Текст книги "Княжич"

Еще немного – и сшибутся.

Я на Торбьерна взгляд бросил. Напрягся хевдинг. Весь вперед подался, словно он вместе со всеми в волне той катится. Зубы сжал. Только желваки на бритых щеках играют.

И тут в третий раз дудки заревели. Ратники копья выставили. Щиты сомкнули. Точно еж рассерженный иголками ощетинился.

Вот на эти иголки и напоролись викинги. Кто-то копье в грудь принял. А кто-то не растерялся. Под копья поднырнул, в кувырке под ноги ратникам подкатился. И мечи с топорами в дело пошли.

Врубились. Закипело. Закружило. Завертело. Кровью брызнуло.

– О-о-один! – раскатилось над побоищем.

И вновь дудки у саксов заиграли. На этот раз пискляво. Поддались ратники. Отходить стали. К речушке жаться.

– Ага! – обрадовался Торбьерн. – На испуг вояки слабыми оказались! – кричит.

А я вижу, что все, как в играх моих – в деревянное войско с отцом в детинце коростеньском, – заманивают саксы викингов в ловушку. И точно.

В стороны разбежались ратники. А викинги в речушку уперлись. Куда дальше-то катиться? Только в воду. Передние притормаживают, да задние их в спину толкают. А из воды рогатки торчат. Колья навостренные. Это не люди, с ними не порубишься. На них либо гибнуть надо, либо изворачиваться. А на другом берегу новый ряд копейщиков. Стоят. Копья опустили. Только на берег высунься – враз пришпилят. Умно.

А саксы еще и с боков прижимать стали. А вот и риттеры. В спину варягам заходят. Кони у них крепкие. Кого на копье всадник не подденет, того мечом порубит, а коли и от меча враг уйдет, так конем потопчет…

Слышу я, как взвыл Торбьерн от злости. Мне его даже жалко стало. И за Орма отчего-то сердце защемило. И за всю ватагу нашу. Нашу?

Я почувствовал, что совсем уже с ними сжился. И били меня, и за человека не держали, и помимо воли моей вывезли незнамо куда, да только нужно в чужом краю хоть на что-то опору иметь…

– Хевдинг! – заорал я. – Смотри! Орм из боя наших выводит!

Издалека лысая голова Могучего видна. Ишь, как на солнце сверкает. Не хуже сакских шеломов. Вижу, что прорубаются они в сторону рощи. Орм впереди, а за ним и остальные.

Уже близок прорыв…

Улицу целую прорубили…

Все…

Выбрались…

Бегут…

Конники за ними…

А деревья все ближе…

Только куда они, через ветки и бурелом?..

– Давай, Орм! Давай! – ору что есть мочи.

– Давай, Могучий! – вторит мне Торбьерн. Вдруг от конного отряда риттер отделился. К нам повернул. Коня подгоняет. Копье наперевес. Прямо на холм прет. У коня грива по ветру. За риттером плащ развевается. На броню у него поволока расшитая наброшена. На ней зверь диковинный пасть раззявил.

Присмотрелся я – чур меня! Это ж Ящур![119]119
  Скорее всего, на гербе риттера был изображен дракон.


[Закрыть] Я даже сплюнул от омерзения.

А всадник уж рядом совсем. А мы стоим вдвоем Не бежать же.

– Трэль, – слышу голос хевдинга. – Держи!

Обернулся я, а он мне нож свой сует. Я нож взял. Приготовился. Он меч свой поднял. Стоим.

А риттер доволен. Добыча легкая. Не бежит даже. Скачет, а сам решает, то ли малого на копье подцепить, то ли старого…

Все же старого решил. На Торбьерна копье направил. Я еле отскочить успел. Он мимо пронесся. Хевдинг копье его встретил, от груди своей отвел. Только наконечником его все же за плечо зацепило.

От земли оторвался викинг. В воздухе повис. Да, видать, тяжел оказался. Не удержал его риттер. Опустилось копье к земле. Поволокло Торбьерна по зеленой траве. Но вырвался наконечник из плеча, порвал кожу, и в небушко рванул. Упал хевдинг, а у риттера от такой неудачи копье из рук выскользнуло. Но ему ничего. Выхватил меч, коня развернул и на меня…

Я-то ему совсем простой мишенью казался. Он даже коня передо мной придержал и на дыбы его поднял, чтоб красиво меня располовинить. Только мне почему-то половиниться не хотелось. И ждать, когда мне на голову меч его опустится, я не стал. Под пузо коня и кинулся. Да рукой свободной за подпругу уцепился. Только клинок рядом просвистел.

