Текст книги "Охота на викинга"

2

Мне снится, что я плыву в лодке. В очень длинной и узкой гребной лодке, в старину такие назывались хелльристингарами. Мои предки использовали их и для каботажного плавания, и для набегов на соседние народы. Набеги – это вообще, похоже, главное, чем промышляли древние данскере [12]12
  Самоназвание датчан.


[Закрыть], их тогда называли данами и фризами. Но сейчас наш хелльристингар не участвует в военном походе. Он просто неспешно скользит по тихой воде.

Я лежу в самом носу, на спине, подо мною – свежескошенные травы, ароматные и мягкие, словно перина. Голова моя упирается в носовой брус, и слышно, как внизу тихонько шелестит разрезаемая форштевнем вода. Мне хорошо и покойно, глаза закрыты. Я не вижу, но знаю – во сне так бывает, – что наш хелльристингар плывет по узкой реке или каналу, по берегам которого растут деревья, много высоких деревьев. Их черные ветви, лишенные листвы, проплывают надо мной в вышине. Еще выше – серое спокойное небо. Дали укутаны туманом. Вода за бортом тоже черная, как деревья, и в ней кружатся ярко-оранжевые осенние листья.

В лодке сидят гребцы, восемь человек. Гребут они слаженно, но не в полную силу, и хелльристингар плывет мягко, без рывков, хотя мог бы лететь стрелой. Куда мы плывем? Почему я лежу? Я болен? Ранен? Что будет, когда наш водный путь окончится? Эти вопросы прорастают через меня, как весенняя трава сквозь палые листья. Ответов на них нет, да и какие ответы могут быть у травы? Главное – это ощущение покоя и счастья. Все хорошо, хорошо так, как бывает только в детстве. Ветви в сером небе, вода внизу…

Еще я ощущаю удовлетворение, как после большой и тяжелой работы, которую сделал так, как надо. Кажется, врачи говорят, что подобное бывает после сильного нервного напряжения, есть даже специальное слово, то ли рецессия, то ли ремиссия, не помню. Но работа в данном случае ни при чем.

Арита…

Имя будит во мне множество эмоций. Во сне они кажутся сплетением трав, ветвей, водорослей, цветов и папоротников, этаким огромным и сложносочиненным букетом, манящим и завораживающим. Почему-то букет стоит в церкви, старой деревянной церкви, наподобие той, что я видел в Орхусе. Там странно пахнет деревом и историей, а в южной стене обязательно имеются «глазки прокаженных» – отверстия, через которые в Средние века больные проказой могли наблюдать за службой, не появляясь в храме – им было запрещено королевским указом.

Церковь – это понятно, это свадьба. Наша с Аритой свадьба, которая состоится совсем скоро, я убежден в этом. Хелльристингар медленно поворачивает. Я открываю глаза. Ветви в сером небе, вода внизу… Приходит понимание того, почему этот покой и это счастье.

Дело в том, что я прошел вторую инициацию и стал частью семьи Ариты. Первая инициация была, когда я принес жертву кровью и избавился от Мархи.

Пусть родственники Ариты оказались простыми и даже простоватыми, пусть бабушка – грубоватая деревенская старуха, это не важно, в конце концов, все мы, жители планеты Земля, не можем выбрать лишь две вещи – родину и семью. Наверное, это неслучайно, наверное, это кем-то заведено для того, чтобы мы не превратились в серую, безликую массу.

Аристотель немного ошибся: единство непохожих – это не только город, это все человечество.

Плыви, хелльристингар, неси меня к моей Арите!

Она – самая прекрасная из женщин.

Она – свет мой и тепло мое.

Она в белом одеянии, в руках – цветы лилий и вербены. Ноги ее босы и попирают порог церкви.

Она ждет.

