Текст книги "Анафем"

– Жуть, – сказал он.

– Думаешь, она нас заложит? – Я постарался произнести это иронически, в смысле: «ты правда такой дурак, что думаешь, будто она нас заложит?», но Джезри принял мои слова за чистую монету.

– Для неё это отличный способ выслужиться перед инспектрисой.

– Однако она специально подошла к нам, когда никого рядом не было, – напомнил я.

– Может, она хочет потребовать от нас плату за молчание?

– Что мы можем ей предложить? – фыркнул я.

Джезри задумался и пожал плечами.

– Себя?

– А вот теперь ты пошлишь. Почему не сказать хотя бы «свою любовь»?

– Потому что я не питаю любви к Але, – буркнул Джезри, – да и она ко мне.

– Брось, не такая уж она гадкая.

– Как ты можешь так говорить после того, что она нам устроила?

– Может, она просто хотела предупредить, что мы слишком заметно себя ведём.

– Ну, тут она права, – согласился Джезри. – Хватит нам говорить на виду у всего матика.

– Ты можешь предложить что-нибудь получше?

– Да. Нижний подвал Шуфова владения, следующий раз, как Арсибальт подаст знак.

* * *

Случай представился меньше чем через четыре часа. Внешне всё шло гладко. Арсибальт подал знак. Мы с Джезри заметили это из разных мест и пришли во владение Шуфа независимо. Никого, кроме Арсибальта, там не было. Мы с Джезри спустились в склеп и приступили к работе.

С другой стороны, всё с самого начала было не так. Я ходил во владение Шуфа окольной дорогой, через страничную рощу, каждый раз немного другим путём, Джезри же отправился от моста прямым курсом. Впрочем, нельзя сказать, что я больше преуспел в конспирации, поскольку встретил не менее четырёх гуляющих инаков, а перед самым владением Шуфа чуть не споткнулся о сууру Тари и фраа Бранша, которые тесно общались, глубоко забравшись друг дружке в стлы.

Я вошёл в здание с намерением отменить всю затею, но Джезри уговорил меня спуститься. Арсибальт, уже порядком напуганный, остался нести дозор. Итак, мы втиснулись в крохотный склеп, где я столько времени провёл в одиночестве. Но с Джезри всё было иначе. Я привык к геометрическому искажению от «рыбьего глаза», он – нет, и долго увеличивал разные предметы, просто чтобы посмотреть, как они выглядят. Я в первые разы проделывал то же самое, но сейчас мне хотелось на него заорать. Джезри как будто не понимал, что у нас нет времени. Заинтересовавшись чем-то, он говорил слишком громко. Обоим нам пришлось выходить в сортир; я объяснил Джезри, что приоткрытая дверь означает: «в здании никого нет».

Прошло, наверное, часа два-три, прежде чем мы занялись, наконец, солнцем. Табула позволяла изучать его не хуже, чем далёкие звёзды. Её яркость была ограничена, поэтому солнце представало не слепящим термоядерным шаром, а чётко очерченным диском – ярким, разумеется, но не таким, чтобы на него нельзя было смотреть. Если увеличить изображение и уменьшить яркость, можно было увидеть пятна. Я не мог сказать, слишком ли их много. Джезри тоже. Ещё приглушив солнечный диск, мы поискали на лимбе вспышки, но тоже ничего особенного не нашли. Ни я, ни он в этом толком не разбирались. Мы никогда прежде не обращали особого внимания на солнце, считая его противной и непредсказуемой звездой, помехой в изучении других звёзд.

Отчаявшись и убедив себя, что гипотеза про Самманна и очки неверна, а мы зазря убили полдня, мы пошли наверх, но дверь оказалась закрыта. В здании кто-то был.

Мы прождали полчаса. Возможно, Арсибальт закрыл дверь по ошибке: я тихонько поднялся и приложил к ней ухо. Арсибальт с кем-то разговаривал, и чем дольше я вслушивался в приглушённые голоса, тем больше убеждался, что с ним суура Ала. Она нас выследила!

На моё сообщение о том, что происходит, Джезри ответил очередной гадостью про Алу. Получасом позже она всё ещё была там. Нам с Джезри отчаянно хотелось есть. Арсибальт наверняка впал в животную панику.

