Текст книги "Убийца"

22
Расправа

Утро было хмурое, туманное, пасмурное. Сентябрь вступил в свои права, и на Горячем поле осень отражалась еще непригляднее. Вчерашняя ночь – тихая и теплая – была как бы последней лебединой песней бабьего лета.

Допрос Федьки-домушника окончился. Когда спички были найдены в его кармане, он сознался, что по приказанию Сеньки зажег хворост, наваленный на избушку Тумбы.

– Отчего же вы не бежали тотчас после поджога? – спросил один из толпы. – Боялись, что огонь плохо примется и придется подпалить с другой стороны?

– Я не смел бежать.

Сенька лежал все время связанный и не испустил ни одного звука. Дошла очередь и до него. Тумба подошел к нему и ткнул носком сапога в нос.

– Ты, собака, слышал, что говорит твой приятель? Расскажи нам, правда ли все это?

Сенька искривил рот от боли и стиснул зубы.

– Ты что же? Говорить не хочешь?! Ой, смотри, заставим! Настенька, достань-ка мой ремень!

– Будешь отвечать?

Молчание.

– Дай ремень!..

В воздухе раздался свист. Сенька перевернулся на траве. Еще такой же удар. Он застонал и заскрежетал зубами. Опять ремень рассек воздух.

– Разбойники, – простонал Сенька.

– Ой ли? Добряк!

Опять удар, на этот раз еще сильнее прежних, и Сенька, как мячик, подпрыгнул на воздухе.

– Говори, – произнес повелительно Тумба.

– Нечего говорить, – ответил глухо Сенька.

– Говори, что ты хотел со мной и моей семьей сделать?

– Спалить.

– Ага! Ну, брат, долг платежом красен! Если тебе не удалось меня спалить, то мне удастся тебя спалить? Ей, Федька, устраивай-ка другой костер!

– Проклятье! – простонал Сенька.

Тумба отошел в сторону и стал совещаться с громилами.

– Как, братцы, думаете? Положить их обоих на костер с Федькой? Или…

– Оставь, Тумба, постегай и отступись! Не бери лишнего греха на душу, – произнес молодой бродяжка с курчавыми светлыми волосами и с глубокими задумчивыми голубыми глазами; высокий, статный, он даже в рубище имел симпатичный вид и располагал к себе.

Интересна участь этого бродяги. Антон Смолин ребенком был привезен в столицу и отдан в ученье. В деревне родители давно умерли, надел его перешел к соседу женатому с семьей. Антон порвал всякую связь с деревней и сделался настоящим горожанином. Он служил честно и усердно у своего хозяина, но год тому назад хозяин закрыл лавку и распустил служащих. В расчет Андрею пришлось 8 рублей с копейками. Он стал искать места, скоро проел свои 8 рублей и стал сильно нуждаться. Пришлось посещать постоялые дворы, завести знакомство с темными личностями. Однажды, в то время как он сидел в компании с другими посетителями постоялого двора, нагрянула полиция и забрала их всех. Забрали и его, как члена общей компании. Среди забранных оказались настоящие душегубы, беглые, ссыльные и разыскиваемые громилы.

– А ты кто? – спросили Антона. Он назвался!

– Чем занимаешься?

– Ничем. Без места.

Его выслали «на родину». Выслали по этапу. Он пережил все мытарства этапного порядка, побывал во многих тюрьмах, встретился со многими профессиональными злодеями и, в довершение всего, появился «на родине» арестантом № 742! Деревня, в которой он не бывал с детства и не имел там никого близкого, которая ждала от него «увольнительного» прошения и давно не считала уже своим, встретила арестанта № 742 со злобой, враждебно, почти с ужасом. В деревне у самих с февраля до урожая почти есть нечего, а тут получайте еще голого арестанта! Антон Смолин видел и понимал все это. Единственный выход было обратное путешествие в Петербург, несмотря на запрещение возвратиться в течение 3 лет. И вот, голодный, без паспорта и гроша денег, Антон перекрестился на видневшийся купол сельской церкви, поклонился на все стороны и вышел на большой тракт, чтобы идти обратно в Питер. Не легка была ему эта дорога, долго шел он. Желтый от загара, худой от усталости и голода, полубольной от переутомления появился он у заставы, не рискуя войти в город. О! С какой радостью отдал бы он теперь полжизни за место чернорабочего, за руку помощи какого-нибудь сердобольного человека. Но он – беспаспортный бродяга, самовольно вернувшийся в столицу, и к тому же ослабел настолько, что не только работать, а на ногах держаться может с трудом! Роковое «что делать» не находило ответа. В таком положении призрел его на Горячем поле Гусь. С тех пор Антон перешел в число громил под кличкою «Антошка Мышкин».