Скоро, уже совсем скоро скрипучие двери распахнутся, и старый пастор, увенчанный небесной короной, выйдет нам навстречу, воздев руки и распевая псалмы, чьи слова древнее стен церкви, помнящих еще Харальда Синезубого…

Пастор поет все громче, вокруг церкви собираются гости, много гостей. Они нарядно одеты, у мужчин в петлицах фраков маргаритки, у женщин платья с пелеринами. Хелльристингар подплывает к пристани. Деревья, небо, вода, травы – все остается где-то там, в прошлом. Солнце бьет мне в глаза. Почему-то сразу становится жарко, я с трудом сглатываю и ощущаю дикую жажду. Пастор уже не поет – ревет, терзая уши собравшихся. Мужчины начинают громко выражать свое неудовольствие, их лица кривятся, изо ртов вылезают длинные желтые клыки. От шума голосов вода у пристани волнуется, и лодка начинает ритмично раскачиваться – туда-сюда, туда-сюда…

– Мля, башка трещит! – говорит кто-то из гребцов. – Я там пиво заначил… Э, а где синяя сумка?!

– В бане! – раздраженно рявкает другой гребец и добавляет: – Осталась.

– Да ты чё?! – искренне расстраивается первый.

– Не ори с утра пораньше, этого… разбудишь!

– Ну и хрен ли? – бурчит первый. – Ему тоже похмелиться надо…

– Я те дам «похмелиться». Сейчас только пиво, понял?

Голоса гребцов кажутся мне смутно знакомыми. Я хочу видеть их лица, но для этого мне нужно открыть глаза, сесть или хотя бы поднять голову. Почему-то каждое движение отдается болью во всем теле – ломит спину, ноги сводит судорогой, плечи как будто прошивает раскаленными иглами. Тягучей, колокольной тяжестью наливается голова. Хелльристингар качает так, что меня подбрасывает. Церковь, Арита, гости, цветы – все пропадает. Мутные волны поднимаются вокруг все выше, они бьются в борта лодки с резким звуком: тудух-тудух! тудух-тудух!

Я еле-еле, с трудом, разлепляю отекшие веки и вижу над собой бежевый низкий потолок, на котором синими маркером написано по-русски «ДМБ-98». Никакой лодки, никакого длинного хелльристингара с гребцами нет. Поворачиваю голову – я лежу на кровати в какой-то узкой комнате с зеркалом – и вижу совсем рядом помятое лицо Аритиного дяди Олега. Его частично закрывает то ли полка, то ли столик. Все качается, под полом, снизу, что-то грохочет. Пить хочется просто невыносимо.

Где я?

Где Арита?!

Что происходит?!!

– А, разбудил он тебя все-таки, – бурчит Олег, недобро глядя на меня. – Ну, как чувствуешь себя? Живой?

Хочу что-то сказать, и тут наконец наступает озарение: я в кампере! В машине путешественников, которую еще называют «дом на колесах». Поэтому так тесно, поэтому все качается. Абстинентный синдром давит и корежит меня. Господи, зачем я вчера столько выпил!..

Рывками, как-то спазматически, возвращается память: Новый год, баня, водка, укоризненное лицо Ариты, ее брат Костя со стаканом в руке: «Ну, за вас, блин!» И я задаю вопрос, который удивляет меня самого своей ненужностью и бессмысленностью:

– А полотенца из бани взяли?

Пиво – удивительный напиток. Еще полчаса назад, после пробуждения, казалось, что жизнь моя завершена окончательно и бесповоротно, что ничего унылее и отвратительнее, чем заснеженный мертвый лес за грязным окном, я в жизни не видел, что это преддверие ада, куда, видимо, и идет наш поезд – кстати, это оказался именно поезд, а не «дом на колесах», но я никогда в жизни не видел настолько грязного и неуютного вагона, наполненного смрадом человеческой органики, дешевой пластмассы и почему-то горящего угля, – и что даже появившаяся Арита с поджатыми губами не спасет меня ни за что и никогда…

Но вот возвращается из далекого и даже практически мифического вагона-ресторана повеселевший Костя, несет, зажав горлышки между костлявыми пальцами, восемь бутылок со звучным и приятным для любого скандинава названием «Балтика» и почти силой заставляет выпить пузырящейся жидкости…

И всё! То ли наш экспресс проскочил околоадские области и вырвался на просторы матушки-России, то ли солнышко выглянуло, то ли улеглась где-то за пределами земной атмосферы магнитная буря, а может быть, на меня подействовала укупоренная в бутылки с невзрачными этикетками особая похмельная магия – пиво было слабым и оказать терапевтического эффекта не могло в принципе, – но настроение мое стремительно улучшилось. По заскорузлым и унылым воспоминаниям о вчерашнем вечере словно бы прошлись влажной тряпочкой, стерев пыль и паутину, и они засверкали под солнцем нового дня, как драгоценные кристаллы, подлинное украшение настоящего праздника.

