Текст книги "Княжич"

Глава восьмая
ДОГОВОР

26 апреля 946 г.

– Вон, смотри. – Гостомысл показал рукой, – Кажется, добрались мы, слава тебе, Даждьбоже.

И верно. Впереди, на крутом склоне правого берега, на высокой горе, возник Киев-град.

– А город-то больше стал, – сказал Побор. – Я когда здесь последний раз был, он гораздо меньшим показался. Видишь, даже посады частоколом обнесли. Умно.

– Не больше Нова-города, – сказал я.

– Ты еще Царьград вспомни! – почему-то обиделся Побор.

– В Царьграде не бывал, – вздохнул я.

– Ничего. Еще побываешь, – примирительно сказал болярин.

Без малого две седмицы мы до Киева добирались. И впрямь повод был добрым словом Даждьбога вспомнить.

По Ужу быстро спустились. Да только, где Уж в Славуту[193]193
  Славута – Днепр.


[Закрыть] впадает, ледяной затор случился. Пришлось пять дней на месте сидеть. Ждать, когда лед пройдет. Поохотились мы тогда славно. Утки в весенний перелет как раз в этих местах дневку делают.

А потом, когда в первый раз к Полянскому берегу пристали, ватага на нас навалилась. Я вначале решил, что это разбойнички добром поживиться хотят. Ладья-то у нас купеческая. Поди докажи людям, что вместо купцов в той ладье дружинники. Они, не разобравшись, и поперли.

Мы как раз поснедать собрались. Смирной нас все на утятину печеную подбивал. Уж больно красиво он рассказывал, как нужно утку в глине запекать. Какая она становится мягкая да вкусная.

Ну, мы и подбились. На берег высадились. Костры подпалили. Уток настрелянных глиной обмазывали. Да в огонь. Сидим. Ждем, когда глина обожжется…

Тут гости непрошеные и нагрянули. И ватага не маленькая – человек тридцать. С кручи, орешником заросшей, выкатились. И недолго думая на нас набросились.

А нам они в радость показались. Засиделись мы, по рекам сплавляясь. Вот и поразмяться случай представился.

Побор сразу двоих, словно дичину пернатую, стрелами влет снял. Я и не заметил, когда он лук свой расчехлить успел. А потом Смирной с Яруном на себя первый удар приняли.

Ярун от меча вражьего увернулся. Вражина мимо него пролетел, да только успел его ратник за рукав зипуна зацепить. У разбойничка ноги от земли оторвались. По дуге полетели. Он, наверное, не понял, почему вдруг обратно, откуда прибежал, вернулся. Грохнулся оземь да еще троих своих увалил.

А Смирной одного веслом перепоясал. Но плохой из весла кушак получается. Не гнется же оно. Вот и пришлось лихому человеку самому вокруг весла обернуться.

– Добрыня, ты чего мешкаешь? – Путята уж меч свой из ножен вынул.

– Да не мешкаю я… – Подарок Эйнара послушно лег рукоятью в ладонь…

Путята одного опрокинул, второго плечом пихнул, чтобы мне сподручнее было, а под третьего подсел да в пах ему мечом ткнул. Заревел вражина, только мне уже не до его рева было. Пора настала и мне к делу приступать.

Как раз разбойник, болярином пихнутый, супротив меня оказался. Я руку с мечом ему навстречу выкинул и понял, что не так уж просты лихие налетчики, как казаться желали.

Продрал мой клинок сукно, собачьим мехом подбитое, да железом по железу скрежетнул. Под рваным зипунишкой у супротивника кольчуга оказалась. Да и сам он был не пальцем деланный. И в руках у него не дубье, а меч справный. Провернулся он на пятке. Я едва успел свой клинок из сукна выпростать, а не то бы с пустыми руками перед ним остался. Вырвал бы он у меня меч, и поминай как звали. И тут услышал, как его меч со свистом воздух рассекает. Это он поворот закончил и на встречу с моей шеей свой клинок пустил.

Успел я на спину упасть. А не то – прощай, буйна головушка. Перекатился через плечо. Вставать начал. Краем глаза заметил, как летит на меня вражина.

– Железами пузо прикрыл? – прорычал я. – А как тебе такой поворотец? – бочонком я ему под ноги подкатился.