– Тумба, не проливай напрасно крови, – молил Антошка, указывая на связанного Сеньку и трясущегося Федьку.

– Погоди, других послушаем, ты ведь известный тихоня! Тебе не громилой быть, а в няньках служить. Тебе не только человека, а клопа, кажется, не убить.

– Не убить, правда, но неужели тебе, Тумба, доставляет удовольствие душить и резать людей? Ты ведь не Макарка-душегуб!

– Признаюсь, приколоть этого мерзавца доставило бы мне большое удовольствие! Не забывай, что только сыну своему я обязан тем, что этот злодей не превратил меня в бифштекс! Что же, братцы, решайте.

Все молчали. У всех было тяжело на душе. Сенька с товарищем бесспорно заслуживали казни, но они свои. А это в глазах громил было высшею заслугою. Первый заговорил Пузан Мурманский.

– Подлецы они – это верно, и придушить их надо, а все-таки… Посечь бы хорошенько, да и ну их к чертям! Впрочем, братцы, решать это должен Тумба один. Его подпалил Сенька, ему грозила опасность, он и метить должен. Его воля.

– Верно, верно, – раздались голоса. – Если Тумба прикажет, сейчас вздернем.

– Я передал их судьбу, – ответил Тумба, – на ваше решение, и мы сделаем, как решит большинство. Двое – Пузан и Антошка – за помилование.

– Нет, нет, – откликнулся Пузан, – я только за смягчение. Помиловать нельзя.

– Значит, двое за порку, дальше, братцы. Рябчик, ты как?

– Худая трава из поля вон! Я за смертный приговор. Сенька не наш; выпустим его, он еще полицию сюда приведет!

– Помните, что вы не скоро заберете его опять в руки; это редкость, что он лежит связанный; не упускайте случая, – подтвердил Вьюн. – Надо свести с ним счеты. Спросите-ка его, зачем он явился сюда незваный? Не вяземцы ли прислали его высмотреть все у заставных и после донос сделать. Помните, как он предал Сморчка!

– Сенька, зачем ты пришел вчера? – спросил Тумба.

– В гости!

– В гости без приглашения не ходят. Говори!

Молчание. Тумба взмахнул ремнем.

– Нечего мне говорить, сказал: в гости!

– Врешь.

Ремень свистнул в воздухе, и Сенька конвульсивно перевернулся. Рябчик засмеялся.

– И тяжелая же у тебя рука, Тумба.

– Да, по два куля шутя ворочаю.

– Дай ему еще раз. Вот так.

Удар был еще сильнее. Тумба точно похвастаться хотел силой.

– Посмотреть хотел, – простонал Сенька.

– А-а… Посмотреть! Ну, посмотри, посмотри.

И еще два таких же удара.

– Братцы, а Федька-то где? – воскликнул Пузан. – Удрал!

– Лови его, держи, – закричало несколько голосов, и все бросились в кусты.

– Ах, бестия, надо было его скрутить. Жаль, собаки нет, не найдешь, пожалуй, в кустах.

– Найдем.

Несколько человек пустилось врассыпную. Антошка с каким-то отвращением смотрел на корчившегося, посиневшего Сеньку, который начал слабо стонать.

– Кончали бы с ним, – обратился он к Тумбе.

