Текст книги "Владимир Набоков. Русские романы"

У Веры Евсеевны не было университетского образования, но она знала иностранные языки, переводила, была хорошо образована, знала очень много стихов наизусть и каждую строчку, написанную Набоковым. Вера обладала прекрасным чувством юмора, что Владимир высоко ценил, и так же, как он, умела восхищаться миром, замечать его детали и мелочи. Она была скрытным и сдержанным человеком, с сильной волей, подозрительной, не терпела жестокости и пошлости и судила о людях строго. В свою личную жизнь Вера никого не допускала.

Вера и Владимир стали встречаться. Пока Елена Ивановна жила в Берлине, Вера ни разу не пришла к ним в дом. Вечерний Берлин стал их пейзажем. Владимир много писал. И писал замечательно. Он стал называть себя «поэтом прозы». Тогда, в 1923 году, появились рассказы «Звуки», «Удар крыла», «Боги», «Говорят по-русски». В его репертуарном портфеле уже были пьесы: «Смерть», «Дедушка», «Полюс», «Трагедия господина Морна».

В марте 1924 года у «Руля» появилось воскресное приложение «Наш мир», где Владимир печатал свои стихи и крестословицы.

Для русского кабаре «Карусель» в Берлине, а точнее, для его одноименного журнала, он по-английски написал стихотворение «Русская песня» и два коротких эссе: «Смех и сны» и «Расписное дерево». А для кабаре «Синяя птица» вместе с писателем-эмигрантом Иваном Лукашем они написали сценарий пантомимы «Вода жизни» и сценарий для балета «Кавалер лунного света» на музыку Александра Илюшина. Следующий их номер назывался «Китайские ширмы».

В те годы в Берлине и в Париже были очень популярны поэтические вечера и чтения, которые устраивались в частных домах. Сирин читал в доме у Владимира и Раисы Татариновых стихи, в доме у И. Гессена – «Трагедию господина Морна», в кафе Леон, где собирался Литературный клуб во главе с Юлием Айхенвальдом, – стихи и рассказы.

В 1924 году Набоков написал трогательный рассказ о карлике – «Картофельный эльф», где впервые появляется персонаж фокусник и идея произведения искусства как своеобразного фокуса. Сам карлик – естественный фокус творения, облик его хранит тайну игры природных сил. И рассказ о нем, который в финале сворачивается в трюк иллюзиониста, построен по подобию фокуса.

Тем временем Вера нашла ему комнату в немецком пансионе прямо за углом от дома, где она жила с родителями на Траутенауштрассе 6. Набоков не любил Берлин, но понимал, что осел в нем. Вера, возможность писать для кабаре, «Руль», где он регулярно печатался… И еще он продолжал бегать по урокам, потому что денег все равно не хватало.

В середине февраля 1925 года образовалось литературно-издательское объединение «Арзамас», в числе его членов были Ю. Айхенвальд, И. Лукаш и В. Сирин. А через неделю с большим успехом прошла премьера балета Лукаша и Сирина «Кавалер лунного света».

15 апреля 1925 года Вера и Владимир сочетались браком в берлинской мэрии. Вечером на ужине у Слонимов Вера просто сказала, что они сегодня поженились.

Вера стала Набокову верной и преданной женой. Свою жизнь она посвятила мужу. Разделила с ним все трудности жизни, была его секретарем, вела все его дела, помнила все его тексты и, понимая, что ее муж – гений, служила ему верой и правдой. Набоков посвятил ей все свои романы, кроме одного, «Дара», посвященного матери (правда, его английский вариант посвящен Вере). Владимир, который видел в датах судьбоносные знаки, выбрал, видимо, день бракосочетания не случайно. Ровно 6 лет назад в этот день он покинул Россию. Брак с Верой означал обретение любви и близкого по духу, преданного ему человека. Так оно и вышло. Они прожили вместе более полувека, у них никогда не было своего дома, но зато у них был союз, который позволил Набокову стать великим, уникальным писателем и выйти победителем из самых сложных испытаний.

Первым семейным жильем Набоковых были две комнаты на Луитпольдштрассе 13. Они всю жизнь спали в разных комнатах, из-за бессонницы Владимира и из-за его склонности работать ночами, выкуривая пачки папирос. Тогда же, весной 1925 года, он начал писать свой первый роман. Первоначальное его название было «Счастье», но Набоков вскоре отказался и от названия, и от первоначального замысла.