Споткнулся он об меня. В костер полетел. Так, плашмя, в огонь и бахнулся. Прямо на глиняные окаташи. Искрами в небо костер полыхнул. Треснула глина под тяжестью. Брызнула утиным горячим жиром. Вспыхнула дерюга на враге. Вскочил он, про меня забыв, и в реку кинулся. Не добежал. Стрелы у Побора с жалами узкими. Как раз под кольцо кольчужное. Пробила стрела грудь разбойника. Он еще пару шагов к спасительной воде сделал и упал, так до реки и не добежав.

В нос ударил резкий запах подгорелого мяса. И неясно, то ли утятиной от костра, то ли человечиной от врага моего мертвого…

А здесь и другой на подходе. Только я уже ученый. Не стал дожидаться, когда он на удар подойдет. Метнулся вперед.

Не ожидал он такого. Не готов оказался. Оттого беспрепятственно вошел кончик моего меча в его горло. Брызнула кровь, заливая клинок. Забулькала в кадыке. На губах запенилась. Хватанул он ртом и навзничь грохнулся.

«Второй!» – в запарке подумалось.

Третьего я принять изготовился. Стою. Меч поднял. А третьего все нет и нет…

Огляделся я, а бой уже угас. Лежат налетчики. Кто порублен, кто переломан, кто стрелами пробит. Значит, отбились мы.

Только один из лихих разбойников еще держится. Четверых гребцов завалил. Пятого подрезал. Только силы уж больно не равны. Загнали его наши в реку. А он на отмели крутится. Меч в его руке молнией сверкает. Понимает, что проиграл, а умирать не хочет.

Наши на берегу столпились. Только мешают друг другу.

Смирной орет:

– Дайте я его веслом приласкаю! Путята кричит:

– Мой он! Мой!

А Побор в него стрелу пустил, только звякнула та о клинок и упала в воду, перерубленная.

Сразу видно – дока.

Пригляделся я к неприятелю. А ведь это знакомец мой!

– Погодите! – крикнул и к берегу поспешил.

– Ты чего, Добрыня? – Ярун ошалел оттого, что я его в сторону отпихнул.

– Погодите!

– Ты тоже погоди, Олаф! – по-свейски крикнул я варягу.

Тот остановился. Меч опустил. Стал выглядывать, кто это к нему на родном языке обратился. И в этот момент ему в глаз стрела вонзилась. Выбитый глаз по щеке потек.

Варяг меч выронил. Схватился за древко. Вынуть хотел. Только глубоко стрела в череп вошла. Древко сломалось.

– Один… – тихо прошептал варяг, в реку упал, и понес его Славута вниз по течению.

– Кто стрелял? – разозлился я.

– Я это. Ласки прошу, княжич. – Побор сокрушенно головой покачал. – Стрелу-то в полете не остановишь…

– Ладно, – махнул я рукой. – Что теперь поделаешь? Прощаю, болярин…

– Известный он тебе? – Путята спросил.

– Видел однажды, – ответил я, вспомнив, как его Любава на подворье своем дурачила. – Это Олаф. Человек Свенельда. Выходит, ждали они нас. До Киева допустить не хотели. Жаль, что он в Вальхаллу ушел. Поговорить бы с ним. Выведать, что еще варяги задумали.

– Вы чего тут шум подняли? – Я даже вздрогнул от этого окрика.

Оглянулся, а это Гостомысл из ладьи поднялся.

– Чего орете? – злился ведун. – Только прикорнул перед обедом. А вы тут гай подняли. – Он сладко потянулся, а потом втянул ноздрями воздух и сморщился: – Сдается мне, Смирной, что подгорела твоя утятина… чего вы гогочете-то?

А на нас и вправду смех напал. Это горячка боевая из нас выходить стала…

Своих мы схоронили. Чужих оставили.

Дальше спокойно шли. И вот дошли наконец.

Мы причалили под вечер. Решили меж собой до утра себя не оказывать. Ладья тяжелая, подарками для Ольги груженная. Впрямь за купеческую сойдет. Гостомысл мошну приготовил, чтоб за стоянку заплатить. Только зря он прождал. Не пришли за положенной податью дружинники. Видно, правду лекарь про дела киевские рассказывал. Не до виры варягам теперь. Не до поборов.

– А нам-то что? – хмыкнул ведун. – Что не отдано, то останется.

Только пристали мы, к нам грузали[194]194
  Грузали – грузчики.


[Закрыть] подбежали. Дескать, кого тут принесло на ночь глядя? Откуда и куда путь держим? Из каких земель пожаловали? Нет ли желания товар в лабазы перенести? Плата за то невеликая, а добро целее будет. Опять же постой предлагают. Только отказались мы. И от лабазов, и от ночлега. Решили в ладье заночевать. И нам спокойнее, и подарки для моей будущей мачехи под приглядом останутся.