Очевидно, по меньшей мере один человек раскрыл (или вот-вот должен был раскрыть) нашу тайну. Мы сидели в темноте на корточках, запертые, как крысы, и обдумывали последствия. Вести себя так, будто ничего не произошло, было бы глупо. Поэтому мы вынули из-под себя полипласт, завернули в него табулу и затолкали её так далеко, как только смогли, – в самое дальнее место, которое Арсибальт успел раскопать. Потом мы взяли лопату и накидали сверху четыре фута земли, основательно при этом перемазавшись. Затем я снова поднялся по лестнице и приложил ухо к двери. На сей раз я ничего не услышал. Однако дверь была по-прежнему закрыта.

– Видимо, Арсибальт променял нас на ужин, – сказал я, спустившись в склеп. – Но держу пари, Ала ещё там.

– Не в её характере бросать неоконченное дело, – заметил Джезри.

– Впервые слышу, как ты говоришь о ней что-то хорошее.

– Так что, по-твоему, нам делать, Раз?

Никогда прежде Джезри не интересовался моим мнением по какому бы то ни было поводу. С минуту я смаковал новое ощущение, потом сказал:

– Если она намерена нас заложить, то мне в любом случае крышка. Но ты ещё можешь выкрутиться. Так что выйдем вместе. Накройся стлой и дуй прямиком к чёрному ходу. Я заговорю с Алой – ты за это время успеешь скрыться.

– Договорились, – сказал Джезри. – Спасибо, Раз. И учти: если она тебя домогается…

– Заткнись.

– Ладно, пошли. – Джезри натянул стлу на лицо, но я заметил, что одновременно он трясёт головой. – И вот такое у нас тут считается захватывающими приключениями!

– Может быть, твоё желание сбудется, и с миром что-нибудь произойдёт.

– Я думал, что уже, – сказал Джезри, кивая на то место, где мы спрятали табулу. – Но пока ничего нет, кроме солнечных пятен.

Дверь открылась, и на нас упал свет.

– Здравствуйте, мальчики, – сказала суура Ала. – Выход потеряли?

Джезри был закутан с головой – его лица она не видела. Он взбежал по лестнице, почти что оттолкнув Алу, и ринулся к чёрному ходу. Я рванул за ним и оказался лицом к лицу с Алой в тот самый миг, как сверху раздался ужасающий грохот. Джезри растянулся на пороге, укрытый задравшейся стлой от пояса и выше.

– Без толку прятаться, Джезри. Я твою улыбку везде узнаю! – крикнула Ала.

Джезри встал на четвереньки, натянул стлу на зад, вскочил и был таков. Теперь, когда мои глаза привыкли к свету, я увидел, что Ала натянула поперёк выхода свою хорду, примерно на уровне щиколоток, привязав её к двум стульям. Неподвязанную стлу она придерживала рукой.

– Арсибальт ушёл час назад. – Ала наклонилась, чтобы отвязать хорду. – Думаю, из него половина жира с по́том вытекла.

Я даже не улыбнулся, прекрасно понимая, что при желании она может сказать что-нибудь не менее смешное про меня или про Джезри.

– Никак, язык проглотил? – спросила Ала после довольно долгого молчания.

– Многие ли ещё знают?

– Ты хочешь знать, многим ли я сказала? Или многие ли догадались сами?

– Э… наверное, и то, и то.

– Я никому не говорила. Что до второго вопроса, догадаться мог каждый, кто смотрит на тебя столько же, сколько я. То есть, думаю… никто.

– А почему ты столько на меня смотришь?

Она закатила глаза.

– Отличный вопрос!

– Послушай, Ала, чего ты добиваешься?

– По правилам игры я не должна тебе говорить.

– Если ты хочешь стать кем-то вроде младшей инспектрисы – Трестаниной добровольной помощницы, – то вперёд! Иди и скажи ей. На рассвете я выйду в дневные ворота и отправлюсь искать Ороло.

Ала как раз завязывала хорду. При моих словах её стла как будто стала в два раза больше – так сжалась сама Ала. Из неё словно выпустили весь воздух. Большие глаза на мгновение закрылись. Другая девушка на её месте разрыдалась бы.

