Текст книги "Боярские дворы"

Гости Останкина не находили слов для выражения своих восторгов. Граф Сивере пишет: «Ни один немецкий владетель, едва ли кто-либо из курфюрстов, имеют что-либо подобное по отношению к устройству. Все блестит золотом, мрамором, статуями, вазами… Большой прекрасный театр. Труппа, актеры, танцовщики, капелла – все принадлежность хозяина». Ему вторит англичанин Паже, присутствовавший при приеме Павла I: «По фантастичности своей он напоминал одну из арабских ночей. В отношении блеска и великолепия он превзошел все, что только может дать самое богатое воображение человека или что только могла нарисовать самая смелая фантазия художника».

Останкино. Дворец. Пунцовая гостиная.

Но как бы ни были велики восторги современников, останкинские приемы не имели ничего общего с теми общемосковскими гуляньями и праздниками, на которые было с самого начала рассчитано Кусково. Богатство и выдумка касались только личных гостей хозяина, и это особенность характера Николая Петровича и – времени. В тайне, без лишних свидетелей совершается венчание графа с Прасковьей Ивановной в скромной московской приходской церковке Симеона Столпника, в начале нынешнего Нового Арбата. Граф не спешит с объявлением брака, оно происходит только после рождения его первенца – Дмитрия Николаевича. И кто знает, не сыграли ли и свою роль отказ от сцены, двойственность положения, необходимость соблюдения постоянных мер предосторожности в отношении света в том, что графиня после родов заболевает. Ее последние портреты отмечены оттенком подавленности, почти трагизма. С таким трудом обретенное счастье оказалось слишком недолговечным. Свой графский титул Прасковья Ивановна носила меньше двух с половиной лет: с ноября 1800 года до февраля 1803 года.

За год до своей кончины Прасковья Ивановна задумывает проект Странноприимного дома, который теперь уже в память о жене заканчивает Николай Петрович. Только и его век оказался недолгим: он пережил жену всего на шесть лет. Единственный сын рано умершей четы был передан в руки опекунов, среди которых мог понять и поддержать театральные затеи Шереметевых едва ли не один Д. П. Трощинский. Стоит вспомнить, что екатерининский вельможа, родственник по матери Н. В. Гоголя, имел в своих Кибинцах на Полтавщине театр, в котором играли родители писателя и который предопределил для самого Гоголя тяготение к сцене.

И снова воспоминания современников: "Не менее богатый праздник в Останкине дали опекуны молодого графа во время пребывания двора с новобрачными в 1817 году, в это время посетил имение Шереметевых и прусский король Вильгельм III, отец новобрачной.

Прием царственных особ состоялся утром, в полдень здесь был утренний спектакль, давали русскую пьесу «Семик, или Гулянье в Марьиной роще». Пьеса эта долго в то время не сходила с репертуара; она была не что иное, как большой дивертисмент из песен и плясок.

С этой пьесой связан следующий анекдот: для пения и пляски в «Семик» часто был приглашаем любитель – военный писарь Лебедев, замечательный «плясун-ложечник»; не было в то время ни одного вечера или барского спектакля, в котором бы не плясал и не пел Лебедев. Высокие покровители этого Лебедева вздумали и на этот раз пригласить его на спектакль. Император Александр I не любил таких удовольствий, плясун ему не понравился, и, узнав, что он военный писарь, государь запретил ему впредь показываться на сцене, а начальству тоже досталась гонка за допущение на сцену военнослужащего.

Августейшее семейство по приезде в Останкино было встречено хором певцов, пропевших модную тогда кантату «Ты возвратился, благодатный», затем на устроенном в зале театре, до поднятия занавеса, послышалась русская песня «Не будите меня, молоду».

