Текст книги "Княжич"

Затем Торбьерг встряхнула головой, точно прогоняя наваждение. Открыла глаза и сказала уже своим обычным голосом:

– Теперь каждый поочередно подходите ко мне и спрашивайте то, что вы хотели узнать…

Когда черед дошел до меня, я робко шагнул к Вельве. Она посмотрела на меня и тихо сказала:

– Так ты и есть тот самый трэль, который знает многое, но не все?

Я кивнул.

– Как зовут тебя? – спросила она.

– Трэль, – ответил я.

– Нет, – махнула она рукой. – Как твое настоящее имя?

Мне вдруг стало не по себе. Впервые за долгое-долгое время кто-то поинтересовался моим именем.

– Добрын, сын Мала, – сказал я и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

– Ты станешь великим ярлом, Добрын, сын Мала. Не здесь. Там, далеко за морем. В стране-где-встает-солнце тебя любят и ждут. Скоро, очень скоро ты вернешься туда. У тебя будет долгая жизнь.

Полная радости и полная горя. Полная больших побед и жестоких поражений. Многих ты потеряешь на своем пути. Многое найдешь. Там, в стране-где-встает-солнце, рядом с тобой всегда будут гордые викинги. Одни будут помогать тебе, другие – стараться тебя убить. Но только пусть они знают, что, если тронут хоть один волосок на твоей голове, их ждет страшная гибель. Ворота Асгарда[130]130
  Асгард – Город Асов, скандинавский небесный город-рай (сравните с Ирием).


[Закрыть] и чертоги Вальхаллы для них будут закрыты навсегда. И их души будут вечно бродить неприкаянными по земле. Но и ты должен будешь оберегать своих врагов. Ибо их преждевременная смерть от твоей руки принесет твоей земле и твоим людям немыслимые беды и страдания. А теперь иди, Добрын, сын Мала. Иди собирайся в дальнюю дорогу.

Я отошел от нее ошеломленный и некоторое время стоял неподвижно, точно меня облили ледяной водой и я превратился в ледышку. Потом слух стал возвращаться ко мне. Я услышал, как Вельва подозвала к себе Орма. Как она что-то быстро стала говорить ему. Я смог расслышать только несколько имен. Сначала Торбьерна. Потом какого-то Эйрика Рыжего. Затем что-то про Зеленую землю[131]131
  «Сначала Торбьерна. Потом какого-то Эйрика Рыжего. Затем что-то про Зеленую землю». – Эйрик Рыжий был другом Торбьерна и Орма. Он отправился из Исландии на запад и открыл Гренландию (Зеленую землю). Спустя некоторое время Торбьерн и Орм со своими семьями отправились к нему. Но по Дороге Орм и его жена Халльдис заболели и умерли (Сага об Эйрике Рыжем).


[Закрыть]. А потом я уловил и свое имя.

Сначала Орм слушал спокойно. Но когда мое имя было произнесено, он начал нервничать. Даже попытался возразить, но Вельва так взглянула на него, что он сразу замолчал и покорно склонил голову.

Потом Орм повернулся. Посмотрел на меня тоскливо и сказал:

– Я, Орм, сын Хальвдана, с Орлиной скалы, даю вольную своему трэлю. Отныне пусть все зовут его по имени…

– Добрый, сын Мала, – тихо подсказала ему прорицательница.

– Добрый, сын Мала! – громко повторил викинг и выбежал из дома на мороз, громко хлопнув дверью…

11 июня 944 г.

Новгородское торжище гудело не хуже пчелиного роя. Кто-то нахваливал свои холсты, кто-то торговался до хрипоты, кто-то ругался. А я сидел и улыбался, словно безумный. Слаще любой музыки мне был этот гомон толпы…

Я не встречал Орма с того вечера, когда Вельва сделала свое предсказание. Правда, Халльдис часто навещала меня, и от нее я знал, что викинг справляется обо мне, но не желает меня видеть. Я стал вольным, и все называли меня только по имени. Но почему-то это не слишком радовало. Может быть, потому, что и раньше со мной не обращались, как с трэлем, а может, скучал по своему бывшему хозяину?

Так я и жил в поселении Торбьерна. Потихоньку лечил людей и ждал, когда же появится обещанная Торбьерг возможность вернуться на родину. И вот однажды такая возможность представилась.

Эйнар, сына Торгейра, зашел на своем кнорре в бухту у Купального склона в конце месяца эггтид[132]132
  Эггтид – пора яиц, когда птицы начинают класть яйца. Апрель.


[Закрыть]. Его путь лежал в Гардерику. Ко мне домой. Он вез на продажу мечи, наконечники для стрел и копий в Хольмгард. Там он договорился с кем-то о крупной сделке, еще в прошлом году, и теперь спешил выполнить свои обязательства.