Не могу описать, каким чудовищем я себя почувствовал. Я прислонился к стене и с размаху саданул о неё затылком, как будто хотел вырваться из своей омерзительной оболочки. Никакого результата.

Ала открыла глаза. Они блестели от слёз, но видели всё. Догадаться мог каждый, кто смотрит на тебя столько же, сколько я. То есть, думаю… никто.

Голосом тихим почти до неразличимости она проговорила:

– Тебе помыться надо.

Первый раз в жизни до меня дошёл второй смысл сказанного. Но Ала уже исчезла.

Одиннадцать, список растений, запрещённых в интрамуросе, обычно из-за их нежелательных фармакологических свойств. Канон требует, чтобы всякое такое растение, обнаруженное в матике, незамедлительно вырвали и сожгли, а само событие занесли в хронику. В изначальном перечне, составленном св. Картазией, приведены лишь три растения, но их число увеличивалось по мере изучения Арба и открытия новых видов.

«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

Я стал бы богопоклонником и отправился в паломничество хоть на край света, чтобы найти чудесный источник и смыть ощущение собственной мерзости. Тяготы пути стали бы удовольствием по сравнению с тем, что мне пришлось вытерпеть за следующую неделю. Нет, Ала никому ничего не сказала – гордость не позволила. Но все остальные сууры, начиная с Тулии, видели, что ей плохо. К завтраку следующего дня они сошлись во мнении, что виноват я. Интересно, как такое происходит. Моя первая гипотеза (неверная) состояла в том, что Ала прибежала домой и передала наш разговор полному калькорию возмущённых суур. Вторая: она пропустила ужин и вернулась несчастная, а я пришёл чуть позже, стараясь никому не попадаться на глаза: эрго, я как-то дурно с ней поступил. Только позже я понял куда более простую истину: они видели, что Ала в меня влюбилась, и раз она страдает, значит, я сделал что-то – неважно что – нехорошее.

В одночасье меня отбросило всё младшее женское население матика. Все девушки были возмущены – это читалось на каждом обращённом ко мне девичьем лице.

Со временем дело только усугубилось. Лучше бы Ала написала отчёт о случившемся и пришпилила мне на грудь. Поскольку информация была нулевая, в ход пошли домыслы. Молодые сууры от меня шарахались. Старшие смотрели осуждающе. Неважно, что ты сделал, молодой человек… мы знаем, что ты чего-то натворил.

Я не видел Алу четыре дня, что было статистически невозможно. Следовательно, другие сууры отслеживали мои перемещения и предупреждали Алу, куда не ходить.

Арсибальт так перепугался, что два дня вообще ни с кем не говорил. На третий день он явился к ужину весь грязный и шёпотом сообщил мне, что выкопал табулу оттуда, куда спрятали её мы с Джезри («там любой дурак найдёт»), и переложил в более удачное место («действительно надёжное»).

Мы с Джезри понимали, что бессмысленно искать вещь, которую Арсибальт считал надёжно спрятанной. Оставалось только ждать, когда он успокоится.

Я понял, почему не вижу Алу: они с Тулией торчали в соборе, что-то делали с колоколами, репетировали какие-то особенные звоны и передавали свои знания младшим девушкам, которые со временем должны были их сменить.

Солнечных дней было всё больше. Глядя наверх, я иногда видел, как Самманн перекусывает и упорно смотрит на солнце через очки. Мы с Джезри обсуждали, не закоптить ли стекло и не сделать то же самое, но знали, что если закоптим недостаточно, то ослепнем. Я даже подумывал о том, чтобы перелезть через стену, сбегать в машинный цех и одолжить маску у Корд, но на самом деле я просто искал способ отвлечься от мыслей про Алу. Сначала мне казалось, что речь только о спасении моей репутации. Потом я задумался серьёзнее и понял, что проблема куда глубже: я обидел человека в тот момент, когда он открыл мне душу. Теперь Алина душа закрылась. Загладить обиду мог только я, но для этого надо было заключить перемирие, а я не знал как, особенно учитывая крутую Алину натуру.

