Текст книги "Охота на викинга"

3

– Ты что вытворяешь, дура?! – яростно прошипел Костя.

Сейчас, когда они остались наедине, он растерял всю свою веселость, которой купил Нильса, и солидность, которой заворожил Риту в первую их встречу. Рот «кузена» кривился от бешенства.

Из машины они выгрузились вместе, хотя старуха держала ее под присмотром. В дом ввалились нарочито шумной толпой. В суматохе мнимо больную Риту оттеснили в боковой коридор, и она только успела заметить, как Олег и Костя уводят Нильса вверх по лестнице.

Потом, когда мужчины скрылись из виду, ее грубо и бесцеремонно втолкнули в комнату. Птичьи пальцы Надежды Ивановны отпустили плечо. Старуха коротко каркнула: «Жди!» – и закрыла дверь.

Рита дернула ручку, дверь не поддалась – ее заперли. А Нильс сейчас там, один, с ними, ничего не подозревающий, доверчивый… Он ведь доверился сначала Дмитрию, потом ей и ее «родственникам». Хотел понравиться, пытался стать русским. А его продали и предали. Все.

И она…

Хотелось кричать, плакать, звать на помощь, но помощи ждать было неоткуда, голос пропал, а слезы кончились. Рита почувствовала, как накатывает апатия. Щелкнул замок, в дверях возник черноволосый «кузен».

– Ты что вытворяешь, дура?! – прошипел он, словно придавленная каблуком гадюка.

Рита взглянула на него практически с безразличием. Что он ей сделает? Все ужасное, что могло произойти, уже произошло. Что еще? Изнасилует? Убьет ее? Да пусть. По крайней мере, все закончится.

Константин приблизился, дико пуча глаза, играя желваками.

– Что-то не так? – спросила Рита и с удивлением услышала в собственном голосе издевку.

Константин резко оскалился в ответ:

– Отчего же? Все прекрасно, несмотря на твои старания.

«Кузен» подошел вплотную, сверкая надетой, словно венецианская маска, улыбкой.

– Что, жалко его стало, да? Жалко? Вот только поздно, девочка, поздно. Раньше надо было об этом думать.

– Вы меня обманули.

– Мы никого не обманывали, – покачал головой Костя. – Немного недоговоренности, да и то в самом начале. Ты все давно поняла, в любой момент могла отказаться и уйти.

– Я не могла, – еле слышно пробормотала Рита. – У меня документы забрали…

– Не забрали, а попросили, и то только чтобы регистрацию тебе оформить. Так что ты все могла, но не стала. Это было твое решение, девочка. И не надо никого теперь винить.

Рита сглотнула. Чертов «кузен», кем бы он там ни был на самом деле, врал в глаза, но при этом был прав. Она долго занималась самообманом: сначала обманывалась мечтами о модельном будущем, о подиуме, о Москве, о Европе, потом планами на будущее с Нильсом, которого не было, – а когда опомнилась, оказалось слишком поздно что-то менять.

– Что теперь будет? – бледным голосом спросила Рита.

– Ничего, – спокойно ответил Костя, окончательно справившись с яростью. – Ты возьмешь свои деньги, охрана проводит тебя до дверей, водитель отвезет домой. Больше мы не увидимся. Насколько я понимаю, в дальнейшем сотрудничестве никто не заинтересован.

Константин выложил перед Ритой перетянутую оранжевой резинкой пачку с зелеными американскими купюрами. Толще и основательнее, чем та, что получил Дмитрий.

Ее доля сребреников.

– Я не возьму, – помотала головой Рита, стараясь не смотреть на деньги.

– Возьмешь. У тебя помимо твоего викинга есть родственники. Вика, мама – тебе ведь они не безразличны?

– Вы угрожаете?

– Я? Угрожаю? Вот уж ни разу. Бери, что заработала, и иди.

«Родственник» пододвинул к Рите деньги. Рядом шлепнулись документы.

– Твои документы: паспорт, страховое, трудовая…

– Трудовая?

– А как же. У нас все как в лучших фирмах столицы. Бери. Куда ты без них?