В итоге роман был назван «Машенька». Набоков говорил, что он – самый автобиографический. В этом произведении писатель рассказал о своей первой любви – Люсе (Валентине) Шульгиной. Образ девушки невольно смыкается с образом родины, райских парков и лесов, в которых прошли детство и юность героя и автора и в которых расцвела его любовь к Машеньке. Это первое крупное произведение В. Сирина, как будто бы непретенциозное, незамысловатое, легко доступное широкому кругу читателей, на самом деле было изысканно выстроенным, с богатой системой литературных реминисценций и аллюзий, сложной внутренней структурой и совершенно оригинальной лирической тональностью (подробный анализ романа см. во второй главе). Критика встретила произведение благожелательно, но разглядела его плохо. Одни увидели в нем «добротную социально-бытовую повесть из эмигрантской жизни», другие отнесли его к «неотургенизму».

Публицист и общественный деятель А. С. Изгоев (наст. фамилия А. С. Ланде) в своей рецензии, опубликованной в «Руле», упрекал героя романа Ганина за то, что он «растратил все свои силы на мечтание о Машеньке»[90]90
  Изгоев А. С. Мечта и бессилие // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М.: НЛО, 2000. С. 29.


[Закрыть], и припоминал тургеневскую «Асю» и написанную по ее поводу «Н. Г. Чернышевским статью “Русский человек на rendez-vous”! За 70 лет этот национальный облик русского интеллигента все еще не изменился, несмотря на революцию. А пора бы!»[91]91
  Изгоев А. С. Мечта и бессилие // Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова. М.: НЛО, 2000. С. 57.


[Закрыть] – восклицал разочарованно Изгоев. Критик и литературовед, профессор К. В. Мочульский в «Звене» корил автора, что «в романе […], написанном с литературным умением, есть какая-то дряхлость»[92]92
  Мочульский К. Роман В. Сирина // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 31.


[Закрыть]. Журналист и писатель М. Осоргин в «Современных записках» утверждал: «“Машенька” написана с редкой простотой и хорошим литературным языком. На отдельных спорных или неудачных выражениях (вроде: “и с пронзительным содроганием стыда я понял” и пр.) решительно не стоит останавливаться»[93]93
  Осоргин М. «Машенька». Берлин: Слово, 1926 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 33.


[Закрыть]. Но в целом роман был принят хорошо, и это был успех.

В том же 1925 году, едва вчерне закончив «Машеньку», Набоков написал рассказ «Возвращение Чорба». Содержание его сводится к описанию возвращения героя из полугодового свадебного путешествия в город, в котором он встретил свою жену и обвенчался с ней. Чорб приезжает один, потому что жена его погибла в Ницце, дотронувшись до электрического провода рукой. Он повторяет их маршрут в обратном направлении, собирая, как из элементов мозаики, из деталей внешнего мира, отмеченных женой, ее образ. Вернувшись в город, он останавливается в дешевой, дурного пошиба гостинице, расположенной за углом городской оперы, в том же номере, где они с женой провели первую после свадьбы ночь. Чорб приводит в номер проститутку, не глядя на нее, ложится к стене и засыпает, но вскоре внезапно просыпается: «Он проснулся среди ночи, повернулся на бок и увидел жену свою, лежащую рядом с ним. Он крикнул ужасно, всем животом. Белая женская тень соскочила с постели. Когда она, вся дрожа, зажгла свет, – Чорб сидел в спутанных простынях, спиной к стене, и сквозь растопыренные пальцы сумасшедшим блеском горел один глаз. Потом он медленно открыл лицо, медленно узнал женщину […] И Чорб облегченно вздохнул и понял, что искус кончен»[94]94
  Набоков В. Возвращение Чорба // Набоков В. Возвращение Чорба. Рассказы и стихи. Ардис: Анн Арбор, 1976. С. 15.


[Закрыть].

Накануне этой сцены проститутка, прежде чем лечь в постель, подходит к окну и видит здание оперы: «…в бархатной бездне улицы виден был угол оперы, черное плечо каменного Орфея…»[95]95
  Набоков В. Там же. С. 14.


[Закрыть] Упоминание в рассказе Орфея не случайно. Безусловно, миф о певце и музыканте, чье искусство завораживало диких зверей и сдвигало скалы, – важный референтный текст рассказа, точнее даже не сам миф, а опера, написанная по его мотивам.