И вот однажды, когда я выстраивал боевые порядки сорняков, мне пришло в голову, что в случае Алы может сработать одностороннее разоружение. Наши с Лио труды на берегу обеспечили мне близкий контакт с множеством полевых цветов. Девушки были на звоннице. Внезапно всё стало самоочевидно. Я начал осуществлять план ещё до того, как окончательно его сформулировал, и через десять минут походкой лунатика уже поднимался по ступеням собора. В руке я держал букет, прикрывая стлой, поскольку один цветок принадлежал к одиннадцати, а мне надо было пронести его через двор инспектората.

Решётка была по-прежнему закрыта, лестница на аркбутане недоступна, верхняя часть президия – недосягаема. К колоколам вела лестница из дефендората. Дальше служебной будки под колокольным механизмом по ней было не подняться, и я мог идти без страха, что меня заподозрят в попытке глянуть на запретное небо.

В будке размещался механизм часового боя. Из люка долетали голоса Алы и Тулии. Сердце у меня стучало, как колокол; я изо всех сил цеплялся за перекладины, чтобы не упасть. Букет я сунул за пазуху, чтобы освободить руки, и теперь потел прямо на цветы. Тулия что-то сказала – наверное, остроумное, потому что следом прозвучал Алин смех. Я обрадовался, что она может смеяться, потом почему-то расстроился, что она уже из-за меня не страдает.

Не было никаких способов сгладить внезапность своего появления. Я толкнул люк. Девушки замолчали. Я просунул в дыру букет и бросил его вбок, надеясь, что он произведёт более благоприятное впечатление, чем моё лицо, от которого в последнее время молодые особы женского пола разбегались с визгом. Но я лишь оттягивал неизбежное. Я никак не мог оставить своё лицо позади: мы с ним должны были появиться одновременно. Я просунул свою жалкую физиономию в дыру и огляделся, но ничего не увидел: окна будки были занавешены. Однако девушки привыкли к темноте и сразу меня узнали. Тишина стала ещё более тихой, если такое возможно. Я втянул остального себя в люк.

Тулия засветила сферу. Девушки сидели бок о бок на полу у самой стены. Мне стало интересно зачем, но я не смел открыть рот и спросить. Поэтому я встал на колени у края люка, лицом к букету, и только тогда сообразил, что у меня нет плана и я не знаю, что говорить. Однако я рос вместе с суурой Алой, знал её характер и решил, что самый безопасный путь – спросить разрешения.

– Ала, я хотел бы подарить тебе вот это, если ты не против.

По крайней мере одна из девушек ахнула. Возражений ни та, ни другая не высказали. Будка оказалась больше, чем я думал, но так заполнена балками и трубами, что я не знал, смогу ли выпрямиться, и пополз вперёд на коленях. Что-то скользнуло мимо меня – летучая мышь? Однако, когда я в следующий раз – то есть заметное время спустя – пересчитал присутствующих, нас оказалось только двое. Оставалось предположить, что Тулия телепортировалась из будки, как капитан звездолёта в спиле.

– Спасибо, – осторожно проговорила Ала. – Ты цветы через инспекторат нёс? Вроде другого пути нет.

– Нёс. А что? – сказал я, хотя уже знал ответ.

– Это саван светительницы Чандеры, так ведь?

– Саван светительницы Чандеры в это время года цветёт так, что меня аж дрожь пробирает. – Я планировал сравнение с Алиной внешностью, но замялся, не зная, как сказать, что от неё пробирает дрожь.

– Но это растение из одиннадцати!

– Знаю, – отвечал я, начиная сердиться, потому что Ала перебила моё сравнение. – Я принёс его, потому что оно запретное. А то, что случилось между нами… те глупости, которые я наговорил… они тоже из-за одного запретного дела.

– Поверить не могу, что ты нёс его прямо под носом у инквизиции!

– Ладно. Теперь я сам вижу, что вёл себя глупо.

– Я вообще-то другое слово хотела сказать, – заметила Ала. – Спасибо за букет.

– Пожалуйста.