Конь с дыбков опустился. Закружил его риттер. Достать меня хочет. А я под ним болтаюсь. Только ноги убирать успеваю, чтоб мне их конь не отдавил. Нож под подпругу сунул, ремень подпружный лопнул. Я на землю упал, голову руками прикрыл. Но защитил Даждьбоже. Конь меня перескочил.

А седло набок с него поползло. А с седлом и всадник. Грохнулся он тяжело оземь. Всхрапнул и замер.

И конь встал точно вкопанный. Я в горячке вскочил. Гляжу, а у риттера голова набок. Шею он, видно, при падении себе свернул. Вот и славно. Я коня за узду схватил. А сам отдышаться никак не могу, от страха колени дрожат.

А тут и Торбьерн застонал…

Живой…

Я к нему коня подвел. Он уж сидит. Из раны кровища хлещет. Сам бледный как полотно.

– Заберешься? – я у него спрашиваю. – А то тяжелый ты, хевдинг, не подниму я тебя.

– Смогу, – отвечает.

– Ну, давай.

Он с земли приподнялся, об меня оперся, на коня влез.

– Удачливый ты, трэль, – говорит.

– Какой есть, – я ему в ответ. И сам на коня запрыгнул…

Мы подальше от побоища отъехали. На землю сошли. Он прилег, а я перед ним на колени встал и на рану помочился[120]120
  Моча хороший антисептик и до сих пор используется в народной медицине. Особенно ценится детская моча.


[Закрыть]. А рана у него на плече глубокая, как жабий рот. Серьги из уха вынул, одну у себя, другую у него.

– В скобы согнуть одной рукой сможешь? – спросил.

– Угу, – он сквозь зубы промычал.

Я рану ему пальцами сжал. Он скобы наложил. Сдавил так, что рана рот свой жабий закрыла.

– Вот и пригодился отцов благодар, – сказал я.

– Что? – не понял он.

– До Глубокой бухты далеко?

– Если напрямик – завтра к вечеру будем.

– А по-другому нам не надо, – говорю, а сам улыбаюсь, все еще не веря, что живым остался.

Потом подорожника нажевал. Здоровья Белореву за науку пожелал. Приложил к ране. Перевязал.

– Поехали, что ли?

Он встал. Вижу – поплыл. Но ничего, на ногах держится.

– Поехали – говорит.

А чуть позже, когда мы в лесок въехали, он спросил:

– Ты точно на арфе не играешь и висы слагать не умеешь?

– Нет, – ответил я ему.

– Чудной трэль, – хмыкнул он.

И мы дальше поехали. Молча. Чтоб силы беречь…

15 августа 943 г.

В Глубокой бухте тихо шумел прибой.

Дохлыми тушами лежали на берегу драккары. Мне было жалко глядеть на них. Гончие псы Океян-Моря, вырванные из привычной стихии, выглядели нелепо и беспомощно. Оскаленные драконьи морды, созданные, чтобы сеять ужас среди прибрежных народов, сейчас уныло смотрели вдаль, поджидая бросивших их хозяев.

И только драккар Торбьерна гордо качался на волнах. Натягивал якорные канаты. Старался сорваться с привязи. И был готов в любое мгновение поднять якорь и уйти от этой злой земли. Так велел хевдинг.

Мы ждали…

– Да чего же они не идут? – Борн в нетерпении теребил свой длинный нос. – Семь дней уже от них нет вестей. Или восемь уже? – повернулся он ко мне.

– Восьмой, – ответил я.

– Что? – Из трюма драккара выбрался Торбьерн. – Тихо?

Плечо его почти не беспокоило. Помогла морская вода да мои отвары. Но он все еще держал руку на перевязи. Старался двигаться осторожно, чтобы лишний раз не потревожить рану.

– Тихо, хевдинг, – вздохнул кормчий. – Как в брюхе у кита.

– Вот, трэль, держи, – протянул Торбьерн мне что-то, зажатое в кулаке.

– Что это?

– Держи, говорю.

Я подставил руку, и хевдинг разжал пальцы. На мою ладонь упала золотая серьга с красным, словно капля крови, камешком.

– Это тебе, – сказал Торбьерн. – И пусть никто и никогда не скажет, что Торбьерн, сын Вивеля, не отблагодарил человека, спасшего ему жизнь.

– Но я всего лишь трэль Орма, – сказал я.

– Я думаю, что Могучий Орм не станет возражать. – Хевдинг здоровой рукой похлопал меня по плечу. – Носи с честью, – улыбнулся он.

– Хевдинг! – крикнул Борн.