Он с удовольствием взял меня с собой в качестве толмача.

Накануне отплытия я не выдержал, побежал к Орлиной скале. Я знал, что Орм сильно рассердится, увидев меня, но уйти, не попрощавшись, просто не мог.

Но Орм не рассердился. Наоборот, встреча оказалась бурной. Было много выпито и съедено. Весь вечер Орм шутил, вспоминая, как впервые увидел меня. Как учил уму-разуму. Как перепугался, когда я вдруг заговорил. Как мы вместе слушали песню моря…

И Халльдис суетилась, точно мать, которая провожает сына в дальнюю дорогу…

А на рассвете, когда они с Халльдис вышли меня провожать, он вдруг обнял меня крепко. Постоял так немного, а потом сказал горько:

– Теперь меня навсегда оставит удача, – развернулся и, опустив голову, побрел к дому…

Больше я его никогда не видел. И уже никогда не увижу. Могучего Орма. Страшного видом, но чистого, как та слеза, которая на вкус, как море. Большого Человека с душой ребенка…

Я считал дни…

Я все время сидел на носу кнорра и смотрел вдаль…

Я ждал, когда же вдали появится желанный берег…

Нам снова везло. Ветер был попутным, и кнорр весело бежал навстречу восходящему солнцу. А мне казалось, что мы еле плетемся, что устье Нево-реки никогда не покажется. Только я напрасно переживал…

Сначала мы зашли в Неву. Затем прошли по Ладожскому озеру, которое мало чем отличалось от моря. Разве что вода в нем была не соленая да по берегам поднимались леса.

Я знал, что до моих родных пущей и боров еще очень далеко. Что в здешних краях живут не древляне, а словены. Но все равно с жадностью вглядывался в берега: а вдруг сейчас из чащи выйдет Белорев, который в поисках своих трав забрел так далеко на полночь. Но нет, не было видно знахаря. Только лоси да медведи выходили к озеру на водопой…

А потом была Ладога-град. И я чуть не закричал от счастья, когда услышал родную сердцу речь…

Крепкий мужичок, принимая от меня канат, прошелся по всей моей родне до пятого колена, когда я нечаянно засветил ему концом каната по лбу.

Каково же было его удивление, когда я ответил ему не менее заковыристым словцом, а спрыгнув на пристань, обнял его и расцеловал…

И вот теперь Нова-город. Или, как его называют викинги, Хольмгард. Красивый большой город. Больше нашего Коростеня будет.

И торжище шумное.

Уже два дня мы ждем покупателя. Я бы давно ушел, но не могу, обещал Эйнару, что помогу со сделкой. А покупателя все нет. И отлучиться тоже нельзя – а вдруг придет? Где искать-то меня? Торжище большое…

А в лавке душно. Я уж и подремывать начал. Уж и сны красивые про дом стали сниться…

Вдруг слышу:

– Эй, есть кто живой?

И второй голос сквозь сон:

– А мы в ту лавку-то зашли?

– В ту, – отвечает первый. – Вон и рыба синяя над входом привешена.

– Батя, смотри, кажись, уснул варяжина.

– А может, помер?

– А ты проверь. За плечо потряси.

– Эй, – чувствую, как меня трясут, – добрый человек!..

– Да какой он тебе добрый? – не унимается второй. – Варяг, он и есть варяг. Ты его посильней. Небось не развалится.

С трудом я раскрываю слипшиеся веки и вижу толстое пузо, обтянутое холстом рубахи…

Поднимаю голову…

Всматриваюсь…

Начинаю орать, потому что не в силах сдержаться…

– Жирот! Ивиц! Каким вас ветром сюда занесло?! – и понимаю, что кричу по-свейски.

– Ишь, варяжина разорался, – говорит Ивиц.

– Сам ты варяжина, – говорю я ему на родном языке. – Или забыл, как тебя отец драл, когда Белорева варевом ошпарил?

– Погоди, – говорит Ивиц и смотрит, смотрит на меня, а узнать не может.

– Жирот, ты тоже меня не признаешь?

– Нет вроде, – пожимает плечами оружейник. – Ты чей же будешь, малый?

– Не малый я, а Мала, – смеюсь.

– Добрыня?! – не верит своим глазам Ивиц.

– Княжич? – вторит ему Жирот.

– Так ты же сгинул! – Я вижу, как глаза оружейникова сына становятся огромными.

– Живой я, – говорю. – Живой…

Глава шестая
КНЯЗЬ-ВОЛК

12 сентября 945 г.

– Добрынюшка… Слышь, Добрынюшка…

– Что тебе, Малушка?

