Текст книги "Принц Галлии"

ГЛАВА XLI. ГРУСТНАЯ СВАДЬБА

С легкой руки Маргариты словосочетание «сельская свадьба» всегда будет вызывать в памяти Филиппа гнетущую атмосферу тоски и безысходности, царившую в маленькой часовне Кастель-Бланко, когда настоятель небольшого монастыря, что в двух милях от замка, сочетал Габриеля и Матильду узами законного брака. Низенький толстячок-аббат с круглым, как луна, благообразным лицом был так неприятно поражен похоронным видом невесты, что вдруг заторопился и чуть ли не наполовину скомкал всю церемонию, а заключительное напутствие произнес таким мрачным тоном, каким в пору было бы говорить «requiescat in pace»[9]Сноска 9
  «Reqiescat in pace» – «Да почиет в мире» (лат., церк.)


[Закрыть].

Задумка Маргариты явно не удалась. Веселье было подрублено на корню, и широко разрекламированная ею сельская свадьба превратилась в бездарный фарс. К ее немалой досаде, падре Эстебан, духовник Бланки, единственный священнослужитель, к которому наваррская принцесса чувствовала искреннюю симпатию, наотрез отказался венчать молодых, весьма резко заявив, что не будет принимать участия в этой богопротивной затее, – и большинство гостей каким-то образом об этом прознало. Возможно, потому на праздничному банкете молодые вельможи, опрокинув за здоровье новобрачных кубок-другой, постарались выбросить из головы виновников так называемого торжества и занять свои мысли другими, более приятными вещами.

Мало-помалу обильные возлияния дали о себе знать. Присутствующие оживились, их лица все чаще стали озаряться улыбками, посыпались шуточки, раздались непринужденные смешки, а затем разразился громогласный гомерический хохот. Пир, наконец, сдвинулся с мертвой точки и сразу же понесся вскачь. Знатная молодежь пьянствовала вовсю, позабыв о чувстве меры и приличиях, невзирая на все свое высокое достоинство. Даже Филипп, вопреки обыкновению, изрядно нахлестался и раз за разом подваливал к Бланке с не очень скромными предложениями – но она была еще недостаточно навеселе, чтобы принять его бесцеремонные ухаживания.

Часов в десять вечера порядком захмелевшая Маргарита объявила, что новобрачным пора ложиться в постель. К удивлению Филиппа, добрая половина участников пиршества, главным образом неженатые молодые люди, вызвались сопровождать молодоженов в их покои. Лишь немногим позже он сообразил, что все эти принцы королевской крови решили поучаствовать в игре, которой они неоднократно были свидетелями, но еще ни разу не снисходили до того, чтобы самим вступить в схватку за обладание подвязкой невесты. Филипп никак не мог пропустить такого диковинного зрелища и пошел вместе с ними, также прихватив с собой Бланку, которая не нашла в себе мужества отказать ему. Поняв, в чем дело, за ними потянулись и остальные пирующие.

Дорогой осовелые господа весело болтали и наперебой отпускали в адрес молодоженов соленые остроты, а первую скрипку в этой какофонии, бесспорно, играл Филипп де Пуатье. Водрузив свою центнеровую тушу на плечи двух дюжих лакеев, он густым басом распевал какую-то развязную песенку крайне неприличного содержания; ее, наверняка, сочли бы неуместной даже на свадьбе свинопаса с батрачкой. При этом некоторые относительно трезвые гости обратили внимание на гримасу глубокого отвращения, исказившую безупречно правильные черты лица жены наследного принца Франции, Изабеллы Арагонской.

Между тем Филипп, цепко держа Бланку за запястье, обмозговывал одну великолепную идею, только что пришедшую ему в голову: схватить даму своего сердца на руки и, решительно подавив возможное сопротивление, немедленно утащить ее к себе – а потом хоть трава не расти. Однако, по зрелом размышлении, он пришел к выводу, что для такого смелого и мужественного поступка ему недостает, как минимум, двух кубков доброго вина, и твердо постановил воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы наверстать упущенное. Словно догадываясь, какие мысли роятся в голове Филиппа, Бланка опасливо косилась на него, но высвободить свою руку не пыталась.