Он все это время вглядывался в прибрежье и теперь, что-то заметив там, принялся размахивать руками.

– Смотри, Торбьерн! – кричал кормчий. – Это наши!

И верно. С прибрежных холмов к бухте спускалась нестройная ватага. Их было около двух сотен. Викинги явно торопились. Они бежали. Спотыкались на бегу. Кто-то падал. Катился вниз. Поднимался и вновь стремился к морю.

– Я вижу Орма! – кричал Носатый. – Смотри, как спешат. Соскучились, что ли?

Я всмотрелся и тоже сумел разглядеть блестевшую на солнце лысую голову моего владетеля.

– С ними люди Трюггваса, а конунга не видно, – тихо сказал хевдинг. – Борн, – позвал он кормчего, – готовимся к отходу. Трэль, – повернулся он ко мне, – выбирай якоря.

Я быстро вставил в мочку уха подарок Торбьерна и бросился выполнять приказание.

– Орм! – продолжал размахивать руками Борн. – Сюда! Скорее!

– Хватит орать! Десять весел тебе в задницу! Они и так нас видят! – разозлился хевдинг. – Лучше помоги мальчишке!

Борн кивнул и принялся выбирать канат второго якоря.

Между тем на вершине холма показались преследователи. Это были саксы. Они кричали, улюлюкали, размахивали мечами. Их было много. Слишком много.

И тут над Глубокой бухтой разнесся уже знакомый мне гнусавый рев трубы. Саксы вскинули луки. И над берегом зашуршали стрелы.

Викинги спустились к воде. Не обращая внимания на обстрел, они дружно схватились за борта драккаров и потащили их к воде.

А саксы все стреляли и стреляли.

Но вот первый драккар спустили на воду. За ним второй. Викинги забирались в них, переваливались через борта. Разбирали весла. Крепили их в уключины. Вразнобой отгребали подальше от берега. Подальше от смерти. Еще немного, и на прибрежных камнях осталась лишь небольшая горстка людей.

– Вы что, с ума сошли? – взревел Торбьерн. – Орм, давайте сюда!

– Сейчас, хевдинг! – с трудом переводя дыхание, прохрипел в ответ Орм и помахал нам рукой. – Последний привет гостеприимной Нортумбрии и королеве Этельвольд! Давай, ребята! – повернулся он к викингам.

И они дружно стянули порты и принялись мочиться. А вокруг сыпались стрелы. Впивались в борта ставших бесхозными драккаров. Отскакивали от камней. Падали в волны…

– Эй, уроды! – кричал Орм стрелкам. – Скажите вашей бабе, что таких концов ей больше не видеть до самой смерти!

Он хрипло рассмеялся. Натянул порты и бросился в налетевшую волну.

Наконец викинги доплыли до нас. И стали забираться в драккар.

– Без шуток не можешь? – смеялся хевдинг, прижав здоровой рукой Орма к своей груди.

Почти четыре десятка драккаров пристали к берегу в Глубокой бухте в конце месяца Скаерсомар. И вот теперь только три уходили в Океян-Море.

Война в Нортумбрии закончилась поражением Свена Вилобородого…

Когда мы вышли в открытое море, драккары стали борт к борту. В этот день викинги изрядно выпили пива в память о конунге и людях, навсегда оставшихся в чужой стране. На этой тризне Орм рассказал, что Этельвольд, после того как разбила викингов у безымянной речушки, осадила и с боем взяла Йорк – стольный город Свена Вилобородого. В том бою погибли Торри Короткоухий, конунг Трюггвас и еще триста двадцать восемь воинов. Шестеро из погибших были нашими. Людьми Торбьерна.

За время плавания я многих из них узнал. Они не были плохими людьми. И вот теперь их не стало. Как до этого не стало Славди, Гриди, Хлодвига…

Орм вместе с оставшимися в живых воинами Трюггваса, объединив силы, сумели вырваться из горящего города. Королева саксов послала за ними в погоню лишь пять сотен ратников. Это был небольшой отряд. Находники[121]121
  Находник – человек со стороны. Иноземец.


[Закрыть] ее мало волновали. Как пришли, так и уйдут. Королеве Этельвольд был нужен Свен Вилобородый. Но и его она не получила.

Свен сумел спастись. Вместе с Бьярни, сыном Олафа, он вышел из окружения, и они увели своих людей на север в Страну скоттов[122]122
  Страна скоттов – Шотландия.


[Закрыть]. Война в Нортумбрии продолжалась.