При поднятии занавеса представилась следующая картина: вся импровизированная сцена была убрана срубленными березками, где в кружках на полянах пировали крестьяне. В спектакле участвовали все крепостные артисты, как певцы, актеры, так и дансеры, и дансерки, хороводы ходили по сцене, распевая неумолкаемо русские песни «Заплетися, плетень», «А мы просо сеяли» и затем плясовую, в то время самую излюбленную, «Под липою был шатер».

После на сцену явились цыгане во главе с известной цыганской певицей Стешей, прозванной цыганской Каталани; последняя пропела также модный в то время романс Жуковского «Дубрава шумит, сбираются тучи».

Затем следовала более веселая песня «Рощица всю ночь прошумела» и т. д. В числе шереметевских певчих здесь был известный впоследствии певец императорского московского театра П. Булахов, отец не менее известного Петербургу оперного артиста.

Бархатный тенор Булахова был необыкновенно красив, и, получи последний музыкальное образование, он мог бы затмить все тогдашние европейские знаменитости. Пела на этом празднике еще известная в то время оперная артистка Кротова, в русском сарафане, трогательную песню Мерзлякова «Я не думала ни о чем в свете тужить».

Затем участвовал и кордебалет шереметевский во главе с дансеркой Медведевой, плясавшей под хоровую песню «Возле речки, возле моста»; с нею плясал еще тогдашняя балетная знаменитость Лобанов. Танцы были поставлены лучшими в то время балетмейстерами Глушковским и Аблецом.

В дивертисменте участвовал еще и солдатский хор, пропевший песню на бегство французов:

 
За горами, за долами
Бонапарте с плясунами…
 

Военная песня эта производила тогда большой успех. Император Александр не раз угощал ею своих высокопоставленных иноземных гостей. Так, рассказывает князь Вяземский, в 1813 году, около Дрездена, по случаю именин государя наша артиллерия угощала обедом прусскую.

На обеде был и прусский король; после обеда короля угостили молодецкой солдатской песней. Королю прусскому так понравилось русское пение, что для его удовольствия солист-рожечник хора бомбардир Милаев, желая отличиться, от натуги надорвался и через неделю отдал богу душу".

Но судьба шереметевских подмосковных была уже предрешена. Мало кто вспоминает, как тяжело переживал «Молодой Крез» уход из жизни жены. Николай Петрович заказывает портрет лежащей в гробу графини и надписывает на холсте ее девиз: «Наказуя наказа мя, смерти же не преда мя». На могильной ее плите в Александро-Невской лавре написаны строки:

 
Храм добродетели душа ее была,
Мир, благочестие и вера в ней жила.
В ней чистая любовь, в ней дружба обитала…
 

Спальня Прасковьи Ивановны превращается в моленную, и граф завещает никогда ничего в ней не менять. Памятные надписи делаются по всему петербургскому дому и саду. Так, на бронзовой доске мраморной тумбы в саду сделана надпись по-французски:

 
Я верю, что вижу милую тень,
Бродящую вокруг ее жилища,
Я приближаюсь – но тотчас этот нежно любимый образ
Возвращает меня моей скорби, исчезая без возврата.
 

Какими бы благими намерениями ни руководствовались опекуны осиротевшего шестилетнего Дмитрия Николаевича, все их усилия были направлены не на то, чтобы сохранять и поддерживать былое великолепие Кускова и Останкина, но на то, чтобы его как можно скорее ликвидировать. Продавались, и притом даже с аукционов, все движимое имущество, памятники, постройки, здания, сооружения, причем единственным объяснением служила дороговизна содержания обслуживающего штата. И снова вопрос – сколько расхитили стоявшие в Останкине наполеоновские части и сколько, под предлогом их пребывания, расхитили те же опекуны, составив фантастические списки якобы пропавших вещей.

В районе Останкина располагались части генерала Ориана, а в самом дворце находился штаб графа де Мильгама. Документально подтверждается только то, что со стен верхних зал были сорваны бархатные, штофные, атласные драпировки и обивки, унесены некоторые предметы убранства и главным образом картины. Однако большая часть комнат сохранила свое первоначальное убранство.