Очутившись в просторной спальне новобрачных, разгоряченные вином вельможи большинством голосов потребовали, чтобы сперва Габриель полностью раздел Матильду и только затем отдал им на растерзание ее подвязку. В те времена еще был в ходу обычай перед первой брачной ночью выставлять голую невесту на всеобщее обозрение и в присутствии шумной компании друзей жениха укладывать ее в постель. По крайней мере, Филиппу с Луизой пришлось пережить подобное, и потому он спьяну поддержал это требование, начисто проигнорировав умоляющие взгляды Матильды, которые она бросала на него, Бланку и Маргариту.

Тяжело вздохнув, Габриель принялся исполнять желание их высочеств. От волнения его зазнобило, а на лбу выступила испарина. Матильду пробирала нервная дрожь; она зябко ежилась под откровенными взглядами и, сгорая от стыда, страстно молила небеса ниспослать ей быструю смерть.

Когда на девушке оставались лишь чулки, туфли и короткая нижняя рубаха из тонкой полупрозрачной ткани, Бланка твердо произнесла:

– Ну все, милостивые государи, довольно. По-моему, хватит.

В ее звонком голосе прозвучала такая властность, что пьяные хихиканья женщин, возбужденные комментарии и похотливые ахи да охи мужчин мигом улеглись, и все присутствующие немного протрезвели.

– Кузина права, – сдержанно отозвалась Маргарита. – Пожалуй, достаточно. А теперь, дорогие дамы и женатые господа, отойдите-ка в сторону. Пускай господа неженатые малость поразвлекутся.

Все дамы, женатые господа и господа, причислившие себя к таковым, торопливо отступили к стене, оставив посреди комнаты семерых молодых людей, жаждавших выяснить между собой, кто же из них первый станет женатым. Габриель опустился перед Матильдой на колени, дрожащими руками снял с ее правого чулка отделанную кружевом подвязку и, глубоко вдохнув, наобум бросил ее через плечо.

И пошло-поехало!.. Филипп множество раз присутствовал на свадьбах, но никогда еще не видел столь яростной, жестокой, беспощадной борьбы за брачную подвязку. Зрители громко хохотали, пронзительно визжали, некоторые, согнувшись пополам, тряслись в истерике, и все дружно подзадоривали дерущихся, каждый из которых, раздавая пинки и тумаки направо и налево, стремился первым подхватить с пола подвязку. Улучив момент, сразу двое, Педро Оска и Тибальд Шампанский, одновременно нырнули вниз, протягивая руки к драгоценному талисману, но столкнулись лбами и грохнулись на пол. Остальные пятеро навалились на них сверху.

Однако злополучная подвязка не досталась никому из претендентов. Видимо, в пылу борьбы кто-то невзначай подцепил ее, но, не заметив этого, сделал резкое движение – как бы там ни было, подвязка вылетела из образовавшейся кучи-малой, описала плавную дугу и приземлилась точно у ног Жоанны Наваррской.

– Вот и все, – спешно констатировала Маргарита, побаиваясь, что увлеченные борьбой мужчины того и гляди набросятся на ее кузину. – Победила Жоанна… Гм. Это очень кстати, сестренка. Тебе давно пора замуж.

Жоанна покраснела и, скрывая смущение, быстро наклонилась к подвязке – якобы для того, чтобы подобрать свой трофей.

– Ну, ладно, друзья, – между тем продолжала Маргарита. – Поразвлеклись и хватит. Пускай теперь порезвятся наши молодые. Пора им тоже вступить в противоборство… Разумеется, любовное.

Большинство присутствующих добродушно загоготало на грубую шутку наваррской принцессы, а Бланка закусила губу и нахмурилась.

«Боюсь, это вправду будет походить на противоборство, – подумала она, сочувственно глядя на убитую горем Матильду. – Но вовсе не любовное…»

Молодые вельможи задержались в брачных покоях еще ровно настолько, чтобы распить бурдюк вина. При этом умудренные опытом сердцееды, мастера в деле ублажения дам, среди коих был и Филипп, дали Габриелю несколько ценных, квалифицированных, но очень пикантных советов, от которых бедная Матильда так и села на кровать, искренне сожалея, что не может провалиться сквозь пол.

Постепенно спальня опустела. Чуть дольше остальных задержалась в ней Бланка. Она подошла к Матильде, молча обняла ее и расцеловала в обе щеки; затем, чувствуя, что на глаза ей наворачиваются слезы, почти бегом бросилась к выходу. Наконец, молодожены остались наедине.

