Текст книги "Принц Галлии"

ГЛАВА LXII. О ТЩЕТЕ МИРА СЕГО

Сопровождаемый отрядом кастильских королевских гвардейцев, большой обитый кожей рыдван с запряженными в него двумя парами лошадей медленно катился по ухабистой дороге, приближаясь к реке, которую римские завоеватели некогда называли Иберус и которую сейчас кастильцы зовут Эбро, а галлы – Иверо. Человек двадцать гвардейцев ехали впереди рыдвана, по два – с обеих его сторон, внимательно следя за дверцами, а остальные следовали позади. Кроме того, еще четыре гвардейца сидели внутри, составляя компанию дону Фернандо де Уэльве, младшему брату кастильского короля, ради которого, собственно, и была устроена вся эта помпа.

Процессию замыкали Эрнан де Шатофьер с Гастоном д’Альбре, а также Этьен де Монтини, который понуро плелся шагах в пятнадцати позади них, с головой погруженный в свои невеселые думы. Его конь, великолепный андалузский жеребец, подарок Бланки, живое напоминание о тех незабываемых летних днях, когда они были вместе, будто чувствуя подавленное состояние своего хозяина, тоже загрустил и не сильно рвался вперед, а время от времени и вовсе останавливался пощипать схваченную ноябрьским морозом пожелтевшую траву на обочине. И только частые окрики Эрнана вынуждали Монтини ненадолго возвращаться к действительности, чтобы пришпорить своего скакуна.

Солнце уже скрылось за горизонтом. Вечер стоял холодный, дул пронзительный ветер с гор, и д’Альбре, зябко поеживаясь, кутался в свой широкий подбитый мехом плащ.

– И какая муха меня укусила, что я вызвался ехать с тобой? – жаловался он Эрнану. – Сидел бы сейчас в той уютной гостиной Маргариты, поближе к камину, играл бы с Бланкой и Филиппом в шахматы, или же в карты с Маргаритой и Жоанной, и чихал бы на этот проклятущий ветер.

– А ты подсядь к сеньору дону Фернандо, – посоветовал Шатофьер, которому уже порядком осточертели нарекания Гастона. – Перекинешься с ним в картишки, если, конечно, он пожелает. И от ветра заодно укроешься.

– Э нет, лучше я чуток померзну. Недостоин я такой чести, как развлекать его кастильское высочество… У-ух! Что-то рано в этом году похолодало.

– Ноябрь как-никак, – заметил Эрнан. – Капризный месяц.

– Пожалуй, ты прав. Больше всего я не люблю ноябрь и март. – Гастон плотнее запахнул плащ и бросил через плечо быстрый взгляд назад. – А вот кому наплевать на все капризы Госпожи Погоды, так это Монтини. Он само воплощение скорби. Очень величественное и трогательное зрелище, надо сказать.

– Да уж, – согласился Эрнан. – Полгода назад, говорят, с кровати на кровать перепрыгивал, и вот на тебе – влюбился без памяти.

– И Филипп втюрился. Они оба помешались на Бланке.

– Она стоит того, чтобы по ней сходили с ума.

– Не возражаю. Однако…

– Однако, – усмехнулся Эрнан, – княжна Елена с ее приданным привлекает тебя больше. Подозреваю, что дело тут не только в ее приданном, ведь ты с достойной удивления настойчивостью ухаживал за ней еще при жизни ее брата. А что касается твоих наездов на Изабеллу Арагонскую, то это была лишь попытка (и, следует заметить, не очень удачная) вызвать у Елены ревность и отомстить ей за то, что она – вот негодница-то! – ну, наотрез отказывалась ложиться с тобой в постель.

– Да что ты мелешь такое! – произнес Гастон, сгорая от стыда.

– Истинно, истинно мелю, дружище. Нет, в самом деле, это же надо такому случиться – в свои тридцать два года влюбился, как мальчишка. Должен признать, я ошибался, полагая, что уже знаю тебя, как облупленного. А в последние два дня ты вообще ведешь себя донельзя странно – то и дело приходишь в смятение, смущаешься по любому пустяку, то бледнеешь, то краснеешь… Вот и сейчас побледнел… Впрочем, довольно пустой болтовни. Вскоре мы будем на месте, там ты и увидишь свою Елену. А мне еще надо потолковать с Монтини. Вчера вечером этот негодник вывел меня из себя, и я его хорошенько поколотил, так, может, сегодня он будет поразговорчивее.