После смерти Дмитрия Николаевича шереметевские богатства впервые за сто пятьдесят лет были подвергнуты разделу между его вдовой и двумя сыновьями. В возможностях С. Д. Шереметева, которому достается Останкино, было поддерживать дворец и парк. О возрождении былой славы усадьбы «Креза Младшего» не могло быть и речи.

Загадка села Влахернского

Портрет Строгановой, принадлежащий кисти пенсионера Петра I Романа Никитина, – один из интереснейших портретов петровского времени. Выбеленное одутловатое лицо под шлемом высокого жемчужного кокошника, парчовое закрытое платье, по локоть обнаженная полная рука, придерживающая осыпанный бриллиантами портрет Петра на груди.

«Пожалованы мы… в комнаты государыни цесаревны. А я, раба ваша, не сведома, каким порядком себя между прочими вести; также и сыновья мои чину никакого не имеют, а указом Вашего Величества всему гражданству определены разные чины и места по своим рангам, чтоб всяк между собою свое достоинство ведал. Просим, дабы я пожалована была местом, а дети мои чинами ради происходящего всенародного торжества…» Ни тени приниженной просительности, заискивающей лести, ставшей необходимым оборотом обращений на высочайшее имя, и в ответ на челобитную Строгановой пожалование ее – первой в России – в статс-дамы. «Всенародным торжеством» была коронация Екатерины I в 1724 году. К тому же году можно отнести и портрет Романа Никитина – не раньше и вряд ли позже: после смерти Петра I его награды потеряли смысл.

Между тем загадка закручивалась крутой спиралью. «Строганова Васса Ивановна, жена именитого человека Григория Дмитриевича Строганова, дочь князя Ивана Ивановича Мещерского жила 38 лет 5 месяцев 5 дней, в супружестве жила 20 лет умерла против 16 марта 7231 года с среды на четверг 3-й недели Великого поста, в 7 часу ночи» – гласит надпись на могильной плите в церкви Петра и Павла у Яузских ворот. В обстоятельном повествовании о покойной удивление вызывал год смерти – 7231, в переводе на современное летосчисление – 1723-й. Какая же Строганова хлопотала годом позже о «чинах», вспоминая, кстати сказать, и своих сыновей?

Родословные справочники не обошли именитейшей фамилии Российской империи. Григорий Дмитриевич Строганов, женат дважды, первая жена Васса Ивановна Мещерская, вторая – Мария Яковлевна Новосильцева, трое сыновей: старший, Александр, год рождения 1698-й, средний, Николай, год рождения 1700-й, младший, Сергей, 1707 года. Судя по дате смерти Вассы, молодые Строгановы должны были быть ее сыновьями, и если предположить, что отец поспешил сразу после похорон вновь жениться, слишком маловероятно, чтобы мачеха взялась хлопотать за взрослых и самостоятельных пасынков. Но Строганов-старший и не мог жениться в 1724 году – его уже девять лет не было в живых, и вот причина, почему жена, вернее, вдова, а не он сам, хлопотала о чинах сыновей.

Кузьминки. Вид Померанцевой оранжереи и части парка. 1841 г.

Григорий Строганов умер 21 ноября 1715 года. Слишком значительный для Петра I человек, слишком большой государственный деятель, чтобы его уход прошел незаметно. Деньги Строганова, безвозмездно и продуманно отдававшиеся в нужную минуту Петру, позволили подготовить и выиграть не одно сражение со шведами, лежали в основании Петербурга. «Именитый человек» не ошибался в расчетах. Подаренные суммы оборачивались льготами, привилегиями, монополиями, землями, среди которых в 1702 году было и принадлежавшее ранее Симонову монастырю село Влахернское, или Мельница, будущие Кузьминки. Доход фантастически перекрывал расход, а Петр был готов на новые поощрения, не желая упускать кредита. Недаром Строганова могла себе позволить такой уверенный тон в обращении к царю (да и категорически запрещенный кокошник на голове тоже!), недаром ее просьба была так щедро и быстро удовлетворена. А ведь совсем скоро, 30 мая 1722 года, в день своего пятидесятилетия, праздновавшегося в Казани, Петр I возвел всех трех братьев в тогда еще диковинное для России баронское достоинство.