Но это была уже не наша война…

На рассвете следующего дня мы простились с людьми Трюггваса. Канаты, стягивающие борта драккаров, были разрублены. Торбьерн велел нам отчаливать. И дальше каждый поплыл своей дорогой.

Слишком дорого обошлась для Торбьерна, сына Вивеля, и Орма, сына Хальвдана, тоска по морю и желание повидать новые земли. Они уходили с шестью сотнями воинов, а возвращались домой командой в сорок восемь викингов и одним трэлем…

14 февраля 944 г.

Зима была страшная…

Море все время штормило…

Ледяной, прошивающий до костей ветер сбивал с ног. Берег покрылся толстой коркой из смерзшейся воды, выброшенных бурей водорослей и морских обитателей. Холодные волны накатывали на землю, точно старались слизнуть этот, надоевший Океян-Морю, клочок суши.

Ледяная земля[123]123
  Ледяная земля – Исландия.


[Закрыть] полностью оправдывала свое имя. И я здесь леденел…

Леденел…

Леденел…

Мы приплыли сюда в начале осени.

Нет.

Неверно.

Это я приплыл в неведомую страну. Торбьерн и его ватага морских бродяг просто вернулись на родину.

Поразила меня Исландия. Никогда я таких чудес не видывал. Я-то к бору привык. К чаще буреломной. А тут деревца чахлые. По земле стелятся. Насмешка, а не деревья. И кони здесь чудные[124]124
  «…кони… чудные». – Исландские пони.


[Закрыть]. Маленькие. У нас собаки больше. Но выносливые те коняшки. И злые. Станешь злым, когда прокорма почти нет. Земля-то скудная. Корст один. Родит плохо. Зато птицы много. Все скалы прибрежные гнездами облеплены. Галдят пернатые, что огнищане на стогне. Но самое удивительное – гейзеры. Это когда кипяток из земли вырывается. Точно плюется Исландия. Можно даже огонь не разводить, воду не греть. Бросишь яйцо, а оно само варится. Только доставать его боязно. Ошпарить может. И воняет сильно. Орм говорит, что это от болячек всяких полезно. Эх, Белорева бы сюда. Он бы разобрался. Но далеко знахарь, за тридевять земель. За тремя морями…

Встретили нас хорошо. Еще бы. Хозяин домой вернулся. Пусть без добычи большой, зато живой. Три дня викинги в поселении Торбьерна на Купальном склоне пировали. Потом еще три дня в поселении Орма у Орлиной скалы. Благо, что одно поселение от другого всего в осьмине ходьбы было.

И меня встретили неплохо. Орм решил, что в Нортумбрии викинги поражение потерпели оттого, что он меня с собой не взял. Домочадцы ему поверили. А Халльдис, жена его, велела мне в их Длинном доме жить.

Хоть и был я трэлем, только они меня работой сильно не загружали. Я даже растерялся от такого. Спросил у нее, почему она меня не селит вместе с остальными трэлями? А она посмотрела на меня внимательно и сказала:

– Не знаю почему, но мне кажется, что в своей стране ты был знатный человек. И пусть мужчины этого не поняли, но я-то вижу, что ты всегда и везде будешь знатным.

А потом добавила:

– Был бы ты постарше, я бы тебе позволила своим домом жить. Женился бы, хозяйство бы завел. Только молод ты еще. Живи в нашем доме.

И я стал жить у них. Ни гостем, ни рабом…

Мне даже позволили из поселения уходить. С утра я седлал маленького коника, которого стал звать Гнедко, как своего коня, в Коростене оставленного, и уезжал.

По окрестным холмам ездил. В долину гейзеров. На птичьи погосты. Ягоды собирал. Травы, из тех, что от Белорева узнал. Они здесь такие же, как и в Древлянской земле росли. Правда, и незнакомых много. Так я те не брал. Сушил я те травы да впрок под шкурами на своем лежаке сберегал.

А еще я попросил Орма, чтоб он мне позволил лук смастерить. Он сначала воспротивился, да Халльдис за меня вступилась. Он и разрешил.

Я лук смастерил. Сложный делать не стал. Да и не из чего. Сделал простой. Только берестой усилил да пластинами из кости. Мне их Орм дал. А еще он хер моржовый мне показал. Тот самый, которым я его на германском берегу обозвал. Подивился я. А он пообещал мне, что я этого зверя диковинного увижу. Они по весне на лежбище приплывут. На них охоту устроят и меня возьмут. Больно в них мяса да жира много.

