Текст книги "Охота на викинга"

4

– К нам приехал, к нам приехал Колян Коляныч да-арагой! – распевает Костя, размахивая огромным кубком, расписанным золотыми цветами. Кубок называется «хохлома», а в нем плещется, конечно же, водка.

Русское гостеприимство – это удивительно. Русские искренне считают, что должны дать гостям все, что они хотели бы для себя. Их не очень интересует, что у гостя может быть другой вкус, другие желания и потребности. Я несколько раз был в гостях у русских – и везде одно и то же: шикарный стол со множеством сытных и вкусных, но чрезвычайно вредных с точки зрения здорового питания блюд (один этот их, с позволения сказать, салат «оливье» чего стоит!), спиртное с приличным запасом, а из развлечений в лучшем случае семейные фотографии или просмотр спортивных программ. Вру, один раз был настольный хоккей, правда, сам хозяин сломал его через двадцать минут после начала игры.

К чему я все это? Только лишь к тому, что Олег и Костя сумели переплюнуть всех русских хозяев, о которых я говорил, а ведь там были не провинциальные бизнесмены средней руки, а весьма и весьма обеспеченные люди!

Вообще после «пьяного поезда» и болезни Ариты я несколько напрягся и хотел даже поскандалить, но Олег убедил меня, что с моей невестой все в порядке: Арита с бабушкой поехали в город, на квартиру, температура у племянницы хоть и высокая, но беспокоиться не стоит, бабушка – бывший медицинский работник, все лекарства есть, а так больной нужно просто отдохнуть, выспаться, в общем, все будет хорошо и завтра, ну, в крайнем случае послезавтра мы увидимся.

А пока нужно отдыхать, расслабляться и ни о чем не думать, потому что я – дорогой гость, а у них в Сибири не принято, чтобы гости были хмурыми.

Ну, я и начал отдыхать и расслабляться, правда, забыв уточнить, от чего я устал.

Дом, принадлежащий, как я понял, Олегу, поражает меня своими масштабами и странным дизайном внутренних помещений. Это какая-то дикая смесь, эклектика, возведенная в принцип, где натуральное дерево в стиле настоящих швейцарских шале и винтажные каминные решетки le style de provеnce [13]13
  В стиле «Прованс» (фр.).


[Закрыть] соседствуют с чудовищно безвкусными золочеными карнизами и аляповатыми искусственными цветами в дешевых вазонах, а полированный мрамор, более уместный во дворцах или общественных зданиях, декорирует лестницу, ведущую в подвал, где располагается дизельный генератор и газовый котел отопления. При всем при этом строители, устанавливавшие окна, почему-то забыли закрыть швы, залитые желтой монтажной пеной, декоративными накладками, что выглядит на фоне тяжелых бархатных портьер настолько сюрреалистично, что я понимаю, что очень нуждаюсь в русском народном транквилизаторе.

Окончательно добивает меня вид из окон второго этажа. Дом с трех сторон окружен забором, а здесь его нет, и прямо от стен начинается что-то вроде грандиозного поля, покрытого снегом. Кое-где из снега торчат голые кусты, а на небольших возвышенностях сиротливо машут ветками похожие на обглоданные кости березы. Поле, или, скорее, равнина, тянется вдаль практически до горизонта, где виднеется темно-серая полоска леса. Там вроде бы проходит дорога, но в тусклом свете пасмурного зимнего дня сложно что-либо рассмотреть.

Наверное, летом, когда все вокруг зеленое, пейзаж не столь уныл, но сейчас он просто убивает меня своей тоскливой безнадежностью. Нужно быть русскими, чтобы не просто жить в таких условиях, а строить дома, растить детей, запускать в космос спутники и радоваться жизни. Пока Олег показывает мне дом, в котором, кроме него, живет еще несколько человек прислуги, пока водит по большому двору, демонстрирует в гараже снегоход и японский джип с лебедкой, Костя занимается столом – перед баней полагается, как мне объяснили, «немножко расслабиться».

– Попаримся, пообедаем, – похлопывая меня по плечу, улыбается ставший вдруг словоохотливым Олег, – кстати, тут еще один человечек подъедет, сосед мой, ну и партнер по бизнесу. Не возражаешь?