Вытащили мы ладью на берег, с грузалями за помощь рассчитались. Да к ночлегу готовиться начали.

Только Путята в посады ушел. Ему нужно было с Соломоном встретиться. Узнать, как тут в Киеве настроение.

А мы двух гребцов в охранение выставили, а сами спать легли.

27 апреля 946 г.

Меня разбудил сильный шум. Я со сна подумал, что опять на нас напали. Вскочил и за меч, Эйнаром подаренный, схватился. Глаза открыл. На своих взглянул. А они улыбаются. И только после этого вспомнил, что в Киеве мы. Какие тут разбойники?

И верно. Это жители посадские шумели. Много их собралось. Очень много.

Они окружили ладью. Кричали радостно. Руками размахивали.

– Что случилось? – спросил я Гостомысла.

– Радуются киевляне, – ответил ведун. – Прознали, кто мы и зачем пришли.

– Откуда?

– Соломон нас уже пять дней ждет. Видишь, как встречают?

– Ждут, когда мы Ольгу с собой в Коростень заберем, – улыбнулся Побор. – Между зубов она им застряла. Выковырнуть не могут. Думают, что мы это сделаем.

– Правильно думают, – подал голос Путята. Он полночи с Соломоном разговоры вел. Под утро только вернулся. Оттого и зевал.

– Сказать что-то людям надо.

– Гостомысл…

– Нельзя мне. Они же Перуна славят, а я Даждьбога.

Побор только рукой махнул. А Путята опять зевнул и сказал:

– Ты княжич, тебе и говорить.

– Да вы что? – испугался я. – Я ж для них малец несмышленый.

– Так покажи им, каков ты на самом деле.

Ничего не поделать. Я загнал свой страх подальше. Встал на сундук с добром, чтоб меня лучше видно было, и руки вверх поднял.

– Здраве буде, жители славного града Киева! – крикнул, когда народ угомонился, и поклон им земной отвесил.

Народ опять зашумел.

– И ты здравствуй!..

– Кто таков будешь?..

– Рады вас видеть, гости дорогие!..

– Забирайте варяжку да проваливайте!.. Волновались киевляне, словно Славута в ненастье.

– Я – грядущий князь Древлянский, Добрый Малович, – продолжал я, стараясь перекричать толпу, – сильно рад, что в земле Полянской нас не врагами, а друзьями встречают!

– Слава Добрыну! – закричали стоявшие рядом с ладьей.

– Слава! – подхватил народ киевский.

– Древляне нам не враги! – раздался чей-то крик. – Они от варягов не меньше нашего натерпелись…

Через некоторое время люди притихли, ожидая, что я еще скажу.

– Видно, ваш Перун с нашим Даждьбогом мировую выпили! – сказал я. – Вот в честь этого мира мы сватами от отца моего, князя Мала Древлянского, в город пращура вашего Кия пришли. Дозволите нам вашу княгиню за князя нашего просить?

– Забирайте ее поскорее! – крикнул кто-то из толпы.

Зашумел народ одобрительно.

– Слушай, – увидел я, как один грузаль другого в бок толкнул, – это что же получится? Коли Мал Древлянский на Ольге женится, то и Киев, и вся Русь под древлян пойдут?

– До всей Руси нам дела нету, – ответил ему другой. – Нам бы только варяжку спровадить. А там, глядишь, нового кагана кликнем. Хочешь – тебя?

И засмеялись оба.

– Слава Малу Древлянскому! – раздался пронзительный детский голосок.

– Слава! – подхватили люди.

– Ну вот, – шепнул мне Побор, – кажется, все у нас получится.

– Ну, коли так, – сказал я, – вот вам от князя Древлянского благодар.

Путята раскрыл приготовленный сундучок и протянул мне. Сундучок был хоть и маленький, но тяжелый.

Я запустил в него руку и достал пригоршню мелких серебряных монет. Взглянул на них мельком и швырнул серебро в толпу.

Началась небольшая давка. А я все кидал и кидал деньги.

– Будет тебе, – тихо сказал Гостомысл. – И так серебра раскидал достаточно. Еще немного, и они драться за него начнут.

– Слава князю Древлянскому! – крикнул Путята.

– Слава! – отозвался народ.

Тут кто-то решил нас немедля на Старокиевскую гору отправить. Чтоб быстрее Ольгу сосватали.