Новый год! Праздник! Баня… нет, сауна, а в баню мы едем сейчас – ура!

– Ура!! С Новым годом, блин! – кричит Костя, размахивая руками. – Баба Надя, за тебя!

Мы чокаемся бутылками с ним и Олегом, лицо которого после выпитого пива поменяло цвет с серого на багровый, пьем прямо из горлышек и хохочем. Даже Арита улыбается, особенно после того, как я подмигиваю ей, давая понять, что отношения с ее родственниками сложились как нельзя лучше. Жизнь, как говорит Костя, «снова сделалась прекрасной и удивительной», впереди – новогодние каникулы длиной в десять дней, впереди – загадочный Новосибирск, веселье и настоящая русская баня, ставшая главной причиной, побудившей нас отправиться в этот вояж.

Я, правда, совершенно не помню, как мы покинули сауну, в которой отмечали Новый год, как покупали билеты и садились в поезд – на самолет в новогоднюю ночь мест не было, а вот на поезд оказались в наличии, но Костя рассказал об этом так смешно, что я, узнавая себя пьяного, даже пару раз засмущался, особенно после того, как вклинившийся в разговор Олег проворчал:

– Ты, Колян, когда посередь Казанского вокзала начал по-своему песню орать, все менты сбежались. Еле мы тебя выкупили.

Старуха тут же подтверждает:

– Тебе, соколик, блюсти себя надо. Выпил – с кем не бывает? – держись в рамках. А то повяжут вот так и все: был Коля – и нету Коли.

Коля, Колян – это отныне мое русское имя. Так Костя сказал. Он классный парень, душа компании и очень мне нравится. Вообще все они мне нравятся, и я очень рад, что вместе с любимой женщиной приобрел и такую дружную, веселую семью. Только Арита, хотя и улыбнулась пару раз, выглядит грустной и сосредоточенной. Я, улучив момент, нагибаюсь к ней и шепчу:

– Ты почему такая?

Она молчит. С близкого расстояния я вижу ее глаза, глядящие в сторону, на пролетающие за окном деревья, поля, какие-то домики. Поезд бьется на стыках рельс, и Аритины губы чуть заметно подрагивают в такт этому пульсу бесконечного движения.

Я повторяю вопрос. Она медленно переводит взгляд на меня – зрачки расширяются – и тихо произносит:

– Зачем ты так напился вчера?

Костя в это время рассказывает какой-то анекдот, Олег повизгивает от смеха, старуха рассыпает по купе дробь костлявых старческих смешков. Они не слышат меня, и я отвечаю честно:

– Чтобы понравиться твоим родственникам.

Арита смотрит мне в глаза – зрачки как две пропасти – и так же тихо говорит:

– Всё, понравился. Больше не пей. Ладно?

Я, несмотря на пивную терапию, вздрагиваю, словно к спине приложили кусок льда. Беру Аритины руки, сжимаю в своих. Слова даются с трудом, не потому, что язык заплетается, а потому, что мне трудно подобрать нужные – слишком много чувств и эмоций вдруг обрушиваются на мою бедную датскую голову.

– Арита, понимаешь, больше всего я хочу понравиться тебе, а поскольку это твои родные люди, я стараюсь быть для них как будто русским…

– Не надо стараться, – перебивает меня Арита. – Будь собой, Ни. И не пей, очень прошу…

– Всё! – я чиркаю большим пальцем по губам. – Сегодня только немножечко пива, а завтра – ни капли.

– И в бане? – с надеждой спрашивает она.

– В бане – особенно.

– А потом мы вернемся в Москву?

– Конечно.

– И будем вместе?