С этими словами Эрнан придержал лошадь и обождал, пока с ним не поравнялся Этьен.

– О чем задумался, приятель? – доброжелательно спросил он.

Этьен поднял на него свои красивые черные глаза, подернутые туманной дымкой грусти.

– Да так, господин граф, ни о чем.

– Э нет, дружок, не пытайся провести меня. Все твои мысли мне предельно ясны, и я могу читать их с такой же легкостью, как открытую книгу. Ты думаешь о Бланке, думаешь о том, как ты несчастен, ты жалеешь сам себя. Ведь я не ошибаюсь?

Этьен промолчал, глядя вдаль бездумным взором.

– Негоже мужчине жалеть себя, – вновь заговорил Эрнан, так и не дождавшись ответа. – Это недостойно мужчины, любого мужчины. А тем более мужчины, которого любила такая исключительная женщина, как Бланка.

– Она никогда не любила меня, – хмуро возразил Этьен. – Она просто использовала меня, чтобы немного поразвлечься. А я, глупец, поверил ей.

– Вот именно, ты глупец. Глупец, что думаешь так. Ты, кстати, не задавался вопросом, почему я взял тебя с собой?

– И почему же?

– Чтобы ты не мозолил ей глаза. Именно ей, а не Филиппу. Сейчас Бланка чувствует вину перед тобой, и я не хочу, чтобы ты своим несчастным видом растрогал ее, чтобы она начала жалеть тебя, потому что если женщина жалеет мужчину – дело дрянь. Когда-нибудь ты понадобишься Бланке. Рано или поздно настанет момент, когда ей будет нужен человек, которого она любит и уважает, беззаветно преданный ей и любящий ее, готовый поддержать ее в трудную минуту жизни. Ты хороший парень, Монтини, и Бланка сможет полностью положиться на тебя – если, конечно, к тому времени она не перестанет любить тебя и уважать.

– Глупости! – вяло отмахнулся Этьен. – Она презирает меня. Вместе с Коротыш… Они вдвоем с Красавчиком смеются надо мной.

Эрнан сплюнул:

– А чтоб тебе пусто было! Ты вбил себе в голову эту чушь лишь затем, чтобы еще больше жалеть себя. Отверженный, презираемый, всеми гонимый – ах, какой необъятный простор для самоуничижения! Небось, тебе жутко приятно мучить самого себя, ты просто упиваешься своими страданиями, как пьяница вином. Боль приносит тебе наслаждение, а чувство унижения и обиды доставляет тебе какую-то противоестественную радость. Это безобразие, приятель, это недостойно мужчины. Вот я, когда… – Тут Эрнан прикусил язык, явно сболтнув лишнее.

Однако Этьен был парень смышленый. Он мигом сообразил, что имел в виду Шатофьер.

– У вас было совсем иначе, господин граф. Она вас не предала, она умерла. Вам легче.

Эрнан промолчал. Разумеется, ему было что ответить на это. Он мог бы сказать: «Да, ты прав, она не предала меня. Она до конца оставалась верной мне. Но и покончила с собой потому, что любила меня. Ты, парень, свободен – и перед Бланкой и перед своей совестью. А я – нет. Я должен хранить верность той, кого уже давно нет в живых. Она защитила свою честь своей смертью, и с моей стороны было бы бесчестием предать ее память. Так кому же легче, скажи? По крайней мере, ты можешь утешать себя тем, что Бланка твоя жива, что отнял ее у тебя не Гийом Аквитанский, а Филипп. Красавчик-Филипп. Коротышка…» Так ответил бы Эрнан, если бы ему вдруг вздумалось излить свою душу.

Но это было не в его привычках. Помолчав немного, он сдержанно произнес:

– Пойми, наконец, приятель, ведь я желаю тебе только добра…

– Да катитесь вы к черту со своими добрыми пожеланиями! – неожиданно грубо огрызнулся Монтини.