Так кто же – Васса или Мария? Безапелляционный тон истории искусства, где охотно приводилась единственная (безусловная!) работа Романа Никитина, хитроумная уловка каталога Русского музея, назвавшего холст изображением «Марии (Вассы)», – все оставалось попросту забыть. Семейные документы не вспоминали о Вассе, зато в них хоть изредка упоминалась Мария Яковлевна, назывался и день ее смерти – 7 ноября 1734 года. Вот теперь можно было с полным основанием сказать, что загадка достигла своего апогея, если у загадок существует апогей: Григорий Строганов умер в 1715-м (множество свидетельств), Васса – в 1723-м (надгробная плита), Мария – в 1734-м.

Кузьминки. «Египетский лев» у восточного флигеля на Парадном дворе.

Что Мария пережила Вассу, не подлежало сомнению. Об этом говорили придворные хроники, упоминавшие имя и отчество Строгановой. И, казалось бы, ничего не значащая подробность. В 1720 году из замоскворецкой церкви Николы в Кузнецах переходит на двор жены «именитого человека» Григория Дмитриевича Строганова, вдовы Марии Яковлевны, поп, а хлопочет о разрешении служить ему в домовой церкви Александр Строганов, называющий вдову матерью. Тем самым Мария Строганова оказывалась женой «именитого человека» в 1698 году, когда родился Александр, в 1720-м, когда тот хлопотал об открытии домовой церкви в Москве, и в 1734-м, когда после смерти матери впервые делились между наследниками несметные строгановские богатства. Если бы не надгробная плита!

Чем больше открывалось подробностей из жизни Марии Строгановой, тем очевиднее становилась ошибка с Вассой. Объяснение могло заключаться либо в том, что ее вообще не существовало – родословные сборники, составлявшиеся в XIX столетии, не были безгрешными, – либо в неточности надписи.

Фрагмент экспозиции Музея русской усадебной культуры (до 2004 г.).

Подробности жизни Вассы отсутствовали. В родословиях до XVIII века женская линия почти никогда не учитывалась. Если и была такая дочь у князя Мещерского, установить даты ее жизни и смерти не представлялось возможным. Оставались похороны. В богатейших семьях они чаще всего оставляли следы. И вот после множества бесплодных попыток, в связи с розыском совсем иных данных нашлась пометка в записи патриарших выходов: на третьей неделе Великого поста в 1693 году патриарх Адриан отпевал супругу «именитого человека» Вассу Строганову, урожденную княжну Мещерскую.

В 1693-м, а не в 1723-м, иначе – не в 7231-м, а в 7201-м. Ошибка в одной цифре могла с одинаковой вероятностью появиться и в наборе, и в записи известного историка Москвы А. А. Мартынова, которой воспользовался, с соответствующей ссылкой, составитель «Московского некрополя» В. И. Сайтов. Сомнений не оставалось. Никитинский портрет представлял первую известную владелицу Кузьминок Марию Яковлевну Строганову-Новосильцеву.

Типологические предметы интерьера конца XVIII – первой половины XIX в. в экспозиции Музея русской усадебной культуры.

Кузьминки. А. Воронихин и Д. Жилярди. Ворота Красного двора. 1810—1820-е гг.