– Да…

Я наклоняюсь и целую Ариту в теплые, мягкие губы. Она отвечает на поцелуй, но тут, перекрывая грохот колес и голоса Кости и Олега, прорезается скрипучий дискант старухи:

– О, гляньте-ка, молодые-то наши опять слиплись…

Арита отталкивает меня, опускает глаза и бормочет:

– От тебя перегаром пахнет.

Я решительно встаю, откатываю дверь купе, спрашиваю у вопросительно глядящих на меня Кости и Олега:

– А где тут можно купить зубную щетку и пасту?

Они несколько секунд непонимающе переглядываются, а потом вдруг, словно по команде, пунцовеют и начинают хохотать так, словно выкурили кальян с каннабисом…

Я давно хотел попутешествовать по России. Все же Москва, огромный мегаполис, шумный, суетливый, яркий или, скорее, пестрый, – это не совсем Россия, а может быть, и совсем не Россия. Те туристические места, в которых я бывал, – Суздаль, Переславль-Залесский, Ростов Великий, городок Мышкин, остров Кижи – тоже показались мне немножко выставочными, искусственными, как театральные декорации, построенные вокруг настоящих, реальных древних церквей.

Иду по качающемуся коридору вагона к туалету – выпитое пиво побуждает меня совершить этот поход, несмотря на ожидаемый кошмар – увы, я практически не встречал здесь чистых общественных туалетов. За окном рассвело, я вижу лес, серый и угрюмый в своей зимней обнаженности, а за лесом – бело-красную вышку сотовой связи и неожиданно яркий купол дальней церкви.

Вообще это поразительно, как мало сохранилось в России старинных, средневековых памятников! У страны с такой богатой историей нет почти ничего – только леса, поля, реки. Моя маленькая Дания вся утыкана замками, они там, словно грибы после дождя, высятся повсюду, а тут только в некоторых городах есть несколько крепостей с церквями внутри, или, как говорят русские, кремлей, – и все!

Дмитрий объяснял мне, что российская история была чересчур бурной, и очень многое разрушилось и погибло во время войн, а главное – большую часть древних крепостей, дворцов и храмов строили из дерева, благо его тут буквально неисчерпаемые запасы. Наверное, он прав, но мне кажется, что дело в другом: русские не любят жить вчерашним днем, они устремлены в будущее. Их стихия – не беречь древние камни, а постоянно создавать что-то очень масштабное, великое и небывалое. Сначала это была империя, самая большая в мире, потом коммунизм, со своими каналами, мостами, плотинами, заводами, ракетами и ледоколами, а сейчас…

Когда возможностей для созидания нет, в России начинается упадок и деградация. Мне, как иностранцу, со стороны это очень хорошо заметно. Русские не умеют торговать и существовать за счет товарооборота, это не их стезя. Но, похоже, мы все живем именно в такую эпоху, в эру «абсолютной перепродажи», как говорит Дмитрий.

Для того чтобы убедиться в этом и еще для того чтобы найти признаки какого-то движения вперед, возрождения страны, я хочу посмотреть на Россию изнутри. Работа и разные проблемы никак не давали мне сделать это раньше, а вот теперь появился хороший и, как пишут в новостях, легитимный шанс.

Наш поезд все дальше и дальше уходит от Москвы. Я пытаюсь мысленно представить себе карту и железную дорогу, по которой движется состав, и буквально задыхаюсь от вдруг открывшегося внутреннему взору пространства. Огромная территория, покрытая деревьями, изрезанная реками, расчерченная редкими полосами дорог, покрытая снегом, предстает предо мной во всем своем пугающем величии.

На первый взгляд это дикий, совершенно пустой и лишенный признаков цивилизации край, но, если присмотреться, можно увидеть возвышающиеся над лесами и берегами рек конструкции опор линий электропередач, похожие на стальных великанов, шагающих на растопыренных ногах.

Великаны держат в своих раскинутых руках провода, по которым со скоростью света несется электричество. Оно, как кровь в человеческом организме питает внутренние органы, дает жизнь крохотным деревням, поселкам и большим городам, неожиданно возникающим из снежного тумана посреди лесов и полей. В деревнях, поселках и городах живут люди, обычные, настоящие, живые, со своими горестями и радостями. Им нет дела до иррациональной жути, которую генерирует их страна, для них она не монстр, не чудовище, пугающее весь мир, а милая и добрая мать, которая всех их произвела на свет и поэтому называется русским словом «Родина».