Орм мне про моржа толкует, а меня тоска взяла. Неужели, думаю, на всю жизнь здесь останусь? Не увижу больше отца, сестренку, Любаву? Земли Древлянской не увижу? И так мне горько стало, что чуть не заплакал. Только вспомнил слова, что Гостомысл повторять любил:

– Все в руках Даждьбожиих.

На том и успокоился…

Стрел из камыша понаделал. Это, конечно, не каленые стрелы[125]125
  Каленая стрела – стрела, изготовленная по особой технологии. Заготовку раскалывали вдоль на четыре части, затем склеивали внутренней стороной наружу, а потом обрабатывали. Это улучшало ее аэродинамические свойства и делало более крепкой (акад. Рыбаков).


[Закрыть], но для охоты на птиц пойдут.

И стал я, кроме трав, еще и птицу битую в поселение таскать. Много набил, а тут и зима накатила.

Рано она в эти края приходит. А в этом году она еще и лютая оказалась…

В Длинном доме, где, не переставая, горел очаг, было до одури холодно.

По утрам, когда Халльдис огонь сильнее раздувала, иней на стенах начинал оттаивать. Влага ручейками стекала вниз, пропитывала тростник, покрывавший пол. От постоянной сырости жутко гудели ноги. Кашель мучил. Кожа на руках шла трещинами, из которых все время сочилась сукровица.

Люди Орма стали болеть, а два трэля-германца умерли. Потом заболел и я.

Лихоманка накрыла под вечер. Грудь заложило так, что невозможно было вздохнуть. Под ребрами что-то булькало, а каждый выдох был похож на гейзер. Воздух со страшным сипом выходил из горла. Потом стало жарко. Так жарко, что хотелось выпрыгнуть из одежи и броситься в море. Я знал, что это значит. С напастью нужно было бороться или умирать.

Я стал бороться.

Из последних сил набрал в глиняную миску воды, сыпанул туда сушеных листьев мать-и-мачехи, девясиловых корней, засохших цветков ромашки и еще несколько пучков из тех трав, что я летом смог отыскать на этой земле. Отварил все. Через силу выпил. Свалился на лежак. Укутался в шкуры. В Навь ушел…

И здесь, в Нави, я встретил Любаву. Вокруг вьюга воет. Штормы у ног ее ледяными волнами разбиваются. А она стоит в одном сарафане. И даже от холода не ежится. А снег на нее падает и тает без следа.

Я испугался за нее сперва. Уж не случилось ли что с Микулиной дочерью? Уж не заболела ли?

А она мне:

– Не бойся за меня, княжич. Здорова я. Просто скучаю сильно. Куда же ты пропал? Жив ли? Истомилась я вся. Покой потеряла.

– Жив я, – отвечаю. – Прихворнул только.

– Где же ты?

– Далеко, – вздохнул я. – В Ледяной земле.

– Ты уж возвращайся скорее.

– Не знаю, вернусь ли.

– Не оставлю я тебя там. Ты помнишь? Ведьма я. А сама подходит ко мне. Целует нежно.

И тут понимаю я, что она через поцелуй лихоманку из меня пьет.

– Не надо. Не бери на себя, – я сказать ей пытаюсь, да не могу.

Она мне рот губами своими прикрыла.

А меня жар жжет. Так жжет, что кажется, будто я пламенем стал. И сам в себе болезнь сжигаю…

И пропала Любава. Мороком. Пылью снежной рассыпалась.

А на губах послевкусие. Едва уловимое. Радостное. И, превозмогая жар и слабость, я зашептал то ли в бреду, то ли в Яви:

– Боля ты, боля… Марена Кощевна…

А потом провалился в черную бездну. В пустоту. В небытие…

Утром мне стало легче. Бульканье в груди ушло. Я прокашлялся. Кашель был уже не таким, как вчера. Не сухим горлодером. Ошметками из меня вылетала зеленая мокрота. Я сплюнул ее на пол. И понял, что буду жить.

Белорев был хорошим учителем. А Любава настоящей ведьмой. Не знаю, то ли травы, что я собирал, то ли Любавина воля, то ли жгучее желание жить мне помогли. Не знаю. И не хочу знать. Лихоманка ушла. А я остался.

Превозмогая слабость, встал с лежака. В Длинном доме никого не было. Доковылял до очага. Рядом с ним стояла вчерашняя миска с остатками отвара. Допил его. И тут услышал тихое завывание, похожее на стон. Огляделся. Понял, что звук идет из отгороженной шкурами маленькой опочивальни Орма.

Я поплелся туда.

Мне, как и любому трэлю, было запрещено заглядывать за шкуру. Но сейчас я понял, что что-то случилось, и решил нарушить запрет.