– Да что нам, их донести тяжело, что ли? – крикнул один.

– А чего б не отнести? – сказал другой.

– Хватай, ребята! – третий вцепился в борт ладьи.

– Как бы они нас не опрокинули! – шепнул мне Побор. – Слазь, княжич, с сундука. А то они и зашибить могут.

Я соскочил. И вовремя. Ладья зашаталась. Киевляне подняли ее на руки и понесли к киевскому граду.

– Была бы моя воля, – сказал Асмуд, наблюдая из оконца высокого терема за тем, как киевляне подносят древлянскую ладью к воротам града, – я бы велел яму большую выкопать да вместе с ладьей их в эту яму сбросить. А потом живьем закопал бы.

– Зря ты лютуешь, отец, – отозвалась Ольга. – Они-то тут при чем? Сами небось люди подневольные. А вон тот, молоденький, очень даже приятной наружности, – улыбнулась она.

– Дура, – проскрипел Асмуд. – Это же он и есть.

– Кто?

– Пащенок коростеньский, про которого я тебе говорил.

– Так это он тебе жизнь спас? – Ольга внимательнее вгляделась в окошко.

– Он, – вздохнул старик. – Теперь его беречь надо. Как Вельва пророчила.

– Так ведь об этом ты только с его слов знаешь, – пожала плечами Ольга.

– Проверял я, не может наше семя его крови вреда причинить, – и закашлялся старик.

За последнее время старый варяг совсем изнедужился. Годы брали свое. Он почти не выходил из терема. Только сидел у оконца, глядел на белый свет и вздыхал о чем-то.

– И Свенельд проверял, – добавил он, откашлявшись. – Про пророчество не зная, убийц к нему направлял. И теперь лучших людей послал, чтоб они драккар древлянский перехватили. Только где эти люди? Где Олаф? А послы вон! – махнул он рукой. – Под стенами киевскими.

– Мама, что там за шум? Влаги? – Это Святослав в горницу вбежал. – Опять убить меня хотят?

– Тише, сыночка. – Мать его на руки подхватила. – Не тронет тебя никто. Не бойся.

– Не боюсь я, – ответил каган Киевский, пряча личико в материнской груди.

– Что же делать, отец? – Ольга была сильно взволнована.

Она прижимала к себе Святослава, точно стараясь оградить от неведомой напасти.

– Не плачь, мама, – утешал ее сын. – А то я сейчас тоже плакать стану.

– Я не плачу, – шептала она ему. – Ты успокойся. Все хорошо будет.

– Что делать? – переспросил Асмуд и сам же ответил: – Ждать. Время нам выиграть надо. Свенельд вот-вот с печенегами договорится. Потом посадник новгородский войско пришлет. Из Ладоги ватага варяжская вышла. Конунг Стегги, сын Иггивальда, со своей дружиной к нам спешит. За три гривны на каждого его воина и пять гривен ему, мы сговорились. Так что теперь все от тебя зависит. Покажи им, кто Русью правит…

Перед воротами града нас опустили на землю. Пока несли ладью, народу прибавилось, так что теперь перед стеной града стояла огромная толпа. А посреди людского моря – наша ладья.

Шумит народ. Требует, чтобы ворота открыли. Распаляется. Кто-то камнем через стену запустил. Да не докинул. Скатился камень по стене. Об землю ударился…

Тут ворота петлями скрипнули. Притих народ.

Створка приоткрылась. Из града выбежали вооруженные дружинники. Умело работая щитами, варяги рассекли толпу надвое. Образовали широкий коридор от ворот до нашей ладьи. Народ поднапер было, но дружинники, щедро раздавая тумаки и оплеухи, быстро всех успокоили.

После этого ворота открылись полностью. В проеме стояла Ольга. Она держала под уздцы белого коня. Верхом на коне сидел ее сын.

– Ты смотри, – тихо сказал Путята, – конь-то Ингваря…

Ольга, постояв мгновение, двинулась к нам. Застучали конские копыта по мощеному настилу.

Не дошла до нас шагов десять. Остановилась. И конь встал. Святослав с интересом разглядывал нас. Я не сдержался, подмигнул ему. Он разулыбался в ответ.

– Я, мать кагана Киевского и всея Руси господина Святослава Игоревича, Ольга, дочь Асмуда, рада гостям пришедшим. – Она учтиво склонила голову. – С чем пожаловали? – спросила.

Путята подтолкнул меня в бок. Я спрыгнул с ладьи на землю. Подошел к Ольге и поклонился ей в пояс.