– Тебя батюшка кличет. Злющий…

– Ладно. Сейчас буду.

– Ой, а что это у тебя? Коник?

– Да. Коник.

– А для кого это, Добрынюшка?

– Для тебя, Малушка, делаю. Нравится?

– Для меня? Правда?! Ой, Добрынюшка, здорово как!

– Вот. Держи.

– Ой, Добрынюшка!

– Ладно, будет тебе.

– Добрынюшка, а к батюшке поспеши. Дюже он осерчал на что-то. Ты не проказил?

– Да нет вроде…

– Звал, батюшка?

– Да, сынко. Проходи.

– Чем провинился перед тобой?

– С чего ты взял?

– Малушка сказала – ты зол на меня.

– На тебя? Да нет, сынко. Твоей вины нет.

– Тогда…

– Ингварь к нам идет. Опять руги хочет.

– Так он же получил свое. Сполна отдали.

– Так-то оно так, только, видно, мало ему показалось.

– Что делать будем?

– Народ я созвал. К полудню на стогне вече собираю.

– А я…

– Вырос ты уже, сынко. Рядом станешь. Княжий сын как-никак. Да и умишком Белее тебя не обделил. Вон, в тавлеи самого Гостомысла обыгрываешь, а он ведун Даждьбогов – ему проигрывать не положено.

– Так то тавлеи, батюшка. То игрушка.

– Не скажи, сынок. Тавлеи нам самим Арием завещаны. В них вся мудрость Прави сокрыта. Так что – иди. Оденься в чистое. Вместе перед огнищанами выйдем.

– Как скажешь, батюшка…

Людей на стогне собралось много. Почти весь Коростень, да еще и с окрестных деревень пришли огнищане. Оно и понятно. Ругу полянам отдали немалую. По весне сороками и полюдье, и пожить, и рухлядь отмеряли. Жито подчистую выгребли. Только на посев и осталось.

– Ничего, – смеялись Свенельдовы отроки. – Скоро новое жито подойдет. Тогда вдосталь хлебушка наедитесь…

Прав оказался отец. Нельзя было откупаться, когда Свенельд с русью в первый раз за ругой пришел. Драться надо было. Только кто его тогда слушал? Гостомысл отговаривал, да и вече супротив было. А что может князь против веча поделать? Смирился он. А теперь, как он предсказывал, так и вышло. Но что-то нет радости от правоты в его глазах. Злость есть. А радости – нет.

Вышли мы с отцом на Большое крыльцо. Там уже старейшина, один он после позора трехлетней давности в живых остался, и ведун Даждьбогов стояли. А перед нами, на стогне, шумел народ древлянский. Удивился Гостомысл, увидев меня, да виду не подал. И сказал отцу тихонько:

– Не время, княже, о мести думать. Лучше о пользе земле Древлянской поразмысли. Тяжко тебе, но и Даждьбоговым людям не легче.

– Как вече решит, так и будет, – ответил князь. А ведун вздохнул.

– Полдень уж, княже, – сказал. – Начинать пора.

Отец кивнул.

– Древляне, люди вольные! – Гостомысл поднял руки к небу, и стих народ. – Собрали мы вас нынче не на праздник, не на пир, не на тризну… С дурными вестями прибежал наш разъезд от межи полянской. Ингварь снова к нам собирается. Мало ему того, что побрал он с нас…

Возмущенный гул был ему ответом.

– Что порешим, древляне? – тихо спросил ведун Даждьбога, но вопрос его услышали все.

– Бить будем! – крикнул кто-то.

– А ежели они нас побьют? Не просохла еще кровь под Святищем.

– Откупимся…

– Не впервой…

– А самим с голоду пухнуть?!

– Кому как на роду написано…

– Ты Рода не трожь…

– Не гневи Всевышнего…

– А ты че в меня пальцами тычешь?!. Разошелся народ. Вече грозило превратиться в

побоище.

– Тихо, древляне! Тихо, люди вольные! – Мужичок-огнищанин замахал руками на толпу. – Пущай боляре свое слово скажут. Им с кургану виднее, а мы уж рассудим.

– Верно, Твердило! Что боляре думают?

– Люди вольные! – Гостомысл поклонился вечевикам. – У нас с Киевом замирение. Не можем мы священный договор нарушать. Или забыли вы, что Мал Ингварю стремя целовал?