– А…

Рита запнулась. Имя Нильса почему-то сделалось непроизносимым, застряло, встало поперек горла. А еще вспомнилась старая, из детства, песня: «Круговая порука мажет как копоть…»

– А это не твоя забота, – голос «кузена» сделался вдруг усталым и все понимающим. – Ты ошиблась, девочка. Этот иностранец, он не твой и никогда твоим не был. Он тебе никто. Ты ему никто. Это обычная ошибка, так многие обманываются. Просто это работа не для тебя. Забудь.

За забором высились заснеженные деревья, трещал уже порядком подзабытый в хлипкой, размоченной реагентами Москве мороз. Водитель выплясывал вокруг микроавтобуса с щеткой-скребком, счищал со стекол наледь. Машина тихо урчала двигателем.

– Отвезешь и обратно, – коротко распорядился молчаливый охранник, что вывел Риту на улицу.

Черноволосый «кузен» не пошел ее провожать, сдал с рук на руки шкафообразному братку и удалился в глубины особняка.

Зябко поеживаясь, Рита забралась в салон. Бухнула дверца. Охранник удалился. Теперь тишину нарушало только хриплое воронье карканье и мерное пошкрябывание скребка по стеклу. Наконец водитель закончил, сел за руль, но машина осталась на месте.

– Чего ждем? – спросила Рита.

Тот не ответил, и она уставилась в окно. Замолкла ворона, наступила ватная тишина. Где-то там, за этой тишиной внутри особняка, сидели Нильс, Олег, Костя. Наверное, они уже выпили, говорили о чем-то шумно и весело, как обычно говорят люди в бане, но до нее не доносилось ни звука.

Значит, если закричать, Ни тоже ее не услышит. Между ними сейчас нечто большее, чем просто стена или две стены.

Ложь, предательство, деньги…

Распахнулась дверь особняка, снова появился охранник с ее сумкой. Надо же, какая забота, даже вещи ее собрали! Следом за братком вышагивала Надежда Ивановна.

Рита отвернулась – видеть «бабушку» ей сейчас хотелось меньше всего. Снова раскрылась дверь в салон. Пыхтя, в микроавтобус вскарабкалась Надежда Ивановна. Охранник закинул на сиденье Ритину сумку, бросил водителю:

– Езжай! – и закатил дверцу.

Машина заурчала громче, тронулась с места. Рита не повернулась, смотрела сквозь стекло с разводами от скребка, ничего не видя, ни о чем не думая.

– Тебя куда, Ивановна? – поинтересовался водитель.

– Как обычно, до станции, – каркнула старуха.

«Как обычно». Значит, эта женщина занимается такой пакостью не первый раз. В понимании Риты Костя вполне вписывался в образ афериста, и Олег не противоречил образу бандюка, но как может быть преступницей пожилая женщина вроде Надежды Ивановны, она понять не могла. Мировосприятие давало здесь трещину.

– Ты зачем истерику устроила? – вклинился в мерное урчание мотора дребезжащий голос старухи.

Рита не ответила, хотя поняла, что обращаются к ней. Затылком почувствовала взгляд «бабушки».

– Не хочешь говорить? Гордая? Поздно про гордость вспомнила. Все уже сделано. Знаешь, как в народе гуторят: на переправе конев не меняют.

Рита обернулась, полоснула по старухе испепеляющим взглядом, под которым та должна была бы растаять, как волшебница Бастинда из детской сказки. Но Надежда Ивановна не обратила на этот взгляд ни малейшего внимания.

– И много у вас «внучек»? – спросила Рита.

– Сколько ни есть, все мои, – отозвалась женщина.

– Зачем? Я понимаю – они, но вы… Вам-то зачем это?

– А сама как думаешь?

Рита посмотрела на Надежду Ивановну. На самом деле никакая она не старуха, не чумная из средневековья, не ведьма, просто пожилая женщина. Рано постаревшая, уставшая, со своими бедами, запрятанными где-то глубоко, в какой-то своей, внутренней, личной, не знакомой ни ей, ни Олегу с Костей жизни. Да и кому интересна ее жизнь? В этой, настоящей, которая свела вместе ее, Риту и других участников этого спектакля, она просто продажная старуха. Безликая и беспринципная, потому что ни ее принципы, ни ее беды, ни ее личность по большому счету никого не интересуют.