Указания на сближения с ней рассказа встречаются в повествовании многократно. Миф об Орфее, поэте и музыканте, фактически символизирует оперное искусство, и этот сюжет был многократно воспроизведен в европейской музыке: на него написаны оперы К. Монтеверди, Х. Глюка, Й. Гайдна, Г. Ф. Телемана, Х. Каннабиха и даже художника Оскара Кокошки. Г. Берлиоз создал кантату «Смерть Орфея», Ф. Лист – симфоническую поэму, Ф. Шуберт – песню, И. Стравинский – балет и т. д. Список этот можно продолжить. Какую же оперу имел в виду Набоков? Как показало изучение репертуара Берлинского государственного оперного театра, в период, совпадающий с написанием Набоковым рассказа, на его сцене шла, пожалуй, самая известная и самая красивая опера об Орфее и Эвридике – Х. Глюка. При сопоставлении оперного либретто и рассказа заметно, что повествование развивается по композиционному плану оперы. Так, например, в рассказе, как и в опере, действие начинается уже после гибели возлюбленной жены. Но чем же объясняется желание автора следовать именно оперному образцу? Ответ кроется в развязке: если в мифе Орфею не удается вызволить Эвридику из царства мертвых, то в опере Глюка, как и в первых операх на тему Орфея, финал счастливый: боги возвращают ему Эвридику и даруют ей жизнь. По этой причине Чорб и выбирает оперный маршрут Орфея.

Реконструкция ориентации рассказа на миф об Орфее обнаруживает раннее проявление одной из важнейших художественных тенденций набоковской прозы – нарушение границы между реальностью и искусством. На этом принципе будет построен и его роман «Подвиг».

Писание художественных текстов молодой Набоков весьма удачно сочетал с трудом для заработка. Кроме частных уроков английского и французского, он стал своего рода гувернером двух юношей из богатых семей: Александра Зака и Сергея Каплана. Сводилось эта работа не только к преподаванию языков, но и бокса, тенниса, совместным поездкам со своими подопечными на разные курорты. Иногда они отправлялись в поездки вместе с Верой. В этот период Владимир зарабатывал достаточно, чтобы помогать матери. Елена Ивановна несколько раз приезжала в Берлин. И Вера с Владимиром ездили в Прагу.

В Берлине у Набокова сложился круг друзей: Иван Лукаш с женой (но они уехали в 1925 году в Ригу), Михаил Каминка, сын Августа Каминки, старого друга отца Владимира, а также сестра Михаила Елена и ее муж Николай Яковлев, возглавлявший русскую гимназию в Берлине, тонкий знаток русской литературы, а также Георгий Гессен, сын Иосифа Гессена – редактора «Руля», прекрасный спортсмен и шахматист, сохранивший дружбу с Набоковым на долгие годы. В круг их знакомых входили Раиса и Владимир Татариновы, он писал в «Руле» статьи на темы науки, она, юрист по образованию, работала во французском посольстве в Берлине. В 1925 году Раиса Татаринова и Юлий Айхенвальд организовали литературный кружок, в нем участвовал и Набоков. Кружок собирался по два раза в месяц и просуществовал вплоть до 1933 года. Первое выступление Набокова в нем было посвящено красоте спорта и искусству бокса.

В 1926 году гувернерство Набокова закончилось. Ему нужно было искать новые источники заработка. Он стал писать рецензии для «Руля». За три последующих года отрецензировал более тридцати поэтических сборников. Критик он был строгий.

Писал он постоянно: рассказы, стихи, «Университетскую поэму», пьесу «Человек из СССР», которая с успехом была поставлена режиссером Ю. Офросимовым в театре «Группа».

В пожилом возрасте Набоков любил говорить о том, что в Берлине вел одинокую жизнь и чуждался всяких кружков и собраний. Но на самом деле в молодости в Берлине он с большой охотой и энтузиазмом принимал участие в литературной жизни русской колонии. На вечере Союза писателей была поставлена пьеса Н. Н. Евреинова «Самое главное», и Владимир исполнял роль самого Н. Н. Евреинова. Несколько ранее на другом вечере Союза писателей, где был устроен шуточный суд над героем «Крейцеровой сонаты» Л. Толстого, Набоков изображал Позднышева и придумал для него довольно оригинальную речь, объясняющую совершенное им убийство жены. Он часто выступал с чтением своих произведений на заседаниях Союза русских журналистов и литераторов, в кружке Татариновой и Айхенвальда, новой литературной группы «На чердаке», в которую входил Юрий Офросимов, и даже участвовал в жюри, отбирающем претенденток на звание Королевы русской колонии 1928 года.

