Текст книги "Иванова свобода (сборник)"

Лиза не знала, кто он такой. Она решила было, что ошиблись номером и пора положить трубку, но голос торопливо заговорил вновь:

– Елизавета Павловна, это доктор Билибин из клиники. Мы получили результаты ваших анализов, и они очень неутешительные. Очень. Вам необходимо срочно начать подготовку к радиотерапии.

Лиза продолжала молчать. Она жалела, что ответила на звонок, но не решалась его прервать. Она ждала, что ей еще скажут.

– Алло? – спросил доктор Билибин. – Алло?

– Я здесь, – сказала Лиза, – но я не знаю, о чем вы говорите. Это какая-то ошибка.

– Да какая ошибка, – рассердился доктор, – это же вы, Никольская. Вам срочно нужна радиотерапия: анализы, по правде сказать, совсем плохие. Вы должны сегодня же приехать в клинику.

“Может, и вправду поехать? – подумала Лиза. – А то все дома сижу”. Она посмотрела на кошку, теревшуюся о ее голые ноги теплой мягкой шерстью, и вспомнила, что у нее нет и никогда не было кошки. “Откуда она?” – удивилась Лиза.

Она вздохнула и ответила доктору:

– Вы ошиблись: я – не Никольская. Я – Одинцова, жена космонавта Одинцова. Вы, должно быть, ошиблись номером.

– Ничего я не ошибся, – заверил ее доктор. – Никакая вы не Одинцова, я ваш голос хорошо знаю. Вы – Елизавета Павловна Никольская, а я – ваш лечащий врач, Билибин. Хватит вам комедию ломать, дело-то серьезное. Анализы, прямо скажем, очень, очень даже неутешительные. Вы сможете подъехать сегодня во второй половине дня?

– Да зачем мне к вам ехать, когда я – Одинцова? – настаивала Лиза. Она присела на корточки и погладила кошку. – Я по мужу Одинцова, – решила пояснить Лиза. – Мой муж – космонавт Одинцов, он сейчас на космическом корабле.

– Да какая вы Одинцова?! Какой космонавт?! – закричал доктор Билибин. – Никольская вы и не замужем. И не были никогда. Передо мной ваша история болезни лежит, сами анкету заполняли. Что вы дурака валяете, Елизавета Павловна? Вам о серьезных вещах надо думать, анализы-то у вас ой какие неутешительные. – Он шумно, недовольно вздохнул и сказал: – Значит, так: жду вас после двух, приезжайте с вещами, мы вас, скорее всего, сразу госпитализируем.

Лиза послушала прерывистые гудки, заполнившие трубку, затем положила ее на место. Она пошла на кухню, и кошка пошла за ней, крутясь под ногами, мешая и слабо мяукая. Маленькая миска у раковины блестела вылизанной пустотой. “Нужно ей молока дать”, – решила Лиза. Она включила электрочайник и вынула из холодильника молоко. За окном проплыл воздушный шар с оранжевой надписью Africa Ciel. Лиза не помнила, откуда она знала это название.

По телевизору шло глупое ток-шоу, и Лиза обрадовалась – можно не думать и позволить пустоте чужих слов заполнить себя. Она не решалась отпить чай и медлила бросать в кружку принесенные кубики льда. Лиза старалась слушать, что говорят на экране, но мысли пробирались откуда-то снизу и вспыхивали в мозгу острыми колючками. “Значит, я – не жена космонавта Одинцова? – удивлялась Лиза. – А как же наша с ним жизнь? Звездный городок, тренажеры? Невесомость? Безопорность? Безразличное равновесие? Неужели все это раздавило земной тяжестью или даже чем-то еще тяжелее?” Кошка легко, пружинисто вспрыгнула ей на колени, потерлась о служившую пижамой длинную майку с надписью “сорренто” и, свернувшись пушистой спиралью, заснула. От нее пахло животным теплом и уютом.

Лиза потрогала кружку с мятным чаем, взяла с блюдечка голубоватый кубик льда и, закрутив его пальцами, словно юлу, бросила в зеленый кипяток. Она смотрела, как он тает, думая, что, может, все-таки поехать в больницу, и в эту секунду телевизор щелкнул, на секунду погас, и затем изображение появилось вновь: молодой диктор в новостной студии смотрел ей в глаза с экрана.