– Здраве буде, Ольга, дочь Асмуда, – сказал я. – Я, Добрын Малович, сын своего отца, князя Древлянского, с дарами и разговором к тебе. Дозволь, мы гостями войдем в город твой, отдавая честь и славу земле твоей и богам твоим. – Всю дорогу от Коростеня до Киева мы с Гостомыслом разучивали эти слова.

Я услышал, как ведун на ладье тихонько кашлянул, значит, я сказал все правильно.

– Проходите, гости дорогие, – ответила Ольга. – Каган Святослав Игоревич вас в терем свой приглашает.

Я обернулся. Махнул рукой своим. Они спустились на землю. Гостомысл, Побор, Путята и еще два десятка дружинников малой дружины. Ярун и Смирной были среди них. Куда Путята, туда и они…

Дружинники за собой три больших сундука с ладьи сняли. В тех сундуках дары от отца лежали. Серебро и золото. Куний мех сороками[195]195
  «Куний мех сороками». – Куний мех считался мехом свадебным. Символ страсти. Так, например, постель молодоженам застилали покрывалом из куницы.


[Закрыть]. Для Святослава кольчуга маленькая, на его рост…

Подошли. За спиной моей стали. Поклонились Ольге.

Она им в ответ поклон отвесила.

– Плоходите, гости дологие, – очень серьезно сказал Святослав.

Ольга развернула коня и пошла в город. Мы пошли за ней. Я оглянулся на затаившуюся толпу. Увидел довольные лица киевлян. И вошел в ворота.

– Как бы ладью нашу не растащили, – вздохнул Гостомысл.

– Не волнуйся, – сказал Побор. – Я с грузалями договорился. Они ее обратно к пристани спустят…

Баня, в которую нас отвели попариться с дороги, была, по коростеньским меркам, огромной. Мы все за один раз в нее поместились.

Четыре печи жарко горели по углам парной. Десяток банщиков и пять холопов поддавали пару.

– Это для дружинников баня, – пояснил ключник. – Каган с домочадцами в своей моются. Она прямо в тереме приспособлена.

– Вот сейчас подопрут дверку да огнем подпалят, – сказал Ярун, пользуя меня дубовым веником.

– Не подопрут, – ответил я. – Асмуд знает, что я здесь. Он скорее костьми ляжет, чем позволит над нами дурное сделать.

– Это почему? – удивился Ярун.

– Долг у него передо мной, – сказал я. – Ложись, я тебя похлещу…

– И потом, – добавил Смирной, – если они баню подпалят, так весь Киев выгорит. Путята, – крикнул он болярину, —спину мне потри!..

Попарились мы на славу. В чистое переоделись. На белый свет вышли. Хорошо. А нас уже ключник ждет.

– Госпожа велела вам в терем идти. Она в горнице вас ждет. Там уж и столы накрыты.

Мы в горницу вошли. Красота вокруг. У нас-то дома деревянные. Из дуба срублены. И детинец, и подворья, и град Коростень. А здесь терем каменный. Беленый. Разрисован красками яркими. И Перун Громовержец, и Белее Учитель, и сам Сварог с Ладой своей словно живые на стенах предстают. И Ирий Пресветлый, и Пекло страшное. Смотреть можно на чудо это и глаз не отводить.

Да только некогда нам. Не за красотой мы приехали. За невестой для отца, а мне за мачехой.

Вот и она. И вправду пригожая. Под стать терему разукрашенному. И лицом хороша, и станом. Не такая красивая, как Любава, конечно. Ну, так краше моей любимой во всем свете не сыскать.

– С легким паром вас, гости дорогие, – сказала она.

– И тебе, госпожа, благодар от нас.

– Где же отец твой, Асмуд? – спросил Путята.

– Приболел он. Старый уже. Не к отцу вы приехали – к кагану Киевскому. Я мать его и в своем доме хозяйка. Так что со мной все разговоры ведите.

– Как скажешь, госпожа, – склонил голову Гостомысл. – Просто болярин хотел старого знакомца повидать.

– Еще повидаются. А пока садитесь за столы, гости дорогие. Поешьте снеди, для вас приготовленной, попейте медов пьяных да пива пенного…

– Отведаем и снеди, и хмельного, – сказал Гостомысл. – Только позволь нам вначале подарки от господина нашего, Мала Древлянского, тебе передать. Смирной, – позвал он, – несите, что привезли.