В январе 1928 года Набоков засел за новый роман. Назывался он «Король, дама, валет». Но пока он сочинял его, неожиданно «оживился» первый. Ранней весной Набоков подписал договор с одной из главных германских газет «Vossische Zeitung» о переводе «Машеньки» на немецкий. Газета эта, наравне с еще дюжиной газет и журналов, издавалась крупнейшим в Германии издательским домом Улльштейнов, во главе которого стояли пять братьев. В его систему входило и русское издательство «Слово», половиной акций которого владел дом Улльштейнов. И. В. Гессен в своих воспоминаниях с восторгом описывает мощную организацию этого издательского и газетного концерна.

Второй роман Набокова был написан на немецком материале и представлял собой тонкую пародию, выстроенную оригинально и неожиданно (об этом романе см. главу «Роман-вальс»). В «Руле» рецензию на него написал Ю. Айхенвальд: «…“Король, дама, валет”, при всех наших оговорках, представляет собою солнечными лучами дарования пронизанное, в высшей степени оригинальное художественное произведение – картину высокого мастерства»[96]96
  Айхенвальд Ю. «Король, дама, валет». Берлин: Слово, 1928 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 40.


[Закрыть], – заявлял критик. Его рецензия была лучшей. Роман вышел в сентябре 1928 года, и ровно через месяц издательский дом Улльштейнов подписал с Набоковым договор о правах на немецкое издание «Короля, дамы, валета».

Летом 1928 года Вера потеряла отца и мать. Она взяла на себя долги, которые остались после их продолжительного лечения. Вера устроилась на дополнительную работу в контору торгового атташе при французском посольстве и поступила на курсы секретарей, чтобы овладеть немецкой стенографией, что ей очень пригодилось в будущем.

Но получив деньги за немецкий перевод второго романа, Набоковы в начале февраля 1929 года расплатились с долгами и укатили в Париж. Пробыв там пару дней и встретившись с Глебом Струве, они поехали в Перпиньян и дальше в Восточные Пиренеи ловить бабочек. Никаких практических соображений у них никогда не было, и они никогда не задумывались о завтрашнем дне. Они остановились в четырех километрах от испанской границы в Ле-Булу, курортном городке, известном своими лечебными водами. Здесь Вера под руководством мужа впервые отправилась на охоту за бабочками. Немного погодя Набоковы переехали в Сора. Они пробыли в Восточных Пиренеях до начала лета и только в конце июня вернулись в Берлин. Владимир был доволен, он собрал прекрасную коллекцию бабочек. На оставшиеся от поездки деньги они с Верой приобрели небольшой участок земли, с березами и кусочком пляжа, в Кольберге и собирались построить там скромный домик. В июле они даже переехали в Кольберг. Владимир писал «Защиту Лужина», которую начал еще в Ле-Булу. Большую часть времени они проводили на озере. К ним приезжали из Берлина друзья. Все складывалось обнадеживающе. Рассказ Набокова «Бахман» был напечатан в газете «Vossische Zeitung», а в издательстве «Слово» вышел его сборник «Возвращение Чорба», под одной обложкой объединивший прозу и стихи.

Завершая роман «Защита Лужина», Набоков раздумывал, где его напечатать. Он обратился в «Современные записки», чья редакция была в Париже. Это был солидный литературно-общественный журнал, основанный в 1920 году и издававшийся вплоть до 1940 года. Всего вышло 70 номеров. Сирин уже печатал там стихи в 1921 и 1922 годах, а в 1927 году – «Университетскую поэму» и рассказ «Ужас». С 1929 года в журнале будут напечатаны семь романов Сирина.

Начиная с «Защиты Лужина» Владимир Сирин стал новым русским звездным писателем. Вот как вспоминала о своем впечатлении от чтения этого произведения Нина Берберова: «Огромный, зрелый, сложный современный писатель был передо мной, огромный русский писатель, как Феникс, родился из огня и пепла революции и изгнания. Наше существование отныне получило смысл. Все мое поколение было оправдано»[97]97
  Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М.: Согласие, 1996. С. 370–371.


[Закрыть].

Роман был напечатан в 1929–1930 годах в №№ 40–42 «Современных записок» и также в 1930 году вышел отдельной книжкой в берлинском издательстве «Слово». Отзывы на него появились в большинстве эмигрантских газет и журналов. Но среди восторженных отчетливо звучали и голоса врагов. «“Защита Лужина” – вещь западная, европейская, скорее всего французская»[98]98
  Адамович Г. О «Защите Лужина» // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 55–56.