Григорий Строганов добился для жены разрешения носить нечто вроде стилизованного старинного русского костюма и головного убора. В них она и запечатлена на портрете. Это говорило о вкусах «именитого человека» в личной жизни, говорило оно и о царской милости, которую Строганов для пользы своих дел не прочь был подчеркнуть. Сама Мария Яковлевна, не скрываясь, заезжала в Новодевичий монастырь к некогда опальной царице Евдокии Лопухиной, не жалела щедрых подарков, но ведь это был уже Новодевичий монастырь, куда Евдокия попала после вступления на престол внука Петра II. Как знать, что руководило Строгановой – семейное фрондерство, приверженность к практически несуществовавшей старорусской партии или откровенный расчет. Недаром бабка писала молодому императору, что осыпана любезностями Строгановой и за то просит не оставить милостью ее сыновей.

При всем том, что Григорий Строганов предпочитал видеть свою жену в старинном или, во всяком случае, напоминавшем старинное платье, его требования к сыновьям были совсем иными. Их полностью разделяла и мать. Камер-юнкера Берхгольца на ассамблее у Александра Строганова поразил контраст: европейски сервированный стол, на западный образец обставленные комнаты с множеством картин, зеркал, бронзы, хрусталя и присутствующие во время танцев в зале крепостные девушки в русском платье, которых хозяин, по старым обычаям, не хотел лишать зрелища господского праздника. «Немецкие» порядки царят и в нижегородском доме Строгановых, где Александр, как старший в семье, принимает в 1722 году направляющегося в Персидский поход Петра. Блестяще и разносторонне образованные, владеющие несколькими языками, братья располагают собраниями музыкальных инструментов, огромными библиотеками, Александр становится первым переводчиком на русский язык «Потерянного рая» Мильтона, Сергей в латинских и русских стихах пишет завещание сыну, будущему президенту Академии художеств.

Кузьминки.

Кузьминки.

Только искренней дружбой братьев можно объяснить, что к разделу наследства они приступают спустя шесть лет после кончины матери. 6 сентября 1740 года подписывается соответствующий юридический документ, по которому Александру переходит родительский каменный дом за Яузой в приходе Николая Чудотворца в Котельниках, села Овсянниково и Влахернское. Николай соглашается на загородный дом в приходе Ризположенской церкви у Донского монастыря, села Богородицкое и Поджигородово. Сергею достается московский городской дом в Китай-городе, в приходе церкви Ипатия Чудотворца, села Давыдково, Ильинское, Неданово и деревня Житаха.

Александр Григорьевич Строганов был трижды женат, и соответственно менялись хозяйки Влахернского. Первой была Домника – Татьяна Васильевна Шереметева, от которой Строганов имел единственного, умершего в раннем детстве сына, второй – Елена Васильевна Дмитриева-Мамонова, мать умершей в детстве Марии и будущей наследницы строгановского состояния Анны, третьей – Мария Артемьевна Загряжская, в первом браке Исленьева, у которой родилась единственная дочь Варвара, будущая княгиня Шаховская. Между тремя женщинами – М. А. Строгановой-Загряжской, Варварой и Анной Александровнами – и происходит раздел имущества в 1756 году, раздел тем более любопытный, что позволяет выяснить, каким огромным собранием живописи располагали Строгановы и сколько картин находилось в одном Влахернском.

Р. Никитин. Портрет М.Я. Строгановой 1721–1724 гг.

У баронессы Анны Александровны, «на Мельнице», находится двойной живописный портрет Петра I и Екатерины I, конный портрет Елизаветы Петровны, «персоны» царевича Алексея, его супруги кронпринцессы Софии Шарлотты, великого князя Петра III Федоровича, великой княгини Екатерины II Алексеевны, Саксонского курфюрста и его супруги, посланника Дюка Де Лирия, «картины с комедиантами», «картины с кораблями», «картины с быками», «картины с псовою охотою», «картины с фруктами», пейзажи – «картины с ланчафтами», многочисленные десюдепорты – панно, размещавшиеся над дверями, гравюры в «красном дереве с золотом» и «в черных рамах с золотом», картины с изображением руин. Причем благодаря описи можно установить, какие сюжеты висели в спальнях, какие в гостиных, столовых, «в зале», «в нижних палатах» или «антикамерах» – своего рода прихожих.