– Нет, – улыбаюсь я в ответ, а сам думаю: откуда тут может взяться сосед, если вокруг не видно ни одного дома?

За столом, выпив «гостевую» под цыганские песнопения Кости, я задаю этот вопрос. Олег, с урчанием обгладывающий копченую утиную ногу, кивает куда-то за спину:

– У нас участки соседние. Мой у шоссе заканчивается, а его как раз начинается.

– А какая площадь у твоего участка? – интересуюсь на всякий случай.

– Пятьсот два гектара, – небрежно роняет Олег и тянется за квашеной капустой.

Я, как любит фигурально выражаться Дмитрий, роняю челюсть. Получается, что Аритин дядя – крупный землевладелец?

– Ты закусывай, Колян, закусывай, – смеется Костя. – Тут тебе не Европа: вышел за околицу, и поссать негде, везде одни заборы. Это, блин, Сибирь-матушка!

На огромной плазменной панели за его спиной, очень в тему, идет передача канала «Дискавери» про скученность жизни людей в таких мегаполисах, как Сан-Пауло или Мумбаи. Убогие хижины, лепящиеся одна на другую, занимают огромные территории. Наверное, их жители, узнав, что есть люди, владеющие земельными участками площадью с весь их район и живущие на таких участках в одиночку, не сумели бы это себе представить, как мы, современные европейцы, не можем представить, например, жизнь на острове, с которого невозможно уехать.

Олегу кто-то звонит по телефону. Я вопросительно смотрю на него – вдруг что-то с Аритой? Он машет рукой – все нормально, кладет телефон на стол.

– Сосед выехал. Давай махнем по одной – и пойдем, встретим. Он интересный человек, а кроме того, у него к тебе разговор.

– Мы же не знакомы! – удивляюсь я.

– Заодно и познакомитесь. – Олег снова улыбается. Чувствуется, что дома ему намного комфортнее и спокойнее, чем в Москве или поезде. – Я ж тебе говорил – мы партнеры, причем он как бы старший в нашем бизнесе. Дон Корлеоне. Ты «Крестного отца» смотрел?

Я вместо ответа начинаю насвистывать мотивчик Нино Рота. Костя кричит со своего места:

– Не свисти в хате, блин!

Я демонстрирую осведомленность в русских приметах и суевериях:

– А то денег не будет?

– Нет, – вдруг мрачнеет Костя. – Свист в дому – к покойнику…

Сосед приезжает как раз в тот момент, когда хмурый, наголо бритый слуга – кажется, у русских это называется «истопник» – докладывает Олегу, что баня готова, можно идти париться.

Его зовут Иннокентий Геннадиевич. Мне удается выговорить это имя со второй попытки, а вот дядя Ульрик, например, не справился бы и с десятой, я уверен. Все же у русских очень сложные имена. Мы, завернувшись в простыни, сидим в помещении для отдыха, называемом «предбанник». У Олега баня под стать дому – большая, с двумя парилками и бассейном, а в «предбаннике» стоит стол красного дерева и кожаные диваны. На тумбе сбоку – морской аквариум с пучеглазыми рыбками, неизменная плазменная панель показывает, слава богу, без звука, клипы леди Гаги.

Иннокентий Геннадиевич сидит напротив меня. У него костистое носатое лицо и угольно-черные глаза под низким лбом. Он жестикулирует во время разговора так, словно делает какие-то колдовские пассы. Голос у соседа Олега низкий, глубокий и удивительно приятный.

– Нильс, – говорит он, словно бы обволакивая меня со всех сторон теплой пеленой своего внимания, – вы мне глубоко симпатичны. Нечасто встретишь иностранца, который бы так хорошо понимал и чувствовал Россию, наш народ, нашу культуру. Вы – молодец, вы на практике опровергли фразу Тютчева о том, что, дескать, «умом Россию не понять». Понять, еще как понять. Конечно, на ваше отношение к нам оказала влияние ваша избранница… Ведь так?

Я отрицательно качаю головой и чувствую, что против воли улыбаюсь. Действительно, при чем тут Арита? Я всегда любил Россию, и русских, и культуру, и традиции…

– …традиции, – долетает до меня голос Иннокентия Геннадиевича. – Нужно попариться, выгнать сорок потов, а с ними выйдут и шлаки. Пойдемте!