Эрнан тяжело вздохнул:

– По идее, мне следовало бы еще разок отдубасить тебя, но, вижу, это безнадежно. Тебя только могила исправит… Гм, могила, – пробормотал он себе под нос, пришпорил лошадь и вскоре догнал д’Альбре. – Несносный мальчишка! – поделился он с ним своими впечатлениями.

– Вот не понимаю, – пожал плечами Гастон. – К чему тебе лишняя забота? Оставил бы его под арестом и все тут.

– Чтобы Филипп во время моего отсутствия убил его? Нет, спасибочки! Монтини, конечно, виновен, не отрицаю, но он и так здорово наказан. Женщина, которую он безумно любит, бросила его, да и его младшая сестра несчастна в браке… Между прочим, тебе не кажется, что слишком уж много браков заключается не по взаимной любви: та же Матильда и Габриель, Анна Юлия и Филипп, Маргарита и граф Шампанский, Амелина и Симон, Бланка и граф Бискайский, подозреваю, что и Элеонора Кастильская не очень-то рада своему титулу королевы Италии, да и у тебя с Клотильдой… – Вдруг он осекся, изумленно глядя на искаженное гримасой боли лицо Гастона. – Что случилось, дружище? Тебе плохо?

– Клотильды уже нет, – сипло произнес Гастон, избегая взглядом Эрнана. – Она умерла.

От неожиданности Шатофьер резко осадил лошадь.

– О Боже! Когда?

Д’Альбре тоже остановился.

– В среду. А вчера утром ко мне прибыл гонец с сообщением о ее смерти.

– И ты все это время молчал?!

– Хотел было сказать Филиппу, но как раз тогда он места себе не находил из-за тех подозрений относительно беременности Бланки, и у меня просто язык не повернулся. Ну, а потом он был так счастлив…

– Сукин ты сын! – вскипел Эрнан. – Почему мне не сказал?

– Как это не сказал? Вот же я говорю тебе.

– Это сегодня. А вчера?

Гастон горько вздохнул:

– Ты предложил мне составить тебе компанию, и я боялся, что, узнав обо всем, ты передумаешь, уговоришь меня поехать в Тараскон. А я не хотел туда ехать, не хотел и оставаться в Памплоне, видеть наших, смотреть им в глаза. Я готов был бежать на край света.

– Почему?

– Потому что мне стыдно, Эрнан, – с неожиданным пылом ответил Гастон. – Потому что именно я виновен в смерти Клотильды. Симон каким-то образом прознал о моих планах насчет развода и написал Амелине – а та взяла и рассказала Клотильде. Это, конечно же, потрясло ее… – Он сглотнул. – У нее начались преждевременные роды… и она умерла… Они оба умерли – Клотильда и ее ребенок… мой ребенок… сын… Я так долго ждал сына, моего наследника… а он умер, так и не родившись… Из-за меня умер! – Гастон ударил шпорами лошадь и вырвался вперед.

Некоторое время Эрнан ехал позади. Когда, наконец, он поравнялся с д’Альбре, лицо у того было спокойным и сосредоточенным.

– А знаешь, Гастон, что это такое? Это совесть. Она всегда просыпается слишком поздно и в самый неподходящий момент.

Гастон ничего не ответил, как будто вообще не расслышал реплики Эрнана. А тот после минутного молчания задумчиво произнес:

– И все-таки странная череда смертей, ты не находишь? Все началось с короля Фернандо Кастильского, затем граф Байоннский с обоими сыновьями, виконт Готийский, виконт Иверо, святейший отец, Филипп-Август Французский, Филипп де Пуатье, а теперь вот и твоя жена.

– Каждую минуту кто-то где-то да умирает, – сухо произнес Гастон. – И я не вижу, чему тут особенно удивляться.