[Закрыть], – писал в газете «Последние новости» злобный гонитель Набокова Георгий Адамович, средней руки поэт и ядовитый критик, которого Сирин выведет в «Даре» в образе критика Христофора Мортуса. «Роман написан безукоризненно чистым, вольно льющимся и вместе с тем своеобразным, одному автору принадлежащим языком»[99]99
  Савельев А. Современные записки, книга 40 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 57.


[Закрыть], – хвалил критик А. Савельев (Савелий Шерман) в «Руле»; «Роман рассудочен и довольно искусственен по стилю и замыслу. Он чуть-чуть “воняет литературой”, как выражается Тургенев»[100]100
  Адамович Г. Современные записки 2, книга 40 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 57.


[Закрыть], – заявлял Г. Адамович в «Иллюстрированной России». Собственно, ему, Адамовичу, удалось все-таки отправить в будущее свою отравленную стрелу о «нерусскости» прозы Набокова, об ее искусственности, «сделанности». Сам Набоков в предисловии к переводу романа на английский, через 35 лет после его появления, писал: «Из всех моих написанных по-русски книг “Защита Лужина” заключает и излучает больше всего “тепла”, – что может показаться странным, если принять, до какой степени шахматная игра почитается отвлеченной. Так или иначе, именно Лужин полюбился даже тем, кто ничего не смыслит в шахматах или попросту терпеть не может всех других моих книг»[101]101
  Набоков В. Предисловие к английскому переводу романа «Защита Лужина» («The Defense») // Владимир Набоков: Pro et contra. СПб: изд. Русского Христианского гуманитарного института, 1997. С. 54.


[Закрыть].

Набоков в свой берлинский и парижский период всегда с удовольствием выступал с чтением своих произведений. Так, 27 февраля 1930 года он читал главу из повести «Соглядатай» в кафе Шмидта, на вечере, организованном Союзом русских писателей, а в кружке Айхенвальда прочел свою статью о советской литературе «Торжество добродетели».

В мае 1930-го Набоков начал писать новый роман. Первое его название, «Воплощение», уступило место «Золотому веку», а потом писатель остановился на «Подвиге». Тем временем Берлин переживал депрессию. Но Вере все-таки удалось устроиться секретаршей в контору, и они оба давали уроки французского, только денег все равно стало катастрофически не хватать. За книги, которые выходили на русском, платили гроши, «Рулю» грозил крах.

В Берлине побывал фактический редактор журнала «Современные записки» И. И. Фондаминский, как писал о нем Набоков, «святой, героический человек, сделавший для русской эмигрантской литературы больше, чем кто бы то ни было, и умерший в немецкой тюрьме»[102]102
  Набоков В. Память, говори. Указ. соч. С. 564.


[Закрыть]. Фондаминский был душой журнала. Услышав, что Набоков работает над новым романом, тут же предложил купить его. Черновой вариант «Подвига» был завершен в конце октября, а в 1931–1932 годах появился в «Современных записках», в №№ 45–48. В критике произведение хвалили, но не скрывали своего недоумения по поводу его странной и таинственной развязки. Я приглашаю читателя к главе под названием «Кросс-жанр», посвященной «Подвигу».

Заканчивая этот роман, Набоков перевел знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть», монолог «Есть ива у ручья» и сцену у могилы Офелии. В его намерении было перевести всю трагедию Шекспира. Обращение к переводу «Гамлета» объясняется нескрываемой связью романа с этим произведением.

Следующий роман, который начал В. Сирин, был об ослепляющей силе любовной страсти и назывался он – «Камера обскура». Свою рецензию на эту книгу В. Ходасевич начал так: «Дрянная девчонка, дочь берлинской швейцарихи, смазливая и развратная, истинное порождение “инфляционного периода”, опутывает порядочного, довольно обыкновенного, но неглупого и образованного человека, разрушает его семью, обирает его, сколько может, и всласть изменяет ему с таким же проходимцем, как она сама; измена принимает тем более наглый и подлый вид, что совершается чуть ли не в присутствии несчастного Кречмара, потерявшего зрение по вине той же Магды; поняв наконец свое положение, Кречмар пытается застрелить ее, но она вырывает браунинг и сама его убивает. Такова общая фабула нового романа, который недавно выпущен В. Сириным»[103]103
  Ходасевич Вл. «Камера обскура». Париж. Современные записки. Берлин. Парабола, 1933 // Классик без ретуши. Указ. соч. С. 107–108.