– Чего кончать? Еще не решили. Надо того поймать. Оба ведь должны ответ держать. А ты раскис? Эх, горе-громило!

– Посмотри, он умирает уж, кажется!

– Не умрет… Нашего брата не так легко убить… Сенька!

Ответа нет…

– Сенька, – повторил Тумба и щелкнул в воздухе ремнем.

– А… – отозвался Сенька и открыл глаза.

– Видишь? Небось не сдохнет.

Антошка отвернулся.

– Сенька, ты меня любишь? – спросил смеясь Тумба.

Тот ничего не ответил.

Тумба ударил его носком сапога в нос и повторил вопрос. Из носа связанного брызнула кровь. Он зашевелился.

– Любишь меня, я спрашиваю.

Сенька приподнял голову и с ненавистью посмотрел на своего палача.

– Будь проклят, – произнес он.

– Что?! Ах ты, песий сын!..

И Тумба ударил его несколько раз кнутом с плеча.

– Говори, любишь?

– Нет!..

– Вот же тебе, вот тебе, – продолжал Тумба, нанося удары.

– Люблю… – простонал Сенька.

– Ну, то-то…

– Антошка, ты прошел бы по кустам, посмотрел беглеца, – сказал Тумба, – а я присмотрю за этим…

И он толкнул связанного ногою. Между тем кровотечение у Сеньки усиливалось, и он захлебывался в собственной крови.

Тумба стал расхаживать по поляне. Все ушли на поиски. Настенька вышла кипятить воду и готовить чай. Годовалый Тумбачонок ползал около избушки. Солнце было уже высоко.

– А Федька-то сбежал, – задумчиво произнес Тумба.

– Смотри, – закричала Настенька, – Сенька веревки рвет.

Тумба подбежал к связанному, который освободил уже руки и рвал веревки на ногах.

– Ты что делаешь, – закричал Тумба. Сенька в изнеможении упал головой на землю.

– Ишь, песий сын, чего захотел!.. Какие веревищи разорвал.

Тумба придавил ему грудь коленом и стал перевязывать.

– Теперь не раскрутишь, – прибавил он и засунул ему под лопатки, под мышками, толстый кол. Сенька не шевелился. Тумба дал ему несколько ударов ремнем и, посвистывая, пошел опять по поляне. Никто еще не возвращался.

Прошло больше часу. Вскипел котел. Настенька заварила чай и налила две кружки. Моросил дождь, и густой туман опустился на поляну.

– Сегодня в ночь у нас два хороших дела, – задумчиво говорил Тумба. – Если удастся, я тебя снабжу необходимым и отправлю в деревню. Здесь становится плохо. День ото дня будет хуже… Довольно… Пожили.

– А ты?

– Мне нельзя отсюда выбираться. Еще годик-другой поживу, а там… видно будет. Эх, жисть наша! Иной раз вспоминаешь былое, когда…

– Тумба, не нашли, – произнесли Рябчик с Вьюном, вернувшиеся из кустов.

– Ушел, ракалия, ну, его счастье! А другие где?

– Надо звать.

Тумба встал и несколько раз протяжно свистнул. Послышались ответные свистки.

Через несколько минут все собрались и уселись вокруг котла.

– Опохмелитесь, братцы, по стаканчику? – предложил Тумба.

Настенька принесла бутылку и стаканы. Все выпили, закусили и принялись за чай.

– Так что же, братцы, с Сенькой делать?

– Постегай его еще хорошенько да пошли к черту?

– Не стоит связываться. Ну его?

– А по-моему, вздернуть!

Тумба стал считать голоса. Из девяти только три высказались за казнь.

– Ну, судьба ему, значит, пожить.

– На, Рябчик, ремень, пойди, поласкай приятеля, – сострил Тумба, передавая кнут, – я устал уже.

– А мы посмотрим, да хорошенько!..

Рябчик засучил рукава и подошел к Сеньке. Он наклонился, посмотрел, потрогал.

– Братцы, да никак он помер! – воскликнул он. Все встали и подошли к лежавшему. Тумба разрезал веревки, пощупал руки. Труп начал уже холодеть.