В этой жизни вообще никого ничего не интересует. Все сводится к простой схеме: деньги-товар. И снова деньги. А товаром становится все: люди, годы, принципы, мораль. Нет ничего святого, потому что все продается.

– Что с ним сделают? – тихо спросила Рита.

– Да ничего. Попарят, напоют, подсунут бумажки на подпись. Выдоят круглую сумму и отпустят на все четыре, если выкаблучиваться не станет. Кому он нужен-то, подумай сама? Иностранный гражданин, швед или кто он там?

– Датчанин, – процедила Рита.

– Во-во, этот… датчанин. Мороки с ним не оберешься, если что. А так – все сам, добровольно – и в койку к тебе прыгнул, и подписал. Все по правде, все свободны…

Старуха меленько захихикала. Рита задумалась.

Никто никому не нужен. Все покупается и продается. Ничего личного, только деньги.

– И вам не совестно заниматься таким в вашем возрасте?

– А ты мне на совесть давить вздумала? – набычилась «бабушка». – Я ничем «таким» не занимаюсь, поняла? Я иностранные капиталы в россейский бизьнис привлекаю, ясно тебе?

Больше они не разговаривали. Старуху высадили на станции.

Тогучин совсем не изменился, жил своей привычной застывшей жизнью. Да и с чего бы ему меняться, не так уж много времени прошло с того дня, как Рита бежала с малой родины в лучшую жизнь. Детскую площадку возле дома привычно занесло снегом. Песочница, качели, скамейки скрылись под сероватыми сугробами и издали походили на могильные холмики.

Микроавтобус остановился у подъезда. Рита дернула ручку, но дверца не поддалась. Водитель криво ухмыльнулся и выскочил из машины.

Заперто. Нет, черноволосый Константин лукавил, когда говорил, что у нее был выбор и она всегда могла остановиться. Не могла. Ее всегда направляли, вели, как лабораторную крысу по лабиринту. Да, в этом лабиринте были развилки, на которых она имела возможность повернуть в ту или иную сторону, но всякий раз, когда сворачивала не туда, кто-то, наблюдающий сверху, закрывал перед ней проход, заставлял возвратиться и свернуть в нужном для себя направлении.

Водитель обошел кругом, открыл дверцу снаружи. Пахнуло тогучинским холодом, родным провинциальным унынием. Рита выбралась из салона в уездную тоску. Не прощаясь с водителем, не оглядываясь, побрела к стылому подъезду.

Перед дверью все же оглянулась. Микроавтобус, неспешно разгоняясь, укатывал в заснеженное далёко, унося горький привкус несостоявшегося счастья.

На площадке не горела лампочка. Обычное дело. Сколько Рита себя помнила, свет в подъезде если и появлялся, то не дольше чем на пару дней. В разное время лампочки выкручивали, уворовывали, просто били. По двору гуляла глупая присказка про «темноту – друга молодежи».

Рита постучала в дверь. Тихо, неуверенно. Вслушалась в тишину. Где-то далеко что-то шуршало и шаркало, но понять где: в родной квартире, в соседней или вовсе на другом этаже – было невозможно.

Выждав немного, она сильнее затарабанила костяшками пальцев по старенькой обшарпанной двери. Послышались шаги.

Все как раньше, будто никуда не уезжала. Сейчас откроется дверь, дальше по знакомой схеме: мама отчитает, бабушка не заступится, но посочувствует украдкой, а потом Вика будет долго мучить вопросами.

Щелкнул замок, отворилась дверь.

Пахнуло домом. Знакомый, привычный теплый набор запахов с примесью чего-то нового.

На пороге стояла мать. Еще больше постаревшая и еще сильнее обозлившаяся на весь мир. Черты ее лица заострились. Рита с удивлением отметила, что она чем-то напоминает ей Надежду Ивановну. Рано состарившаяся тетка, обиженная на весь свет, обозлившаяся на жизнь, кидающаяся на людей с морализаторством и вовсе не оттого, что сама высокоморальна – ничуть, – просто нутро ее изъедено завистью и злобой, и навязанное жизнью против воли затворничество, вынужденное непрошеное монашество требуют оправдания. Таким оправданием и становится морализм, переходящий в маразм, и вечная фраза: «Вот мы в ваши годы…»

– Мама, – просто сказала Рита.