[Закрыть]. Ходасевич говорит о синематографичности романа, и считает, что в произведении затронута тема, «ставшая для всех нас роковой, о страшной опасности, которая нависла над всей нашей культурой…»[104]104
  Ходасевич Вл. Указ. соч. С. 111.


[Закрыть].

Русское население Берлина заметно уменьшалось. К весне 1931 года оно составляло всего около 30 тысяч человек. Многочисленные издательства закрывались. Прекращали работу русские кафе и рестораны. Финансовое положение «Руля» ухудшалось с каждым днем. А. Каминка щедро поддерживал газету из собственных средств, но было понятно, что газета переживает свои последние дни. Так оно и случилось: «13 октября – “Руль” бесславно скончался, – писал Гессен. – Только с помощью хитрости удалось выпустить последний номер, чтобы проститься с читателями и выразить уверенность, что дело “Руля” найдет продолжателей»[105]105
  Гессен И.В. Годы изгнания. Указ. соч. С. 154.


[Закрыть].

Сирин начал печататься в парижских «Последних новостях», во главе которых стоял П. Н. Милюков. Его рассказы появлялись на страницах этой влиятельной эмигрантской газеты с завидной регулярностью: «Обида», «Занятой человек», «Terra incognita», «Встреча», «Лебеда», «Музыка».

В парижской «Новой газете», двухнедельнике литературы и искусства, в пятом и последнем его номере Набоков напечатал сатирическое антифрейдовское эссе «Что всякий должен знать?»: «У людей была мораль, но они ее убили и закопали и на камне не написали ничего. Вместо нее появилось нечто новое, появилась прекрасная богиня психоанализа и по-своему (к великому ужасу дряхлых моралистов) объяснила подоплеку наших страданий, радостей и мучений»[106]106
  Набоков В. Что всякий должен знать? // Набоков В. (В. Сирин). Указ. соч. Т. 3. С. 697.


[Закрыть]. И далее: «Господа, вы ничего не разберете в пестрой ткани жизни, если не усвоите одного: жизнью правит пол. Перо, которым пишем возлюбленной или должнику, представляет собой мужское начало, а почтовый ящик, куда письмо опускаем, – начало женское. Вот как следует мыслить обиходную жизнь. Все детские игры основаны на эротизме… Мальчик, яростно секущий свой волчок, – подсознательный садист; мяч (предпочтительно большого размера) мил ему потому, что напоминает женскую грудь; игра в прятки является эмиратическим (тайным глубинным) стремлением вернуться в материнскую утробу. Тот же эдипов комплекс отражен в некоторых наших простонародных ругательствах»[107]107
  Набоков В. Что всякий должен знать? Указ. соч. С. 698–699.


[Закрыть].

Георгий Адамович и Георгий Иванов при поддержке их окружения организовали новую атаку на Сирина. Главная идея заключалась в формулировке четкого упрека – в бездушности сиринских романов. «У Сирина все механизировано»[108]108
  Адамович Г. Современные записки. Книга 51 // Указ. соч. С. 103.


[Закрыть], – писал Адамович о «Камере обскура». – «Роман легковесный и поверхностный. Он полностью исчерпывается течением фабулы и лишен замысла. Он придуман, а не найден»[109]109
  Адамович Г. Современные записки. Книга 52 // Указ. соч. С. 103.


[Закрыть].

В декабре 1931 года Сирин написал рассказ «Уста к устам». Его герой, пожилой одинокий графоман, пишет под таким названием роман о любви стареющего мужчины к молодой женщине. Когда он заканчивает свое произведение, его начинает обхаживать критик Евфратский и предлагает пристроить его опус в журнал. И журнал действительно принимает роман к публикации, но есть опасность, что его закроют, потому что у издания нет денег. Взволнованный герой готов помочь журналу, только бы увидеть свою вещь напечатанной. Но случайно в театре он узнает правду, что его роман опубликовали ради денег.

Рассказ Сирина был принят к печати газетой «Последние новости», и его уже сдали в набор, когда вдруг в редакции догадались, что автор разоблачает журнал «Числа», который после четвертого номера был на грани финансовой смерти, и чтобы выжить, редактор Николай Оцуп со своими приятелями Георгием Адамовичем и Георгием Ивановым стали обхаживать состоятельного, но бездарного писателя Александра Бурова. Повесть Бурова, а также хвалебная рецензия на нее, были целиком напечатаны в нескольких номерах «Чисел». Впрочем, рассказ Сирина все равно увидел свет, он был включен автором в сборник «Весна в Фиальте», который был издан в 1956 году издательством А. П. Чехова в Нью-Йорке.