– Кончился… Скоро…

Все сняли картузы и перекрестились.

– Ну, вечная память! Судьба! Мы решили отпустить…

– Что же, хоронить надо?

– Так нельзя оставить. Поверх земли не бросают.

Трое перенесли труп Сеньки в лес. Настенька вызвалась обмыть. Пошли за лесок копать могилу.

Часа через два тело Сеньки-косого понесли к месту вечного упокоения.

23
Убийство камердинера

Петербург был встревожен новым страшным злодеянием. Вышедшие 18 сентября газеты были переполнены описанием подробностей неслыханного, дерзкого убийства с целью грабежа. На одной из людных улиц столицы, в квартире находящегося за границей графа Самбери найден убитым его камердинер, причем разграблены все ящики и шкафы. В роскошной квартире графа не было никого, кроме старого верного слуги Антона Шпата, прослужившего более двадцати лет камердинером. Кроме Антона при квартире находился еще метрдотель Игнатий Левинсон, но его два дня не было дома. Убийцы, по-видимому, были впущены в квартиру самим покойным, потому что все двери и наружные запоры оказались в целости. Антона видели в 6 часов вечера, а в 10 часов убийство было обнаружено дворником, заметившим, что дверь квартиры графа на черной лестнице не заперта изнутри. Он вошел в кухню, прошел в кабинет и здесь на пороге увидел окровавленный труп камердинера.

Немедленно были приглашены полиция, врач, судебные власти. При осмотре трупа на шее найдена глубокая, безусловно смертельная рана. Одна рана и ничего больше – никаких признаков борьбы или насилия! Определить сумму или размеры грабежа было невозможно за отсутствием владельца квартиры, но, по отзыву банкира, хранившего суммы графа Самбери, покойный Антон только что получил 30 тысяч для производства разных платежей и расходов. Эти деньги, бывшие частью в банковских билетах, исчезли бесследно, вместе с бриллиантами и драгоценностями, хранившимися в ящиках письменного стола.

Рассказывая об этом зверском убийстве, газеты прибавляли, что метрдотель Игнатий Левинсон разыскивается судебным следователем и вся полиция поставлена на ноги.

На самом деле разыскивать Левинсона вовсе не приходилось. Он явился сам на другой день утром и был поражен происшедшим. Его алиби не подлежало никакому сомнению. Каждый час своей отлучки, где был и что делал, он доказал рядом свидетельских показаний; при обыске у него не нашли даже тени или намека на причастность к убийству. Но самым важным аргументом в пользу его невиновности являлась обстановка совершения преступления. Смертельный удар камердинеру, взломы замков – все указывало на опытные руки старых громил и душегубов. Только настоящий заправский разбойник может так верно рассчитать удар и так сильно, безошибочно его нанести. Одни громилы умеют так искусно выковыривать замки, почти не повреждая самых ящиков комодов или столов. Наконец, положение трупа, отсутствие каких-либо следов, удобное время и прочее. Дознание было поручено опытнейшему следователю, который сейчас же решил, что Игнатий тут ни при чем, а убийц надо искать среди громил Горячего поля или Вяземской лавры. Но как искать? Опросили всех жильцов дома. Никто не видел вечером подозрительных личностей. Только младший дворник заметил какого-то оборванца, выходившего из ворот.

– Оборванца? – воскликнул следователь. – Вот, вот! Так и есть! Этот оборванец был или убийца, или его сообщник. Не видал ты, как он выглядел? – допытывался следователь.

– Я мельком его только видел. Молодой парень, высокий.

– Не было ли на нем крови? Не бежал ли он?

– Не заметил. Он шел спокойно, не торопясь.

– Ты не разглядел! Наверное, кровь была. Но что это за человек?

Передопросили всех кухарок, прислугу, служащих, жильцов.

– Какого-то оборванца и я видела на дворе, – произнесла прачка Мария, – только в окно не разглядела.

– Высокий? Молодой?

– Да, высокий, кажется, молодой.

