Текст книги "Владимир Набоков. Русские романы"
Автор книги: Нора Букс
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Русский алфавит Набоков выучил уже в возрасте семи лет. Обучил его грамоте сельский учитель, «милейший Василий Мартынович»[54]54
Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 142
[Закрыть], которого летом в Выре пригласили в набоковский дом.
В 1911 году отец решил отдать двух старших сыновей в школу. Сергей пошел в бывшую гимназию отца, а для Владимира было выбрано Тенишевское реальное училище, считавшееся одним из лучших частных реальных училищ в России. Там несколькими годами ранее учился Осип Мандельштам, которого Набоков назовет «восхитительным поэтом, лучшим поэтом из пытавшихся выжить в России при Советах»[55]55
Набоков В. Интервью для Нью-Йоркской телепрограммы «Television 13», 1965 // Набоков В. (В. Сирин). Указ. соч. С. 559.
[Закрыть]. Звездой Тенишевского училища был талантливый поэт В. В. Гиппиус.
Владимир начал писать стихи в весьма юном возрасте и долгое время считал себя поэтом. Собственно, он продолжал сочинять их всю жизнь. Последний его поэтический сборник – «Стихи», «почти полное собрание стихов»[56]56
Набокова Вера. Предисловие. Набоков В. Стихи. Указ. соч. С. 1.
[Закрыть], отобранных самим Набоковым, но изданных уже посмертно. Однако еще в Берлине, после успеха романа «Машенька», Набоков сам понял, что проза заняла в его творчестве первые ряды. Приговор себе он огласил в «Даре»: героиня говорит Годунову-Чердынцеву: «Мне нечего тебе говорить, как я люблю твои стихи, но они всегда не совсем по твоему росту, все слова на номер меньше, чем твои настоящие слова»[57]57
Набоков В. Дар. Указ. соч. С. 218.
[Закрыть].
Первый сборник юного поэта был издан им в 1914 году, но не сохранился. Набоков печатался и в журнале Тенишевского училища «Юная мысль», где был одним из четырех редакторов. Его стихотворение было опубликовано в солидном журнале «Вестник Европы». А в 1916 году он выпустил сборник «Стихи», включавший 68 стихотворений, обращенных к Валентине Шульгиной. Набоков вспоминал, как ставший тогда директором Тенишевского училища «В. В. Гиппиус […] принес как-то экземпляр моего сборничка в класс и подробно его разнес при всеобщем, или почти всеобщем, смехе»[58]58
Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 206.
[Закрыть].
Валентина Шульгина (Люся) была первой любовью шестнадцатилетнего Набокова. В автобиографии писателя она фигурирует под именем Тамары, а в его первом романе – Машеньки. Они познакомились на прогулке в Выре летом 1915 года. Люся проводила это лето на даче в Рождествено. Парки и леса Выры и Рождествено сделались пейзажем их ежедневных встреч, наполнились для Владимира дополнительным очарованием. «Я водил мою возлюбленную по всем потаенным лесным уголкам, в которых прежде так пылко грезил о том, как встречу ее, как сотворю. И в одной сосновой рощице все стало по местам, я разъял ткань вымысла и выяснил вкус реальности»[59]59
Набоков В. Память, говори. Указ. соч. С. 515.
[Закрыть]. Их встречи продолжались в Петербурге. Но следующим летом наметился разлад, пришло разочарование. Тем не менее Набоков никогда не забывал своей первой любви, ее образ всплывает со дна памяти в его прозе и стихах.
Осенью 1916 года от сердечной болезни умер дядя Владимира, Василий Рукавишников. Он скончался в одиночестве в лечебнице Сан-Манде под Парижем, в бывшем поместье Фуке, несчастного министра финансов Людовика XIV, так внезапно лишившегося власти и богатства. Был ли в этом некий знак его наследнику?
Владимир продолжал учиться в Тенишевском училище. Осенью 1917-го, после октябрьского переворота и падения Временного правительства Набоковы опасались возможной мобилизации старших сыновей в большевистскую армию. Графиня С. В. Панина предложила семье Владимира Дмитриевича свое поместье в Гаспре, в Крыму. Но В. Д. Набоков, которого выдвинули в Учредительное собрание, должен был оставаться в Петербурге. Он написал поразительный по точности, честности и разоблачительной силе документ-воспоминания «Временное правительство и большевистский переворот», который затем был издан в Берлине И. Гессеном. Первыми в Крым уехали Владимир и Сергей. В свой последний день в столице (15 ноября 1917 года) Набоков написал стихотворение, посвященное матери, в котором сожалел, что ей больше не придется гулять по любимой Выре.