Олег и Костя уже давно в парилке – оттуда слышны звуки ударов вениками и восторженные вопли. Присоединяемся к хозяевам дома. Я до этого бывал в русской бане с парилкой в Москве, Дмитрий водил меня, как он сам это назвал, «на экскурсию с практическими занятиями».

Олег, красный, как томат, лежит на верхней полке. Мокрый от пота Костя азартно хлещет его с двух рук вениками. Жара такая, что щиплет уши. Я сажусь на нижнюю полку, Иннокентий Геннадиевич лезет выше. У него жилистое тело спортсмена-легкоатлета и, в отличие от Олега и Кости, нет ни одной татуировки.

– Слабоват парок, – рокочет он. – Надо фирменного поддать.

– Я в бассейн… – стонет Олег. Он тюленем сползает вниз и, плечом открыв дверь, покидает парилку. Костя встревоженно смотрит ему вслед, бросает веники в широкую миску с темной водой.

– Пойду гляну, а то как бы, блин, кондратий его в холодной воде не обнял.

Он тоже уходит. Иннокентий Геннадиевич тем временем набирает в большой медный ковш воды, наливает туда что-то из стеклянного пузырька.

– Что это? – спрашиваю я.

– Хвойный экстракт, для духу, – отвечает он. – Сам делаю. Собираю по весне кедровый лапник, завариваю, настаиваю. Ванны с ним принимать – милое дело, и в бане незаменимая вещь. Сейчас сами почувствуете…

Размешав экстракт в ковше, он приказывает мне пригнуться и одним длинным профессиональным движением выплескивает содержимое ковша на раскаленные камни.

Взрыв пара! Надо мною словно прокатывается волна живого огня, заставляя вжать голову в плечи. Приятный аромат хвойного леса распространяется по парной.

– А-а-а, хорошо!! – восторженно кричит Иннокентий Геннадиевич. – Нильс, вы чувствуете, какая мощь? Вот это настоящая русская баня! Вы представляете, что будет, если мир потеряет эту традицию?!

– А что, есть такая угроза? – спрашиваю, не поднимая головы – очень жарко, но жар уже не убийственный, а приятный. Тело наливается легкостью, голова проясняется… – Кому-то не нравится русская баня?

– Конечно, – голос Иннокентия Геннадиевича возвращается на нормальный уровень и рокочет где-то чуть выше меня. – Глобализация вообще пагубно отразилась на многих русских культурных особенностях и традициях. Утрачены навсегда финифть, зернь, скань…

– Я покупал финифть в подарок маме, – говорю, все так же опустив голову. Жарко. С носа капает. – Красиво…

– То, что вы покупали в Москве, – это уже не настоящее народное искусство, а фальшивка. Подделка, – уверенно режет Иннокентий Геннадиевич. – Сейчас развелось множество дельцов, желающих подзаработать на доверчивых любителях истинно русской культуры. И только немногие подвижники, такие вот, как ваши новые родственники…

«Родственники…» – эхом отдается у меня в ушах. Мне внезапно становится очень грустно и обидно за русскую культуру и при этом необычайно радостно оттого, что Олег и Костя – такие замечательные люди.

– …Остаются верны традициям. Они открыли предприятие по производству изделий традиционных народных промыслов… Хорошие перспективы… развитие туризма в России… в ближайшем будущем… риски минимальны… высокая доходность…

Голос Иннокентия Геннадиевича то отдаляется, то приближается. Я закрываю глаза. Шумят в вышине сибирские кедры, на изумрудный луг выходят красивые ясноглазые девушки в красных сарафанах…

– …Но вы же знаете главную проблему России – коррупция. Ваши родственники попали в лапы к алчному и хищному чиновнику…

На поляну, где водят хоровод девушки, выползает огромный мохнатый арахнид. Щелкая челюстями, с которых капает ядовитая слюна, он заплетает красавцы-кедры липкой паутиной…

– …попали в беду. Долг велик, а в случае неуплаты или просрочки возможны большие осложнения – тюремный срок или даже…

Я резко открываю глаза, вскидываюсь.

– Что?! Вам, Олегу и Косте угрожают?! Кто?