– Теперь не может быть сомнения! Убийца-оборванец скрывается где-нибудь в трущобах.

Графу Самбери дали телеграмму, и он приехал в Петербург через несколько дней. При подробном осмотре всех взломов оказалось, что, кроме 30 тысяч, только что полученных убитым камердинером, исчезло до ста футляров с драгоценными вещами на сумму около 25 тысяч. Граф не мог дать никаких нитей к раскрытию убийства.

– Не было ли у камердинера каких-нибудь знакомых, приятелей? Не пил ли он?

– Право, не знаю что сказать.

– Не подозреваете ли вы кого-нибудь из своей бывшей прислуги? Не увольняли ли вы кого-нибудь перед отъездом?

– И того не могу вам сказать. Эти сведения вы можете получить у моих служащих.

– Все служащие опрошены, сведения собраны, но результатов никаких. Может быть, лично вы сделаете какое-нибудь предположение или указание?

– Решительно никакого. По моему мнению, если бы подозревать кого-нибудь, то скорее всего Игнатия. Это человек беспутного поведения, нехороший, и я сказал ему, что по возвращении из-за границы я его уволю.

– О! Нет! Личность вашего Игнатия была заподозрена прежде всего, он был даже арестован. Но теперь установлено положительно, что убийство и грабеж совершены посторонними лицами, какими-нибудь рецидивистами-громилами.

– А вы не допускаете, что Игнатий мог быть с ними в стачке, помочь им?

– Невозможно. Мы проследили шаг за шагом всю жизнь вашего Игнатия, где он бывал, что делал, с кем вел знакомства. Он не мог сталкиваться с бродягами, потому что вращался совсем в другом кругу. Он постоянный посетитель кафешантанов, ресторанов, театров. Его знакомые – все люди солидные. Мы установили, что гораздо раньше убийства он вел мотовской образ жизни и тратил не меньше 400–500 рублей в месяц. Не подлежит сомнению, что он обкрадывал, но это было до убийства. Последнее время он был дружен и часто посещал трех лиц: содержателя «Нанкина» Сероглазова, главного приказчика магазина Канарейкина, Семена Соколова, и содержателя «Красного кабачка» Куликова. У последнего он пробыл весь день 17 сентября, когда совершено убийство, и они вместе были в ресторанах, ездили за заставу к Куликову и вечером в «Варьете». Все это установлено рядом свидетелей, так что не может быть никакого сомнения!

– В таком случае я ничего не могу сказать! Игнатия я уже уволил.

– Как угодно. Нам он не нужен даже в качестве свидетеля.

По распоряжению следователя, два чиновника набросали, со слов графа, приблизительные виды пропавших драгоценностей; эти рисунки были литографированы и разосланы во все ювелирные магазины, ломбарды и лавки, торгующие золотом, с обязательством непременно задержать и представить в полицию человека, который принес бы подобные вещи продавать или закладывать. Обыкновенные громилы торопятся сбывать добытые преступлением ценности, и если бы кто-нибудь явился с похищенным футляром, то напасть на след убийц было бы не трудно. Мало того. За всеми грязными трактирами и вертепами был установлен строгий надзор, и каждая личность, сколько-нибудь подозрительная, немедленно задерживалась и опрашивалась. И, несмотря на все эти меры, убийство камердинера оставалось загадочным и нераскрытым.

Прошло около недели – ничего нового не было открыто. Граф Самбери уехал назад, за границу, кончать курс лечения на водах. Убитого Антона Шпата похоронили с большою торжественностью, как верного и честного слугу, ставшего жертвой своей службы… Его ведь убили только как камердинера, которого нельзя было подкупить и склонить на кражу. Он мешал злодеям и за это погиб, хотя лично против него никто ничего не имел. Граф выдал на его похороны тысячу рублей и обещал вознаградить родственников покойного, если они найдутся.

Кровавое дело 17 сентября начинало уже забываться, сменившись другими злобами дня, как вдруг в газетах появилось лаконичное извещение:

«По слухам, полиции удалось напасть на след убийц камердинера. Задержан неизвестный человек, пытавшийся сбыть одну из похищенных убийцами драгоценностей. К обнаружению личности задержанного приняты меры».