Так, в общей прихожей находились «6 персон императорской фамилии», в столовой портрет императрицы Елизаветы Петровны, в красной гостиной 4 персоны «Анны Александровны с сестрицами в золоченых рамах за стеклами», в кабинете – «медаль золотая государя императора Петра Великого в медных чеканных золотых рамах», «медаль золотая государыни императрицы Елисавет Петровны в медных чеканных золоченых рамах» и 4 персоны императорской фамилии «за стеклами в костяных круглых рамках».

Семейство Строгановых широко пользовалось услугами портретистов, так что в портретной галерее были предоставлены все его члены, включая и таинственную Вассу Ивановну.

Возможно, одним из предлогов наступившего раздела послужил предполагавшийся брак баронессы Анны Александровны, которая в 1757 году стала женой князя Михаила Михайловича Голицына, – рубеж, определивший переход Влахернского в голицынскую семью. От «Строгановского периода» в Кузьминках осталась только церковь Влахернской Божией Матери, построенная годом позже кончины «именитого человека» – в 1716-м и существенно измененная сразу же после брака Анны Александровны – в 1759-м.

Новые поколения Строгановых унаследовали от своих предков увлечение живописью. При жизни Анны Александровны и ее супруга фамильным портретистом станет прославленный Федор Рокотов. Рокотов писал мужчин, женщин и детей. Известно, как менялась его своеобразная и бесконечно разнообразная в приемах «кухня». Но знание относительно отдельных полотен не может сравниться с единственной в своем роде возможностью увидеть рядом всю галерею семейных портретов – как они должны были располагаться и выглядеть по замыслу художника. Такая семейная группа среди работ Рокотова есть: А. А. Голицына-Строганова, ее муж, М. М. Голицын, и их первенец, подросток Дмитрий. К сожалению, обстоятельства сложились так, что уже многие десятилетия эти портреты из Влахернского разбросаны по всей стране. Портрет сына с 1930 года находится в Приморском краевом музее им. В. К. Арсеньева во Владивостоке, отца – с 1923 года в Воронежском музее изобразительных искусств, Голицыной-Строгановой – в Ульяновском областном художественном музее. Единственный раз им удалось снова оказаться в общей экспозиции – на юбилейной Рокотовской выставке 1960 года.

В своем стремительном повороте к зрителям, с открытым прямым взглядом, М. М. Голицын смотрится живым воплощением энергии, решительности, воли к действию. Его жизненная карьера далеко не так спокойна и маловыразительна, как представляли ее историки в каталогах: в 1784 году генерал-майор, в 1781-м предводитель дворянства Тарусского уезда, в 1782-м – Калужской губернии. Надгробный памятник, установленный над могилой М. М. Голицына в московском Донском монастыре и, кстати сказать, выполненный превосходным русским скульптором С. Пименовым, позволяет внести существенные изменения в эту скупую справку. Супруг Строгановой получил чин генерал-майора десятью годами раньше, чем и был вызван заказ на рокотовский портрет. Спустя пять лет он стал генерал-поручиком, затем генерал-лейтенантом и действительным камергером. Имел он, как свидетельствует та же надпись Донского монастыря, ордена Белого Орла и Станислава, последний из которых ошибочно принимался на портрете за орден Анны.

Рядом с мужем А. А. Голицына-Строганова в своем бледно-зеленом, словно тающем платье кажется особенно меланхоличной, мечтательной, с томным взглядом ленивых черных глаз. В ней легко увидеть ту увлеченную почитательницу живописи, которая так высоко оценила Рокотова и весь свой дом сумела превратить в картинную галерею.

Рокотов пишет старшего сына Голицыных перед началом его действительной военной службы – это один из удачнейших детских портретов художника. Годом позже Голицын-младший уже получит чин капрала. В мерцающем переливе красок рождается ощущение внутренней жизни мальчика, застенчивого, доверчивого, исполненного доброжелательного и непосредственного любопытства ко всему, что возникает перед его глазами.