Какое-то время в спальне царила напряженная тишина, лишь из-за двери доносилась неразборчивая болтовня и громкие смешки вельмож, покидавших брачные покои. Габриель сбросил с себя камзол и башмаки и робко подступил к Матильде, которая сидела на краю широкого ложа, ссутулив плечи, и исподлобья пугливо глядела на него.

Сердце Габриеля заныло в истоме. Он хотел сказать Матильде так много ласковых слов, он так любил ее, он ее обожал… А она ненавидела и презирала его – за ту единственную ошибку, которую он совершил три недели назад, ослепленный страстью, полностью потеряв рассудок и контроль над собой. Лишь теперь Габриель понял, к чему привело его упрямство в паре с безумием. Он на всю жизнь связал себя с женщиной, которая испытывает к нему отвращение, которая гнушается его, в глазах которой он олицетворение всего самого худшего, самого низменного, что только может быть в мужчине. С каждой ночью, с каждой их близостью, ее отвращение будет лишь усиливаться, а вместе с ним будет расти ее ненависть к нему, и постепенно его жизнь превратится в ад. Он никогда не дождется от нее ответной нежности, теплых слов поддержки и понимания. Они всегда будут чужими друг другу, мало того – врагами…

Все ласковые слова вдруг застряли у него в горле. Он резко, почти грубо, произнес:

– Ты сама снимешь чулки, или это сделать мне?

ГЛАВА XLII. РЕШИТЕЛЬНЫЙ ШТУРМ

Едва лишь Бланка вышла из покоев новобрачных, тотчас рядом с ней возник Филипп, и его пальцы вновь сомкнулись вокруг ее запястья.

– Дорогой кузен, – раздосадовано сказала она. – Пожалуйста, отпустите меня.

– И не подумаю, моя бесценная кузина, – кротко возразил он. – Почему бы нам не пойти вместе?

– Хотя бы потому, что нам не по пути. Я иду к себе.

– Но зачем?

– Как зачем? Поздно уже.

– Поздно? – удивился Филипп. – Не смешите меня, Бланка. Уж я-то знаю, когда для вас настает «поздно».

– Сегодня я устала, – объяснила она. – К тому же у меня плохое настроение – и вам известно из-за чего… Оставьте меня в покое, прошу вас.

– Ни за что!

– Учтите: по доброй воле я с вами не пойду, – предупредила Бланка. – Конечно, вы можете применить грубую силу, но тогда я буду сопротивляться.

– О нет, солнышко, до этого дело не дойдет. Раз вы устали, я не смею задерживать вас.

– Так отпустите! – Бланка попыталась высвободить руку, но Филипп хватки не ослаблял. – Как же я пойду, скажите на милость?

– Очень просто – мы пойдем вместе.

Бланка тяжело вздохнула:

– Вы несносный, Филипп!

– Вовсе нет, дорогая. Просто я пленен вашими чарами.

Пока они пререкались, не трогаясь с места, остальные дамы и господа уже начали спускаться по лестнице. Оглянувшись, Маргарита окликнула их:

– Кузина, принц! Почему вы отстаете?

– Кузина Бланка устала, – ответил за двоих Филипп. – Она возвращается к себе и попросила меня сопровождать ее. Разумеется, я не могу отказать ей в этой услуге.

В ответ на эту беспардонную ложь Бланка лишь поджала губы и с достоинством промолчала. Она понимала, что любые возражения или опровержения только ухудшат ее положение.

Молодые люди весело рассмеялись, пожелали им обоим доброй ночи и приятных развлечений и пошли своей дорогой. Но прежде, чем их голоса утихли, чуткие уши Бланки все же уловили несколько прозрачных намеков и неприличных острот, уточнявших особо пикантные моменты ее предполагаемого времяпрепровождения с Филиппом.

– А вы ничуть не изменились, кузен, – обиженно сказала она.

– В каком смысле?.. Эй, парень! – поманил он пажа с фонарем, который задержался, чтобы в случае надобности прислужить им. – Посвети нам, будь так любезен.

Паж молча поклонился и прошел вперед. Филипп и Бланка последовали за ним.

– Так в чем же я не изменился? – спросил Филипп.