Большая семья Набоковых, братья, их жены и дети, перебралась в Крым. Владимир Набоков пробыл в Крыму с ноября 1917-го по апрель 1919 года. Это была короткая репетиция долгой эмиграции, которая ему предстояла. Но «жизнь семьи коренным образом изменилась, – вспоминал Набоков. – За исключением некоторых драгоценностей, случайно захваченных и хитроумно схороненных в жестянках с туалетным тальком, у нас не оставалось ничего»[61]61
Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 213–214.
[Закрыть].
Владимир Дмитриевич стал министром юстиции в Крымском краевом правительстве, возглавляемом Соломоном Крымом, и уехал в Симферополь. Его семья поселилась в Ливадии. Владимир переписывался с Люсей. «Этим письмам ее, этим тогдашним мечтам о ней, я обязан, – писал Набоков, – особому оттенку, в который с тех пор окрасилась тоска по родине. Она впилась, эта тоска, в один небольшой уголок земли, и оторвать ее можно только с жизнью»[62]62
Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 216.
[Закрыть]. Эти слова сказаны писателем, которому было уже за пятьдесят, и что касается тоски по родине, то к этому времени он успел вкусить всю силу и мучительность этой хронической боли.
В Крыму Владимир познакомился с М. Волошиным, сыграл в пьесе А. Шницлера «Забава», посетил Бахчисарай, страстно штудировал метрическую систему Андрея Белого, а также с восторгом перечитывал его «Петербург». Это произведение позднее он относил к четверке великих романов века: «Превращение» Кафки, «Улисс» Джойса, «В поисках утраченного времени» Пруста и «Петербург» Андрея Белого.
В 1918-м в Петербурге вышел сборник стихов его и Андрея Балашова, товарища по Тенишевскому училищу. Эта книжечка, куда включены двенадцать стихотворений Набокова, считается сегодня истинным раритетом. Есть подозрение, что она сохранилась чуть ли не в нескольких экземплярах.
В Ялте Владимир нашел учителя латыни, у которого стал брать уроки. И читал, читал запоем. «Именно в Ливадии, – вспоминал Набоков, – я завершил в 1918 году освоение русской поэзии и прозы»[63]63
Цитирую по Б. Бойду фразу В. Набокова, которая неоднократно произносилась писателем в письмах к разным адресатам: Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы. Указ. соч. С. 181. Бойд пишет также, что Набоков, «подчинив себя жесткому распорядку, проанализировал по системе Андрея Белого тысячи стихотворных строк русской классики». Бойд Б. Указ. соч. С. 181.
[Закрыть]. И еще в Крыму он увлекся составлением шахматных задач. И, конечно, писал стихи:
Но над Крымом нависли тучи Гражданской войны. Красные уже боролись за Перекоп. Был получен приказ эвакуироваться. 8 апреля Набоковы отправились из Ливадии в Севастополь. Город был полон беженцами. Семья министра Набокова разместилась в гостинице. В ту ночь Владимир написал стихотворение:
Не то кровать, не то скамья.
Угрюмо-желтые обои.
Два стула. Зеркало кривое.
Мы входим – я и тень моя.
…………………………………
Я замираю у окна,
И в черной чаше небосвода,
Как золотая капля меда,
Сверкает сладостно луна.
В сумятице чувств и толчее бегства юный поэт не теряет своего мастерства: в стихотворении ведущим становится мотив желтого цвета, непосредственно связанный в культурной общей памяти с «желтым домом» – сумасшедшим домом. Но если в первой строфе он появляется именно в этом смысловом значении, то в последней – в виде поэтического знака сладостного освобождающего соединения с природой. Набоков тут (возможно, впервые) использует прием, который потом доведет в своем творчестве до ювелирного совершенства, прием выстраивания собственного художественного образа на буквализации прочтения затертой идиомы. В этом случае «медовый месяц» – первый месяц супружества – превращен им в яркий образ луны, напоминающей «золотую каплю меда» в «черной чаше небосвода».