– Сядь рядом со мной, и я покажу тебе то, чего ты, могу поспорить, не ждёшь, – сказала она. И вот в этих словах, я был уверен, второго смысла не было. Пока я пробирался на место Тулии, Ала поднялась на ноги – для её роста тут высоты хватало, – подошла к люку, который Тулия оставила открытым, и опустила крышку. Потом села рядом со мной и погасила сферу. Теперь в будке была полная темнота. Полная, если не считать пятна белого света, размером с Алину ладошку. Оно как будто висело перед нами в воздухе. Это явно было не совпадение: девушки сидели здесь из-за пятна света. Я потрогал его правой рукой (левая загадочным образом оказалась у Алы на плечах) и нащупал чистый лист – он был приколот к дощечке, прислонённой к стене. Свет проецировался на лист. Теперь, когда глаза привыкли, я видел, что пятно круглое. Идеально круглое.

– Помнишь полное затмение три тысячи шестьсот восьмидесятого года, когда мы сделали камеру-обскуру, чтобы смотреть на него без вреда для зрения?

– Ящик, – вспомнил я, – с дырочкой и листом белой бумаги.

– Мы с Тулией здесь убирались, – сказала Ала, – и заметили, как светлые пятнышки бегают по стенам и полу. Солнце светит через отверстия высоко в стене, вон там. – Она заёрзала, показывая что-то в темноте, и каким-то образом оказалась ближе ко мне. – Мы думаем, их проделали для вентиляции, а потом забили, потому что через них залетали летучие мыши. Свет пробивался в щели между досками. Мы их заткнули – почти.

– «Почти» значит, что вы оставили аккуратную маленькую дырочку?

– Да, и поставили здесь экран. Ясное дело, нам приходилось двигать его вслед за солнцем.

Ала вставляла «ясное дело» чуть не в каждую вторую фразу, а я полжизни из-за этого злился. Сейчас впервые нисколечко не обиделся – слишком занят был тем, что восхищался умом Алы и Тулии. Ну почему я сам до такого не додумался? Не нужно ни линз, ни зеркала, достаточно простой дырочки. Изображение, конечно, получается слабое, поэтому смотреть надо в тёмной комнате – камере-обскуре.

Видимо, Тулия рассказала Але про табулу, про Самманна и про мои наблюдения. Но теперь мне казалось, будто я последний раз думал о них, а не о том, как помириться с Алой, годы назад. Я не мог вызвать у себя никакого интереса к солнцу. Светит себе и светит. Фотосинтезу ничто не угрожает. Крупных вспышек нет, пятен – немного. Чего о нём думать?

Через несколько минут думать стало ещё труднее. Целоваться в калькориях не учат. Нам приходилось действовать методом проб и ошибок. Даже ошибки были по-своему неплохи.

– Искра, – сказала Ала (не очень внятно) какое-то время спустя.

– Ещё бы!

– Нет, я вроде бы увидела искру.

– Мне говорили, что в таких случаях естественно видеть звёзды…

– Не воображай! – сказала она, отпихивая меня. – Я только что видела ещё одну.

– Где?

– На экране.

Я слегка ошалело повернулся к листу. На нём не было ничего, кроме бледного диска.

И…

…маленькой искорки. Точечки света, ярче, чем солнце. Она исчезла раньше, чем я уверился, что точно её видел.

– Кажется…

– Вот снова! – воскликнула Ала. – Она чуть-чуть сместилась.

Мы дождались ещё нескольких вспышек. Ала не ошиблась. Все вспышки были ниже и правее солнечного диска, но каждая следующая появлялась чуть выше и левее предыдущей. Если отметить их на листе, получилась бы линия, целящая в солнце.

Что бы сделал Ороло?

– Нам нужно перо, – сказал я.

– Пера у меня нет, – ответила Ала. – Они вспыхивают примерно раз в секунду. Может, чаще.

– А что-нибудь острое есть?

– Булавки!

Ала и Тулия прикололи лист к доске четырьмя булавками. Я вытащил одну и положил Але в тёплую ладонь.

– Я буду держать доску. А ты протыкай лист, как увидишь вспышку, – сказал я.

Мы пропустили ещё несколько искорок, пока устраивались. Я расположился так, чтобы рукой прижимать доску к стене и придерживать внизу коленом. Ала легла на живот и приподнялась на локтях. Её лицо было так близко к листу, что я видел глаза и изгиб щеки в отсвете от бумаги. Второй такой красивой девушки у нас в конценте не было.