– Тихо, тихо, – Иннокентий Геннадиевич похлопывает меня по мокрому горячему плечу. – В бане нельзя делать резких движений – голова может закружиться. Предлагаю пойти передохнуть, пивка попить. Там и договорим…

– Вы очень симпатичный человек, Нильс. Мне хочется называть вас по отчеству, но это, согласитесь, будет звучать нелепо, а мне совершенно не хочется ставить вас в неловкое положение. Хотя, должен отметить, отчество – это хорошая русская традиция. Называя человека полным именем, с упоминанием имени его отца, вы отмечаете уважительное отношение к предкам, к старшим, к традициям. Вы согласны со мной?

Я киваю, потягивая на удивление неплохое для российской глубинки пиво. Олег и Костя снова ушли париться. Иннокентий Геннадиевич сидит напротив меня. Он завернулся в простыню, как римский патриций, его руки снова летают над столом, совершая плавные движения, черные глаза полуприкрыты веками.

– Нильс, ваше прекрасное образование и воспитание делают честь вам и вашим родителям. У вас открытое и приятное лицо честного человека. Хотел бы я иметь такое…

Невольно бросаю взгляд на лицо собеседника. Вроде бы у него тоже вполне себе европейское и приличное лицо, если бы только не глаза…

Глаза… Черные, похожие на два портала в ничто, они приковывают к себе мой взгляд. В голове опять начинают шуметь кедры.

– Отличное п-пиво… – говорю я с трудом. Возникает чувство, что я хотел поговорить с Иннокентием Геннадиевичем о чем-то очень важном…

– …все хорошие люди должны держаться вместе и помогать друг другу, особенно если они – родственники… – рокочет тем временем он. – Это, если угодно, тоже традиция, русская народная традиция. Вы ведь теперь русский человек, Нильс.

Есть! Вот оно!

Конечно, я же думал о том, как спросить у Иннокентия Геннадиевича, могу ли я чем-то помочь ему, Косте и Олегу! Я очень хочу этого, и самое главное – я могу это сделать! Могу – только не знаю как.

Мне нужна помощь, подсказка.

Иннокентий Геннадиевич смотрит на меня – а кажется, что в меня, в самую душу. Его черные глаза обрастают щупальцами, шевелящимися, живыми. Они вытягиваются, оплетают меня уютным, мягким и теплым коконом. Голос моего нового друга звучит успокаивающе, как на приеме у психотерапевта:

– Поверьте, Нильс, мы очень ценим ваше желание помочь. Нам крайне приятно, что вы оказались столь отзывчивым и доброжелательным человеком. Маргарите невероятно повезло. Впрочем, вам с нею тоже. Я знаю ее с детства, она – чудесная девушка, но очень ранимая и тяжело переживает огорчения и обиды. Думаю, вы и сами это знаете и никогда не заставите ее страдать.

С трудом открываю рот – мне хорошо, и я боюсь, что слова могут разрушить это состояние. Но – надо, и я говорю:

– Конечно, я… я – никогда!

– Мы в вас не сомневались. – Иннокентий Геннадиевич улыбается.

С трудом наклоняю голову:

– Я сделаю все, что от меня требуется. Хотите… я…

– Ваш банк обслуживает клиентов в России на протяжении многих лет, – не то спрашивает, не то утверждает Иннокентий Геннадиевич.

– Почти двадцать…

– На счетах лежат крупные суммы…

– Конечно…

– И среди счетов есть такие, которые не обслуживаются, потому что…

Я поднимаю глаза на Иннокентия Геннадиевича, договариваю за него:

– Потому что владельцы много лет… не заявляли о себе. Так бывает.

– Да, – вальяжно кивает мой собеседник. – В России это хорошо известно. Жил-был человек, трудился, развивал бизнес, а потом – хлоп! И остались от него недостроенный дом и необслуживаемый счет в иностранном банке. Селяви, эпоха первоначального накопления капитала, ничего не попишешь.

Молча киваю.

– И вы, как управляющий филиалом, имеете возможность управлять такими счетами, простите за тавтологию…

– Д-да…

Это я сказал? Конечно, я.

– А что если поручений от клиента нет, что тогда происходит с деньгами?

– Ничего…

– Как ничего?

– Вот так… они сидят на счете и ждут указаний…

– И что, они, то есть деньги, вовсе не работают?