Министры и их семьи должны были отправиться на корабле в Константинополь. Но французское командование, союзное правительству, запросило отчет о фондах правительства и потребовало денег. Отчет был предоставлен, а денег не было. Семьи семи министров общим числом 35 человек перевели на грязное греческое судно с символическим названием «Надежда». Несколько дней, в ожидании разрешения на выход в море, люди спали на деревянных скамьях. Лишь когда с берега стали слышны пулеметные очереди и стало понятно, что красные захватили высоты вокруг города, «Надежде» разрешили покинуть порт. 15 апреля 1919 года в 11 часов вечера Набоков увидел исчезающий берег России в последний раз.
Вот как он написал об этом сам: «Порт уже был захвачен большевиками, шла беспорядочная стрельба, ее звук, последний звук России, стал замирать, но берег все еще вспыхивал, не то вечерним солнцем в стеклах, не то беззвучными отдаленными взрывами, и я старался сосредоточить мысли на шахматной партии, которую играл с отцом (у одного из коней не хватало головы, покерная фишка заменяла недостающую ладью), и я не знаю, что было потом с Тамарой»[65]65
Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 217.
[Закрыть].
Эта сцена шахматной игры в драматический момент жизни – своеобразная иллюстрация силы личности отца и сына. Набоков, как и его отец, обладал истинным аристократизмом духа. Они никогда не теряли собственного достоинства, не поддавались панике, умели владеть собой во всех жизненных обстоятельствах. В основе такого характера лежала глубокая убежденность, что внутренний мир человека находится целиком в его собственной власти и никогда внешние события не могут поколебать душевного равновесия и привлечь к себе внимание в ущерб духовной жизни индивидуума.
В день своего двадцатилетия Владимир ступил на землю Греции. Там их ждали два брата отца с семьями. Набоковы пробыли в Афинах три недели. Кузены поехали все вместе смотреть Акрополь. Уже в Англии Набоков написал стихотворение «Акрополь».
За исключением Акрополя, Афины Набоковым не понравились. Пребывание там Владимиру скрасила короткая связь с некой русской замужней дамой, старше его, по фамилии Новотворцева. История отозвалась в «Подвиге», и остается только гадать, было ли нечто общее у героини Аллы Черносвитовой и реальной афинской возлюбленной двадцатилетнего Владимира. 18 мая 1919 года Набоковы отправились в Марсель на американском лайнере «Паннония», который плыл в Нью-Йорк «на двадцать один год раньше, чем требовалось»[66]66
Набоков В. Память, говори. Указ. соч. С. 533.
[Закрыть], как написал Набоков в своей автобиографии.
В танцевальном зале лайнера Владимир научился ловко танцевать фокстрот. Из Марселя на поезде семья отправилась в Париж. Три дня они прожили в фешенебельной гостинице «Grand Hotel Terminus», где обычно останавливались богатые туристы из Англии, так как поблизости был вокзал Сан-Лазар, откуда шли поезда в Лондон.
В эти дни Владимир был отправлен к Картье на роскошную улицу Мира номер 13, чтобы продать жемчужное ожерелье матери. Его костюм вызвал подозрение у приказчиков, и те уже было вызвали полицию, но, к счастью, Владимиру все-таки удалось убедить их, что он именно тот, за кого себя выдает.
Из Парижа Набоковы отправились в Лондон, где их встретил брат отца, Константин, служивший в посольстве давно свергнутого Временного правительства. Поначалу они сняли квартиру в южном Кенингстоне – дорогом районе Лондона. Но затем пришлось переехать в Челси, юго-западный район города, что был поскромнее. Денег, вырученных от продажи драгоценностей, которые «дальновидная старая горничная перед самым отъездом матери из Петербурга в 1917 году смела с туалетного столика в nécessaire»[67]67
Набоков В. Память, говори. Указ. соч. С. 533.
[Закрыть], хватило семье на год жизни в Англии и позволило оплатить Владимиру и Сергею два года учебы в Кембридже.
В Лондоне к тому времени стали появляться русские, Владимир случайно встретил своего приятеля по Тенишевскому училищу Самуила Розова, который приехал поступать в Лондонский университет. Розов одолжил Набокову аттестат об окончании училища. Когда Набоков в Кембридже предъявил этот документ членам комиссии и объяснил, что у него точно такой же, те, не зная русского, решили, что он показывает им свой аттестат, и зачислили его.