Наш поезд проезжает через место, где железная дорога пересекает автомобильную. Я вижу в окно несколько легковых автомобилей, стоящих у шлагбаума. Они украшены лентами, цветами и воздушными шариками, дверцы открыты, и на улице, прямо на заснеженной дороге, танцуют под неслышную мне музыку мужчины в костюмах и женщины в красивых платьях, а в центре этого безумия кружится пара молодоженов.

На улице стоит страшный мороз, проводница сказала, что там двадцать два градуса ниже нуля! Можно было сидеть в теплых салонах машин и ждать, когда переезд освободится и свадебный кортеж проследует дальше, но этим людям захотелось танцевать – и они начали танцевать в одних костюмах и платьях, наплевав на мороз! Когда рассуждают и пишут про загадочную русскую душу, наверное, имеют в виду вот именно это – западному человеку трудно понять мотивацию поступков русских.

Трудно, но я очень стараюсь и буду продолжать стараться. Главное – выполнить обещание, данное Арите. Излишний алкоголь в моем организме и вправду начинает приносить неудобства. Как говорит Дмитрий: «На этой неделе пора завязывать».

Возвращаюсь в купе. У всех почему-то напряженные, даже злые лица. Старуха поджала фиолетовые губы, Олег сосредоточенно ковыряется толстыми пальцами в пакете с сухариками, Арита смотрит в окно. Костя подскакивает с места, хватает меня за свитер:

– Слышь, Колян, твоя-то учудила, блин!

Непонимающе смотрю на Ариту. Она поднимает на меня глаза, в них стоят слезы.

– Что случилось? – спрашиваю я и отчетливо слышу в собственном голосе какой-то новый оттенок. Я никогда не участвовал в семейных ссорах и скандалах – в детстве был мал, а потом отец покинул своих хиппи, и они с матерью перестали ругаться. Теперь, похоже, у меня появилась возможность приобрести бесценный опыт.

– Она, – Костя тычет пальцем в Ариту и буквально кипит от возмущения, – квартиру на сигнализацию поставить забыла! Корова, блин!

Олег подает голос из своего угла у окна:

– Говорит, возвращаться надо. Правда, что ли?

Я вздыхаю. Это действительно так – сигнализация в квартире, которую я снимаю для Ариты, настроена таким образом, что, если в течение двадцати четырех часов не поставить ее на охрану или не отключить блок контроля, она сработает, и на пульт в полицию пойдет сигнал, после которого приедет группа с автоматами.

– Ну я забыла-а… – на горькой слезе тянет Арита. – Ни, что теперь дела-ать? Надо в Москву…

– Балда пустоголовая, – скрипит старуха. Мне очень хочется ударить ее, потом врезать Косте и напоследок Олегу.

– Почему вы довели ее до слез? – с трудом сдерживаясь, спрашиваю я у родственников. – Это же ерунда, пустяк! Каждый может что-то забыть. Позвоним и всё сделаем…

– Нет, по звонку не получится, – отвечает Рита, – ты же сам говорил, что нужно заранее заявку подавать, если мы хотим с ними по телефону связываться…

Я удивляюсь. Возможно, я такое и говорил, возможно, оно так и было, но после всего выпитого память сбоит.

– Ты же сам говорил, что, если я полечу с тобой, нужно не забыть в компанию обслуживания сигнализации позвонить и заявку оставить, что на время отъезда мы с ними будем по телефону связываться, если что. Перед твоей поездкой на Рождество. Ты что, не помнишь?

– Да… наверное, – бормочу я, хотя в памяти по-прежнему ничего.

– Так что теперь, поезд кидать, блин? – непонимающе смотрит на меня Костя. – Или пусть одна едет?

Все молчат. Арита встряхивает головой, поправляя челку, мизинцем снимает с ресниц слезинку и заявляет уже совсем с другой интонацией:

– Я одна не поеду. Боюсь…

Олег и Костя быстро переглядываются. Старуха всплескивает руками:

– Вот зараза! Весь праздник нам испортила!