– Нет…

– Но ведь это абсурд, – мягко улыбается Иннокентий Геннадиевич. – Деньги должны делать деньги, не так ли? Это основной, базовый постулат, на котором держится весь мир. Вы согласны?

Конечно, я согласен. Вернее, Нильс Хаген, трезвомыслящий банковский работник, руководитель филиала в Москве, не согласен, а вот я, пьяный, мало соображающий иностранец, оказавшийся где-то на заснеженных просторах России… соглашаюсь… почему? Не знаю… может, водка? А может, и не водка, может, в моем состоянии трудно спорить со столь очевидным утверждением. Трудно – да и зачем?

Вот, к примеру, я – не арабский шейх или африканский принц, я европеец, и поэтому я работаю, а прибыль откладываю на счет под проценты. Деньги делают деньги, это действительно правильно.

– Ай-яй-яй, Нильс, – укоризненно качает головой Иннокентий Геннадиевич. – Как же вы недоглядели…

Глаза-щупальца придвигаются совсем близко к моему лицу. Стены, потолок – все начинает покачиваться. Мне становится тревожно.

– Ваш банк нарушает главенствующий принцип мироздания, позволяя бесхозным деньгам прозябать на необслуживаемых счетах. Это очень плохо. Это увеличивает энтропию и ведет к хаосу. Понимаете?

Горестно киваю. В самом деле, как же так? Что же это мы?

Деньги мертвым грузом лежат на счетах, они не приносят людям пользы…

Они бесполезны…

Бесполезны…

Это опять сказал я? Или Иннокентий Геннадиевич? Черт возьми, разве это важно? Главное – я, как собака на сене, долгие годы попросту гноил средства, которые могли бы помочь хорошим людям!

Мне стыдно. Мне очень стыдно!

Как я мог?

И как удачно, что я познакомился с Костей, Олегом, Иннокентием Геннадиевичем – у меня теперь есть шанс прийти на выручку российской, русской культуре, стать меценатом, поддержав традиции Пибоди, Тёрнера, русского мецената Мамонтова, Джорджа Сороса…

Я встану в один ряд с этими людьми!

Глаза-щупальца шевелятся непосредственно возле моего лица, руки Иннокентия Геннадиевича двигаются округло и мягко, словно бы создавая вокруг меня незримую сферу. Они летают над столом, как крылья.

Я унижен и раздавлен – как я до сих пор сам не догадался, что эти проклятые деньги должны, обязаны служить людям!

По щекам моим текут слезы раскаяния. Иннокентий Геннадиевич берет меня за руку. Прикосновение его приятно и успокаивающе.

– Ну-ну, перестаньте. Это эмоции. У вас открытые, чистые глаза. Все поправимо. Нильс, вы просто ненадолго, на месяц, переведете необходимую сумму на счет, который вам укажут, – и вам станет легче. Не волнуйтесь – через месяц деньги вернутся обратно. Это будет как помощь. Беспроцентный кредит новой семье.

Я киваю. Конечно, я готов!

Ведь все так просто. Но боже, как же кружится голова! Голова, голова…

– Д-да, – выдавливаю из себя с невероятным трудом. – Мне надо прилечь… А потом я…

Иннокентий Геннадиевич похлопывает меня по плечу:

– Конечно, конечно. Отдохните…

Шумят, шумят в вышине сибирские кедры!

Солнечно, тепло, покойно… Как это говорится у русских? «В здравом уме и трезвой памяти»? Вот-вот, я именно в таком состоянии. Я готов сделать доброе дело – помочь своим новым родственникам. Христианские проповедники учат помогать ближнему своему. Я следую их заветам, это правильно и хорошо.

Нужно только отдохнуть. Поспать, прийти в себя после многодневного алкогольного марафона и бани. Все же это тяжелое испытание для европейского человека. Тяжелое, но я прошел его. Я стал «почти русским». А может быть, и не «почти».

Сквозь шум кедров слышу голоса. Они еле пробиваются ко мне, словно бы доносясь из соседнего гостиничного номера. Фразы дробятся на словосочетания, смысл которых, скорее, угадывается, домысливается мною.

– Клиент готов…

Сон закрепит…

– Комп принес?

– Ага, всё как сказали…

– Геннадич, за тебя!