1 октября 1919 года Владимир Набоков стал студентом знаменитого Тринити-колледжа Кембриджского университета, где учились Байрон и Ньютон. Его брат, Сергей, поступил в Оксфорд, но потом также перебрался в Кембридж.
Набокову пришлось узнать непреложные правила поведения в этом университете: не валяться и не ходить по траве, носить мантию даже вечером, не возвращаться домой после полуночи, иначе штраф. Студенческий этикет требовал: никогда не здороваться за руку, не кланяться и не желать доброго утра, приветствовать знакомого широкой улыбкой, не носить пальто и шляпу, даже в холод. У каждого студента был свой университетский наставник, следивший за посещением лекций, поведением, ругавший за штрафы. Свободолюбивый Набоков, которому никто никогда ничего не запрещал, был неприятно поражен тем, что кто-то осмеливается читать ему нотации. Его наставником был известный филолог-классик Е. Гаррисон, отношения с ним у Владимира не сложились. Студентов размещали по двое в квартиру, так, чтобы у каждого была своя спальня. Соседом к Набокову подселили «белого русского», Михаила Калашникова, но, по свидетельству Владимира, он через несколько месяцев университет оставил, что, кажется, не особенно совпадает с фактами биографа. «Я часто простужался, – вспоминал Набоков, – хотя утверждение […] будто зимой в кембриджских спальнях стоит такая стужа, что вода в умывальном кувшине промерзает до дна, совершенно неверно. На самом деле все ограничивалось тонким слоем льда на поверхности, да и тот легко разбивался зубной щеткой на кусочки, издававшие звон […] В основном вылезание из постели не сулило никакого веселья»[68]68
Набоков В. Память, говори. Указ. соч. С. 539–540.
[Закрыть].
В первый семестр в Кембридже Владимир занимался зоологией (а возможно, и ихтиологией, как он говорил в поздние годы), но потом перешел к филологии. При ее выборе требовалось знание двух иностранных языков, в его случае: русского и французского. Во время первого семестра в Тринити он написал свою первую научную статью о бабочках Крыма – это была его первая публикация на английском языке.
В Кембридже Набоков испытал сильный приступ ностальгии. Есть поразительный по силе чувств отрывок из письма Владимира матери, написанного в кембриджский период. Его приводит в своей книге Б. Бойд:
«Мамочка, милая, – вчера я проснулся среди ночи и спросил у кого-то, не знаю у кого, – у ночи, у звезд, у Бога: неужели я никогда не вернусь, неужели все кончено, стерто, погибло? […] мамочка, ведь мы должны вернуться, ведь не может же быть, что все это умерло, испепелилось, – ведь с ума сойти можно от мысли такой! Я хотел бы описать каждый кустик, каждый стебелек в нашем божественном вырском парке – но не поймет этого никто …»[69]69
Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы. Указ. соч. С. 211–212.
[Закрыть].
В своей книге «Другие берега» Набоков пишет, что скоро понял, что «настоящая история моего пребывания в английском университете есть история моих потуг удержать Россию»[70]70
Набоков В. Другие берега. Указ. соч. С. 222.
[Закрыть]. «Из моего английского камина заполыхали на меня те червленые щиты и синие молнии, которыми началась русская словесность. Пушкин и Толстой, Тютчев и Гоголь встали по четырем углам моего мира»[71]71
Там же.
[Закрыть]. На книжном развале Владимир случайно увидел потертый четырехтомный словарь Даля, купил и стал читать его по несколько страниц ежедневно. «Страх забыть или засорить единственное, что успел я выцарапать, довольно, впрочем, сильными когтями, из России, стал прямо болезнью»[72]72
Там же.
[Закрыть]. Этим единственным богатством Набокова был его русский язык. Он играл в футбол и в теннис, танцевал на лондонских балах, крутил романы с прелестными женщинами, которые встречались на его пути, но главным его занятием была литература.
В начале августа 1920 года родители Набокова переехали в Берлин. Они сняли квартиру в Грюневальде у вдовы переводчика русской литературы. В их распоряжение была отдана большая русская библиотека. Владимир Дмитриевич вместе со своим старым соратником И. Гессеном стал издавать и редактировать новую русскую эмигрантскую газету «Руль», а также организовал издательство «Слово».