На деревянной кровати, собранной из резных досок, почти такой же, что я видел в доме Трюггваса, в беспамятстве лежала жена Орма – Халльдис. Рядом с ней сидел Орм.

Я понял, что Халльдис, как и я вчера, свалилась от лихоманки. Крупные капли пота выступили на ее лбу. Глаза были закрыты. Веки подергивались. Она дышала неровно, со свистом.

Я взглянул на Орма. Его точно подменили. Этот огромный, покрытый шрамами человек вдруг превратился в беспомощного ребенка. Он сидел у кровати, на которой в беспамятстве лежала его больная жена, держал ее за руку и тихонько плакал.

– Орм, – сказал я ему. – Можно, я ей помочь попробую?

Я сам еще не оправился от болезни. Меня пошатывало от слабости. Голова шла кругом. Каждый шаг давался с трудом. Но я знал, что могу помочь этой женщине.

Орм поднял на меня красные от слез глаза.

– А я подумал, что ты уже умер, – сказал он.

– Живой, как видишь, – попытался улыбнуться я.

– А Халльдис вот… – И он снова заплакал, утирая огромными ручищами глаза.

Я подошел. Положил руку ему на плечо и сказал:

– Я помогу ей. Только мне снега нужно. Чистого. Он снова посмотрел на меня с недоверием. Затем встал и быстро побежал к выходу из Длинного дома.

– И вели, чтобы баню топили! – крикнул я ему вдогонку. – Будем стужу из себя выгонять.

Не в силах больше стоять, я присел на краешек кровати. Положил ладонь на лоб Халльдис. Лоб был не слишком горячим.

– Уже легче, – сказал я. – Значит, жара нет.

– Я принес, трэль, – услышал я голос Орма.

– А баня?

– Топят уже.

– Ставь снег на огонь. Пусть кипятится…

К вечеру женщине стало легче. Весь день я отпаивал ее отваром. И пил его сам. Потом парились. Потом одна из тир приготовила мясную похлебку. Мы с Халльдис поели. Я велел Орму ночью не спать и продолжать давать жене отвар. А сам свалился от усталости и заснул. Я знал, что теперь мы с ней пойдем на поправку…

20 февраля 944 г.

За стенами Длинного дома продолжала бушевать зима. Но это было уже не так страшно.

После того как я исцелился сам и поднял на ноги Халльдис, ко мне стали привозить больных из ближних поселений. Я помогал чем мог. Запасы трав у меня быстро пошли на убыль. Но, хвала Даждьбогу, и болеть стали меньше.

Отступила лихоманка. На спад пошла. Да тут другая напасть приключилась.

Голод.

Его травой не излечишь. Тут мясо нужно. Только где его взять? В такую стынь до зверя не доберешься. За рыбой в море не выйдешь. Вот и сидели мы на каше постной. И той не досыта было.

Халльдис мне все лишний кусок подсовывала. Я для нее после излечения как сын родной стал. И Орм ко мне переменился. Правда, он и так меня давно уже не обижал.

Казалось, живи да радуйся…

А меня тоска по дому совсем заела. Каждую ночь Коростень снился. Отец да Любава из головы не шли. Как там они? Здоровы ли? Живы ли? Может, и нет их больше на свете по прихоти Ингваря Киевского? Рвется сердце в землю Древлянскую. Так бы и уле-тел на родину. Только человек не птица. Через Океян-Море не перемахнет…

В тот день мы с Ормом поближе к очагу подсели. Викинг доску достал. Мы в тавлеи играть хотели. Только не дали нам.

Пришел человек с Купального склона. Отворил дверь, впуская в Длинный дом морозный дух. Сразу к огню протянул озябшие руки. А от одежи меховой пар повалил.

– Приветствую тебя, Орм, – сказал.

– Привет и тебе, Борн, – ответил викинг.

Я Борна и не узнал сразу. Привык его на драккаре видеть. А тут он в лохматый мех укутан по самые глаза. Только нос его длинный из-под шапки торчит. Посинел от холода.

– Торбьерн тебе привет шлет. Тебя и трэля твоего к себе в гости зовет, – сказал Борн и шмыгнул носом.

– Зачем это мы хевдингу понадобились? – спросил Орм.

– Ты слышал про женщину по имени Торбьерг? Ну… ту, что называют Малой Вельвой?[126]126
  Вельва– легендарная прорицательница. Героиня Эдды.


[Закрыть]

– Это та, у которой было девять сестер, а в живых только она одна осталась?