– Э нет, дружище, таки есть чему. Ведь все эти смерти так или иначе затрагивают меня – ну, точно мор какой-то пошел…

ГЛАВА LXIII. КЛАВДИЙ ИВЕРО

Возведенный на руинах римской крепости Калагуррис-Нассика замок Калагорра, родовое гнездо графов Иверийских, произвел на наших друзей удручающее впечатление. Роскошная внутренняя обстановка лишь подчеркивала царившую в нем удушливую атмосферу тоски и безысходности, делая ее совершенно невыносимой, доводя контрасты до полнейшего абсурда. Новоприбывшие не встретили здесь ни единой улыбки, ни одного радостного лица. Только три луча света было в этом мрачном царстве печали и запустения, три юные княжны – Елена, Диана и крошка Маргарита, – но и они предпочитали прятаться от постороннего взгляда за траурными одеяниями.

Граф Иверо не вышел даже поприветствовать гостей. Вместо него всем заправляла графиня Диана Юлия, дочь покойного императора Корнелия IX, тетка ныне царствующего Августа XII, высокая стройная сорокалетняя женщина, которую за страстное увлечение астрологией и алхимией (чем грешили многие отпрыски римского императорского дома) в Испании прозвали итальянской ведьмой. С гостями графиня была любезна, но сдержана; ее лицо не выказывало ровно никаких эмоций, и только внимательный наблюдатель, каким был Эрнан, мог заметить в ее взгляде затаенную боль.

Поскольку Альфонсо XIII публично объявил об аресте младшего брата, Шатофьер решил не скрывать этот факт, так что отведенные Фернандо де Уэльве покои находились под совместным надзором королевских гвардейцев и замковой стражи. Афишируя настоящее положение вещей, Эрнан преследовал вполне определенную цель и не ошибся в своих расчетах: в десять часов вечера к нему явился камердинер графа и передал, что его господин готов повидаться с ним в любое удобное для него время. Это было высказанное в вежливой форме предложение о немедленной встрече. Эрнан только и ждал этого и выразил желание встретиться как можно скорее, а если граф не возражает, то прямо сейчас. Получивший четкие указания камердинер предложил Шатофьеру следовать за ним и провел его в личные апартаменты хозяина замка.

Еще недавно Клавдий Иверо считался одним из самых блестящих вельмож всей Испании. Это был высокий, крепкого телосложения мужчина, волевой, энергичный и моложавый с виду – мало кто давал ему больше тридцати пяти лет, хотя на самом деле ему было за сорок. Однако трагическая смерть сына сломила его. За последние полтора месяца он постарел как минимум на двадцать лет, и Эрнан просто не верил своим глазам: неужели этот немощный старик с седыми волосами, изборожденным морщинами лицом и усталым, опустошенным взглядом и есть тот великолепный сеньор, которого он видел в начале сентября в Памплоне? На какое-то мгновение Эрнана обуяли сомнения. Правильно ли он поступает, собираясь довериться человеку, одной ногой стоящему в могиле и с нетерпением ждущему смерти, как милости Божьей, как избавления от своих страданий? Разве способен такой человек на решительные поступки? Может, лучше было бы обратиться к графине?..

– Прошу садиться, господин граф, – скрипящим голосом произнес Клавдий Иверо, указывая на кресло возле горящего камина.

Эрнан сел. Граф слабо кивнул своему камердинеру, и тот вышел, оставив господ вдвоем.

– Итак, – заговорил Клавдий Иверо, как только дверь за слугой затворилась, – кастильский король велел арестовать своего брата. За что?

– По обвинению в государственной измене.

– Ага… Ну, это неудивительно.

Посему в комнате воцарилось тягостное молчание. Граф сидел с закрытыми глазами, бессильно откинувшись на спинку кресла. На его лице застыло выражение смертельной усталости. Эрнан мысленно ругал себя, что допустил ошибку, не доверившись графине. Но уже было поздно менять планы. Диана Юлия наверняка удалилась в свои покои, или же до утра уединилась в своей алхимической лаборатории и колдует там над колбами и ретортами.

Наконец Клавдий Иверо раскрыл глаза.

– Господин граф, король прислал мне копию протокола допроса моего сына. – (Эрнан побледнел.) – Там не указано никаких имен – ни исполнителей, ни свидетелей, – вероятно, он опасался, что я стану мстить… И, кстати, напрасно. Правосудие есть правосудие… Но, по имеющейся у меня информации, вы были непосредственно причастны ко всем тем событиям.