Следующая искра отразилась в её зрачке. Рука метнулась к листу. Тюк.

– Хорошо бы нам узнать точное время, – сказал я.

Тюк.

– Ясное дело, (тюк) через несколько минут (тюк) оно выйдет за пределы листа. (Тюк.) Тогда мы сбегаем и посмотрим (тюк) на часы. (Тюк.)

– Заметила странность?

Тюк.

– Они гаснут не враз. (Тюк.) Вспыхивают быстро (тюк), а гаснут медленно. (Тюк.)

– Я про цвет.

Тюк.

– Голубоватый такой? (Тюк.)

От внезапного скрежета меня чуть инфаркт не хватил. Это заработал автоматический механизм боя. Часы били два. В таких случаях полагается затыкать уши, но я не отважился – Ала бы всадила в меня булавку. Тюк… тюк… тюк…

– Зато время узнали, – сказал я, когда, по моим прикидкам, она снова обрела слух.

– Я отметила тройной дырочкой искру, которая была ближе всего ко второму удару.

– Отлично.

– Мне кажется, она поворачивает, – заметила Ала.

– Поворачивает?

– Как будто источник вспышек движется не по прямой. Меняет курс. Летит, ясное дело, между нами и солнцем – сейчас прямо через солнечный диск. Но линия вроде не прямая.

– Странно выходит. Если допустить, что это орбита, она должна быть прямой.

– Только если источник вспышек не меняет курс, – настаивала Ала. – Может, они как-то связаны с ракетными двигателями.

– Я вспомнил, где видел такой оттенок голубого.

– Где?

– У Корд в цехе. Там есть машина, которая режет металл с помощью плазмы. Свет такой же голубоватый. Как у звезды класса В.

– Источник вышел за край солнечного диска, – сказала Ала. И тут же воскликнула: – Ой!

– Что такое?

– Прекратилось.

– Больше вспышек нет?

– Нет. Я уверена.

– Пока я не сдвинул доску, наколи несколько дырочек по краю солнечного диска. Тогда, зная время, мы эту штуку найдём!

– Как?

– Мы можем узнать, где было солнце в два часа сегодняшнего дня. В смысле, перед какими так называемыми неподвижными звёздами оно проходило. Источник плазменных вспышек, за которым мы следили, был там же. Значит, когда он не меняет орбиту, он проходит перед теми же неподвижными звёздами на каждом витке. Мы можем найти его в небе.

– Но он только что у нас на глазах поменял орбиту, – напомнила Ала, тщательно отмечая положение солнечного диска близко расположенными булавочными уколами.

– Часть загадки, которой мы до сих пор не понимали, возможно, состоит в том, что он меняет орбиту, только когда проходит близко к солнцу. Пока у нас есть камера-обскура, мы можем наблюдать его повороты.

– А при чём здесь положение солнца?

– Думаю, оно служит прикрытием, – сказал я. – Если бы он поворачивал ночью, манёвр видели бы невооружённым глазом.

– Однако мы смогли увидеть его с помощью дырочки в потолке и листа бумаги! – заметила Ала. – Не больно-то надёжное прикрытие.

– А Самманн, очевидно, видит его в очки сварщика, – сказал я. – Вся разница в том, что такие, как ты, я и Самманн, – люди…

– Знающие? – спросила она.

– Да. И этой штуке или тем, кто ею управляет, неважно, что знающие люди её заметят. Они сообщают о себе нам…

– А мирской власти это не по вкусу…

– Потому-то Ороло и отбросили за то, что он на неё смотрел.

Мы начали собираться, на что ушло некоторое время. Я скатал лист и сунул за пазуху. Ала взяла букет. Глядя на него, я вспомнил, зачем сюда пришёл и что было до вспышек. Я сразу почувствовал себя последним гадом, что мог такое забыть. Однако к этому времени Ала вспомнила про саван светительницы Чандеры и теперь не знала, куда его деть. Поэтому мы поменялись: я отдал ей свиток, а она мне – цветы, чтобы я их отсюда вынес.

– И что дальше? – спросил я вслух.

– Насчёт?..