И. Гессен рассказывает, как они встретились с Владимиром Дмитриевичем после двух с половиной лет разлуки: «…к великой радости нашей, в Берлине мы встретили его ни на йоту не изменившимся после всех пережитых потрясений и полной потери миллионного состояния и с детства усвоенных удобств жизни. Он остался таким же бодрым, душевно уравновешенным, уверенно стоящим на раз и навсегда избранной позиции»[73]73
Гессен И.В. Годы изгнания. Указ. соч. С. 117–118.
[Закрыть].
Выход первого номера «Руля» совпал с крушением Врангеля. «…телеграмма о врангелевской катастрофе, – писал Гессен, – была получена утром 15 ноября, когда мы уже собирались выпускать первый номер (газета выходила днем, в три часа, и помечалась следующим днем – поэтому на первом номере значится вторник 16 ноября)»[74]74
Там же. С. 121.
[Закрыть].
«Руль» был политической газетой, но в ней очень быстро появился большой литературный раздел, совсем как бывало в крупных русских политических газетах до революции. А позднее к «Рулю» добавилось отдельное литературное приложение «Наш мир». Первыми литературными публикациями в газете были рассказ И. Бунина и стихотворение Владимира Набокова, скрывшегося под псевдонимом Cantab. А в день Рождества 7 января 1921 года на страницах «Руля» впервые появилось имя В. Сирин. Им были подписаны фантастический рассказ «Нежить» и три стихотворения «Сказания».
Герой рассказа «Нежить» – несчастный Леший, который был изгнан из родных лесов и оказался в эмиграции: «Помнишь лес наш, ель черную, березу белую? – обращается он к рассказчику. – Вырубили… жаль было мне нестерпимо; вижу, березки хрустят, валятся, – а чем помогу? В болото загнали меня, плакал я, выл, выпью бухал, – да скоком, скоком в ближний бор. Тосковал я там; все отхлипать не мог… Только стал привыкать – глядь, бора и нет, одно сизое гарево»[75]75
Набоков В. Нежить // Набоков В. (В. Сирин) Указ. соч. Т. 1. С. 30.
[Закрыть]. «Я знаю, ты тоже тоскуешь, – снова зазвенел яркий голос, – но твоя тоска, по сравненью с моею буйной, ветровой тоской, – лишь ровное дыхание спящего. И подумай только, никого из племени нашего на Руси не осталось. Одни туманом взвились, другие разбрелись по миру […] А ведь мы вдохновение твое, Русь, непостижимая твоя красота, вековое очарованье… И все мы ушли, изгнанные безумным землемером»[76]76
Набоков В. Нежить. Указ. соч. Т. 1. С. 31.
[Закрыть]. Леший так же внезапно исчезает, как и появляется, «только в комнате чудесно-тонко пахло березой да влажным мхом…»[77]77
Там же.
[Закрыть] О рассказе «Нежить» вспоминает в мемуарах И. Гессен: «Так трудно удержаться, чтобы не развернуть здесь перед глазами всю эту пышную словесную ткань, не насладиться проникновенной лирикой, как молния ослепляющими сравнениями…»[78]78
Гессен И.В. Годы изгнания. Указ. соч. С. 98.
[Закрыть] Ему, опытному редактору, было понятно, что Владимир Сирин – новый русский писатель.
Владимир Набоков выбрал псевдоним, чтобы дистанцироваться от отца, который был соредактором газеты «Руль» и часто выступал там со статьями. Выбор псевдонима был тщательно продуман: Сирин (от греч. Сирены) – райская птица из славянской мифологии с женской головой и грудью, поет дивной красоты песни о счастье и завораживает ими слушателей. Впредь все свои произведения, написанные на русском, Набоков подписывал псевдонимом – Владимир Сирин.
Летом 1921 года после блестяще сданных экзаменов Владимир и его сосед по Кембриджу Михаил Калашников отправились в Берлин. Там Калашников познакомил Набокова со своими двоюродными сестрами, Татьяной и Светланой Зиверт. Владимир сразу же увлекся младшей, шестнадцатилетней Светланой, а она – им, стройным, спортивным, светским юношей. Роман развивался стремительно, и стихи Набокова лились рекой.