– Так-то оно так…

– Только не по своей воле он это сделал. И вече на то ему права не давало…

– Все знают, как оно было. – Гостомысл тяжело вздохнул, видно, всплыло в памяти, как княгиня Беляна погибла…

Как Мал с русью бился…

Эх, не подоспей тогда Свенельд, совсем по-другому бы все обернулось…

Как потом Асмудовы варяги кидали с высокой кручи побежденных…

Каждого десятого…

Уже четвертое лето по всей земле Древлянской бабы своих мужей и сыновей оплакивают. А мужики зубами скрипят…

– И я знаю, – продолжил ведун. – Только еще знаю я, что не оправилась Древлянская земля от поругания. Силы наши уже не те. Не справимся мы с Русью. И будут нас варяги опять боем бить…

– Не будут! – раздалось за спинами вечевиков.

Все разом обернулись на голос.

Там, в проеме городских ворот, я разглядел всадника.

В полной тишине он проехал через стогнь, от ворот до крыльца детинца. И люди молча расступались перед его конем.

Запыленный, болотного цвета, древлянский плащ с простой застежкой на правом плече. Простая кольчуга двойного набора. Прямой варяжский меч у левого бедра. Непокрытая голова с длинными, до плеч, волосами. Седая прядь, спадающая на правую щеку, не могла прикрыть страшный пунцовый шрам, пробороздивший лицо. О всаднике можно было сказать, что он совсем не молод, но только все на стогне знали, что совсем недавно он встретил свою двадцатую осень.

Вспомнило вече тот страшный день, когда полянское воинство разбило дружину Мала под стенами столицы древлянской. Вспомнило, как Асмуд, точно Кощей, отсчитывал каждого десятого среди полоненных ратников, чтоб отдать его в жертву охочего до людской крови Перуна.

Как пал кошт на молодого Яруна-лучника, а всадник вызвался на смерть вместо него. Как, не дожидаясь толчка в спину, сам прыгнул с высокого Святища вниз, на острый гранит. Да, видно, не нужен он был Марене. Не приняла она его. И когда ушла русь, а бабы стали собирать для похорон казненных, он оказался жив.

Как почти целый год Белорев собирал и сращивал его изломанные кости. А он не хотел жить и все просил, чтобы его добили. Как ушел потом вместе со спасенным им Яруном и Смирным из Коростеня незнамо куда. И вот теперь вернулся.

Перед крыльцом всадник натянул поводья. Сошел с коня. Поднялся по лестнице. Окинул взглядом вече. Поклонился в пояс люду древлянскому. До земли поклонился князю Малу и сказал:

– Ласки прошу, пресветлый князь.

– Рад видеть тебя, Путята, – сказал отец, в свой черед отвечая поклоном. – Здраве будь, болярин.

И зашумело вече.

– С какими вестями приехал? – спросил Путяту Гостомысл.

– Ингварь-волчара Ирпень опять перешел, – ответил болярин.

– Это нам ведомо! – крикнул Твердило.

– А ведомо вам, что с ним только дружина варяжская? Асмуд да еще триста воинов.

– Совсем нюх потерял, – изругался старейшина. – Точно Древлянская земля для него – подмышка Ольгина.

– Прямо сюда идут, – продолжил Путята. – Смирной с Яруном их отслеживают. А я в Коростень поспешил. Как видно, вовремя. Нельзя такой случай упустить.

– Не по Прави это, – сказал Гостомысл. – Договор у нас с Киевом. Лучше откупиться. Тронем Ингваря, вся Русь на нас навалится. Видно, Доля наша такая. Что ж теперь роптать?..

– А тебе, я смотрю, нравится в Полянском ярме ходить? – не унимался Твердило.

– А тебе в Ирий захотелось? – прикрикнул на него здоровенный огнищанин. – Чем шуметь попусту, лучше послушай, что Божий человек говорит.

Еще сильнее забурлило вече. Кто за то, чтоб против Ингваря выступить. Кто за то, чтоб откупиться да жить спокойно.

– Перебить всю русь надобно…

– А пупок не развяжется?..

– У Ингваря под рукой полчище, а у нас и народу-то ратного не осталось…

– Путята верно говорит: пока Ингварь с дружиной малой, его голыми руками взять можно…

– А полян с Перуном ихним по Славуте пустить…

– Они же крови нашей! Как и мы – Богумировы дети… – Гостомысл покраснел от натуги, перекрикивая толпу.

– Только в бабках у них не Жива, а Марена… – съязвил кто-то.

– Ты нам лучше скажи, – вновь подал голос Твердило, – как про ругу думаешь? Давать дань али нет?

– Отдадим! От нас не убудет! – махнул рукой ведун.

Тут совсем народ разошелся…

– У кого-то, может, подклети от добра ломятся, а я последний хрен зимой доедать буду…

– Работать надо было, а не порты по лавкам протирать…

– Ты смотри, какую ряху нажрал!..

– Боем бить их надо!..