Лиза ему кивнула, и диктор заговорил: – Экстренный выпуск новостей. Центру Управления полетами удалось установить связь с космонавтами орбитального космического корабля СОЮЗ. Напоминаем, что связь ранее была потеряна в результате аварии на корабле и последовавшей разгерметизации двух отсеков. У нас в студии находится представитель Центра управления полетами Виктор Иванович Костюков. Мы просим его прокомментировать ситуацию с кораблем союз.

“А я ничего и не слышала про аварию, – подумала Лиза. – Когда же это? Должно быть, ночью случилось”. Она слушала грузного, плохо выспавшегося Костюкова без особого интереса, зная теперь от доктора Билибина, что к ней это не имеет отношения: ведь она – никакая не Одинцова. Костюков говорил о серьезности ситуации и попытках ее исправить. Затем он сообщил, что – по просьбе экипажа – участникам полета предоставлена возможность обратиться к своим семьям, поскольку они не знают, сколько продлится связь. Костюков повернулся от камеры и для чего-то повел рукой, как делают женщины в медленном русском танце. Изображение дернулось, и экран заполнили зернистые точки, сквозь которые сперва тенями, а потом все явнее и явнее проступили мужские лица: это были космонавты. Их было плохо видно.

– Мы благодарим Центр за возможность сеанса связи с нашими семьями, – сказал один из них, – в настоящее время идут работы по восстановлению герметизации, но мы не знаем, сколько это продлится. Связь может прерваться в любой момент, и мы не знаем, когда она восстановится. Поэтому члены экипажа хотели бы обратиться к своим семьям. Я, командир корабля Патронов, хочу передать своей жене Наде, что люблю ее и наших детей, Валю и Юру, и попросить у нее прощения за нелегкую судьбу жены космонавта.

Он обернулся к молодому мужчине с длинным лицом слева от себя и кивнул.

Тот взглянул на Лизу через миллионы парсеков веселыми наглыми глазами и заговорил:

– Я – главный пилот корабля союз, Роман Одинцов. Положение и вправду серьезное, но настроение у экипажа бодрое, и управление пилотируемыми системами корабля проходит в штатном режиме. Я надеюсь, что в эту минуту моя любимая жена Лиза слушает меня и верит, что я обязательно вернусь. Мне очень нужна твоя вера, Лиза, – попросил главный пилот. – Помнишь нашу любимую песню – “Вернись в Сорренто”? Жди меня, Лиза, верь, и я вернусь.

Экран вдруг погас, зазернил серыми точками и стал шипеть, словно плюнули на горячее. Лиза ждала, когда вернется лицо ее мужа, но вместо него появился диктор, который бодро объяснил, что связь с космонавтами потеряна, и пообещал телезрителям новую информацию в ближайшем выпуске новостей. Затем телевизор выключился сам собой, и Лиза решила его не включать: она была потеряна и не знала, кого спросить, что происходит в ее жизни. Кто она? И кто ее муж?

В глубине квартиры прозвонил телефон, затем замолк. Лиза притаилась, ожидая, позвонят ли снова. Было тихо, лишь кошка чуть сопела во сне. Лиза переложила ее на диван, взяла кружку с почти допитым чаем и понесла ее мыть на кухню. В кружке звякал не до конца растаявший осколочек льда.

Телефон зазвонил снова, и Лиза решила подойти – а вдруг это из Центра управления полетами, новая информация? Вдруг ее соединят напрямую с Романом и он будет говорить ей об их любви, вися над земным шаром высоко-высоко, далеко-далеко?

Лиза подняла трубку и стала слушать.

– Але? – спросил высокий прерывающийся мужской голос. – Chérie, c’est moi.

– Что? – не поняла Лиза. – Кто это?

– C’est moi, Thierry, – пояснил голос. Затем помолчал и добавил по-русски: – Это твой муж, Тьерри.