– Вы остались таким же настойчивым и бесцеремонным нахалом, каким были всегда.

– Что за слова, Бланка? Вы меня обижаете. Какой же я нахал?

– Как это какой? Самый обыкновенный… Впрочем, нет, необыкновенный. Вы нахал, каких мало.

– Ну, если на то пошло, вы тоже не промах.

– Я?!

– А разве нет? Когда некая знатная дама говорит «милый» своему любовнику в присутствии дяди своего мужа – как прикажете это называть? Ярчайшим образцом застенчивости?

Бланка смущенно опустила глаза и ничего не ответила. Остаток пути они прошли молча. Филипп нежно мял ее руку в своей руке, а она уже не пыталась вырваться.

Покои Бланки находились в той же северной башне, только на верхнем уровне, рядом с покоями Маргариты, Елены и Жоанны. У ее двери паж остановился, ожидая дальнейших распоряжений.

– Ступай, – сказал ему Филипп. – Ты свободен.

– Э нет, любезный! – сразу всполошилась Бланка. – Постой. Ты должен проводить господина принца.

– Это излишне, – возразил Филипп. – Я сам найду дорогу. Ступай, парень.

– Нет, постой!

– Можешь идти, я сказал.

– А я говорю: постой!

Паж не двигался с места и лишь одурело таращился на препиравшихся господ.

– Так мне можно идти или еще подождать? – наконец не выдержал он.

– Ступай, – ответил Филипп, а после очередного «Нет, постой!» Бланки, быстро повернулся к ней: – А как же насчет того, чтобы посидеть вместе, поболтать?

– У меня не то настроение, Филипп.

– Так будет то. Я мигом подниму ваше настроение.

Бланка отрицательно покачала головой.

– Об этом и речи быть не может. Пожалуйста, уходите.

Филипп изобразил на своем лице выражение глубочайшего замешательства.

– Ах да, понимаю, понимаю. И прошу простить мою недогадливость.

Бланка недоуменно взглянула на него, подозревая какой-то подвох:

– О чем вы? Я не…

– Ну все, замнем это дело. Ееще раз прошу простить меня. Примите во внимание, что сегодня я перебрал. Я спьяну увязался за вами, не сообразив, что вы всего лишь хотели отлучиться на пару минут. Конечно, я подожду вас здесь.

Щеки Бланки вспыхнули густым румянцем. Она рывком распахнула дверь и гневно выкрикнула:

– Ну, проходите! И будьте вы прокляты…

С самодовольной ухмылкой Филипп отвесил ей шутливый поклон.

– Только после вас, сударыня.

Они пересекли узкую переднюю и вошли в небольшую уютную комнату, обставленную, как будуар. Несмотря на то, что Бланка провела в своих новых покоях всего лишь одну ночь, они чувствовались обжитыми и уже пахли своей хозяйкой – в воздухе витал тонкий аромат жасмина и еще чего-то невыразимо приятного, чем всегда пахло от Бланки и от всех ее личных вещей.

Дверь, ведущая в соседнюю комнату, отворилась и в образовавшуюся щель просунулась голова горничной. Увидев свою госпожу с мужчиной, она мгновенно исчезла.

Бланка расположилась на диванчике в углу комнаты и жестом указала Филиппу на стоявшее рядом кресло. Филипп машинально сел, не сводя с нее восхищенного взгляда. Он любовался ее изящными, грациозными движениями, живой мимикой ее лица, тем, как она усаживается и сидит, – он любовался ею всей. Бланка была одета в изумительное платье из великолепной золотой парчи, которое удачно подчеркивало ее естественную привлекательность, превращая ее из просто хорошенькой в красавицу. Филипп почувствовал, что начинает терять остатки трезвости.

– Здорово я сыграл на вашей деликатности, не правда ли? – лукаво улыбаясь, сказал он. – Между прочим, вы знаете, как называет вас Маргарита? Стыдливой до неприличия, вот как. И она совершенно права. Порой вы со своей неуместной стеснительностью сами ставите себя в неловкое положение. Это ваше уязвимое место, и я буду не я, если не найду здесь какой-нибудь лазейки в вашу спальню. Как раз сейчас я думаю над тем, в чем бы таком ужасающе постыдном мне вас обвинить, чтобы вы могли опровергнуть это только одним способом…

– Прекратите, бесстыжий! – негодующе перебила его Бланка. – Немедленно прекратите!