По рекомендации Анны Александровны Рокотов напишет троих двоюродных ее сестер, дочерей Николая Григорьевича Строганова, одна из которых станет матерью поэта И. М. Долгорукова.

Влахернскому-Кузьминкам постоянно не везло – слишком многие сведения о них были не точны. Советские справочники вообще игнорировали присутствие в нем Строгановых, но и имя Голицыных называли, только начиная с 1820 года, когда якобы усадьба оказалась в их руках. Как ни странно, одна из самых популярных подмосковных, всегда бывшая излюбленным местом для прогулок, Кузьминки не стали объектом пристального изучения, существовали разве что перечни сохранившихся памятников, достаточно многочисленных, уже давно уничтожаемых временем. В статье, посвященной Кузьминкам, известный искусствовед Сергей Маковский писал в журнале «Старые годы» за январь 1910 года: "Между подмосковными нет, кажется, более популярного имения, чем «Кузьминки» князя Сергея Михайловича Голицына (за исключением, конечно, таких поместий, как Архангельское, Кусково, Останкино)… Действительно, по местоположению, по архитектуре дома и затеям громадного парка это один из самых впечатляющих памятников московского барства. Но, Боже, какое запустение! От былого великолепия остался только остов, молчаливый и надменный… Со всех сторон уже ворвалась в зачарованное царство бесцеремонная и пошлая «современность», и, правда, с чувством какой-то неизгладимой потери смотришь на белую колоннаду дома, отраженную в полувысохшем пруду, на вековые липы, поломанные ветром, на заросшие травою цветники и беседки с прогнившими скамьями…

Эти грустные впечатления не прекращаются во все время осмотра «Кузьминок». Какая роскошь была здесь прежде, сколько поколений прожило здесь беспечно, празднично, заботясь о нарядности родового «Версаля», об украшении парка, о приеме коронованных гостей, о фейерверках и маскарадах в дни семейных торжеств! В «службах» суетились бесчисленные девки и казачки; ровные газоны чередовались с яркими цветниками, подстриженные кусты тянулись шпалерами по бокам дорожек, усыпанных песком, и по ним гуляли, немного жеманясь, «мусатовские» девушки в кринолинах и завитых шиньонах… Но засыпались листьями и заросли одуванчиком аллеи, полуразрушены беседки, и кругом – дачи, тридцать две доходных дачи, населенных «чеховскими интеллигентами», и на террасе огромного белого дома с голицынским гербом в треугольнике фронтона как-то смешно видеть современного нам «обывателя».

Спустя два года после написания этих строк опустевшее с конца XIX века поместье стало собственностью Городского управления Москвы. Во время империалистической войны в Кузьминках была размещена воинская часть, и по небрежности офицеров сожжен главный дом. Позже к этим разрушениям прибавились другие, допущенные за семьдесят с лишним лет советской власти. И если Кузьминки, несмотря на все пережитые им перипетии, все еще продолжают существовать, в этом предначертание судьбы, сохранившей для русской культуры один из совершеннейших ее памятников.

Над Кузьминками работала блестящая плеяда архитекторов, и все же начинать рассказ о них надо с того, кто на протяжении сорока лет, начиная с 1821 года, создавал его ансамбль. Поэт-дилетант, попечитель Московского университета и председатель Московского цензурного комитета, Сергей Михайлович Голицын нашел в строительстве усадьбы замену своей несостоявшейся семейной жизни. Князь был женат на знаменитой «Ночной принцессе» – Евдокии Ивановне, урожденной Измайловой, которой, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте, увлекался по выходе из лицея А. С. Пушкин. Н. М. Карамзин и вовсе утверждал, что А. С. Пушкин был «смертельно влюблен» во все еще прекрасную и умную княгиню. Однако встречи в ее литературном петербургском салоне стали для поэта возможными только потому, что супруги «жили в разъезде», как вежливо говорили современники. Впоследствии Пушкин бывал на московских балах князя Сергея Михайловича и хотел венчаться с Н. Н. Гончаровой в его домовой церкви, но разрешения от церковного начальства на это получено не было.