Лиза боялась поверить: а как же ее муж-космонавт? Или Тьерри и есть ее настоящий муж? Конечно Тьерри, решила Лиза, ведь он дозвонился, нашелся, а тот – нет. Тьерри вернулся, и теперь наступит полная ясность, с резкими определенными очертаниями, как облака в небе Африки. Он заберет ее отсюда домой, где ее ждут фонтан в саду и Азиз на воздушном шаре.

– Где ты? – спросила Лиза. – Я тебя везде ищу, не могу найти. Я проснулась в другом месте и не понимаю, как вернуться.

– Знаю, знаю, – успокоил ее Тьерри. – Ты должна найти дорогу назад. Должна отыскать.

– Как? – Лиза посмотрела на стену напротив, словно ожидая найти там ответ. – Как? Я потеряла твой номер телефона и не знаю, как тебе позвонить. Я не знаю, где тебя искать.

Ей показалось, что Тьерри улыбнулся: она любила его улыбку. Она любила только его, и никого другого.

– А почему ты говоришь по-русски? – спросила Лиза. – Ты же француз. Француз?

– Француз, француз, – заверил ее Тьерри. – Cherie, ты помнишь наш уговор: если мы потеряемся, то встретимся в одиннадцать утра на Понт д’Авиньон. Приходи туда.

– Я не знаю пути, – ответила Лиза. – Не знаю, как туда добраться.

Она ждала, что Тьерри ей объяснит.

– Нужно найти, – весело сказал Тьерри. – Путь на мост – это и есть путь к себе.

Она не помнила, где ее сумка: вчера, вернувшись домой, положила куда-то, и сумка исчезла, растворилась в гулком пространстве пустой квартиры. Лиза обыскала все комнаты и прихожую, но не могла найти сумку. Разбуженная ее возней и переворачиванием диванных подушек кошка недовольно зевала и, протяжно мяукая, повсюду таскалась за Лизой, стараясь помочь. Когда Лиза находила давно и, казалось, безнадежно потерянные вещи – черный полупрозрачный чулок под кроватью, старый и окончательно забытый лифчик за тазиком в ванной, изящный золотистый чехол для мобильного телефона на холодильнике, кошка начинала играть этими вещами, делая вид, что на них охотится. Она несколько раз поймала и загрызла пыльный чулок и, оставшись довольна, улеглась на него, прижимая лапой к полу.

– Глупая кошка, – сказала ей Лиза, – ты совсем не помогаешь. Думаешь только о себе.

Она так и не нашла сумку и, отчаявшись, села на стул в прихожей. Здесь было темно – лишь слабенькая лампочка на стене тускло и неохотно освещала небольшое пространство вокруг. Воздух в прихожей казался гуще, чем в остальной квартире, должно быть, от хранившейся здесь обуви. Лиза сидела в оцепенении, ни о чем не думая, безразличная к наступившей тишине. Затем, словно ведомая наитием, она сунула руку в карман висящего на вешалке плаща и вынула то, что искала, – узкую полоску бумаги с номером телефона. Она оторвала ее вчера от объявления в переходе и положила в карман.

Лиза позвонила, ожидая услышать глухой безразличный Сашин голос и обдумывая, что спросить.

В проводе сразу щелкнуло, и механическая женщина бодро сообщила:

– Неправильно набран номер. Проверьте номер или свяжитесь с оператором. Неправильно набран номер. Проверьте номер или свяжитесь с оператором. Неправильно набран номер.

Лиза повесила трубку. Она не знала, как связаться с оператором. И зачем? “Нужно поехать обратно в переход и сверить этот номер с номером на объявлении, – решила Лиза. – Вдруг мне не повезло и я оторвала номер с ошибкой”. Она надела короткие зеленые сапоги, сняла с вешалки плащ и засмеялась: под плащом висела желтая лакированная сумка.

– Плохая, – поругала ее Лиза. – Ты пряталась, а я тебя все равно нашла.

Город радостно встретил ее приглушенным матовым светом и мокрым ветром. Дождевая пыль, растворенная в пропахшем выхлопными газами воздухе, окутала Лизу влажной шалью-невидимкой, и опавшие листья, завалившие опустевший двор и беседку, зашуршали, зашептали, зашевелились, жалуясь ей на свою скорую смерть.