В это самое мгновение в голове у Филиппа что-то щелкнуло – видимо, начало действовать выпитое в брачных покоях вино, – и она закружилась вдвое быстрее. И, естественно, вдвое быстрее он замолотил языком:

– Но почему «прекратите»? Нельзя ли покороче: «прекрати»? Что ты в самом деле – все выкаешь да выкаешь? Ладно еще когда мы на людях, но с глазу на глаз… Черт возьми! Как-никак, ты моя троюродная сестричка. Даже больше, чем троюродная, почти двоюродная – ведь мой дед и твоя бабка были двойняшки. Близнецы к тому же. Ну, доставь мне удовольствие, милочка, называй меня на ты.

Бланка невольно улыбнулась. Эта песенка была ей хорошо знакома. Всякий раз подвыпивши, Филипп настойчиво начинал выяснять у нее, что же мешает им быть на ты.

– Нет, – решительно покачала она головой. – Ничего у вас не выйдет.

– Ваше высочество считает меня недостойным? – едко осведомился Филипп. – Ну да, как же! Ведь вы, сударыня, дочь и сестра кастильских королей, а я – всего лишь внук короля Галлии. Мой род, конечно, не столь знатен, как ваш, а мой предок Карл Бастард, как это явствует из его прозвища, был незаконнорожденным… Ха! Черти полосатые! Он же и ваш предок! Значит, мы оба принадлежим к одному сонмищу ублюдков…

– Филипп!..

– Мы с тобой одной веревкой связаны, дорогая, – продолжал он, все больше возбуждаясь. – Мы просто обязаны быть на ты. И никаких возражений я не принимаю.

– Ну, а потом вы потребуете, чтобы мы… сблизились, не так ли? Дескать, коль скоро мы с вами на ты, то и наши отношения, как вы поговариваете, должны быть «на надлежащем уровне».

Филипп хлопнул себя по лбу.

– Ага! Так вот что вас волнует! Ну, если на то пошло, мы можем сначала сблизиться.

Он одним прыжком пересел с кресла на диван рядышком с Бланкой, как бы нечаянно обнял ее за талию и привлек к себе.

– Что вы делаете, нахал! – воскликнула она, изворачиваясь. – Что вы…

– Как это что? Иду на сближение, – с невозмутимым видом пояснил Филипп, однако глаза его лихорадочно блестели. Он отбросил с ее лба непокорную прядь волос и запечатлел на нем нежный поцелуй. – Вот мы и сблизились… Гм. По крайней мере, частично.

– Свинья! Наглец!

– А вы невежа.

– Да неужели?!

– А разве нет? За кем, свет души моей, я ухаживаю последние три недели? Ясное дело, за вами. И что в ответ? Меня не замечают! Ради кого я отослал господина де Монтини в Рим – жаль, что не в Пекин? Разумеется, ради вас…

– Ах! – саркастически произнесла Бланка. – Так, значит, это было сделано для моего блага!

– Вот именно. Он чувствительно мешал нашей любви.

– Так, так, так…

– А вы жутко обиделись на меня.

– Ай-ай-ай! Какая черная неблагодарность с моей стороны! – Она предприняла еще одну, впрочем, безуспешную попытку вырваться из его объятий. – Ведь мне следовало сразу же броситься вам на шею.

Филипп важно закивал с умиротворенным видом пастыря, чей беспутный прихожанин наконец решил взяться за ум.

– Итак, ты осознала свою вину. Что ж, отрадно… Но раскаиваешься ли ты?

– Раскаиваюсь? – искренне возмутилась Бланка. – Ну, это уже слишком! Может, мне еще стать на колени и попросить прощения?

– Гм… В общем-то, неплохая идея.

Слово «колени» вызвало у Филиппа цепочку тривиальных ассоциаций, побудивших его к активным действиям. Левой рукой он сделал молниеносный выпад вниз с явным намерением задрать ее юбки, но Бланка ни на мгновение не теряла бдительности. Она тут же лягнула его ногой и закатила ему звонкую пощечину – он почувствовал себя на седьмом небе от блаженства.

– Бесстыжий нахал! Похотливый самец! Гнусный извращенец!