«Он наводил справки! – воспрянул духом Эрнан. – Значит, еще не все потеряно».

– Да, дон Клавдий, я участвовал в раскрытии заговора.

– В таком случае, вы именно тот человек, который мне нужен.

Шатофьер привстал и поклонился:

– Я весь к вашим услугам.

– Дело в том, сударь, – продолжал граф Иверо, – что из протокола допроса я понял лишь то, что мой сын, по глупости своей и безрассудству, впутался в заговор, об истинной цели которого даже не подозревал. По моему убеждению, это чистейшая нелепица, что он покусился на те злосчастные векселя. В конце концов, я не тиран, я продал бы несколько своих имений и заплатил бы по всем его долгам, а в при необходимости и защитил бы его от гнева матери. Я одно хочу знать: верно ли я догадался, что мотивы Рикарда были чисто личные?

– Да, дон Клавдий. В своем разрыве с принцессой Маргаритой ваш сын отчасти винил нынешнюю графиню Бискайскую, и ее брат воспользовался этим обстоятельством, а также тем состоянием глубокого отчаяния…

– Не будем лицемерить, сударь, – перебил его Клавдий Иверо. – Скажите прямо: Александр Бискайский воспользовался безумием моего сына. Его все еще разыскивают?

– Бывшего графа? Да. Недавно король удвоил сумму вознаграждения за его поимку.

– Уже напали на какой-нибудь след?

– Увы, нет. Он будто сквозь землю провалился.

– А как остальные участники заговора?

– Все, кроме одного, казнены.

– Жозеф де Мондрагон все еще жив?

– Он был приговорен к пожизненному заключению. Как мне стало известно, монсеньор Франциско де ла Пенья отказался подписать ему смертный приговор на том основании, что не было прямых доказательств его причастности к заговору – лишь предположения прочих обвиняемых, что он также участвовал в этом деле… ну, и еще мои собственные умозаключения. Однако теперь это несущественно. На прошлой неделе Жозеф де Мондрагон покончил с собой – повесился в своей камере.

– Об этом позаботился король?

– Скорее, принцесса Маргарита.

– Понятно… А что говорят в Памплоне про смерть Рикарда?

– Все убеждены, что его убил Александр Бискайский. Почему – высказывают самые разноречивые предположения, но ни одно из них не бросает тени на вашего сына.

– И на том хорошо, – облегченно вздохнул граф. – Но где гарантия, что все посвященные будут молчать?

Вспомнив про Симона, Эрнан на мгновение замешкался с ответом, но затем сказал:

– Будьте уверены, дон Клавдий. Молчать будут все.

– Ну что ж, будем надеяться… Но постойте-ка! Вы сказали, что все, кроме одного, мертвы. Кто же этот один? Или вы имели в виду Александра Бискайского?

– Нет. Я имел в виду Фернандо де Уэльву.

Впервые за время разговора глаза Клавдия Иверо сверкнули.

– Принца Кастильского?

– Да, его.

Граф судорожно вцепился пальцами в подлокотники своего кресла и резко подался вперед. Дыхание его участилось.

– И он сейчас у меня в замке!

– За это он и арестован своим братом, королем.

– Значит, я не ошибался, – прошептал граф с тихой ненавистью в голосе. – Так я и думал, что принц Фернандо причастен к смерти Рикарда… Господин де Шатофьер, если вы можете… даже если не можете, даже если не вправе – прошу вас, расскажите, во что впутался мой глупый сын.

Эрнан сделал вид, будто колеблется, хотя в действительности он решил все наперед.

– Хорошо, господин граф, я расскажу вам все, что могу рассказать. Александр Бискайский и Фернандо де Уэльва решили избавиться от княжны Жоанны, поскольку она случайно прознала об их планах захватить при помощи иезуитов кастильский и наваррский престолы и угрожала им разоблачением, если они не откажутся от своих замыслов и не покаются перед королями Наварры и Кастилии.

– Стало быть, Фернандо метил на корону своего брата?