– Да. Та самая. Она всю зиму ходит по пирам из поселения в поселение и предсказывает людям будущее. Сегодня она должна прийти в поселение на Купальном склоне. Торбьерн не хочет принимать ее в своем доме. Ты знаешь, что он не любит всего этого. Но один из его людей, да ты его помнишь, Торкель его зовут…

– Это тот, который не захотел с нами в поход идти?

– Стар он уже для походов, – сказал Борн и смахнул капельку со своего оттаявшего носа. – Торкель решил ее принять. Даже человека ей навстречу выслал. Хевдинг боится свое будущее узнавать, а за тобой и трэлем твоим послал. Говорит, что вам, может быть, это нужно.

– Правильно говорит Торбьерн. Собирайся, трэль, – сказал мне Орм и ссыпал камни с доски в кожаный мешок. – В тавлеи потом доиграем…

Путь до поселения Торбьерна показался мне бесконечным.

Ледяной ветер валил с ног. От него слезились глаза и сводило щеки.

Мы брели над берегом неспокойного моря. Я шел за Ормом, стараясь хоть немного укрыться от ветра за его могучей спиной. А под нами холодные волны лизали голый камень. Ревели, сталкивались друг с другом. Взлетали вверх солеными брызгами. И чудилось, что еще немного – и Океян-Море доберется до нас. Смоет. Утянет в свою промозглую бездну. Жутко от этого становилось на душе. Тошно.

– А вон и Купальный склон! – перекрикивая ветер, показал рукой Орм. – Видишь, трэль, мы почти дошли…

Вечером в дом Торкеля пришла прорицательница. Она была гораздо моложе, чем я ее себе представлял. Моложе Халльдис. Но старше Гудрит, дочери Торбьерна, которая тоже была здесь.

Казалось, что холод ей не страшен. Она вошла в дом и не бросилась к огню, как это делали все остальные, а внимательно оглядела собравшихся.

Я и сам с любопытством рассматривал ее.

На ней был синий плащ, завязанный спереди ремешками и отороченный самоцветными камушками До самого подола. На шее – стеклянные бусы, а на голове – черная смушковая шапка, подбитая белым кошачьим мехом.

В руке она держала посох с набалдашником, оправленным желтой медью и усаженным самоцветными камушками. Пояс у нее был из трута, а на поясе висел большой кошель.

Она была обута в мохнатые башмаки из телячьей кожи, и на них были длинные и крепкие ремешки с большими пряжками из желтой меди. На руках у нее были рукавицы из кошачьего меха, белые и мохнатые[127]127
  Сцена с Малой Вельвой взята из Саги Об Эйрике Рыжем. Автор перевода мне неизвестен.


[Закрыть].

Торкель подошел к ней, почтительно взял за руку и повел к специально приготовленному для нее стулу. На стуле лежала подушка, набитая куриными перьями, чтобы Торбьерг было мягче сидеть.

Проходя мимо меня, прорицательница остановилась. Она впилась взглядом в мои глаза. Мне показалось, что мы смотрели друг на друга целую вечность…

Наконец она хитро улыбнулась и пошла дальше.

Когда она села, перед ней поставили небольшой стол, который, как шепнул Борн, был специально сколочен по такому случаю.

Мы же расселись на лавках.

Женщины стали подавать еду.

Торкель не поскупился. Перед каждым поставили по большой миске каши, сваренной на козьем молоке, и по маленькой миске с мясом. Была открыта бочка с пивом, и женщины засуетились, разнося пенный напиток.

Долго меня уговаривать не пришлось. Наголодавшись в поселении Орма у Орлиной скалы, я решил как можно плотнее набить живот здесь.

Да и все, кто находился сейчас у Торкеля в гостях, с жадностью набросились на еду.

– Посмотри на Вельву, – сказал мне Орм и отправил себе в рот большой кусок мяса.

Я поднял глаза от миски и увидел, что Торбьерг не притронулась к еде. Она продолжала внимательно разглядывать нас. И мне стало стыдно. Мне показалось, что я со стороны похожу на поросенка, которому дали месиво. Я несколько умерил свой пыл и начал есть более опрятно.

Она снова улыбнулась мне и достала из складок своего плаща ложку из желтой меди и нож с рукоятью из моржовой кости, стянутой двумя медными кольцами. Острие ножа было обломано.

Подняв большую глиняную кружку, полную пива, она сделала небольшой глоток, а затем принялась отрезать маленькие кусочки мяса.

– Ей подали кушанье, – прожевав свой кусок, сказал Орм, – из сердец всех животных, которые еще остались в поселке. А она нос воротит, – и он отправил себе в рот очередной кус мяса.