С двумя первыми характеристиками Филипп, по-видимому, был согласен. Во всяком случае, против них он не возражал, чего нельзя было сказать о последней, которая очень огорчила и даже оскорбила его.

– Я извращенец? Да что вы говорите, Бланка?!

– А нет? Как же иначе вас называть после тех ваших советов господину де Шеверни?.. Брр! – Бланку всю передернуло. – Бедная Матильда не знала, где ей деться от стыда.

Филипп оторопел. Он выпустил Бланку из объятий и, широко распахнув глаза, в молчаливой растерянности глядел на нее.

– О Боже!.. – наконец выдавил из себя он. – Бланка! Что ты нашла гнусного, а тем более извращенного, в моих советах Габриелю? Признаю, они были слишком откровенны, довольно нескромны, и мне, пожалуй, не следовало давать их при Матильде и прочих женщинах. Но из-за этого называть меня гнусным извращенцем… Черти полосатые! – Он схватил Бланку за плечи и быстро заговорил, прожигая ее насквозь пламенным взглядом: – Ты меня убиваешь, детка! До сих пор я полагал, что Нора была уникальна в своем невежестве, на тебя я даже подумать не мог – ведь ты у нас такая умница, такая вдумчивая и рассудительная. Я всегда считал тебя донельзя стеснительной, ужасно скрытной и потайной, но мне и в голову не приходило, что ты такая забитая, затурканная… Господи, да что и говорить! Когда мы с Норой… мм… сблизились, ей еще не исполнилось тринадцати лет, она была наивной и невинной девчушкой и понятия не имела, что значит быть женщиной. Тебе же скоро семнадцать, ты замужем, у тебя есть любовник – и ты такое несешь! Такой вздор, такую несусветицу!.. Позор твоему мужу – впрочем, если он вправду не спит с тобой, это отчасти оправдывает его. Но Монтини нет никакого оправдания. Позор ему, позор! Он не достоин быть любовником такой изумительной женщины, как ты. Твой Монтини – мужлан неотесанный.

– Филипп!

Он с вожделением облизнулся и нетерпеливо потер руками, точно в предвкушении некоего редчайшего лакомства.

– Обожаю девственниц, – сообщил он. – А ты настоящая девственница. Ты неиспорченная, целомудренная девчонка, чистая душой и помыслами, достойная воспитанница монахинь-кармелиток. – Его глаза засияли каким-то удивительным сочетанием нежности и похоти. – Я научу тебя любви, Бланка, хочешь? Поверь, нет ничего постыдного в тех ласках, которыми мужчина одаривает женщину и наоборот. Какие бы ни были те ласки, главное, чтобы они доставляли им обоим удовольствие не в ущерб их здоровью, а все остальное неважно… Ну, скажи: «хочу», милочка. Одно-единственное слово или просто кивок головы – и со мной ты испытаешь такое наслаждение, какого еще не знала никогда и ни с кем.

– Вы просто чудовище! – пораженно вскричала Бланка.

– Да, я чудовище, – подтвердил Филипп, притягивая ее к себе. – Я дракон. Грр!

Он попытался ухватить зубами ее носик. Бланка увернулась и наградила его еще одной пощечиной.

– Отпустите меня, вы, пьяная свинья!

– Я не свинья, я дракон. Пьяный дракон. А ты знаешь, милочка, что больше всего любят драконы – и пьяные и трезвые? Они просто обожают кушать невинных девушек – таких, как ты, например. А поскольку я дракон, голодный и пьяный дракон, то сейчас я тебя съе-е-ем! – последнее слово Филипп прорычал.

Одной рукой он прижал Бланку к себе, а другой принялся расстегивать ее корсаж. Она увертывалась, извивалась, брыкалась, лягалась, но вырваться из его объятий ей не удавалось.

– Прекратите немедленно! Я буду вас бить.

– Бей, – равнодушно ответил Филипп. Он как раз сосредоточил свое внимание на застежках, которые почему-то не хотели выполнять своей основной функции – расстегиваться.

– Я буду кусаться, – предупредила Бланка.

– Об этом я только и мечтаю.

– Негодяй ты! – сказала она и вдруг всхлипнула.

Оставив в покое корсаж, Филипп взял Бланку за подбородок и поднял ее лицо к себе. На ее длинных ресницах, словно капли росы, блестели слезы.