– А софт тот самый?

– Как сказали, сам проверял…

– Проблемы тут не нужны…

– Профессору на больницу работать…

– Лохов на наш век хватит…

– Жаль, отвалила эта Рита. Перспективная девка…

Эта Рита… Э-та Ри-та… Э т а Р и т а… Эт арита… Арита…

АРИТА!

Кедры, шум, слова, голоса, глаза-щупальца – все летит кувырком, в какие-то темные бездны. Меня подбрасывает, как будто внутри распрямляется пружина.

Где я?! Ах да, это дом Олега, дяди Ариты. А где сама Арита?

Чер-рт, как болит голова. Все тело словно набито ватой, ноги подгибаются, будто у детской игрушки. Баня, водка, парок, кедры… Я в комнате на втором этаже, отдыхаю…

К черту такой отдых!

Встаю с дивана, шатаясь, иду к окну, за которым сгущаются сумерки. Ощущения такие же, как после первой крепкой выпивки в подростковом возрасте, – мне очень плохо.

Очень. Похоже на отравление. Проклятая баня, проклятый «фирменный парок».

За окном – поле, далекий лес, бегущие огоньки. Там дорога, она ведет в город. Арита в городе. Она больна. Я должен ее увидеть.

Да, должен. Должен!

Ох, что же с моей головой? Неужели действительно от бани? Я перегрелся, как на пляже. Да еще Иннокентий Геннадиевич с его рокочущим голосом и плавными жестами…

Воздух, мне нужен воздух!

Чистый, холодный, прочищающий мозги и бодрящий тело. С треском распахиваю створку стеклопакета, вдыхаю полной грудью. За окном холодно, градусов двадцать, не меньше. Я одет в джинсы и свитер, и меня мгновенно пробирает до костей. Но это хорошо, это просто прекрасно! Мороз выстуживает всю банную дрему, всю теплую, липкую дрянь, что натащили в меня черные глаза-щупальца…

Неожиданно где-то в темном вечернем небе возникает странный звук. Звук неприятный и подозрительно знакомый. Я не вижу его источник, он находится где-то в стороне, за домом. Какой-то писк, а точнее, тоскливый свист, сменяющийся тут же истошным воем.

Где-то я это уже слышал. Где-то…

И вдруг, несмотря на холод, мне становится жарко, будто бы я окунулся в чан с кипятком.

Я узнаю этот звук, я вспоминаю, где его слышал!

«Эксклюзив, авторская работа». «Поющий дракон». Один мы с Аритой запустили во дворе ее дома еще тогда, до моего отъезда в Данию. А второй остался… остался у нее!

Не нужно быть профессором Оксфордского университета, чтобы понять, кто и зачем запустил «Поющего дракона».

Арита вовсе не в городе.

Она вовсе не больна!

В голове словно бы что-то щелкает – и вроде бы случайные моменты с SMS, якобы невключенной сигнализацией и болезнью Ариты вдруг складываются в логичную цепь поступков.

Она хотела меня предупредить!

И вот сейчас Арита подает мне сигнал, знак, что с нею все в порядке.

А со мной?

Я лихорадочно перебираю в голове события последних дней. Они, как частички пазла, кружащиеся в лотерейном барабане. Странная бабушка, излишне радушный Костя, косые взгляды Олега, обрывки фраз, бесконечная, выматывающая пьянка… И Иннокентий Геннадиевич с его манерами то ли колдуна, то ли экстрасенса-гипнотизера.

«Нильс, вы просто ненадолго, на месяц, переведете необходимую сумму на счет, который вам укажут, – и вам станет легче».

Легче! Вот оно в чем дело…

Черт! Я – вор! Хотя нет, не может быть. Я же не мог, никак не мог, даже если захотел бы, ведь компьютер в Москве… а ключ, ключ здесь со мной… а без ключа и компьютера ничего не сделаешь, ничего не переведешь. Хвала всем скандинавским богам, перестраховке и Европейской конвенции – перевод могу сделать только я и только в Москве.

Чья-то тяжелая рука ложится на плечо. Я резко оборачиваюсь, едва не выпав из окна.

Передо мной стоит дедушка Гуннар. Он смотрит на меня, по обыкновению чуть прищурившись – морщинки лучиками разбегаются от глаз, – и темные губы его кривятся в такой знакомой усмешке.

