выходить за полосу[1]1
  Черта облавы. – Примеч. автора.


[Закрыть], а у тебя паспорта нет! Иди сама, коли можешь!

Маланья горько усмехнулась и упала на солому. Наконец, под утро больная в четвертый и последний раз стала отходить. Она потянулась, захрипела, тупо уставила потухшие глаза на Пузана и несколько раз отрывисто вздохнула.

– Тяжело? – спросил Пузан.

Но Маланья не могла ответить и вдруг перестала дышать.

– Кажись совсем, – произнес Пузан, перекрестился и накрыл покойницу рогожей. – Господи, очисти грехи наша, Владыко… – послышался его монотонный голос.

Несколько бродяжек из соседних кущей пришли отдать последний долг усопшей.

– Вечная ей память!

– А что, Пузан, хоронить будешь?

– Где же мне хоронить?

– Да ты ночью подбрось ее к заставе, полиция похоронит!

– Ишь, бусурман какой! Нешто не знаешь, что с улицы не хоронят; отправят в клинику, к дохтурам, и там распотрошат. За что же ее, сердешную? Мы здесь похороним, на Косом повороте.

– Когда зарывать будешь?

– Сегодня вечером. Надо торопиться, а то, грехом, как бы опять не встала! Вишь, смерть не берет ее! Измаялась совсем, да и меня измучила.

– Ладно, придем на поминки.

Пузан самым добросовестным образом отчитывал весь день свою Маланью и поглядывал, не шевелится ли рогожа. Но Маланья почила безвозвратно. С закатом солнышка стали собираться поминальщики. Впереди всех шла Машка-певунья. Большая часть бродяжек только что проводила Гуся и возвращалась взволнованная, озлобленная.

– Помните, товарищи! Мы должны отомстить Макарке за смерть Гуся, нашего бедного, доброго Гуся, принявшего такую мучительную, страшную смерть. Злодей Макарка не пощадил своей Алёнки и не пощадил нашего Гуся! Он больше не товарищ нам. Он общий наш враг, и мы должны вооружиться против него! Сегодня же ночью мы обыщем все кочки и бугорки нашего поля! От нас ему некуда скрыться! Живого или мертвого мы найдем его и предоставим Густерину!

– Машка, чего ты так озлобилась на Макарку?

– А разве вы все не озлобились? Разве вы не клялись мстить за вашего вожалого? Мне Гусь мил был как человек только! Я не заставная и к Горячему полю не принадлежу, мне все равно, только как человека жаль Гуся! Такого вожалого вам не найти скоро! Долго ли Тумба правил вами?! Небось, при Гусе Рябчик не посмел бы зря человека зарезать, да и меня не тронул бы! А что вышло? Я, девка кабацкая, арестовала вашего вожалого и отдала в руки полиции! Не срам разве?! То ли было при Гусе?!

– Машка, а если мы тебя убьем за Тумбу?

– Хо-хо-хо… не испугать ли вздумали меня? На, берите, бейте! Где вам молокососам! Вы без меня Макарку не поймаете, а я головой ручаюсь, что он будет в моих руках и я сама поведу его к Густерину.

– Да ты ведь не знаешь его в лицо.

– Макарку-то?

– Еще неизвестно, Макарка ли это… Может быть, Куликов…

– А вот увидим, коли не Макарка, я сама скажу Густерину, что он ошибается! Но зачем Куликову было бы травить нашего Гуся? А Макарке есть расчет. Он с Гусем пополам Смирновых перерезал и обманул Гуся при расчете! Верно потом Гусь узнал его в шкуре купца и грозил донести, вот он его заманил в погреб и укокошил.

– Разве они вместе резали Смирновых?

– Гусь сам рассказывал, он врать не стал бы!

– Упокой, Господи, душу рабы твоея… – послышалось пение Пузана.

Все перекрестились. Машка вползла в кущу и сняла рогожу с покойницы.

– Надо обмыть ее; дайте воды.

Пузан принес в лукошке воды. Машка сняла с покойницы единственную рваную рубашку, сполоснула ее и, якобы чистую, хоть и мокрую, надела опять на тело умершей.

– Вот по-хорошему. Что ж ты, Пузан, глаза ей не закрыл? Это твое дело.

– А могилу приготовили?

– Кто готовить-то будет?

– Пойдемте миром копать…

– Машка, запевай «Со святыми упокой…»!

Среди гробовой тишины раздался звонкий и сильный голос Машки. Голос звучал такой печалью и унынием, что все присутствующие невольно сосредоточились на «последнем долге», и на глазах некоторых заблестели слезинки. Даже шелест листьев и крики галок смолкли в эту минуту. Тишина была торжественная. Маланью положили на одну гнилую доску и прикрыли другой, так что получилось подобие гроба. Голову нес Пузан, ноги – Машка. С обнаженными головами бродяжки провожали подругу «в место вечного упокоения». Процессия шла, не разбирая дороги, местами по колено в болоте, и только часа через полтора достигла приготовленной могилы или, вернее, неглубокой ямы. Маланью положили на дно ямы. Машка запела «вечную память»; присутствующие подтягивали, но голос певуньи покрывал всех и далеким эхом отдавался в пространстве. Все усиленно крестились.