– Что с тобой, милая? Почему ты плачешь?

– Вы… ты насилуешь меня. Ты заставляешь… принуждаешь…

Он провел большим пальцем по ее розовым губам, которые непроизвольно напряглись и задрожали.

– А если я не буду принуждать, ты согласишься? Ну, не отказывайся, солнышко, ведь я так тебя хочу. Я никого еще не хотел так, как тебя. Я просто дурею от тебя.

Бланка отрицательно покачала головой:

– Нет, Филипп.

– Но почему? Разве я не нравлюсь тебе?

Бланка промолчала. Продолжая удерживать ее в объятиях, Филипп свободной рукой погладил сквозь ткань юбок и платья ее бедро, затем пальцами пробежал вдоль стана к груди, пощекотал ее подбородок, шею, за ушком… Бланка глубоко и часто дышала, вся пылая от стыда и сладостного возбуждения.

– Так я что, не нравлюсь тебе? – повторил свой вопрос Филипп.

– Почему же, нравишься, – дрожащим голосом, почти умоляюще, ответила Бланка. Как-то само собой она перешла на ты, понимая, что в данной ситуации обращение во множественном числе выглядело бы по меньшей мере комично. – Даже очень нравишься. Но я люблю другого.

– Господина де Монтини?

– Да, его.

– А если бы не любила, согласилась бы стать моей?

Бланка смущенно опустила глаза.

– Да, – после непродолжительного молчания призналась она. – Тогда бы я согласилась.

Филипп вздохнул и просто положил руку ей на колено.

– Ты заблуждаешься, Бланка. На самом деле ты не любишь Монтини, ты просто увлечена им. Ты не можешь его любить, я в этом уверен.

– И, наверное, потому, – саркастически произнесла она, – что он мне не ровня?

– Вовсе нет, солнышко. Уж я-то знаю, с какой легкостью любовь преодолевает все кастовые предрассудки… Но сейчас речь о другом.

– О чем же?

– О том, как ты восприняла мои советы Габриелю.

– Это бесстыдство!

– Вот именно. Ты считаешь это бесстыдством – и не только то, что я дал эти советы в присутствии женщин, но и то, что я вообще даю такие советы. Следовательно, Монтини с тобой ничего подоб…

В этот момент Бланка зажала ему рот рукой.

– Имей же совесть, Филипп!

Филипп мягко, но решительно отнял ладонь от своего рта и по очереди поцеловал каждый изящный пальчик.

– А между тем, – продолжал он, как ни в чем не бывало, – господин де Монтини весьма опытный в таких делах молодой человек. Он не какой-нибудь неуклюжий юнец, который только то и умеет, что залезть на женщину, а спустя пару минут слезть с нее…

– Замолчи!

– Нет, Бланка, я не буду молчать, – в обличительном порыве заявил Филипп. – Я открою тебе глаза на истинное положение вещей. Ну, сама подумай: чем можно объяснить тот факт, что на третьем месяце любовной связи с таким отъявленным повесой, как Монтини, ты все еще остаешься забитой, невежественной девственницей?

– Я…

– Этому есть лишь одно объяснение. Ты не любишь Монтини. В постели с ним ты чувствуешь себя скованно, неуютно, неуверенно. Ты не отдаешься ему полностью и не позволяешь ему отдаваться тебе целиком. Ты стесняешься его, тебя неотступно преследует страх оказаться в неловком положении. И перед кем? Перед человеком, которого ты якобы любишь! Я почти уверен, что ты не раз отталкивала Монтини, когда он, по твоему мнению, «заходил слишком далеко», предлагал тебе «постыдные ласки»…

– Ну все, хватит!

Бланка решительно встала, явно намереваясь указать ему на дверь. Однако Филипп был начеку – он тут же сгреб ее в объятия и усадил к себе на колени.

– Отпусти меня! Сейчас же отпусти!

– Спокойно, пташечка! – произнес Филипп с металлом в голосе. – Если ты сию минуту не уймешься, клянусь, я пренебрегу своими принципами и изнасилую тебя. Сегодня ты так возбуждаешь меня, что я, пожалуй, решусь на этот поступок.

– И покроешь себя позором!

– А кто об этом узнает? Да ты скорее умрешь, чем обмолвишься кому-нибудь хоть словом. Еще и горничной строго-настрого прикажешь держать язык за зубами. Или я ошибаюсь?