Жизнь потихоньку стала выравниваться. Родители переехали в большую квартиру в центре Берлина. Там собирались их друзья и знакомые, политики и люди литературно-артистического мира русского Берлина. Отец Владимира стоял во главе большой русской газеты, а также крупного издательства «Слово» (больше его было только издательство Гржебина). В декабре 1921 года, после окончания семестра Набоков и его кембриджский друг де Калри отправились кататься на лыжах в Сан-Морис. На обратном пути они остановились в Лозанне и навестили бывшую гувернантку писателя мадмуазель Сесиль Миотон.
Несколько ранее Владимир заключил с отцом пари, что сможет перевести на русский «Кола Брюньона» Ромена Роллана и преуспел, при этом сохранив сочную телесную лексику Роллана, множество фразеологизмов и пословиц, частично придуманных самим автором. Набоков русифицировал имена героев, и в его переводе произведение стало называться «Николка Персик». Когда Владимир вновь приехал в Берлин на пасхальные каникулы, его перевод был уже набран в издательстве «Слово» и Гессен, как главный редактор, внес в корректуру свои поправки. Но Владимир не изменил ничего и все исправления стер резинкой.
28 марта 1922 года в Берлине должна была состояться лекция П. Н. Милюкова в зале Филармонии. К этому моменту в партии кадетов наметились серьезные расхождения. На съезде в Париже «Милюков и Набоков скрестили шпаги, – писал Гессен, – в результате часть кадетов вошла в образовавшийся Национальный комитет (“коалиция направо”), часть – в Учредительное собрание (“коалиция налево”)»[79]79
Гессен И.В. Годы изгнания. Указ. соч. С. 45.
[Закрыть]. Набоков считал, что надо опираться не на один класс, в частности на крестьянство, которое, по мысли Милюкова, должно восстать против большевиков, а создавать объединенный фронт всех демократических сил России. Милюков, возглавлявший крупную русскую парижскую газету «Последние новости», вел активную полемику с «Рулем».
Гессен вспоминает, как утром того же дня в редакции Набоков предложил ему напечатать приветствие Милюкову, которое заранее написал. Гессен обрадовался этой идее и поехал на встречу с Милюковым со свежеотпечатанным номером газеты с приветствием к нему. Но Милюков был непреклонен и считал примирение невозможным. Вечером зал Филармонии был полон. Лекция Милюкова называлась «Америка и восстановление России». Когда закончилась первая часть, из зала выскочил человек и с криком «За царскую семью и за Россию!» выстрелил в Милюкова. Но промахнулся. Прежде чем окружающие поняли, в чем дело, Владимир Дмитриевич Набоков сбил стрелявшего с ног и пытался его обезоружить. И тогда на сцену выскочил второй человек и три раза выстрелил в Набокова. Две пули попали в позвоночник, одна – в сердце. Набоков умер на месте. Первым стрелявшим был Петр Шабельский-Борк, вторым – Сергей Таборицкий. Оба они принадлежали к русским ультра-правым, которые считали, что Милюков в ответе за Февральскую революцию. С приходом Гитлера к власти С. Таборицкий и П. Шабельский-Борк стали членами национал-социалистической партии, а в 1936-м – заместителями председателя управления по делам российской эмиграции (УДРЭ), организации, которую курировало гестапо.
Сохранилась дневниковая запись Владимира о трагическом вечере 28 марта. Он рассказывает, как после счастливого дня со Светланой был вечером дома с матерью и читал ей стихи Блока об Италии. И вдруг раздался телефонный звонок. Звонил Гессен, который сообщил, что с отцом «большое несчастье», и просил приехать в зал Филармонии. Владимир пишет, как пытался успокоить мать, но она, как и он, почувствовала, что отца больше нет. По дороге в такси он вспоминал вечер накануне, разговор с отцом об опере «Борис Годунов». И о том, как отец передал ему газеты в дверную щель, от этого жеста Владимиру стало страшно, потому что руки не было видно[80]80
Эту запись привел в своей книге Б. Бойд. См.: Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы. Указ. соч. С. 227–229.
[Закрыть].