– Да. Он собирался отравить дона Альфонсо и поведал об этом графу Бискайскому. А княжна подслушала их разговор и…

– И мой сын принимал участие в их гнусной затее?! Какой позор!

– Но он понятия не имел об истинной подоплеке дела. Равно как и о том, что его тоже собирались убить – вместе с княжной Бискайской. По замыслу заговорщиков, ваш сын, уже мертвый, должен был предстать виновником смерти княжны, ее убийцей, чтобы никому не пришло в голову заподозрить в этом других…

Эрнан вкратце поведал о поимке Фернандо и обнаруженных у него железном пруте и кинжале с вензелем Рикарда на рукояти. Потом он немного отступил от правды, сказав, что Фернандо передал Симону пакет, в котором действительно было письмо, компрометирующее Рикарда. На допросе бывший доминиканец Гаспар признался, что по приказу графа Бискайского он подделал и это письмо, правда, небрежно – лишь затем, чтобы усыпить бдительность Фернандо. В том письме Жоанна обвиняла Рикарда в убийстве некоего Хуана Энрике де лас Фуэнтеса, кастильского кабальеро, который весной этого года был любовником Маргариты и в самый разгар их романа спьяну утонул в реке. Однако из поддельного письма следовало, что это не был несчастный случай. Жоанна якобы располагала неопровержимыми доказательствами вины Рикарда и шантажировала его, требуя, чтобы он женился на ней. Эрнан предпочел такую версию происшедшего – хоть и не соответствующую действительности, но и не совсем ложную, – чтобы ни в коем случае не вызвать у графа даже тени сочувствия к Фернандо, который, по планам Александра Бискайского, должен был умереть вместе с Рикардом и Жоанной.

Клавдий Иверо слушал Эрнана, низко склонив голову. Когда же он поднял ее, глаза его пылали яростным огнем, черты лица заострились, оно приобрело выражение непреклонной решимости. Эрнан опешил: где только девались усталость и опустошенность, которые так неприятно поразили его в самом начале их разговора. В немощном теле еще был жив здоровый дух!

– Господин де Шатофьер, – произнес граф. – С тех пор как умер мой сын, у меня пропало желание жить. Я очень гордился Рикардом, может быть, преувеличивал его достоинства – но он был моим единственным сыном. Теперь же единственное, что держит меня на этом свете, так это жажда мести. Прежде чем умереть, я хочу отомстить тем, кто погубил Рикарда. Раньше я ненавидел и тех, кто раскрыл этот заговор, хоть и не собирался мстить им, но теперь… Теперь, когда оказалось, что Рикарду отводилась роль козла отпущения, я искренне признателен людям, которые спасли его не от смерти, но от посмертного позора. – Он испытующе поглядел на Эрнана. – Ведь это вы, я полагаю, разоблачили заговорщиков?

– Да, – невозмутимо ответил Шатофьер. – Это был я.

– Благодарю вас, граф, – просто сказал Клавдий Иверо и сказал он это от всей души.

Эрнан вдруг почувствовал, как к его горлу подкатывается комок. Какая все-таки сложная, подумал он, какая скверная штука жизнь, в которой подчас возникают такие ситуации, когда убитый горем отец искренне благодарит человека, изобличившего его сына в преступлении…

Между тем граф, собравшись с мыслями, вновь заговорил:

– Итак, Фернандо де Уэльва. Принц Кастилии, наследник престола, преступник. На его совести смерть Рикарда. Он не только собирался убить моего сына, он хотел опозорить его, взвалить на него чужие грехи – а сам остался бы незапятнанным… Ему нет места на этом свете, он должен умереть! – Клавдий Иверо снова подался вперед и даже чуть привстал. Его горящий взгляд, казалось, буравил Эрнана насквозь. – Господин де Шатофьер, отдайте мне этого ублюдка! Если мне не суждено будет расквитаться с графом Бискайским, то я хоть отомщу другому негодяю. Ради всего святого, заклинаю вас – отдайте мне принца Фернандо! Я не могу допустить, чтобы он покинул эти стены живым. Это будет надругательством над памятью моего сына – пусть и не очень светлой, но все же… Граф, вы не можете, вы не должны отказать мне! Всю ответственность я беру на себя. В конце концов, вы в моем замке, воинов у меня гораздо больше, чем у вас, и если возникнет необходимость, я велю арестовать всех кастильских гвардейцев. Если вы сочтете нужным, я для вида арестую и вас с графом д’Альбре. Вам никто не станет вменять в вину, что вы по доброй воле уступили мне принца – ибо сила на моей стороне. В худшем случае, король Альфонсо обвинит вас в излишней доверчивости – в том, что вы положились на мое гостеприимство.