– А вот я сейчас тебя боем…

– А если я тебя на кулак спробую!..

– Толкаться уж начали. – Ведун с тревогой посмотрел на князя. – Еще немного, и до драки дело дойдет…

– А что Нискинич молчит? Зря мы его, что ли, на щитах подымали? Князь он у нас или так, погулять вышел? – сказал старейшина.

Все уставились на отца, но он не проронил ни звука.

– Что молчишь, княже, али язык проглотил? – из толпы крикнул кто-то.

– Скажи, княже, – подал голос молчавший до сих пор Путята.

– Ждет народ слова твоего. – Ведун показал рукой на бурлящее вече.

– Княже, за тобой решение. – Твердило даже на ступеньку поднялся.

Долго отец стоял. Молча глядел на людей Даждьбоговых. Точно впервые увидел их.

Наконец он поднял руку, дождался, когда народ угомонится, вздохнул и подтолкнул меня вперед:

– Добрыня, помнишь сказку про волка и Велесово стадо? Ту, что бабушка тебе рассказывала?

– Помню, батюшка.

– Расскажи людям вольным.

– Что за сказка такая? – спросил Путята.

– О деле думать надо, а не сказки рассказывать. – Гостомысл укоризненно посмотрел на отца.

– Погоди, ведун, – вступился Твердило. – Тебя слышали. Дай других послушать. Говори, княжич.

– Говори, княжич, – эхом ответило вече.

Я растерялся от такого количества глаз, смотревших на меня. Но если отец просит, значит, надо ему. Выходит, не просто так он меня на Большое крыльцо вывел. С умыслом. Что ж, я начал:

– Подарил Велес людям говяжье[133]133
  Говяда – корова. До сих пор коровье мясо называют говядиной.


[Закрыть] стадо. Лучшее стадо, с лучшим молоком. Лучшую сурицу из того молока бродили и в честь Треглава пили. Только повадился до того стада волк. Пастухи и призадумались. Как им волка отвадить? Вот один и говорит: «Надо корову забить да зверю жертву принести. Наестся он до отвала да в покое нас оставит». Так и сделали. Только волк жертву принял, а на следующую ночь снова к стаду пришел. Утром пастухи смотрят – еще корова зарезана. Стали они плакать да у Велеса защиты просить. Он услыхал их плач. Явился. «Что, – говорит, – плачете?» Так и так, пастухи отвечают. «Глупые вы, – сказал им Велес. – Разве можно от волка жертвой откупиться? Ему сколько ни дай – все мало. Волка не добрить, а убивать надо!» Сказал и ушел. Вот и вся сказка.

Несколько долгих мгновений над стогнем коростеньским висела тишина. А потом Твердило поклонился отцу и сказал тихо:

– Поднимай, князь, дружину…

11 сентября 945 г.

Не так, как три лета назад, каган Киевский переправился через Ирпень. Открыто. Среди бела дня. Да и чего ему было опасаться? Как и мечтал он, Древлянская земля стала частью Руси. Ругу платила исправно. И не слышно было, чтоб князь Древлянский против него дурное замышлял.

Свенельдовы лазутчики докладывали, что не до смуты древлянам. Не до войны. Раны бы зализать да с полюдьем, наложенным на них, справиться. Вот и вся забота. Тихо сидит Мал в своем Коростене. Точно мышь.

Ступив на древлянский берег, Игорь спешить не стал. Велел шатры разбивать. Пусть дружина после дневного перехода отдохнет.

Сказал, чтобы отроки столы накрывали. А сам решил оглядеться.

Пустил в галоп любимого коня. Застоялся тот. Три года каган не покидал Киева.

Прошлой осенью из Царьграда послы приходили, чтобы старый договор о мире подтвердить. К царям ромейским[134]134
  «…царям ромейским…» – Имеются в виду императоры Роман (919—944), Константин Багрянородный (913—959) и сын Романа – Стефан (924—944). Совместное правление трех падает на конец 944 г.


[Закрыть] в гости звали. Забоялся чего-то. Не поехал. Людей своих послал. А сам в Киеве рядом с Ольгой остался.

Даже когда кривичи всполошились, не сам усмирять ходил. Свенельда послал. Тот недолго думая Смоленск пожег, смутьянов перебил. А затейщика смуты, волхва Кривю, велел на кол посадить. Чтоб другим неповадно было.

Вырос из Асмудова сына справный воин. Хитростью богат. С врагами безжалостен. С дружиной не скуп. Любила его русь разноплеменная. И побаивалась. Да и как не бояться, если воевода на расправу скор.