Взглянула Ольга на гривны серебряные, на кубки золотые, на меха куньи и отвернулась. Вздохнула тяжко. Платочек шелковый к глазам поднесла.

– Это вира[196]196
  Вира – плата.


[Закрыть] за Ингваря, – сказал Гостомысл. – Знаем мы, что малая это плата за содеянное. Только, видно, уж так угодно было богам. Муж твой, как волк, землю нашу расхищал и грабил. Села жег. Города палил. В Малине-граде всех подчистую вырезал. Старого с малым не пожалел. Повинен был в гибели княгини Древлянской. От его рук Беляна Вацлавна с Явью простилась. За то и смерть от нас принял. Честно принял. И вину перед Древлянской землей своей кровью смыл. Нет у нас боле обиды ни на него, ни на Киев.

– Мужа мне моего уже не вернуть, – сказала Ольга. – Виру вашу я принимаю. Зла на землю

Древлянскую больше не держу. Но докатилось до меня, что вы на Русь не только долги отдать, но и взять что-то пришли.

Гостомысл кивнул Побору. Болярин вышел вперед и притопнул ногой.

– Мы охотники заезжие, – скороговоркой заговорил он, – за зайцем серым гнались, в ваш удел забежали. Быстрый заяц от нас улепетывал, через тын-частокол перепрыгивал, схоронился в дому твоем, девица, дозволь отыскать его, красавица…

– Погодите. – Ольга взмахнула платочком. – Я не красна девица, я вдова безутешная. Не нужны мне зазывы и уговоры. Вы, значит, сватами ко мне приехали?

– Да, госпожа. – Побор был немного разочарован. – Князь Древлянский тебя в жены просит.

– Что ж… за столы ласки прошу… тут и поговорим…

Еда и питье были отменными. Отроки яства быстро меняли, подливать мед пьяный не забывали. Да и разговор клеился.

– Пойми, госпожа, – говорил Гостомысл, – трудно тебе без опоры мужской.

– Так-то оно так, – отвечала Ольга, – да боюсь, меня киевляне в Коростень не отпустят.

– Не гневи богов, госпожа. Киевляне тебя за ворота не выпускают. Печенеги земли полуденные рвут. Кривичи снова голову поднимают. Еще немного, и развалится Русь. Враги только того и ждут. Коршунами в грады и веси бесприглядные вцепятся. Мал Нискинич дельное предлагает. Замирим Перуна с Даждьбогом на веки вечные.

– Да, – согласилась Ольга, – трудно одной. Только Мала Нискинича я не знаю совсем. Как же я могу ему женой стать, если не люб он мне?

– Не о любви речь ведем, но о выгоде, – продолжал ведун наседать. – Ты же сама говоришь, что уже не девка красная. Да и он уже не вьюнош. Смотри, какой сын у него, – кивнул он на меня. – Дочка есть, Святославу погодка…

– Отец Святослава как родного примет, – вставил и я словечко. – Малуша ему сестрой будет названой. Я братом старшим…

Ольга внимательно посмотрела на меня. О чем-то своем подумала…

– Ты не сомневайся, госпожа. – Гостомысл к ней ближе придвинулся. – Никто ни тебя, ни сына твоего обижать не собирается. Как была хозяйкой Киева, так и останешься, а Русью вам вдвоем с князем сподручнее будет править. Мал Нискинич рода древнего. Его и восход и закат уважают. Непросто будет врагам против него выступить. И ты за ним, как за стеною, будешь…

– Разумны слова твои, человек Божий, – наконец сказала Ольга. – Только и вы меня поймите. Такие дела с наскоку не решаются. Обдумать все надо. С умными людьми посоветоваться…

– Никто не торопит тебя. – Гостомысл был доволен. – Мы не сразу ответ твой получить хотим. Ты подумай. Взвесь все внимательно. А потом и отклик свой дай. Стань нам госпожой законной. А Добрыну, – вновь он кивнул на меня, – матушкой.

Ольга вновь взглянула мне в глаза, а потом улыбнулась вдруг:

– На том и порешим, гости дорогие. Вам уже покои приготовлены. Вы же устали с дороги. Вот и отдохнете. А я как надумаю, так и знать вам дам…

4 мая 946 г.

Долгими показались нам те семь дней, что мы ответа от Ольги ждали. Она-то из Киева уехала. Святослава с собой забрала. Ключник сказал, что в деревеньке она своей, в Ольговичах, заперлась. Думу думает. Терем свой нам оставила. Холопы были услужливы. Девки сенные к дружинникам древлянским приветливы. Стража городская не злобная. Только в посады нас не выпускали. Сказали, что там опасно нам будет. Больно злы киевляне.