Мать молчала. Стояла, как острый высушенный ветром и временем кусок скалы, закрывала собой проход и молчала. За ее спиной в прихожей появилась Вика. Лицо сестренки тоже изменилось, повзрослело, что ли. Но осталось при этом все таким же заинтересованным, небезразличным.

– Я вернулась, – сказала Рита. – Заработала денег и вернулась.

Мать молчала.

Чувствуя неловкость, Рита достала пачку зеленых бумажек, перетянутую резинкой, что впихнул-таки ей черноволосый «кузен», протянула матери… и, прежде чем успела что-то сообразить, охнула и дернулась, схватилась за щеку, на мать уставилась, широко открыв рот, будто рыба, выброшенная на берег.

Щека пламенела от пощечины. Мать опустила руку, смотрела зло, в глазах полыхала старая затаенная обида. Не на нее, Риту. Вернее, не только на нее – на жизнь. На мужа, сгубившего молодость, на мать и правильное воспитание, на неблагодарную дочь, на Тогучин, уездную тоску, на себя, застрявшую здесь навсегда, и на Риту – за то, что попыталась сбежать, сделать то, на что сама не отважилась в свое время, и снова на Риту – за то, что попробовала, да не сумела.

– Шлюха, – сквозь зубы процедила мать.

К деньгам она даже не притронулась, лишь смотрела на протянутую пачку со странной смесью злости, зависти и жадности.

– Уходи, – процедила сквозь зубы.

– Мама…

– Пошла вон! – взвилась мать. – Ступай туда, где ночевала! А сюда дорогу забудь!

Рита опешила. Теплого приема она не ждала, но и такого… а чего она, собственно, ждала?

Резко захлопнулась перед носом дверь. Вернулась относительная тишина подъезда. Что-то где-то шуршало, шаркало, кряхтело и кашляло. Дом жил, просто теперь он жил без нее. Что-то негромко сказала за дверью Вика. Резко ответила мать. Слов не разобрать, но интонации читаются. Снова заговорила Вика. И снова – мать. Громко, надрывно, истерично…

– За ней хочешь, да?! Как она хочешь, да?! – неслось из-за двери.

А что же бабушка молчит?

– Дрянь неблагодарная!

Распахнулась дверь. Выглянула Вика.

– Ритка, подожди меня, я сейчас.

– В кафешке через два двора, – тихо ответила Рита.

На лестницу, отпихивая Вику, снова выскочила разъяренная мать.

– Ты еще здесь? – верещала она, брызжа слюной и пуча глаза. – Вон пошла! Проститутка! Шалава! Вон пошла! Вон!

И Рита быстро побежала вниз по лестнице.

Почему же не вмешалась бабушка? Неужели ей все равно?

– Бабушка умерла, – Вика говорила тихо.

Она вообще изменилась. Сильно. Повзрослела, подтянулась, оформилась, окончательно перестав быть девочкой, превратившись в девушку. Интересную девушку.

И вечной детской радости на лице сестренки больше не было, ее место заняла светлая грустная улыбка. Будто Вика стала все повидавшей, через все прошедшей долгожительницей, будто заглядывала в себя, как в прошлое, и грустно улыбалась счастливой, но уже прожитой жизни.

– Хоронили всем двором. Народу было невозможное количество. Те деньги, что ты оставила, мать выбросила, а я достала и придержала, как знала, что понадобится. Если б не те деньги, если бы не ты… не знаю, как бы мы бабушку хоронили.

– Если бы не я, она бы была еще жива. Это я виновата.

Рита подняла чашку и сделала глоток, чтоб не расплакаться. Бабушки нет. А ей никто и не сказал, не написал даже. А куда ей было писать? Она же сама сбежала, не оставив ни телефона, ни адреса, ни разу не позвонив, не написав.

Вика осторожно взяла ее за руку. Рита подняла взгляд на сестру.