Прошлым летом, когда Смоленск брали, один из десятка вятских в капище Покровительницы Макоши серебряное блюдо фряжской работы умыкнул. Так велел Свенельд весь десяток по горло в землю закопать да поверх табун конский прогнал. Правильно сделал. Негоже дом Божий разорять. Не людское это дело. Если что, боги сами меж собой разберутся.

А добычи…

Не оскудела еще Русская земля. И рыбы полно, и зверя пушного, и жито щедро земля родит. На всех добычи хватит. Только уметь взять ее надо. Огнищане, что пчелы. Если им разор учинять, забирать мед без остатка, погибнет семья. А перед смертью своей может и тебя до смерти искусать. А если с умом, как бортники делают, так не одно лето те пчелы будут и мед, и воск, и пергу приносить.

Свенельд, тот взять умеет. Оттого и русь его всегда накормлена, напоена и в бой идет радуясь. Знает каждый ратник, что если себя окажет, то без благодара не останется. Кому мех, кому серебро, кому и золото. А кому и землицы из той, что от Игоря в дар получена. А к землице холопов. Не самому же ратнику обрабатывать. Не умеет, да и некогда. Ратнику свое дело справлять надо. Рус, он и есть рус. А холоп и есть холоп. Чей холоп? Русский.

И холопов на всю дружину хватит. И закупов, и рядовичей. А больше всего в полон взятых.

Свенельд что удумал. Чтоб холопов не в коренных землях оставлять, а по всей земле Русской расселять. Чтоб смешивать род с родом. Игорь сначала воспротивился. Дескать, не дело людей от своих отрывать. Как им требы справлять? Как богам своим поклоняться? Только Ольга ему разъяснила. Слабеют от такого роды. А слабый род против Игоря уже не поднимется. А как срок холопства закончится[135]135
  «…срок холопства закончится…» – В то время холопами становились на определенный срок. Закупы – как долг отработают, рядовичи – по окончании действия договора, полоняне – через девять лет становились вольными людьми.


[Закрыть], так пусть к своим возвращаются. А кто возвращаться-то будет, если семьями да чадами обзаведутся? Да и кто их ждет на родине? Их земли давно уж огнищане меж собой поделили. Так и забудут кривичи, что кривичами были, а меря с северянами перемешается.

Умная у него жена. И любимая. Усладить его старается. Утешить всячески. Вон какого сына ему родила. Святослав – гордость его и надежда. Рад ему Игорь. Будет кому Русь отдать, когда сам в Репейские горы отправится.

Асмуд посмеивается. Дескать, реши, конунг, куда в Нави определяться будешь? В Вальхаллу, к Одину? А то, может, в Ирий, к Сварогу?

Сам-то он в Вальхаллу собирается. Говорит:

– Приду к Одину и попрошу, чтоб сказал, где мой отец, Конрад Хитрый, здесь обитает? А как он укажет мне, так найду родителя и в ухо ему кулачиной засвечу. Чтоб вспомнил Конрад, как меня когда-то мутузил, – а сам смеется.

Знает старый варяг, что рано ему еще в Вальхаллу. Вот и потешается.

А Игорь не обижается на него. Хочется старику в Асгард, пусть туда и отправляется. Сам-то он точно в Сварге останется. Русом он себя считает. Уж кто-кто, а полукровка – точно рус.

А день нынче выдался славный. Солнышко летнее. И не верится, что осень на дворе.

И конь рад свободе. Резво бежит вдоль берега. Ирпень слева, бор древлянский по правую руку. И не хочется вспоминать, что три лета назад на этой земле сотворить пришлось.

Точно взбеленилась тогда дружина. Со страху, наверное. Не подоспей вовремя Свенельд, не скакал бы сейчас каган по речному берегу, а гулял бы по Сварге с родной матушкой. Сеча была лютая, а расправа жестокая.

Хотели всех древлян под корень вывести. Насилу каган Асмуда уговорил, чтоб Мала не трогали. Тогда бы беды точно не миновать. Это же не Новгородская земля, где посадники испокон веку правили. Сегодня вече выберет, а завтра пинка под зад и нового поставят. И не Киев Полянский, где Оскольд с хазарами все соки повыпили.

Стол Древлянский старинный. От самой Древы, Богумировой дочери, своим летам счет ведет. Уважают его не только в ближних землях, но и среди латинян да ромеев в большом почете он состоит. Хельги, тот Нискиню, отца князя нынешнего, в друзьях держал. Вместе они на Царь-город ходили. Да и связан родством Древлянский стол, почитай, со всем Миром.

Вон как за Беляну окрысились.

Даже пражский братоубийца[136]136
  Пражский братоубийца – князь Чешский Болеслав I из династии пражских князей Пржемысловцев. Убил своего старшего брата Вацлава, отца княгини Беляны.