Эрнан покачал головой:

– В принятии столь радикальных мер нет необходимости, дон Клавдий. Кастильский король исполнен решимости казнить своего брата – но для этого нужно раздобыть неопровержимые доказательства его вины.

– Так ведь они есть. У княжны… то бишь у графини Бискайской.

– Увы, она знает слишком мало. Вот если бы… – тут Эрнан умолк, словно не решаясь закончить свою мысль.

– Ну!

– Другое дело, если Фернандо де Уэльва сам сознается в своих преступных замыслах. Если заставить его это сделать.

– И каким же образом?

Эрнан в деталях изложил свой план действий.

– Хорошо, – кивнул Клавдий Иверо, выслушав его. – Это меня вполне устраивает. Я сейчас же дам соответствующие распоряжения. Вот только… А если Фернандо ни в чем не признается?

– Тогда я скажу дону Альфонсо, что был вынужден уступить вам. Ведь сила действительно на вашей стороне. Надеюсь, что в таком случае вы подтвердите этот факт в письме к королю.

– Можете не сомневаться, граф. Я же с самого начала предлагал взять всю ответственность на себя… Ладно. Так или иначе, но преступник не избежит заслуженного наказания. И тогда останется лишь граф Бискайский… а также Маргарита, – неожиданно для Эрнана добавил Клавдий Иверо и глаза его вновь сверкнули. – Ведь на самом деле она погубила Рикарда… Но ее пусть покарает Господь.

После беседы с графом Иверо Эрнан возвратился в свои покои и сразу же вызвал к себе лейтенанта кастильских гвардейцев. Это был сорокапятилетний солдат с пышными, тронутыми сединой усами и суровым, непроницаемым лицом верного служаки, который пользовался безграничным доверием как Фернандо IV, так и Альфонсо XIII.

– Господин де Сальседо, – сказал ему Шатофьер. – Вы, конечно, знакомы с распоряжением короля во всем подчиняться мне?

– Да, сударь. Ваш слуга еще вчера предъявил мне это распоряжение. Кроме того, я получил от его величества письмо, содержащее аналогичные указания.

– Это очень хорошо, что у вас нет никаких сомнений, поскольку следующее мое распоряжение может явиться для вас неожиданностью. Поэтому важно, чтобы вы полностью доверяли мне.

– Я целиком доверяю вам, сударь. В письме его величества было сказано, что вы наделены чрезвычайными полномочиями.

– Тем лучше. – Эрнан взял со стола свиток, скрепленный большой королевской печатью и передал его лейтенанту. – Вот, ознакомьтесь с указом короля.

Лейтенант развернул свиток и принялся читать. По мере того, как глаза его пробегали все новые и новые строки, челюсть его все больше отвисла; казалось, еще немного, и она грохнется наземь.

– Убедитесь, что подпись и печать подлинные, – спустя минуту добавил Шатофьер.

Спохватившись, лейтенант закрыл рот, громко лязгнув зубами, и поднял на Эрнана обалделый взгляд.

– Вне всякого сомнения, сударь, подпись и печать королевские. Весь текст указа его величество написал собственноручно.

– И вы готовы беспрекословно повиноваться мне во исполнение сего указа?

– Да, сударь, готов, – не колеблясь, ответил лейтенант. Лицо его опять стало спокойным и невозмутимым. Двадцать лет на службе у Фернандо IV приучили старого гвардейца философски относится к любым неожиданностям. Он привык слепо подчиняться королевской воле и не задавать лишних вопросов.