– Не надо так, – тихо сказала Вика. – Мать тоже говорила, что это ты виновата. Ты уехала, и это убило бабушку. Но это неправда. Ты уехала, мама кричала хуже, чем сегодня. Бабушка рта раскрыть не могла, мать в крик кидалась… Можно ведь и маму обвинить. Но никто не виноват, Рит. Просто так получилось. Это жизнь.

Рита кивнула. Никто не виноват. Просто бабушка умерла, сестра рано помудрела, мать рано постарела, а она…

– Закажи себе что-нибудь, – предложила Рита, просто чтобы что-нибудь сказать. – Чего пустой чай глушить?

Вика помотала головой. Рита и сама не хотела ничего заказывать. Только причины были разные. Вика считала, что сидит в дорогущем ресторане, а денег у нее нет. У Риты деньги были, но она знала, что находится в дешевой забегаловке, где кроме чая брать нечего.

Кафе выглядело убого. И пахло тут не кофе, а пронафталиненной столовой. Последний раз Рита была здесь с Мишкой Климовым тогда, перед самым своим бегством из Тогучина. Тогда Мишка и назвал это место пренебрежительным словом «кафешка», а Рита, как Вика сейчас, чувствовала себя приглашенной в дорогущий ресторан.

А ведь их разделяет не просто стол. Все сложнее.

– Ты куда теперь? – спросила Вика. – Обратно в Москву?

В нынешних обстоятельствах это прозвучало как издевка, хотя Вика не издевалась.

– А что, – спросила зачем-то Рита, – со мной хочешь?

Голос ее сделался вдруг неприятным, но Вика, кажется, ничего не заметила, покачала головой.

– Нет, не хочу. Знаешь, я их боюсь.

– Кого?

– Больших городов. Я подумала, когда кругом много людей, ты ведь лишаешься простого права на одиночество. А художнику одиночество временами жизненно необходимо.

– Ты все еще рисуешь? – спросила Рита.

– Ага, – впервые, как прежде, по-детски просияла сестренка.

Рита положила на стол перед сестрой деньги, почти всю полученную от «кузена» пачку.

– Возьми, пожалуйста.

– Зачем? – напряглась Вика.

Рите захотелось заплакать, но слез не было, а выть без слез посреди тогучинского кабака казалось глупым и неудобным.

– Краски себе купишь, – выдавила Рита и заговорила вдруг быстро-быстро, на одном дыхании, словно читая молитву: – Возьми, пожалуйста. Возьми. Если я это все не для вас… не для тебя, тогда я вообще не понимаю, зачем все это. Возьми, пожалуйста, возьми, возьми, возьми!

– Ты что, Рит? – испугалась Вика. – Успокойся. Все хорошо.

Вика говорила что-то еще. Рита перестала вникать в смысл слов. Слова лились, обтекая ее, как вода обтекает камень. Все они были неважны. Рита вдруг придумала для себя, что важно теперь лишь одно слово.

И она ждала его. Ждала, что сестренка назовет ее как в детстве – Аритой. Хотя бы один раз.

Но детское имя японской мультяшной принцессы так и не прозвучало.

Зато так и остался висеть в воздухе неразрешимый вопрос: «Куда теперь?» Дома у нее больше не было. В Москву? Куда? В съемную квартиру? К «выпотрошенному», ограбленному с ее помощью Нильсу? К палачу Николаю Александровичу? Или к «кузену» Косте и «дяде» Олегу – проситься обратно на работу?

Нет, в этот бизнес она не вернется. Ну а куда тогда? Куда ей идти? Что делать?

Рита тепло распрощалась с сестренкой и осталась наедине с тогучинским морозом.

Стемнело быстро. Мороз окреп, ветер усилился. Рита вдруг почувствовала, что она совершенно одна. У нее теперь никого нет, ничего не осталось.

Правда, есть деньги. Можно снять номер в гостинице или сесть в поезд и уехать в любую точку географии. Вот только какой в этом смысл? Ее никто нигде не ждет. Деньги со временем кончатся, а даже если б и не кончались… Человеческие отношения за деньги не купишь. Дом не купишь. Жилплощадь купить можно, а дом – нет.