– Сестренка, – очень приторным голосом произносит Костя. – А можно с тобой переговорить тет на тет?

Я вижу – он очень расстроен. И Олег огорчился, и даже старуха печалится. Все же они – хорошие люди, ведь все это путешествие затеяно ради меня, и то, что оно может не состояться, в сущности, мои проблемы.

Олег дергает Костю за штаны, жестом показывает – сядь, достает телефон:

– Успеете вы еще наговориться. А пока я позвоню Николаю Александровичу…

Арита почему-то бледнеет. Я не знаю, кто такой Николай Александрович, да это и не важно. Важно другое – все они, включая мою девочку, считают большой сложностью то, что таковой вообще не является.

Я прохожу к Олегу, удерживаю его руку с телефоном.

Не надо никуда звонить.

Я вдруг всё вспоминаю. Вернее, я вспоминаю всё про сигнализацию.

– Я сейчас всё улажу.

Достаю смартфон – сеть есть, все нормально, а то тут бывает, что поезд пересекает обширные зоны, где мобильная связь попросту отсутствует, как в пустыне Сахара, – захожу на сайт фирмы, которая устанавливала сигнализацию, ввожу пароль и логин. Когда я подписывал договор аренды, адрес сайта и все данные по сигнализации мне передал хозяин квартиры, как раз на подобный случай. Вхожу в личный кабинет, вывожу окно «состояние охранной системы», набираю нужную команду. Под зеленым флажком появляется надпись: «Система включена, объект на охране».

– Вот, – ласково говорю я Арите, – все в порядке, сигнализация включена.

– То есть все нормуль? Никуда ехать не надо? – радостно вскидывается Костя. – Ну, тогда по пивасу, блин!

Олег убирает телефон.

– До чего техника дошла! – скрипит старуха.

Только Арита молчит. Она с тоской смотрит на меня и беззвучно шепчет какие-то слова. Я не умею читать по губам, но неожиданно понимаю то, что хочет сказать моя возлюбленная:

– Что же ты наделал, Ни? Что же ты наделал…

Просыпаюсь посреди ночи, на лице – испарина, все тело затекло. Жарко – проводница включила систему отопления на полную мощность. Ее в русских поездах топят углем, как в девятнадцатом веке. Это неэкологично, но очень эффективно. Снаружи царит космический холод, а в вагоне очень тепло.

Поезд кидает из стороны в сторону, словно корабль в бурю. Громко храпит Олег, на верхней полке ворочается Костя. Арита и старуха спят в соседнем купе. Мне приходит в голову, что логичнее было бы переселить бабу Надю на мое место, а нам с Аритой ехать вместе. Я несколько утомился за сегодняшний длинный день, начавшийся пивным завтраком, продолжившийся обедом в вагоне-ресторане, где все же не обошлось без водки – «под соляночку, Колян, под соляночку святое дело, блин!» – и завершившийся опять пивом. Меня больше не забавляют однообразные прибаутки Кости, раздражает старуха, а Олег, хотя и молчит, тоже не вызывает желания находиться с ним в одной компании.

А главное – я соскучился! Банально, по-человечески соскучился по своей любимой. Кроме того, мне пришла в голову интересная мысль – сделать это в поезде.

Вагон почти пустой, кроме нашей компании, еще только в трех купе едет несколько пассажиров, нам с Аритой никто не помешает. Нужно просто переселить старуху, занять ее место и… Воображение рисует картины одна заманчивее другой.

Почему это сразу не пришло мне в голову?

Стараясь не шуметь, поднимаюсь, нашариваю в полумраке обувь, придерживая рукой, открываю дверь и выхожу в коридор. Тут почему-то совсем темно, только сквозь сизые окна пробивается тусклый свет далекой и льдистой луны, висящей в звездном небе. Странно, обычно свет в поездах ночью горит.

Купе, где спят Арита и старуха, рядом с нашим. Хватаясь за стены, занавески, поручни – вагон раскачивается просто немилосердно, – иду туда. Нажимаю на холодную ручку двери, тяну на себя – вдруг они забыли поднять защелку? Нет, не забыли. Черт, что же делать? Стучать? Пожалуй, да, больше ничего и не остается.