Мы уже открыли люк, и в будке стало светло. Я чуть не ляпнул: «Насчёт увиденного», когда увидел выражение Алиного лица. Она заранее напряглась в ожидании новой обиды. Кажется, я всё-таки успел остановиться вовремя.

– Как ты думаешь… должны ли мы… – начал я, потом закрыл глаза и просто сказал, что следовало: – Думаю, нам не стоит ничего скрывать.

– Я не против.

– Попробую договориться на завтра. На после провенера.

– Я скажу Тулии. – Что-то в том, как Ала произнесла имя, подсказало мне, что она всё знает: знает, что когда-то я был влюблён в её лучшую подругу. – А ты кого хочешь позвать в свидетели?

Я чуть не ответил: «Лио», но вспомнил свинское поведение Джезри и решил остановиться на нём.

– А независимым свидетелем может быть Халигастрем или кто там окажется свободен, – сказал я.

– О каких отношениях мы объявим? – спросила она.

Вопрос был сложный. Об отношениях полагалось объявлять при их заключении и разрыве. Это сдерживало интриги и сплетни, которые так легко разносятся по матику. Концент светителя Эдхара допускал несколько типов отношений. Самыми ни к чему не обязывающими были тивические. Самые серьёзные – перелифические – равнялись браку. Для парня и девушки наших лет, которые сорок пять минут назад друг друга ненавидели, это исключалось. Я знал, что, если назову тивические, Ала столкнёт меня в люк, и я проведу последние несколько секунд жизни в полёте, жалея, что не сказал «этреванические».

– Тебе не будет стыдно, если люди узнают, что ты состоишь в этреванических отношениях с придурочным фраа Эразмасом?

Она улыбнулась.

– Не будет.

Неловкая пауза. Вроде бы теперь уместно было снова её поцеловать. С этим я кое-как справился.

– А мы будем сообщать, что заметили инопланетный корабль, скрытно летающий вокруг Арба? – спросила Ала тихоньким, робким голоском, какого я никогда от неё не слышал. Однако она, в отличие от меня, не привыкла влипать в крупные переделки и, видимо, считала, что надёжнее посоветоваться с матёрым преступником.

– Мы сообщим, но немногим. Лио наверняка в дефендорате. Я загляну к нему…

– Годится. Нам всё равно лучше держаться порознь, пока мы не объявили об отношениях.

От того, с какой лёгкостью она перескакивает с инопланетного корабля на чувства, у меня закружилась голова.

– Увидимся внизу. Остальным расскажем новости, когда получится.

– Счастливо, – сказала Ала. – Не забудь свой запретный цветок.

И полезла вниз по лестнице.

– Не забуду.

Я спустился двумя минутами позже и нашёл Лио в читальне дефендората за книгой. Он изучал битву эпохи Праксиса, которая происходила в заброшенном метро огромного города, причём у обеих армий закончились боеприпасы и они вынуждены были драться заточенными лопатами. Некоторое время Лио тупо таращился на меня, а я – на него, надо думать, ещё тупее. Наконец я сообразил, что последние события не написаны у меня на лице и придётся говорить словами.

– В последний час произошли невероятные события, – объявил я.

– И какие же?

Я не знал, с чего начать, потом решил, что для читальни дефендората больше подходит новость про инопланетный корабль. Лио слушал со слегка обалделым видом, пока я не дошёл до изгиба траектории и не упомянул плазму.

Тут его лицо сразу просветлело.

– Я знаю, что это, – сказал он.

Лио говорил так уверенно, что мне и в голову не пришло усомниться в его словах. Я только удивился, откуда он знает.

– Откуда?..

– Я знаю, что это.

– Ладно. Так что?

Он наконец оторвал взгляд от меня и задумчиво оглядел читальню.

– Это может быть здесь… или в Старой библиотеке. Я найду и покажу тебе позже.

– А почему просто не сказать?

– Потому что ты не поверишь, пока не увидишь в книге. Настолько это странно.

– Ладно, – сказал я, потом добавил: – Поздравляю! – поскольку это вроде как надо было сказать.

Лио захлопнул книгу, встал, повернулся спиной ко мне и двинулся к стеллажам.