– Здравствуй, Нильс.

– З-здрав… – я давлюсь этим словом, упираюсь лопатками в оконную раму.

Дедушка поворачивается, проходит к креслу, садится, кладет ногу на ногу.

– Как жизнь, мой мальчик? – спрашивает он, покачивая рыбацким сапогом. Он всегда любил эти тяжелые сапоги и говорил про них: «Они позволяют мне твердо стоять и на земле, и на палубе».

– Хорошо. Я в порядке, – отвечаю почти шепотом, горло сдавливает спазм.

Дедушка Гуннар умер двенадцать лет назад. Его похоронили на старом кладбище «Ассистентс», неподалеку от могилы Кьеркегора, и поставили сверху большой гранитный камень с короткой эпитафией: «Ты в море родился и в море умер».

Это было правдой: дедушка Гуннар родился на пароходе, шедшем из Мальмё в Копенгаген. Эресуннский мост тогда еще не построили, и из Швеции, где у нас жили родственники, в Данию нужно было плыть через пролив Эресунн. Моя прабабушка Сведала как раз возвращалась из гостей, когда у нее неожиданно, на две недели раньше срока, начались схватки.

Умер дедушка по странной прихоти фортуны почти на том же месте, где родился. Это случилось в лодке, когда он отправился вместе с моим отцом и своим старым приятелем Альбрехтом Огерупом ловить сельдь все в том же проливе Эресунн.

Дедушка поднимал садок с сельдями, когда его сердце остановилось.

И вот теперь он пришел за мной.

– Ты пришел за мной? – спрашиваю вслух.

Он смеется, показывая желтые прокуренные зубы, отрицательно качает головой.

– Нет, мой мальчик, тебе еще рано переселяться в долину вечной скорби. Я всего лишь пришел, чтобы сказать: настоящий мужчина – это тот, кто может двигаться против течения. А по течению плавает только дерьмо.

Он хрипло хехекает.

– То есть…

– Ты понял, – дедушка перестает смеяться. – Ты понял, и поэтому будь мужчиной, не позорь род Хагенов.

– Дедушка… – вопреки его словам, я искренне не понимаю, что он от меня хочет. – Я люблю девушку, я хочу жить с нею, хочу, чтобы она родила мне детей и продолжила наш род. В чем же позор?

Старик суровеет, в его прозрачных глазах вспыхивают недобрые огоньки.

– Тебя используют, – жестко бросает он. – Ты – дичь, жертва. Агнец на заклании. Для мужчины из рода Хагенов это – позор.

Мотаю головой – этого не может быть! Арита не могла…

– Дедушка, ты ошибаешься…

Несколько секунд тупо таращусь на пустое кресло.

Дедушки Гуннара нет. Он умер двенадцать лет назад и похоронен на копенгагенском кладбище «Ассистентс», неподалеку от могилы Кьеркегора.

…Я смотрю вниз, на желтый квадрат света от окна, лежащий на сизых сугробах.

Второй этаж, совсем невысоко. Правда, у меня на ногах войлочные тапочки, но – плевать.

Арита в безопасности, это главное.

Пришло время спасать род Хагенов от позора…

Я бегу по заснеженному полю, высоко и нелепо задирая ноги, чтобы не завязнуть. Очень холодно, пар вырывается изо рта и повисает в воздухе. Наверное, если обернуться, я увижу позади себя крохотные облачка. Но я не буду оборачиваться, чтобы не испугаться, если вдруг фальшивые родственники Ариты наладили за мной погоню. Я очень боюсь еще раз увидеть черные глаза-щупальца Иннокентия Геннадиевича.

Снег искрится, колет глаза миллиардами крохотных голубых иголочек. В небе качается русская Луна, похожая на смешливую студентку. У нас в Дании Луна другая…

Я запеваю песню про Филлимана, песню дедушки Гуннара:

 
Филлеман шел к реке
К самой красивой липе
Там хотел он поиграть на золотой арфе
Потому что руны обещали ему удачу
Филлеман обходил течение реки
Мастерски мог он на золотой арфе играть
Он играл на ней нежно, он играл на ней хитро
И птица была тиха на зеленом дереве…