Крестились громилы, только что вернувшиеся со своих преступных проделок, быть может, недавно еще оросившие свои пальцы кровью неповинных жертв. Они сознавали, что не имеют права креститься, и в обыденной жизни никогда не осеняли себя крестным знамением, но эти «кресты» всецело относились к покойнице. За нее надо перекреститься. Она не может ведь перекреститься, а ей нужно. Нужно потому, что покойница не могла исповедоваться. У Горячего поля нет священника, как нет и доктора, больницы и т. п.

И вот бродяжки усиленно крестились, клали земные поклоны, но мысленно они были далеки от молитвы, оставаясь сумрачно сосредоточенными на собачьей смерти Маланьи. Воистину смерть собачья, но такая же точно, если не хуже, ждет каждого из них. И жизнь, и смерть одинаково неприглядны, полны лишений, убожества. А предложите им переменить эту жизнь, обещайте им прощение, возврат к честному труду, спокойное, тихое существование под сенью закона, права, церкви… Увы! Все они, как некогда Машка-певунья, скажут:

– Мы не расстанемся с нашим привольным Горячим полем, с полной свободой, нашими излюбленными кущами, попойками, играми, компаниями, сладкими волнениями и тревогами при вылазках. Как воробей не променяет своего крошечного гнездышка на комфортабельную, сытную клетку, так и заставный громила не пойдет ни в работники, ни в богадельню!

Вот и Маланья когда-то жила в горничных на хорошем месте, а Пузан дворником. Жизнь была полная чаша, и они копили даже деньги, но случайно пришлось им лишиться места. Случайно они попали в «ямы» Обводного канала, оттуда на Горячее поле, и эта среда, эта обстановка засосала их, как топкое болото засасывает ногу, обутую в резиновую галошу. Даже этапное путешествие на Мурманский берег, тяжкая болезнь, постоянный голод и холод ни разу не вынудили их подумать о возможности возврата к прежней «хорошей» жизни. Только за час до смерти Маланья попросилась в больницу, но это потому, что она сознавала близость неминуемой смерти, а умирать ей не хотелось; может быть, больница поможет, мелькнуло у нее в голове, но и эта просьба была произнесена равнодушно.

– Прости нас, Маланья, пошли тебе Господь царствие небесное, – произнесла Машка, бросая ком грязи на гробовую доску.

То же повторили и все, начиная с Пузана. Последний утер рукавом навернувшуюся слезу и, махнув сильно рукой, произнес: «Эх-ма!»

Через четверть часа могилу закопали и поставили на ней из прутьев крест.

– Мертвые, спите сном мирным, а живые – выпьем, – продекламировал бродяга Петр, пришедший на похороны с двумя полуштофами в карманах.

– Помянуть следует, – согласился Пузан, – у меня заготовлена давно уже четвертная.

– Пойдемте, выпьем…

– Да-с! Ну теперь, ребята, надо заняться в самом деле Макаркой! – сказал Петр. – Обещано ведь пятьсот рубликов…

– Обещано, да не нам… Кто нам пятьсот рублев даст, коли мы и явиться-то за получением не можем; один выслан, другой разыскивается, третий осужден. Разве вот Машка получит?

– Получу! Беспременно получу и всем поровну разделю! Только, голубчики, поймайте его проклятого! Полно ему душить правого и виноватого! Что за душегуб окаянный!

– Что же ловить, так ловить! Давайте делить, кому где искать!

– Надо только до Лиговки брать; за реку ему не уйти, а в эту сторону до рогатки; вернее всего он в болоте где-нибудь скрылся.

– А не ушел ли он на скотопрогонный двор и оттуда в город?

– Там везде пикеты расставлены, он не рискнет, будет выжидать. Здесь он считает себя в безопасности, и точно полиция взять его в болоте не может.

– Наливайте, выпьем за упокой души Маланьи.

– Лиха была покойница выпить, да и мы не уступим, – произнесла Машка, приложив горлышко полуштофа ко рту. Буль-буль-буль…

– Важно! Вот где жизнь-то настоящая! Пей, пока в яму не зарыли!

Закуски почти не было. У кого кусок хлеба, у кого одна корка, а Петр вытащил два гнилых старых огурца.

– По первой не закусывают. Соси по второй.

Компания скоро опустошила полуштофы и полчетвертной.

– Так, братцы, сегодня же пойдем на поиски! Кто найдет, давай совиный свисток. Одному его не взять, надо собраться всем. Трое в болото, двое за бугорки, один на Рогатку, двое к сизым кочкам, а я буду тереться против скотопригонного, – распоряжалась Машка.

– Ладно. Коли не успел уйти в город, от нас не уйдет. Загоним в Корявое болото и крышку сделаем.

– Хвалиться погоди! Макарку взять не Тумбе чета или Рябчику, – перебила Машка, – лучше вы добром да лаской. Будто нечаянно встретились, услуги предложите, а там как руки скрутим – наша будет воля!

– И то! Ой, Машка! Молодчина девка! Ну, соси по третьей! Для куражу хорошо.

Машка тряхнула головой, провела рукой по лбу и, нахмурившись, затянула «Со святыми упокой».