Поднимаю сжатую в кулак руку…

Дверь отъезжает неожиданно и резко. На пороге – старуха. В их купе, так же как и в нашем, работает ночное освещение, и подсвеченная этим тусклым, инфернальным светом баба Надя представляется мне выходцем из преисподней, жутким суккубом, пережившим свой возраст, воплощением смерти, явившимся за мной.

Она страшна, как ночной кошмар. Грузная фигура, тяжелый взгляд исподлобья, сурово выдвинутая челюсть. Мне кажется, я даже вижу редкие волоски на морщинистой коже, хотя вокруг густой сумрак.

– Тебе чего? – свистящим шепотом спрашивает старуха и, предвосхищая мой ответ, уверенно говорит: – Спит она. Намаялась с тобой, алкашом. Прости господи, нашла сокровище, как будто своих мало…

Собираюсь с духом и, стараясь не смотреть на белеющие в темноте белки глаз бабы Нади, деревянным голосом произношу:

– Я хотел…

– Знаю я, чего ты хотел, – безапелляционно перебивает меня старуха. – Все вы одного хотите!

Я, растерявшись, никак не могу придумать, что ответить. Вдруг баба Надя тычет меня пальцами в грудь, сильно и больно. Тычет – и приговаривает:

– А ну иди отсюдова! Домой пошел! А ну…

Под этим напором я отступаю в коридор – и дверь купе передо мной задвигается.

В Новосибирск поезд прибывает около девяти утра по местному времени. В дороге мы были пятьдесят три часа. Выхожу из вагона следом за Аритой, и меня ощутимо ведет – и от двухдневной качки и от выпитого за эти два дня.

Сдержать слово, данное моей милой девочке, я, увы, не сумел. Прав был дедушка Гуннар, когда говорил: «Человеку всегда проще лечь, чем встать». На следующий день после той кошмарной ночи, когда старая карга тыкала мне в грудь своими костяными пальцами, я проснулся совершенно разбитый, меня знобило, болела голова. Тогда Костя достал откуда-то бутылку водки, в которой плавал стручок перца, и произнес решившую все фразу: «Не пьянства ради, а здоровья для». После «перцовки» был новый поход в вагон-ресторан, опять суп, на этот раз борщ, не выпить под который – грех.

В общем, я рад, что наша поездка завершилась. Обратно мы с Аритой полетим на самолете, это я решил твердо.

Вокруг шумит вокзальная толпа – приехавшие, встречающие. Что-то невнятно бубнит диктор по трансляции, вырывающиеся изо ртов и носов клубы пара окутывают лица людей, нахохлившиеся голуби жмутся по карнизам над окнами вокзала.

– Карета подана! – весело сообщает Олег, закончив переговоры по телефону. – Пошли, он там поставил, на площади слева.

Мы идем по перрону. Арита вдруг вцепляется в меня так, словно кто-то сейчас схватит ее за руку и утащит. Я ободряюще улыбаюсь, прижимаю Ариту к себе. Позади нас семенит и часто сопит баба Надя, сбоку вышагивает Костя.

– Ща в баньку, попаримся – все как рукой снимет, блин! – трещит он. – А завтра на охоту, блин. Колян, ты охоту любишь?

Я киваю – почему бы не поохотиться? Спохватившись, спрашиваю:

– А Арита? Она с нами поедет?

– Баба на охоте – плохая примета, – не поворачивая головы, бурчит идущий впереди Олег.

Арита сжимает мой локоть так, что кажется, прорвет сейчас пальцами ткань пуховой куртки. Я рассеянно смотрю на нее, улыбаюсь. Что с ней? Нервничает из-за нашего пьянства?

Мы проходим через вокзал и оказываемся на площади. Над нею вьется голубой туман от автомобильных выхлопов, сбоку торчит остроконечная башня с часами.

– Вот и наш лимузин, – громко сообщает Олег, подходя к серому микроавтобусу с тонированными стеклами.