[Закрыть] за племянницу вступился. Князя Чешского только ляхи да вира[137]137
  Вира – расплата за поступок. Откуп.


[Закрыть] большая от войны остановили. Фрязи возмутились. А конунг свейский Эйрик сказал, что больше людей своих Игорю в подмогу давать не будет. Хазары, и те обещали товар свой на Русь не слать. Правда, одумались потом. Но все равно Игорю крови попортили. И сам он себя корил. Да и теперь корит. Не сдержался. Толкнул княгиню. И жалеет, что вышло так, а только не поправишь уже ничего.

Ладно уж. Ведь не хотел вспоминать, а вспомнилось. Возвращаться пора. Небось уж и столы накрыли. Дружина его ждет…

Развернул коня каган Киевский и поскакал туда, где над шатрами развевался родовой стяг Рюриковича…[138]138
  «…родовой стяг Рюриковича…» – На стяге стилизованно изображался сокол Рарог, который, сложив крылья, пикировал на жертву. Изображение со временем превратилось в трезубец (сравните с гербом Украины).


[Закрыть]

И не ведал каган Киевский, что эта конная прогулка могла оказаться для него последней. Не знал Игорь, что Смирной с Яруном держат его на наконечниках своих стрел. И в любой момент оба лучника готовы спустить тетиву. И каждый из них борется с искушением.

Три лета они с Путятой подбирались к кагану, чтобы отомстить за княгиню Беляну. За поруганную землю Древлянскую. За товарищей, сложивших головы свои в ятвигском уделе и под стенами Коростеня. А особенно за тех, кто разбил свои жизни по прихоти варяжской о гранитное подножие Святища.

Три долгих года они мечтали, как станет корчиться Игорь-волчара, истыканный их безжалостными стрелами. И вот теперь… когда он пришел к ним в руки… когда пальцы сами разжимаются, чтобы отправить вдогон кагану неминуемую погибель…

Им нужно сдержаться.

Вытерпеть.

Отпустить врага лютого.

Так Путята велел. А своему болярину отроки верили. И подчинялись беспрекословно.

Значит, поживет еще каган Киевский. Значит, не пришло его время. Но придет. Обязательно придет…

14 сентября 945 г.

Я спешил к оружейнику Жироту, когда меня вдруг окликнули:

– Княжич!

Обернулся на голос и остолбенел:

– Любава? Как ты здесь?

– Да вот, с батюшкой на погостище[139]139
  Погостище (погост) – место, где собирались для меновой торговли. Гость – купец, торговец.


[Закрыть] приехали. Он жито в ругу привез да еще масла льняного надавил и хотел на топор выменять. Наш-то совсем износился. Здраве будь, княжич.

– И тебе здравия. Любава, как я рад видеть тебя. – Теплая волна поднялась к груди. – Какой ты стала…

– Какой? – Девушка лукаво на меня взглянула.

– Красивой. – Я словно к земле прирос, не в силах оторвать взгляд от ее глаз.

– Скажешь тоже! – Она вдруг зарделась. – Ты мне лучше скажи, как голова твоя? Не беспокоит? Матушка велела узнать. Переживает она сильно.

– Голова? Ах да… хорошо со мной все. Как там Берисава?

– С ней тоже, слава Даждьбогу, все хорошо. Здорова она. Вспоминает тебя часто.

– А ты? Ты вспоминала меня?

– Времени не было. Закрутилась совсем, – ответила.

– А-а-а… – иголкой кольнуло сердце. – Сын кузнецов…

– Он мне уж который раз сватов засылает.

– Значит, – иголка затупилась, сломалась и вылетела вон, – не отдал тебя за него Микула?

– Так я и сама бы не пошла. Нужен он мне больно!

– Кого же ты ждешь?

– А чего это я ждать кого-то должна? – Она отвела глаза и принялась теребить пальцами подвеску на пояске. – Разве я кого-то провожала?

Что тут скажешь? Права она. Даже когда я из подворья Микулиного уезжал, она проститься не вышла…

– Ладно, – кивнул я. – Кланяйся своим. Развернулся и пошел.

– Княжич, – остановила она меня.

– Что?

– Погоди.

– А чего годить-то?

– Как же? – растерялась она. – Что ж ты не расскажешь, как за море ходил? Как среди варягов жил? Может, приглянулся тебе там кто? Я ж не знаю ничего. Сижу в своей глуши, а от тебя ни слуху ни духу.

– Про варягов дюже долго рассказывать, – сказал я.

– А я не тороплюсь, – пожала плечами. – Мы с батюшкой в Шатрищах у дядьки Лучана, мамкиного свояка, ночевать будем.