Мы не противились. У нас Ярун «приболел». Ключник лекаря позвать велел. Соломон нам и докладывал, что на Подоле и в Козарах делается. От него мы узнали, что Асмуд драккар снарядил, вверх по Славуте отправился. И о том, что от Свенельда пока вестей нет. Видно, сильно его печенеги придавили.

И о том, что тихо в посадах. Затаились все. Ждут, что со сватовством получится. В Козарах купцы об заклад бьются, пойдет Ольга за Мала или отказ даст? Гадают. Товар придерживают, ожидают, что цены поднимутся…

И не знали мы тогда, в затворе сидючи, и не ведали, что Асмуд на встречу с новгородским войском отправился. Что Свенельд с печенегами договор заключил и спешит к Киеву. Не один спешит, с молодым ханом Курей и войском его торопится. Что в Ольговичи пришел конунг Стегги, сын Иггивальда, со своей дружиной. И плату за год вперед получил. И стремя кагану Киевскому поцеловал.

А если бы знали?

Сегодня Ольга вернулась в Киев. Нас в терем свой каменный позвала.

На этот раз в горнице столов не было. Ольга вышла к нам в хорошем расположении духа, улыбалась.

– Небось заждались, гости дорогие? – спросила.

– Да, госпожа, – Гостомысл за нас всех ответил.

– Что ж, – сказала она, – вот мое решение. Шлите гонца князю Малу. Пусть встречает меня там, где мужа моего, Игоря Рюриковича, жизни лишил. Хочу последнюю честь ему отдать. Прощения попросить за то, что недолго по его кончине скорбела. Поплачусь на могиле его, тризну справлю. С Малом повидаюсь. Тогда и скажу, пойду за него или нет. А теперь ступайте. Мне приданое готовить надо.

– А Святослав как же? – спросил Побор. – Возьмешь его с собой?

– Святослав пока в Ольговичах останется. – Ольга взглянула на нас. – Ему под присмотром спокойнее будет. А как с Малом столкуемся, так и его привезут.

– Рекой пойдем или сушей? – спросил Гостомысл.

– Как быстрее?

– Рекой восемь дней, сушей – четыре.

– Сушей. И пусть Мал на Ирпене переправу наведет. Мне три дня на сборы нужно. Как раз гонец успеет.

– Как скажешь, госпожа, – поклонился ей ведун.

14 мая 946 г.

Ближе к полудню мы подошли к подножию высокого крутояра. На этом месте полгода назад принял смерть каган Киевский. Две березы и дуб по-прежнему на вершине высокого утеса растут. К небушку тянутся.

Здесь, под крутояром, и похоронили его. Ингваря. А теперь здесь для тризны столы накрыли. Ждут Ольгу. Ждут и нас.

Путята, как только Ольга свой ответ дала, так и в землю Древлянскую ускакал.

А мы еще на три дня задержались. Готовилась Ольга к отъезду. И мы готовились. Задарили нас киевляне снедью разной. —Переметные сумки заполнили. Тяжело загрузили, щедро.

Но пришел день, и мы в сторону родины из Киева выступили. И мать кагана Киевского с нами.

Сама она налегке шла. Верхом у нее совсем неплохо получалось. И кобылка под ней справная. Серая в светлых яблоках. С Ольгой три десятка варяжских дружинников. Охрана личная. Я с ними на первом же привале сошелся. Дивились они тому, что я по-свейски легко говорю. Я им рассказал, как в трэлях ходил. А они мне, что по родным берегам соскучились, что Ольга не жадная, жалует их и серебром, и даже золотом. И одежей, если есть нужда.

Мы до Ирпеня добрались и сразу поняли, что успел Путята до Коростеня доскакать. Переправу отец велел навести. Скрепили лодки рыбаки ирпеньские. Борт к борту поставили. Доски сверху настелили. Так что мы, не замочив ног, через реку пограничную перешагнули.

Сразу, как переправились, Ольга ко мне кобылку свою направила.

– Давай-ка, княжич, в сторонку отъедем, – сказала и поводья дернула, коня в галоп пуская.

А я за ней вдогон поскакал.

Конь подо мной резвый, горячий. Не мой Гнедко, но ничего. Коней нам Ольга из кагановой конюшни дала. Со сбруей, с седлами. Расщедрилась.