Рита вышла на дорогу, пошла куда-то, не думая о направлении.

Началась метель. Колючий снег порывами кидался в лицо, ветер лишал возможности дышать. Свет редких тусклых фонарей едва пробивался через вьющуюся в бешеном танце снежную крупу.

В такой пурге невозможно было разобрать уже ничего, не то что дорогу.

«И хорошо, – подумала Рита, – так и буду идти, пока кто-нибудь не собьет».

Словно прочитав ее мысли, спину осветили огни противотуманных фар. Рита внутренне приготовилась к удару, но машина прошуршала мимо и мягко остановилась. Старенькая потрепанная «девятка». Рита поравнялась с машиной. Немолодой водитель опустил стекло, посмотрел из салона с отеческим беспокойством.

– Ты куда идешь, дочка? Садись, подвезу. Не по погоде пешком ходить.

Повинуясь судьбе, Рита села в машину.

– Так куда тебе?

Рита с благодарностью посмотрела на водителя и неожиданно для себя назвала адрес. Мужчина, предложивший подвезти, крякнул, но ничего не сказал, и машина завертелась в снежной круговерти.

Потом был чужой дом, чужой подъезд, чужая дверь и чужая женщина.

– Здравствуйте, – сказала ей Рита. – А папа дома?

Рита знала, где живет отец, но никогда у него не была. Мать построила отношения таким образом, что тема папы и его новой семьи была под запретом. Про отца вспоминали лишь тогда, когда нужно было сделать одной из дочерей внушение. Тогда происходил короткий сеанс телефонной связи. Этим общение чаще всего и ограничивалось.

Может быть, именно поэтому у Риты сложилось впечатление, что они не нужны отцу. Ощущение оказалось неверным.

Папа был дома. Папа принял ее без вопросов и оговорок. Впустил, накормил, напоил чаем, познакомил с женой. Только потом очень деликатно поинтересовался: «Что случилось?» И тогда Рита наконец разревелась, давая волю давно копившимся слезам.

Отцу она рассказала все. Разговор затянулся далеко за полночь. Ирина – новая жена отца – вежливо попрощалась, пожелала доброй ночи и ушла спать, а они все говорили.

Историю бегства из семьи папа выслушал с пониманием. Всю московскую аферу воспринял, хмуро играя желваками. Так же мрачно принял весть о смерти бабушки. А на последний выпад матери только тяжело вздохнул:

– Ксения в своем репертуаре.

В этих словах не было ни злорадства, ни обиды. Обеих своих женщин отец называл по имени, говорил о них спокойно с одной и той же интонацией и с одним и тем же чувством. Либо хорошо прятал истинные эмоции, либо, несмотря ни на что, одинаково любил как бывшую жену, так и настоящую.

– Что дальше делать думаешь? – спросил отец.

– Не знаю, – честно ответила Рита. – Может, в милицию заявить?

– О чем?

– Ну, вот человека… они…

– «Человека, они», – передразнил Риту отец. – Твой Нильс будет сильно удивлен, увидев в этой своей бане стражей порядка. И претензий он ни к кому не имеет. Тут хитрая схема – все всё делают добровольно. Да и не возьмется наша милиция, у твоих работодателей тут все, как говорится, схвачено. Так что это не вариант. А что вариант?

Вопрос повис в воздухе.

– Не знаю, – второй раз выдавила из себя Рита.

– Не знаю, – передразнил отец. – Любишь его?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что поставил Риту в тупик.

– Наверное, – ответила она осторожно.

– Что значит «наверное»? Да или нет? Вопрос простой.

– Да.

– Значит, надо его вытаскивать от Гусева.

– От какого Гусева? – не поняла Рита.

– От «дяди» твоего. Жирная никчемная туша. Сын Дениска. Полубизнесмен-полубандит. Олег Гусев.

Рита припомнила, что у ее воспитанника Дениса фамилия и вправду была Гусев. Только папе она об этом не рассказывала.

– А ты откуда знаешь?