Водитель, человек без возраста, одетый в стиле милитари, вылезает из-за руля, хмуро смотрит на нас, откатывает дверцу. Внутри холодно, как в могиле, окна заросли фантастически красивыми морозными узорами. Сажусь сзади, Арита прижимается ко мне.

– Ну, брат! – провозглашает Олег. – Трогай.

Микроавтобус срывается с места и начинает кружить по городским улицам. Из-под сидений идет теплый воздух – там стоят калориферы. Мало-помалу становится более-менее комфортно. Я с удовольствием бы посмотрел на дома и людей, но сквозь изморозь на окнах ничего не видно, а смотреть вперед мешают высокие спинки передних сидений.

Неожиданно мне приходит на ум мысль, что в таких вот микроавтобусах с замороженными окнами хорошо возить заложников – они никогда не запомнят дороги. Мне становится смешно. Костя, сидящий впереди сбоку, поворачивается, ловит мой веселый взгляд, делает ободряющий жест и кричит, перекрывая шум двигателя:

– Колян, ты веники какие любишь, блин? Березовые, дубовые или можжевеловые?

Я пожимаю плечами.

– Можжевеловые – ништяк, блин! – кричит Костя. – После них весь в дырочку, как от аппликатора Кузнецова!

Он, водитель и Олег довольно хохочут, хотя я, например, смысла шутки не понял. Баба Надя сидит нахохлившейся вороной – она вообще никогда не смеется и не улыбается, а Арита…

Я смотрю на нее и понимаю, что моей девочке плохо.

– Что случилось? Тебя укачало?!

– Д-да, – постукивая зубами, соглашается она. – Нужно… нужно выйти! Быстрее!

– Остановите! – говорю я водителю. – Арите плохо!

Микроавтобус виляет вправо и долго тормозит, хрустя колесами по снегу. Арита пробирается к двери, одной рукой цепляясь за спинки сидений, а другой – увлекая меня за собой. Выскочив из салона, она буквально тащит меня назад, за машину. По пути я мельком оглядываюсь – оказывается, мы уже выехали из города! Вокруг поля, вдали темнеет лес, поодаль какие-то постройки, столбы с проводами и дорога, перпендикулярная нашей. По ней едут машины.

Хлопает дверца – из микроавтобуса выбрался Олег, следом – Костя.

– Че там, блин? – кричит он недовольно. – Приспичило, что ли? Пятнадцать минут ехать осталось…

Арита дергает меня в сторону и отчаянным шепотом умоляет:

– Давай уедем!

– Куда? – растерянно спрашиваю я.

– В Москву…

– Ну-кось, – скрипит над ухом старуха.

И когда она только успела покинуть салон? Бесцеремонно оттолкнув меня, баба Надя трогает лоб Ариты и сокрушенно качает головой.

– Жар у нее. Температура. Я – знаю. Давайте-ка в машину. Ехать надо.

Арита вяло отбивается, но старуха ведет ее к двери микроавтобуса. Я растерянно шагаю следом.

– Просквозило тебя, девонька, – воркует баба Надя. – Аспирину надо. И отлежаться. Поняла?

– Поняла, блин?! – вторит ей Костя, подталкивая Ариту в микроавтобус.

Трогаемся, едем. Арита больше не жалуется. Ее и вправду знобит, я чувствую это сквозь одежду.

– Милая, – уговариваю ее как маленькую, – потерпи. Сейчас приедем, ты выпьешь горячего чаю, ляжешь в теплую постель… Все будет хорошо.

Арита беззвучно плачет, уткнувшись мне в плечо. Я злюсь на себя из-за неумения и неспособности помочь. Что вообще такое происходит? Перенервничала, наверное. Надо будет поговорить с ней, когда выздоровеет, – может быть, имеет смысл сходить к невропатологу.

– А вот и наша фазенда, блин! – вдруг восклицает Костя. – Приехали.

Микроавтобус въезжает в распахнутые ворота. Я вижу большой двухэтажный дом под красной крышей, хвойные деревья вокруг, а за ними – желтый бревенчатый сруб с трубой, из которой валит густой дым. Видимо, это как раз и есть вожделенная «настоящая русская баня».