– Скажи, почтенная Торбьерг, – сказал Торкель, когда первый голод был утолен, – что ты думаешь о будущем собравшихся здесь людей?

– Как только эти люди утолят свой голод, – ответила женщина, – я смогу начать ворожбу.

После этих слов все отставили свои миски. Да и мне кусок в горло не полез. Уж больно хотелось посмотреть на то, как будет ворожить Вельва.

Я помнил, как ворожил Гостомысл. Даже несколько раз, когда ходил у него в послухах, помогал ему в Даждьбожьем доме. Там было все просто.

Сначала я подавал ему ворону, которую накануне ловил пришедший за советом. Ведун острым ножом быстро отсекал ей голову и кропил ее кровью алатырный камень. Читал заговоры. Призывал лесных духов. Потом я держал миску с водой над головой желающего узнать свое будущее. А Гостомысл лил в воду растопленный воск. Потом, когда воск остывал, ведун осторожно вынимал его из миски. Воск принимал причудливую форму. Гостомысл внимательно рассматривал его и рассказывал, что видит. Вот и все.

Здесь же все было совсем не так.

Когда убрали еду, Торбьерг достала из своего кошеля несколько мелких косточек. Потрясла их в кулаке и метнула на стол. Она взглянула на то, что у нее получилось, и вздохнула.

– Мне очень жаль, – сказала она, – но духи не желают мне открывать будущее.

Народ разочарованно зашумел. Вельва подняла вверх руку, призывая к молчанию, и добавила:

– Они хотят слышать песню.

– Какую песню? – спросил Торкель.

– Среди вас, – сказала Торбьерг, – есть женщина, которая знает песню вардлок[128]128
  Вардлок – предполагается, что это слово первоначально значило «то, что зачаровывает духов».


[Закрыть]. Кто эта женщина? Назови себя.

Некоторое время в Длинном доме стояла тишина. Затем Гудрит, дочь Торбьерна, робко кашлянула и, смущаясь, подняла руку.

Все в изумлении уставились на девушку.

– Я не колдунья и не ворожея, – тихо сказала Гудрит, – но Халльдис, жена Орма, научила меня песне, которую она называла вардлок.

Тут настала очередь изумляться Орму.

– Я и не знал, – шепнул он мне, – что моя жена знает такие песни.

– Ваши жены, – словно услышав шепот викинга, сказала Вельва, – порой знают гораздо больше, чем вы можете себе представить. Твое знание, – сказала она Гудрит, – очень кстати.

– Но я хочу стать христианкой, – вдруг сказала девушка. – И я не знаю, пристало ли мне петь такие песни?

– Возможно, ты окажешь помощь людям и не станешь от этого хуже, – улыбнулась Вельва. – Но это – дело Торкеля позаботиться о том, что мне нужно, – добавила она.

Торкель, да и все, кто находился в доме, принялись уговаривать Гудрит. В конце концов смущенная всеобщим вниманием девушка согласилась.

– Хорошо, – сказала Торбьерг. – Пусть женщины станут кольцом вокруг меня.

Женщины исполнили повеление. Вельва закрыла глаза и прошептала:

– Пой, девочка. И Гудрит запела:

Ар вар альда

Фат эр экки вар,

Вар-а сандр не сор

Не сайлар юннир;

Еро фаннск ейги

Не юпфеминн,

Гап вар Гиннунга

Эн грае экки…[129]129
  Arvaralda faterekkivar, var-asandrnesaer ne svalar unnir; jorofannskeigi ne upphiminn, gap var Ginnunga, en gras ekki.


[Закрыть]

Вначале ее голос звучал робко и неуверенно. Но потом она запела так хорошо и красиво, что мне показалось, будто колокольчики зазвенели под крышей Длинного дома…

– Многие духи явились теперь, – сказала Вельва тяжелым басом, когда Гудрит закончила петь. – Любо им было слушать песню, а раньше они хотели скрыться от нас и не оказывали нам послушания. Мне теперь ясно многое из того, что было скрыто и от меня, и от других. Я могу теперь сказать, что голод скоро кончится, и лучшие времена настанут весной. Болезнь, которая долго свирепствовала здесь, прекратится скорее, чем можно было ожидать, благодаря чудному трэлю, который знает благородный язык. А тебя, Гудрит, я сразу же отблагодарю за твою помощь, ибо я теперь ясно вижу твою судьбу. Ты вступишь здесь, в Исландии, в почетный брак, и от тебя произойдет большой и славный род, и над твоим потомством просияет яркий свет. Будь же здорова и счастлива, дочь моя!