Тридцатые годы Набоковых в Берлине были отмечены борьбой с безденежьем. Мест и средств заработка становилось все меньше. Владимир стал выступать в частных домах на литературных вечерах. В феврале 1932 года он выступил с чтением главы из «Камеры обскура», своих стихов и нового рассказа «Музыка», в котором действие происходит на частном музыкальном концерте, где герой среди публики замечает свою бывшую жену. И за это короткое время, пока звучит музыка, он вновь переживает вспышку любви к ней и боль их разрыва. Когда концерт заканчивается, он замечает, что жена быстро направляется к выходу, прощается и уходит, и герой понимает, что «музыка, в начале казавшаяся тесной тюрьмой, в которой они оба, связанные звуками, должны были сидеть друг против друга на расстоянии трех-четырех саженей, – была в действительности невероятным счастьем, волшебной стеклянной выпуклостью, обогнувшей и заключившей его и ее, давшей ему возможность дышать с нею одним воздухом, – а теперь все разбилось, рассыпалось, – она уже исчезает за дверью…»[110]110
  Набоков В. Музыка // Набоков В. (В. Сирин). Указ. соч. Т. 3. С. 591.


[Закрыть]

В начале апреля 1932 года Набоков отправился в Прагу, повидать мать, брата и сестер. Он пробыл там более двух недель и по возвращении в Берлин в поезде начал писать рассказ «Хват». Герой его – циничный пошляк, этакий молодой расторопный коммивояжер, который своего не упустит. Действие начинается в поезде, где он знакомится с молодой женщиной и в беседе с ней выдает себя за разоренного революцией русского помещика. Девушка в свою очередь рассказывает попутчику свою шаблонную женскую историю, в которой герой, сам обманщик, легко распознает ложь. Постоянная смена точки зрения в рассказе, от рассказчика к герою, раскрывает внутренний мир последнего с разоблачающей яркостью. Мужчина высаживается вместе с женщиной и едет с ней на квартиру. Между ними все понятно без слов. Героиня берет у него деньги и уходит купить угощенье. В ее отсутствие приходит знакомый, чтобы сообщить, что у ее отца удар и он не доживет до утра. Женщина возвращается, и между ней и героем происходит близость, «но неудачно, неудобно и преждевременно»[111]111
  Набоков В. Хват // Набоков В. (В. Сирин). Указ. соч. Т. 3. С. 609.


[Закрыть]. Герой раздражен и разочарован и считает приключение «расточительством». Он уходит под предлогом купить себе сигару и обещает купить пирожных для женщины, а она бережно раскладывает по тарелкам «розоватые ломти ростбифа, который ей не приходилось есть вот уже больше года»[112]112
  Там же. С. 609.


[Закрыть]. На самом деле мужчина возвращается на вокзал, подсчитывая в уме, сколько ему стоило это приключение. Уже сидя в поезде, он вспоминает о случившемся с отцом женщины, но считает, что «избавил ее от тяжелых минут у смертного одра»[113]113
  Там же. С. 610.


[Закрыть].

Содержание рассказа, замкнутое в короткую паузу дорожной остановки, остается в памяти читателя картинкой устрашающей банальности, разрушительной животной хитрости, иллюстрирующей распространенный тип личности ловкого пошляка. К удивлению автора, рассказ «Хват», предложенный им в «Современные записки», был журналом отвергнут «за грубость», и, как пишет комментатор, он был отвергнут и газетой «Руль», что, впрочем, понятно, потому что «Руль» закрылся еще в октябре 1931 года. «Хват» напечатала рижская газета «Сегодня», чья читательская аудитория была достаточно велика.

Политическая обстановка в Германии с сентября 1932-го и особенно в 1933-м обретала пугающие грозовые черты. Но, несмотря на приход Гитлера к власти, Набоковы прожили в Берлине еще около пяти лет. По иронии судьбы именно в эти годы у них появилась наконец уютная, удобная квартира (они занимали две комнаты в четырехкомнатной квартире родственницы Веры, пианистки Анны Фейгиной, второй жены ее отца, с которой дружили всю жизнь) и у Веры была постоянная работа секретаря.