– Ты забыла, кто твой отец, – с гордостью поведал тот. – Твой старший Гусь у меня пытался кандидатскую защитить. Бездарь, двоечник, лентяй…

Рита помнила. Папа был авторитетом, но не таким, как Олег или Костя. Папа был ученым, настоящим, успевающим все. Он работал в Новосибирском Академгородке, он преподавал, вел студентов, аспирантов, помогал защищать докторские и кандидатские, успевал писать статьи в периодику, издавать монографии, участвовать в составлении учебников, писать научно-популярные книжки. Папу знали и уважали. И было за что.

– А он тебя послушает? – усомнилась Рита.

– Мы просто поговорим. Он пользовался моими услугами, причем «за спасибо». Как ты думаешь, я имею право попросить об ответной услуге?

Отец поднялся из-за стола и поцеловал Риту в макушку.

– Ложись спать. Завтра утром поедем к Гусеву.

Рите постелили в маленькой комнате. Здесь пахло детством. Когда отец ушел из семьи, он унес с собой и часть запахов, и Рита успела их подзабыть. Сейчас они возвращались.

Она лежала на кровати, смотрела на проплывающие по потолку отсветы от редких, проезжающих за окном машин и качающегося фонаря и вдыхала запах детства.

Так пахли открытки, которые папа привез когда-то из командировки, те самые, по которым она знала Москву. Почти так. К запаху открыток примешивалось что-то связанное с матерью, бабушкой, Викой, домом. И здесь тоже были свои незнакомые примеси. Но детское ощущение надежности забивало все прочее. И тени, гуляющие по потолку и стенам, не пугали.

Интересно, как там Ни? Лишь бы только с ним ничего не случилось сегодня. А завтра вместе с папой они приедут и вытащат его. Рита поверила в отца сразу и безоговорочно. Наверное, потому что больше не во что было верить…

– Ритуль, просыпайся.

Рита открыла глаза. Было утро, над ней склонился отец.

– Вставай, поехали твоего кавалера выручать.

– Олег Евгеньевич не принимает. – Морда охранника была каменной. На Риту он вообще не обратил внимания, будто той не существовало. С отцом разговаривал сухо. Так реагируют на надоевшую муху, которую по какой-то причине запретили убивать.

– А ты сходи и скажи, что мне очень надо его видеть, – вкрадчиво, как тупому студенту, повторил отец.

Охранник тяжело выдохнул и молча скрылся за воротами. Отец с улыбкой повернулся к Рите.

– Вот видишь. Сейчас все будет. Пойдем пока в машину, а то холодно.

На самом деле в машине было не сильно теплее. Папа оказался счастливым обладателем старенького Renault, и печка в нем практически не работала, но гордость за машину отец ощущал, как любой другой автовладелец.

– А если он не согласится? – спросила Рита. – Это же бизнес. У них там такие деньги крутятся…

– У них бы эти деньги не крутились, если б им имидж не создали. Кандидатская, которую я помог защитить этому шалопаю, – часть имиджа. Ритуль, мне не очень приятно об этом говорить, но эти хозяева жизни, выскочившие из грязи в князи, сделаны простыми людьми. В том числе и такими, как я. Без всех своих директорских кресел, докторских корочек, генеральских погон и депутатских мандатов они никто. А всю эту атрибутику им создают по сходной цене.

– Ты тоже?

– Я – нет, – смутился отец. – Я просто пошел навстречу. Думал полезным знакомством обзавестись. Видишь, пригодилось.

Отец кивнул на вновь открывшиеся ворота.

– Идем, нас ждут, – и он вылез из салона.

Рита потянулась к ручке двери. Отчего-то возникло ощущение, будто что-то пошло не так. Вместе с мордоворотом-охранником из-за ворот вышло еще трое похожих, как однояйцевые близнецы, бритоголовых мужиков с квадратными челюстями.

Четверо прошли навстречу отцу. Рита дернула дверь, все еще не понимая, только предчувствуя, а дальше все поскакало, словно быстро сменяющиеся слайды в диапроекторе.

Первый охранник резко выбросил вперед руку. Его кулак врезался в живот отца. Отец издал хриплый чавкающий звук и сложился пополам. Леденея от ужаса, Рита выскочила из машины, кинулась к отцу.

Второй охранник пинком отправил отца на землю и со всей силы саданул уже упавшего ногой.

Отец скрючился.