Вернувшись в клуатр, я понял, что дело будет двигаться медленнее, чем хотелось бы. Я участвовал в приготовлении ужина, поэтому всю вторую половину дня проторчал на кухне. Ала и Тулия не готовили, но им пришлось раздавать. Кладя мне в миску горячую картофелину, Ала глянула так, что у меня внутри всё растаяло. Заливая картофелину подливкой, Тулия глянула так, что я понял: Ала ей всё рассказала. «Дырочка в потолке – класс!» – сказал я ей. Фраа Ментаксенес, толкавший меня миской в почки, чтобы не задерживался, не понял, к чему это сказано, и только больше разозлился.

Лио на ужин не пришёл. Джезри был в трапезной, но я не мог с ним говорить, потому что за нашим столом сидели ещё несколько человек, включая Барба. Арсибальт в последнее время садился как можно дальше от нас. После ужина он отправился мыть посуду (было его дежурство). Джезри ушёл в калькорий, где с другими эдхарианцами работал над какой-то гипотезой. Они могли засидеться и до рассвета. Но я всё равно не мог бы с ним поговорить, потому что мне предстояло поймать фраа Халигастрема и договориться о скромном актале, на котором мы с Алой объявим о своих отношениях, чтобы их занесли в хронику.

Правда, я успел вычислить, где было солнце в два часа дня. После отбоя, когда фиды ушли спать, я отправился на луг, сел на скамейку и стал смотреть в ту точку на небе, надеясь увидеть, как спутник через неё проходит. Глупость, конечно: если бы его можно было разглядеть невооружённым глазом, события бы развивались совсем иначе. Однако мне надо было просто посидеть, глядя в темноту, чтобы привести мысли в порядок. Целый час рассудок метался зигзагами от одной главной темы дня к другой. Окончательно устав, я прокрался в свободную келью и заснул крепким сном.

На завтрак Лио пришёл с толстенной книжкой под названием: «Внеатмосферные системы вооружения эпохи Праксиса».

Ободряюще.

Джезри на завтрак не явился. Значительная часть послеобеденного времени у нас с Алой ушла на подготовку к намеченному событию. Тивические отношения можно объявить когда вздумается, а вот этреванические следует прежде обсудить с кем-нибудь из старших фраа или суур. С этим я покончил только к провенеру. Был один из тех редких дней, когда наша старая команда по-прежнему заводила часы. Я нашёл келью, где спал Джезри, и стащил его с лежанки. К собору нам пришлось мчаться бегом. И всё равно было здорово снова оказаться вместе, и простые физические усилия радовали меня больше обычного.

Потом мы вчетвером отправились в трапезную, но поговорить про космический корабль снова не удалось. Все обсуждали наш с Алой предстоящий актал. Я первым из четвёрки вступал в отношения, и в итоге вышло что-то вроде репетиции мальчишника. Мы так раздухарились, что нас дважды под угрозой епитимьи призывали к порядку, отчего мы раздухарились ещё сильнее.

В какой-то момент я мысленно отступил в сторону и оглядел лица друзей, припоминая всё, что произошло в последнее время. Мне сразу вспомнилось, что Ороло отброшен, что он где-то в экстрамуросе, перебивается неизвестно как. Однако ни печаль, ни даже искорка прежней ярости не помешали мне веселиться с друзьями. Отчасти – из-за Алы и того, что между нами произошло. Но больше из-за чувства, что мы с Алой и Тулией победили Спеликона и Трестану, которые заперли от нас звёздокруг и пытались диктовать, на что нам смотреть и о чём думать. Нужно было только сообразить, как об этом рассказать, чтобы меня не отбросили. Я больше не хотел уйти из концента. По крайней мере, пока здесь Ала.

Они с Тулией куда-то запропастились, и скоро мы поняли куда: в собор. Колокола зазвонили сразу после обеда. Минуты две мы вслушивались, пытаясь узнать мелодию. Барб, запоминавший такие вещи с первого раза, догадался первым.

– Воко, – объявил он. – Мирские власти призывают кого-то из нас.

– Видимо, фраа Пафлагон не справился, – хохотнул Джезри, потягивая пиво.

– Или ему нужно подкрепление, – предположил Лио.