Летом Набоков засел за новый роман – «Отчаяние». А в конце октября он отправился в Париж, где планировались его выступления. Мысли о переезде приходили к нему все чаще, но Вера пока на это не соглашалась. В Берлине у нее был твердый заработок.

Владимир Сирин был встречен в Париже как литературная знаменитость. Его выступление состоялось на 5 rue Las Cases (Лас Кас) в так называемом «Социальном музее» («Musée Social»), в 7-м районе Парижа. Зал был полон. Писатели старшего и младшего поколений, журналисты и просто любители литературы с интересом ждали новую звезду. Сирин был в смокинге, одолженном у приятеля, но этого никто не знал, и выглядел он, стройный, спортивный, очень элегантно и держался просто. Он всегда начинал свое чтение со стихов. Так было и в тот раз. Каждое стихотворение прерывалось аплодисментами. Он читал наизусть, скорее как актер, чем как поэт, очень выразительно, и о нем ходила слава как о талантливом чтеце.

За стихами следовал рассказ «Музыка», а после перерыва – первые две главы нового романа «Отчаяние». Вечер прошел с большим успехом.

В Париже Владимир перезнакомился с русским и французским литературным и издательским миром. Он почти ежедневно бывал у Фондаминских и даже какое-то время ночевал у них. Там же он познакомился с Александром Керенским, с Марком Вишняком и Вадимом Рудневым, редакторами «Современных записок». Сирин побывал в «Последних новостях», подружился с Марком Алдановым, чей «проницательный ум и милая сдержанность»[114]114
  Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 243.


[Закрыть] высоко ценились им, Ниной Берберовой, недавно бросившей В. Ходасевича, встретился с друзьями отца, Павлом Милюковым, Александром Бенуа. Вот как вспоминает об этом Нина Берберова: «В “Последних новостях” он в те годы был гостем. Когда приезжал из Берлина, кругом него были люди, восторженно его встречавшие, люди, знавшие его с детства, друзья Владимира Дмитриевича (его отца, одного из лидеров кадетской партии в Думе), русские либералы, Милюков, вдова Винавера, бывшие члены Петербургской масонской ложи, дипломаты старой России, сослуживцы Константина Дмитриевича (дяди Набокова), русского посла в Лондоне… Для всех этих людей он был “Володя”, они вспоминали, что он “всегда писал стихи”, был “многообещающим ребенком”, так что не удивительно, что теперь он пишет и печатает книги, талантливые, но не всегда понятные каждому (странный русский критический критерий)»[115]115
  Берберова Н. Курсив мой. Указ. соч. С. 366.


[Закрыть].

Длинный ряд новых лиц состоял из писателей Михаила Осоргина, восхищавшегося талантом Сирина, Бориса Зайцева, хранившего обиду на него за жестокую рецензию, Александра Куприна, чья проза Сирину нравилась. «В тридцатых годах помню Куприна, – писал Набоков в «Других берегах», – под дождем и желтыми листьями поднимающего издали, в виде приветствия, бутылку красного вина»[116]116
  Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 243.


[Закрыть]. Но особенно близко он сошелся с Фондаминским, Алдановым и Ходасевичем, к которому ездил знакомиться на окраину Парижа в его тесную темную квартиру. На встречу с Сириным Ходасевич пригласил молодых поэтов: Нину Берберову, Юрия Терапиано, Владимира Вейдле, Валерия Смоленского. «Я сошелся с Ходасевичем, – вспоминал Набоков, – поэтический гений которого еще не понят по-настоящему. Презирая славу и со страшной силой обрушиваясь на продажность, пошлость и подлость, он нажил себе немало врагов. Вижу его так отчетливо сидящим со скрещенными худыми ногами у стола и вправляющим длинными пальцами половину “Зеленого капораля” в мундштук»[117]117
  Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 243.


[Закрыть]. Нина Берберова в мемуарах приводит разговор Сирина и Ходасевича: «Оба раза в квартире Ходасевича (еще недавно и моей, а сейчас уже не моей) в дыму папирос, среди чаепития и игры с котенком происходили те прозрачные, огненные, волшебные беседы, которые после многих мутаций перешли на страницы “Дара”, в воображаемые речи Годунова-Чердынцева и Кончеева. Я присутствовала на них и теперь – одна жива сейчас, свидетельница этого единственного явления: реального события, совершившегося в октябре 1932 года (улица Четырех Труб, Биянкур, Франция), ставшего впоследствии воображаемым фактом…»[118]118
  Берберова Н. Курсив мой. Указ. соч. С. 366–367.


[Закрыть]