Резво он шел по берегу. Ольгину кобылку быстро настиг. Окоротила Ольга коня. Повод натянула. Ко мне обернулась.

– А ты на отца похож? – спросила.

– Да, – кивнул я, а сам удивился, чего это она вдруг.

– Красивый у тебя отец, – улыбнулась она. – А ты правда меня в мачехи хочешь?

– Я хочу, чтобы между нами и людьми нашими больше распри не было.

– И ты думаешь, что после свадьбы лучше будет?

– А ты так не думаешь? – ответил я вопросом на вопрос.

– Не знаю я, – пожала она плечами, тронула повод и пустила шагом своего коня обратно к переправе. – Смешно, – сказала. – Пасынок на год младше мачехи.

– Такая уж Доля нам выпала, – улыбнулся я.

Но тут разговор наш прервали. Варяги подлетели. Охрана Ольгина. Окружили ее, меня в сторону оттерли. Точно я недруг и навредить ей могу. Только я на это не обиделся. Они свою службу несли. Охранную.

Больше мы с ней не разговаривали.

А пока мы по Древлянской земле шли, я все на нее поглядывал. Как ей родина моя? Нравится? Но она и не смотрела по сторонам. Ехала молча, в свои думы погруженная. А зря.

Вокруг весна буйство учинила. Зеленью чистой землю раскрасила. Цветами яркими в глаза брызгает. Солнышко светит. Птицы трелями рассыпаются. Даждьбога славят. Благостно стало на душе.

А вдвое радостнее оттого, что Любаву скоро увижу. Соскучился по ней, сил нет. Как закончится все, я сразу к ней. Но когда это все закончится?

Так мы и двигались вперед.

А я все думал, какой она мне станет мачехой. Не обидит ли Малушу? Сумеет ли отца полюбить? Без любви разве жить можно?

Так и добрались мы до крутояра. Поодаль стали. Смотрю, всадники летят. Отец нам навстречу скачет. Спешит. Путята за ним едва успевает. Подлетел к Ольге. Осадил коня. На дыбы его перед ней поднял.

– Здраве буде, – говорит, а сам, вижу, волнуется.

А конь под ним танцует. Сбруей поигрывает. На кобылку Ольгину глазом косит. Дескать, смотри, какой я молодец.

А та отвернулась. Точно ее ничего не касается. Потом и вовсе головой в землю уткнулась, молодую травку щипать начала.

Мы-то дальше поехали. К столам поближе. А отец с Ольгой остался. Оглянулся я. Вижу, что они говорят о чем-то. Пусть говорят. Может, что и выговорят.

А все же верно, что в гостях хорошо, а дома лучше. Рад я был увидеть после долгого отсутствия родные лица.

– Что, Добрыня, – спросил Белорев, когда мы подъехали к своим, – хорошо ли вас угощала княгиня Киевская?

– Здрав будь, знахарь, – ответил я. – Угощала неплохо, но разве снедь полянская может с нашей сравниться?

– А что? Наша еда лучше?

– А то сам не знаешь?

– Ну, а сама княгиня Ольга?

– Это ты у Гостомысла спроси. Он с ней больше моего говорил.

– А все же?

– Поживем – увидим.

– О чем это князь с ней беседу ведет? – подошел к нам ключник Домовит.

– Это не наше дело, – ответил ему Путята, сходя с коня. – Ты лучше скажи, что там у тебя со столами?

– А что? – пожал плечами ключник. – У нас все к тризне готово. Холопы уж накрывать начали.

– Да… – вздохнул Гостомысл. – Дай им Белес разума. Столковались бы…

Ольга наплакалась вволю. И не столько ей мужа своего жалко было, сколько по себе слезы лила. По житью своему нелегкому. Ольга даже злилась на Игоря. Оставил ее одну с малолетним сыном. И сдалась же ему эта треклятая земля Древлянская.

Она сидела у его могилы на большом валуне. Одна. Никто не смел мешать ее вдовьему горю. А слезы все текли и текли. Да только не вернут эти слезы соленые ни мужа, ни покоя.

Враги кругом. Недруги. Только и ждут повода, чтобы и ее, и Святослава жизни лишить. И среди этих недругов выживать надо. Сына на ноги ставить. Сердце в одной ладони сжать, а в другой Русь удерживать. Иначе сломают, искорежат и выкинут, словно безделицу ненужную.

А слезы – это ничего. Хорошо даже. Пусть враги думают, что и вправду она горем безутешным придавлена. Пусть победу свою попразднуют. Недолго им радоваться. Всего ничего…