Стоп! Не воспоминание ли об этом последнем разговоре подсказало Набокову первую часть фамилии для его героя, пишущего роман о погибшем отце, – Годунов – в «Даре»?! Цепкая память писателя сохраняла все детали произошедшей катастрофы.
На смерть отца Набоков написал стихотворение «Пасха», которое было напечатано в «Руле».
В мае Владимир вернулся в Кембридж, нужно было сдавать последние экзамены. И он их сдал блестяще. 20 июня состоялась церемония награждения: Владимир и Сергей Набоковы оба получили степень бакалавра второго класса.
На следующий день Владимир поехал в Берлин.
«Николка Персик» печатался в августовских и сентябрьских номерах газеты «Руль» и в том же 1922 году вышел отдельной книгой в издательстве «Слово». Спор с отцом Владимир выиграл, но отца в живых уже не было. Тогда же летом Набоков подписал с издательством «Гамаюн» в Берлине договор о переводе «Алисы в Стране чудес».
В декабре 1923 года Елена Ивановна, сильно постаревшая после гибели мужа, с тремя младшими детьми перебралась в Прагу, где правительство Т. Масарика выплачивало русским эмигрантам пособие в рамках так называемой Акции помощи.
Владимир переживал тяжелую депрессию. Он сделал предложение Светлане, и ее родители согласились на помолвку при условии, что он найдет себе постоянное место. Братья Набоковы устроились в банк, но Владимир ушел оттуда в тот же день, а Сергей через неделю. Подневольная жизнь служащего была для Набокова неприемлема. Для творчества ему нужна была свобода. Владимир предпочитал зарабатывать на жизнь уроками французского, английского, тенниса и бокса.
К счастью, жизнь в Берлине после инфляции резко подешевела. Немецкая рейхсмарка находилась в состоянии свободного падения. Если в сентябре 1921 года доллар стоит 101 марку, то в октябре 1922 года – уже 4475 марок, а в ноябре 1923 года – 4,2 миллиарда марок. Все больше эмигрантов перебирались в столицу Германии из-за дешевизны. К концу 1921 года этот город стали называть «мачехой городов русских». Только книжных русских издательств там было 86.
В 1922-м у Набокова вышел перевод повести Роллана «Николка Персик», а в 1923-м – сказки Льюиса Кэрролла «Аня в стране чудес». Специалисты и по сегодняшний день считают его одним из лучших переводов этой книги на русский. Кроме того были опубликованы два сборника стихов В. Сирина: «Гроздь» в декабре 1922 года и «Горний путь» в январе 1923 года.
Но эти успехи молодого литератора не убедили Зивертов, что их дочь с Владимиром ждет материальное благополучие. Условия выполнены не были, и 9 января 1923 года ему объявили, что помолвка со Светланой расторгнута. Девушка подчинилась воле родителей. Зинаида Шаховская вспоминала, что встретилась со Светланой в 1946 году, когда приехала в Бельгию навестить мать. Светлана жила в Льеже и была замужем за русским эмигрантом, у нее был сын. Она показалась Шаховской статной, красивой, но грустной.
Боль от потерь мучила Владимира, и чтобы набраться сил, он решил наняться сезонным рабочим в поместье, где управляющим был агроном и виноградарь Соломон Крым, бывший глава Крымского краевого правительства, в котором отец Набокова занимал пост министра юстиции.
Восьмого мая, за два дня до поездки на юг Франции, Набоков отправился на благотворительный бал русских эмигрантов. На балу он обратил внимание на женщину в черной маске. Ее профиль напоминал волчий. Они познакомились, но она маску снять отказалась. Это была Вера Слоним.
На юге, на ферме он написал стихотворение «Встреча», к которому взял эпиграфом строку из «Незнакомки» А. Блока: «И странной близостью закованный…»:
Таинственное предчувствие прорвалось в последних строках стихотворения:
Работа на ферме вернула Владимира к жизни. Он собирал черешни, абрикосы, персики, работал в поле, пил дешевое вино с другими рабочими, плавал в реке, загорал, ловил бабочек, когда выдавались свободные часы, и писал. Он подружился с Соломоном Крымом. Ему дали отдельную комнату, и он написал стихотворную драму «Дедушка».