– Не ропщите, – попросила их Лиза. – У природы нет плохой погоды.

Москва, попытавшись с утра быть быстрой и деловитой, уже успела отчаяться и теперь успокоилась дневными пробками, потонув в шелесте шин и лениво переключая никому не нужные светофоры. Темные окна опустевших квартир отсвечивали пустотой, ожидая наступления вечера. Серый свет без теней заполнил город, и лишь обиженные гудки машин нарушали наступившее дневное безразличие, словно крики о помощи в тумане. Лиза встряхнула волосами, рассыпав их по плечам, и пошла сквозь высокую грязную арку, где много лет назад целовалась в первый раз в жизни.

Она не смогла доехать до Театральной площади и вышла из пойманного такси на углу Кузнецкого Моста и Неглинной. Лиза перешла дорогу и остановилась, привлеченная лиловым неоновым светом в широком окне Vogue Cafe. Высокая, ярко одетая женщина с широко расставленными глазами, сидящая за столиком у окна, помахала ей, приглашая войти. “Милая, – подумала о ней Лиза. – С такой ничего не страшно”. Она помахала женщине в ответ и пошла дальше – мимо ЦУМа к подземному переходу на Театральной площади. Прохожие заполнили узкую ленту мостовой, идти стало тесно, и Лизе казалось, что она плывет в тяжелой темной воде.

Она сверила номер на оторванной полоске бумаги с номерами на поблекшем от времени и поднятой людьми пыли объявлении и убедилась, что номер тот же. “Странно, – решила Лиза, – отчего же тогда?” Лиза сняла трубку с висевшего на стене телефона и аккуратно нажала холодные квадратные кнопки. Она приложила трубку к уху и только тогда вспомнила, что забыла бросить монеты.

Телефон, однако, зазвонил, и тут же подняли трубку.

– Говорите, – попросил Саша.

Лиза растерялась: она ожидала, что механическая женщина станет требовать денег за звонок или посоветует связаться с оператором. Лиза молчала, не зная, что сказать. Она услышала, как Саша вздохнул, а может, и зевнул, и это вывело ее из наступившего оцепенения.

– Это снова я, – представилась Лиза: она надеялась, Саша ее узнает. – Я с вами вчера разговаривала. – Она послушала молчание в проводе и решила напомнить: – По вопросу прошлых жизней.

– Ага, – сказал Саша. – Говорите.

Лиза понимала, что ей нужно узнать, как найти путь на Понт д’Авиньон, но вместо этого неожиданно для себя самой пожаловалась:

– Я вам из дома звонила, сказали, что неправильный номер. Чтобы я к оператору обратилась.

– Это он неправильный, если из других мест звонить, – объяснил Саша. – Нужно только из перехода набирать, тогда соединится. – В трубке что-то щелкнуло, и голос сразу удалился, стал глуше: – Говорите.

– Мне нужно попасть на Авиньонский мост, – сказала Лиза. – К одиннадцати часам утра.

– Задача. – Саша немного помолчал, а затем спросил: – Вы что, дорогу потеряли?

– Да, – ответила Лиза. – Я потеряла туда дорогу. Я заснула в одном месте, а проснулась в другом. Заснула в одной жизни, а проснулась в другой. И не могу вспомнить, какая из них сон. Отчего это? За что? Что я сделала?

Трубку заполнило знакомое потрескиванье статика, и сквозь него, как сквозь стрельбу из игрушечных пистолетов с пистонами, пробился незаинтересованный Сашин голос:

– Вы читали роман Кацуо Исигура “Не отпускай меня”?

Лиза читала, но решила уточнить:

– Это про то, как детей выращивали на органы? – спросила Лиза. – В специальной школе-интернате? Про это?

– Ага. – Потрескиванье не пропало, но голосу удалось стать ярче, слышнее. – Очень точная метафора сущего, – вздохнул Саша. – Так все и устроено.

Лиза обдумала его слова.

Она помотала головой из стороны в сторону.