Выбор С. М. Голицыным главного архитектора для Кузьминок не был случайным. Хозяева Кузьминок и раньше выбирали для работы в своей усадьбе наиболее известных зодчих, таких как И. П. Жеребцов, строитель колокольни Новоспасского монастыря, Р. Р. Казаков, М. Ф. Казаков, А. Н. Воронихин, В. И. Баженов, И. В. Еготов. Но Дементий Иванович Жилярди как раз ко времени перехода Кузьминок в руки С. М. Голицына заканчивает восстановление и перестройку Московского университета, перестраивает здание Вдовьего дома на Садово-Кудринской площади, Екатерининского училища (ныне – Центральный дом Российской армии), дома поручика А. П. Хрущева (ныне – Литературный музей А. С. Пушкина) и Луниных (ныне – Музей народов Востока), князя С. С. Гагарина на Поварской (ныне – Институт мировой литературы), наконец, строит Опекунский совет на Солянке (ныне – Академия медицинских наук).

Жилярди реконструировал и благоустроил подъездную дорогу в усадьбу. Она превратилась в прямой широкий проспект, окаймленный низкими тумбами и висячими цепями. Въезд в Кузьминки оформлен чугунными Триумфальными воротами в виде двойной дорической колоннады – копией Триумфальных ворот К. И. Росси в Павловске. Как и ворота для Павловска, они были отлиты на Пермских заводах Голицыных. Венчающий ворота чугунный герб Голицыных выполнен по рисункам и модели скульптора И. П. Витали и отлит в Москве.

Напоминает о Павловске и композиция въездных ворот, соединенных полукруглой металлической оградой со стоявшими по сторонам сторожевыми будками. Ими замыкалась перспектива со стороны главного дома. Перед въездом на парадный двор заменили былые скульптурные группы высокими чугунными канделябрами с фигурами крылатых грифонов. Большое впечатление на современников производил висячий мостик у плотины, выстроенный Жилярди в 1826 году. Справа от главного дома, на противоположном берегу пруда, расположен знаменитый Конный двор с Музыкальным павильоном. Исследования показали, что Жилярди построил его на месте и на фундаментах старого Конного двора. Главный фасад состоит из двух жилых флигелей, соединенных низкой каменной оградой с Музыкальным павильоном. За ним скрывается собственно Конный двор с конюшнями и хозяйственными постройками в форме буквы "П".

Во время праздников на реке и катаний на лодках в Музыкальном павильоне играл крепостной оркестр, в частности знаменитый голицынский оркестр рожечников. Павильон специально выполнен из дерева, чтобы сообщить ему высокие акустические качества. Первоначально перед зданием павильона стояли на каменных пьедесталах скульптурные группы, которые в 1845 году были заменены копиями конных групп Клодта на Аничковом мосту Петербурга. Сам Д. И. Жилярди проработал в Кузьминках только до 1832 года. В связи с его болезнью и отъездом из России все дела "за смотрением по селу Влахернскому и со всеми поправками были переданы работавшему вместе с ним Александру Осиповичу Жилярди, остававшемуся здесь до 1847 года. Ему принадлежат несколько самостоятельных построек, в частности, плашкоутный мост, ферма на месте старого скотного двора и дом сенатора Полуденского. Все сколько-нибудь значительные строительные работы были прекращены в связи со смертью С. М. Голицына, наступившей в 1859 году.

Спустя без малого четверть века еще одна заметная смерть вошла в историю Влахернского-Кузьминок. Сюда был привезен тяжело больной В. Г. Перов. 29 мая 1882 года выдающийся русский художник здесь же и умер.