Сообщенные слухи оказались отчасти достоверными… Действительно, к одному из ювелиров явился прилично одетый господин с заказом приготовить свадебный подарок невесте. Господин просил сделать массивный гарнитур, то есть серьги, брошь и браслет с крупными бриллиантами.

– Камни я прошу вас вынуть вот из этого браслета.

И он вынул из кармана футляр с браслетом, в котором горели чудные солитеры.

Ювелир пристально посмотрел на вещь, взглянул на господина, потом достал из ящика литографированный рисунок и сличил.

– Посмотрите, – произнес он, – не может быть сомнения, что это тот браслет.

– Какой тот! – воскликнул господин и страшно побледнел; его руки задрожали, так что он выронил футляр.

– Этот снимок с браслета графа Самбери, похищенного при убийстве его камердинера 17 сентября. Вы верно читали в газетах?

– Что вы болтаете вздор! Это мой фамильный браслет. Я… – И господин назвал громкую фамилию.

– Простите, но я имею строжайшее приказание задержать всякого, кто явится с вещами, похожими на эти снимки.

– Вы, кажется, хотите разогнать всех своих заказчиков?! Это мне нравится!! Даже браслеты, а тем более бриллианты бывают похожи! Значит, вы всех будете задерживать?!

– Но такое сходство!

– Я не вижу полного сходства, хотя похожее есть. Извольте. Я доставлю вам удовольствие. Потрудитесь взять мой браслет, ваш рисунок и поедемте вместе к следователю.

– Ах, очень вам благодарен, очень, очень, – засуетился ювелир. – Простите, но ведь наше положение щекотливое. Строгое приказание… Нам это очень неприятно, но мы обязаны.

– Хорошо, хорошо, одевайтесь и едем, мне некогда, мы дорогою поговорим о подробностях работы. У меня будет для вас еще несколько заказов к свадьбе. Я женюсь на княжне. – И господин назвал старинную княжескую фамилию!

– Сейчас, сейчас, я только пальто и галоши одену.

– Одевайте… Вот мой кучер.

Господин небрежно повернулся, лениво открыл дверь.

– Готовы? – спросил он.

– Иду, иду, – послышался голос ювелира. Приказчик стоял почтительно.

– Вот и я! – выскочил из соседней комнаты ювелир. – А где же господин?

– Они только что вышли к кучеру, – ответил приказчик.

– А браслет где и чертеж?

– Они взяли с собой.

Ювелир бросился к двери и выскочил на улицу. Вдали виден был кузов пролетки и спина господина.

– Держи, держи, – заорал ювелир во все горло и помчался по мостовой. Он растерял калоши, распахнул пальто, бежал и орал.

Прохожие останавливались и с удивлением смотрели на него.

– Сумасшедший?

– Держи, держи, – кричал несчастный, начиная задыхаться.

– Кого держать, – догнал его городовой.

– Вон, вон, господин поехал.

– Где?

– Вон, вон.

– Да это едет какая-то дама.

– Нет, там, там впереди.

– Да, там никого нет. Постойте, скажите, в чем дело.

Впереди не было уже никакой пролетки с господином. Та пролетка давно скрылась из виду… Задыхающийся ювелир упал на руки городового. Только через четверть часа, придя в себя, он рассказал все, что произошло. Когда на другой день он повторил рассказ у следователя, тот не выдержал:

– Что вы за младенец?! Отчего вы не послали приказчика за полицией?! Вы не должны были ничего говорить неизвестному!

– И чертеж увез!

– Расскажите его приметы.

– Солидный господин лет сорока, с окладистой русой бородой. Богато одет.

– И только?

– Больше я ничего не разглядел.

– Приведите своего приказчика. Может быть, он лучше рассмотрел.

– Ах я, телятина, – повторил ювелир, – не мог приказчику сказать подать мне пальто и калоши; да в голову не пришло!