Действие в ней происходит в 1816 году во Франции. В дом к зажиточному крестьянину заходит прохожий и просит разрешения укрыться от дождя. Он оказывается беглым аристократом, который недавно вернулся на родину и живет у брата в соседнем замке. Он рассказывает, как во времена революции в 20-летнем возрасте был приговорен к смерти Трибуналом «за то ли, / что пудрил волосы, иль за приставку / пред именем моим…»[83]83
Набоков В. Дедушка. Драма в одном действии // Набоков В. (В. Сирин). Указ. соч. Т. 1. С. 700.
[Закрыть]. Центральным событием пьесы становится его подробный рассказ о казни, в роковой момент которой вспыхивает пожар, и благодаря ему приговоренному удается бежать. Он оставляет Францию и бродит по миру, «пока над ней холодный Робеспьер»[84]84
Там же. С. 702.
[Закрыть] и «Корсиканец» правили. «Но нелегко жилось мне на чужбине»[85]85
Там же.
[Закрыть], – рассказывает герой.
В заключение оказывается, что хозяева прежде пригрели у себя в доме полоумного старика. Странник узнает в нем своего палача. А палач – свою сбежавшую жертву. Старый палач пытается занести над героем топор, довести казнь до конца, но в схватке умирает.
Эта тема – повторной встречи палача и жертвы – еще раз появляется в творчестве Набокова в рассказе «Бритва», опубликованном 19 февраля 1926 года в газете «Руль». Дело происходит в берлинском парикмахерском салоне, где работает русский эмигрант Иванов, бывший военный, для которого «ножницы да бритва, несомненно, холодные оружия»[86]86
Набоков В. Бритва // Набоков В. (В. Сирин). Указ. соч. Т. 2. С. 528.
[Закрыть] и их «постоянный металлический трепет»[87]87
Там же.
[Закрыть] приятен его душе. В один прекрасный день в кресло к нему садится клиент. В этом человеке Иванов узнает своего бывшего следователя. Он намыливает лицо клиенту и, предупредив, что может зарезать его, начинает брить и вспоминать их прошлую встречу. Страх настолько овладевает клиентом, что когда сеанс благополучно заканчивается, он не в состоянии двинуться с места. Страх превращает для него акт бритья в казнь.
Тема казни у Набокова появляется сначала в варианте повторной встречи с палачом, своеобразного реванша жертвы, но далее найдет отдельное художественное воплощение в романах «Отчаяние», «Приглашение на казнь», «Дар» и в некоторых рассказах.
В стихотворении 1927 года «Расстрел» казнь описана как неминуемое наказание за возвращение на родину. Но герой готов принять его ради нескольких минут жизни на родной земле:
Бывают ночи: только лягу,
В Россию поплывет кровать;
И вот ведут меня к оврагу,
Ведут к оврагу убивать.
…………………………….
Оцепенелого сознанья
Коснется тиканье часов,
Благополучного изгнанья
Я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
Чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
И весь в черемухе овраг[88]88
Набоков В. Стихи. Указ. соч. С. 196.
[Закрыть].
Финальные строки набоковского стихотворения перепевают блоковские: «Ночь, ледяная рябь канала, / Аптека, улица, фонарь»[89]89
Блок А. Ночь, улица, фонарь, аптека… // Блок А. А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. М.: Наука, 1997. Т. 3, С. 23.
[Закрыть] и отчасти повторяют рамочную конструкцию стихотворения – и тем самым вносят петербургский смысл в образ родины.
В конце июня 1923 года «Руль» опубликовал новое стихотворение В. Сирина «Встреча», где Вера Слоним, давно следившая за его стихами, легко узнала себя. Они обменялись письмами. Вера печатала в «Руле» свои переводы, в частности рассказ «Безмолвие» Э. По. Когда Набоков в августе вернулся в Берлин, они встретились.
Вера была еврейка. Она родилась 5 января 1902 года в Петербурге. Отец ее, Евсей Лазаревич Слоним, был адвокат, которому пришлось оставить адвокатскую практику, ибо он отказался креститься. Он занялся экспортом леса, но во время революции потерял все свое состояние. Семья бежала в Киев, потом в Одессу, а оттуда в Крым. Отсюда они эвакуировались на канадском судне накануне окончательного падения Крыма. В Берлине отец Веры вновь занялся бизнесом, но к 1924 году из-за инфляции снова потерял все свои деньги.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