– Так ты не спешишь? – обрадовался я.

– Нет, – улыбнулась Любава.

И тут меня по плечу кто-то хлопнул.

– Княжич, ты к оружейнику? – Побор оказался.

– Да, болярин. А ты тоже туда?

– Стрелы нужны. Запас пополнить надобно. А это что за красна девица? – улыбнулся старик хитро.

– Это Любава, Микулина дочка, не признал, что ли?

– Какой красавицей стала. – Старик поклонился ей шутейно. – Утенком была, а стала белым лебедем.

– Да ладно тебе, болярин, – засмущалась Любава.

– Эх, – подмигнул болярин, – будь я помоложе, сватов бы заслал, – и засмеялся. – Ладно, пойду я. У Жирота увидимся. А ты, девка, отцу за меня кланяйся, – и ушел.

А мы все стояли посреди стогня, словно два дерева на высоком утесе. Стояли и смотрели друг на друга…

– Жди меня здесь, – спохватился я.

– Ой, – всплеснула руками Любава, – там же батюшка заждался. Он же пошел лодку пристроить, чтоб до утра посторожил кто, а я в город отпросилась. Бежать мне надо, Добрынюшка…

– Я скоро!.. – крикнул я и к оружейнику заспешил…

– Добрыня, ты сызнова со мной пойдешь? – Побор проверял каждую стрелу: ровная ли? Хорошо ли склеена? Не отвалится ли оперение? Остры ли наконечники?

Жирот нервничал. Знал, что привередлив болярин. Даже мелочи не пропустит…

– Нет, – ответил я, разглядывая новые щиты, ровными рядами расставленные вдоль стен оружейной башни. – Обойдутся без меня лучники. Я с Путятой буду. У нас дело особое.

– Жаль. Справный лучник из тебя получился. Болярин Дедята хотел тебя в свою лодью взять.

– Кланяйся болярину, – ответил я. – В другой раз сам к нему попрошусь.

– Вот и славно. Жирот, – повернулся он к оружейнику, – вот эти, – указал он на большую снизку стрел, – я забираю. А эти, – вторая снизка была поменьше, – никуда не годятся. Сможешь до утра переделать?

– Постараюсь, болярин. – Жирот пожал плечами.

– Ты уж постарайся. Сам понимаешь, не на игрища отправляемся. Стрела, она лететь должна, куда ее лучник отправит, а не куда ей самой вздумается.

– Сказал же, поправлю.

– Пойду я. – Старый лучник взял снизку. – Знаешь, Добрыня, а девка и вправду хороша. Не упусти ее, – подмигнул он мне и вышел из башни.

– И к чему придрался, ума не дам. – Жирот, по привычке, пожал плечами, разглядывая отложенные Побором стрелы. – Рассуди, Добрыня, чего болярину не понравилось?

– Ну, ему с кургана виднее, – ответил я.

– Людо, – позвал он стрельника, – вот это нужно к утру исправить. Справитесь?

– Так есть, – кивнул стрельник, забрал снизку и ушел в мастерскую.

– Жалко его, – вслед ему сказал Жирот. – Холопство его по зиме кончается. Я его уговаривал, чтоб остался. Не хочет. Говорит, что к своим мазовщанам вернется. Где такого стрельника взять? Эх… ведь как они с дочкой с моей жили… душа в душу… да забрал ее Даждьбоже… а Людо как чужой стал… эх… – махнул рукой оружейник. – А ты, княжич, просто так пришел, или дело у тебя?

– Дело, Жирот.

– Ну, рассказывай.

– Отец велел для меня кольчугу подобрать. Такую, чтоб под одежей не видно было.

– Ну что ж, пойдем посмотрим, что у меня тут есть…

– Погоди. Что это у тебя? – ткнул я пальцем в кинжал, что висел на его поясе.

Редкой работы был тот кинжал. Не нашей. И не варяжской. Видно, издалека пришел он, чтобы повиснуть у оружейника на толстом пузе. Когтем изогнутые ножны усыпаны камешками самоцветными. А в рукоять вправлен большой яхонт.

– Это? – гордо сказал оружейник. – Это из Булгара я привез, когда ты в свейской земле у варягов был. Отменной работы кинжал. Вот, смотри.

Он вынул из ножен клинок. Тот поразил меня.

Синие прожилки бежали по серому лезвию. Закручивались, свивались в причудливый узор. Завораживал клинок непонятной строгостью и поражал.

Я несколько мгновений, словно очарованный, рассматривал лезвие.

– Видишь узор? – спросил Жирот. – Как такое чудо сделать смогли? Не понимаю. Второй год над секретом бьюсь.

– Жирот, подари, – не стерпел я.