Бланка обреченно вздохнула, признавая его правоту.

– Нет, не ошибаешься.

– То-то и оно, – удовлетворенно констатировал Филипп. – Вот мы и пришли к согласию. Теперь, милочка, устраивайся поудобнее – ты даже не представляешь, какое для меня удовольствие служить тебе креслом, – и будь паинькой. Я ведь совсем не хочу применять к тебе силу. Я вообще не люблю принуждать женщин, а тебя – особенно. Потому что ты лучше всех на свете.

– Врешь! Ты говоришь это всем женщинам, которых хочешь соблазнить.

– Но только не тебе. Тебе я не вру. Я просил твоей руки не потому, что ты была скомпрометирована теми дурацкими слухами. Право, если бы я женился на всех девицах, чья репутация была подмочена из-за меня, я был бы обладателем одного из самых больших гаремов во всем мусульманском мире. Но я не мусульманин, я принц христианский, и я собирался взять себе в жены ту, которая нравилась мне больше всех остальных. Тебя, сладкая моя, тебя, любимая. Ты просто прелесть, ты чудо… О, боже, ты сводишь меня с ума!

На этот раз ему быстро удалось расстегнуть корсаж и обнажить ее плечи и грудь. Поначалу Бланка не могла собраться с силами для решительного отпора, памятуя угрозу Филиппа изнасиловать ее, а чуть погодя ей пришлось направить все свои усилия на то, чтобы преодолеть дикое возбуждение, вмиг поднявшееся в ней от легоньких, но бесконечно нежных прикосновений к ее коже его пальцев и губ.

– Не надо… прошу тебя… – умоляюще прошептала она.

– Неужели я чем-то хуже твоего Монтини? – спросил Филипп, страстно глядя ей в глаза. – Скажи: чем?

Бланка до боли закусила губу, еле сдерживаясь, чтобы не выкрикнуть: «Да ничем!» – и самой поцеловать его.

Филипп прижал голову Бланки к своей груди и зарылся лицом в ее душистых волосах. Она тихо постанывала в истоме, а ее руки все крепче обвивались вокруг его туловища. Наконец Филипп поднял к себе ее лицо и пылко прошептал:

– Я люблю тебя, Бланка. В самом деле люблю. Я так жалею, что мы не поженились… А ты любишь меня?

Вместо ответа она закрыла подернутые поволокой карие глаза и чуть разжала губы. Наклонив голову, Филипп коснулся их своими губами – а мгновение спустя они слились воедино в жарком поцелуе.

Целовалась Бланка умело (в этом Монтини нельзя было упрекнуть), а ее губы были так сладки, что Филипп совсем одурел. Он опрокинул ее навзничь и, не обращая внимания на протестующие возгласы, отчаянные мольбы и угрозы, запустил свои руки ей под юбки. При этом обнаженная правая нога Бланки оказалась меж ног у Филиппа, и, скорее машинально, чем осознанно, она пнула коленом ему в пах.

Удар вышел не очень сильным, но вполне достаточным, чтобы Филипп, взвыв от боли, сложился пополам и бухнулся с дивана на пол. Бланка приняла сидячее положение, одернула платье и прикрыла обнаженную грудь.

– Коломба! – громко позвала она.

Тотчас в комнату вбежала молоденькая горничная. Она плотно сжимала тонкие губы, ее смуглое лицо искажала гримаса едва сдерживаемого смеха, а большие черные глаза лучились весельем. Она явно была в курсе всего происходящего.

– Коломба, золотко, – сказала ей Бланка. – Господин принц собирается уходить. Проводи его, чтобы не заблудился.

Тем временем Филипп поднялся на ноги, но полностью выпрямиться еще не мог. На лице его отражалась адская смесь чувств – боли, досады, растерянности и недоумения. Горничная прыснула смехом и с издевкой заметила:

– Мне сдается, монсиньор, вам срочно надобно кой-куды сходить.

– Да иди ты туды!.. – простонал он и пулей вылетел из покоев Бланки.

«Этот Монтини – наглец, каких еще свет не видел, – раздраженно думал Филипп, несясь по темному коридору галереи, соединявшей северную башню с восточной, где располагались его покои. – Когда-нибудь он доиграется, что я его порешу. И очень скоро…»