Первый охранник перехватил Риту, отпихнул в сторону, в сугроб, бросил коротко:

– Не лезь, а то и тебе перепадет.

Рита дернулась обратно, ее тут же схватили сзади, сжали, не давая пошевелиться. Она попыталась вывернуться, но это оказалось бесполезно.

Второй охранник без злобы и ожесточения продолжал избивать отца. Спокойно, методично. С тем же успехом он мог бы выбивать ковер или отбивать мясо. Рита снова попыталась вывернуться.

– Стой спокойно, сказал, – одернул голос первого сзади.

Оставшиеся два мордоворота тем временем добрались до машины. В руках у них появились бейсбольные биты – Рита поразилась, откуда в Тогучине эти атрибуты американских фильмов про мафию? – дробно загремели по железу. Стонал гнущийся под ударами тонкий французский металл, хрустели, покрываясь сеткой трещин, каленые стекла, разлетались пестрыми осколками фары.

Рита пробовала сопротивляться, но ее держали крепко. Она старалась вывернуться, пыталась царапаться, кусаться – бесполезно. Хотела кричать, но рот зажали железной ладонью. Потом силы кончились, и она обвисла на руках у охранника.

Рита видела, как двое бросили изувеченную машину. Потом второй браток последний раз пнул отца, вытер носок армейского ботинка о снег, оставив кровавую полосу. Когда трое добрались до ворот, охранник отпустил Риту. Она без сил рухнула на колени прямо в снег. Охранник склонился перед ней, заглянул в лицо. Голос его прозвучал неожиданно ласково:

– Чтоб больше я тебя тут не видел. Это понятно?

Сил кивнуть не нашлось. Но охраннику, видимо, и не требовалось ее согласие. Он развернулся и пошел к воротам. Проходя мимо отца, остановился.

– И тебя, ботаник. Тут тебе не институт. Капишь, профессор?

Отец что-то прохрипел в ответ. Рита не разобрала слов, зато, кажется, их услышал охранник. Он резко поддал отцу пыром в бок и пошел к особняку.

Закрылись ворота. Отец лежал без движения, тяжело дышал. Снег вокруг него забрызган кровью. Рита поднялась, подошла на негнущихся ногах к папе. Лицо его было разбито в кровь. И, судя по всему, не только лицо.

– Вот и поговорили, – с трудом прохрипел он.

Рита опустилась на корточки, заплакала.

– Папочка, прости меня.

Срывая ногти, падая, снова поднимаясь и снова падая, она волокла его по снегу к разбитой машине. Надо было позвать на помощь, только звать некого, хотя вот тут за забором, совсем рядом вроде бы, есть люди, причем знакомые. Только вдруг они оказались нелюдями.

Вдруг ли?

Оставалось только плакать, тащить и повторять, словно мантру:

– Прости, папочка. Прости…

И она тащила, плакала и повторяла. Просила прощения у отца, у Нильса, у Вики, у покойной бабушки, у матери… Просила, не надеясь получить прощение. Говорят, что надежда умирает последней. Рита впервые поняла, как бывает, когда надеяться больше не на что и не на кого…

На утоптанном снегу оставался кровавый след. Отец помогал, как мог, – отталкивался ногой, хрипел какие-то ободряющие слова, почему-то все время вспоминал старое кино «Последний дюйм». Рита испугалась, что это сотрясение мозга, но в машине отец перестал повторять «тяжелым басом гудит фугас» и попытался завести Renault. Пока он жижикал стартером, Рита выбралась наружу, снегом попробовала очистить с куртки кровавые пятна. Машинально взглянула на часы – боже мой, они приехали к этому проклятому дому всего пять минут назад!

Все это время ей что-то мешало, давило в левый бок, под ребра. Рита полезла за пазуху и наткнулась во внутреннем кармане на небольшой цилиндр. Вытащила – и невольно улыбнулась.

«Китайский поющий дракон». Забавная безделушка, которую она упросила купить Нильса на ярмарке. Как там говорил продавец? «Дракона нужно запустить в новогоднюю ночь, чтобы своим пением он отпугнул всех злых духов и демонов, и тогда наступивший год будет счастливым».