– Вы что хотите сказать, – поинтересовалась Лиза, – что нас выращивают на органы?

– Навроде того, – весело подтвердил Саша. – Только им нужен всего один орган – душа. Они ее как бы кушают.

Он рассмеялся, и потрескиванье сразу пропало, будто испугавшись этого смеха. Лизе тоже стало смешно.

– Кушают? – спросила Лиза.

– Кушают, кушают, – веселился Саша. Он прокашлялся и пояснил: – То есть не в прямом смысле, а в энергетическом. Они питаются нашими душами и этим поддерживают свое бессмертие. Потому все религии, которые они нам дали, – это учения о душе: как ее беречь, заботиться о ней, содержать в чистоте. – Он снова засмеялся: – Чтобы вкусная была.

Люди в переходе бестолково сталкивались друг с другом, спеша в разные стороны. Сверху, приглушенный, доносился шум улицы, словно шелест дождя за окном. Под землей было темно и уютно. Лизе не хотелось отсюда уходить.

– Люди, – сказал Саша, – просто контейнеры для выращивания душ. Просто скорлупа, шелуха от семечек.

– Почему тогда у всех разные жизни? – спросила Лиза. – При чем тут судьба? Для чего тогда все эти разговоры об уроках судьбы?

– Разные жизни, – потрескиванье в трубке снова ожило, словно тоже хотело ответить на Лизин вопрос, – разные жизни – это так, придать определенный энергетический вкус. Посолить, поперчить. В зависимости от судьбы души приобретают ту или иную энергетическую конфигурацию. Знаете ли, по вкусу. А на вкус и цвет… – засмеялся Саша. – Помните, говорят: горькая жизнь, сладкая жизнь. – Он вздохнул: – Кто что любит, то в наши судьбы и добавляет.

Оба долго молчали, слушая, как их дыхание соединяется в проводе. У Лизы замерзли ноги, и она начала постукивать одной щиколоткой о другую. “Эти сапоги мне малы, – подумала Лиза, – нужно было брать на размер больше”.

– Что же делать? – спросила она вслух. – Как не дать свою душу? Как вырваться из судьбы? Я пытаюсь обмануть, выбираю себе другие жизни, чтобы убежать от своей, но она меня везде нагоняет. Словно из меня хотят что-то приготовить. По чужому вкусу.

– А вы выберите не жизнь, а судьбу, – посоветовал Саша. – Жизнь – это биография, это про ваши отношения с людьми. А судьба – это про ваши отношения не с людьми.

– Как? – спросила Лиза. – Как самой выбрать судьбу?

Она подождала ответа, но Саша молчал.

– Как самой выбрать судьбу? – повторила Лиза.

– Понимаете, – сказал Саша, – они могут менять наши судьбы, потому что могут менять реальность, кажущуюся здесь незыблемой. Вот и вы выберите что-то незыблемое, что вы сможете изменить. Что-нибудь в законах природы. Да, – его голос вдруг ослаб и стал еле слышен, – измените что-нибудь в законах природы.

– Что же я могу изменить? – спросила Лиза, боясь потерять этот затихающий голос. – Я не знаю законов природы.

Он ничего не ответил, и Лизе стало страшно, что он ее не слышит, ведь она его слышала еле-еле.

– Я не знаю законов природы, – повторила Лиза, стараясь говорить громко, чтобы дать силы Сашиному голосу, помочь ему окрепнуть. Она послушала пустоту в телефоне и добавила: – Мне нужно найти дорогу на мост.

– Интересно, – Саша теперь говорил отчетливо, ясно, словно был совсем близко, прятался прямо в трубке, – интересно, мост. Мост стоит в воде, и вы – февральская, Рыба, водный знак. Попробуйте с водой, – посоветовал Саша. – Попробуйте что-нибудь с водой.

Лиза подождала, скажет ли он что-то еще, но Саша молчал. Ей стало понятно, что больше он ничего не скажет. Она не хотела вешать трубку и оставаться одна. Ей никак не приходило в голову, о чем еще его можно спросить.

– Саша, – сказала наконец Лиза, – а почему вы говорите мне все это бесплатно?

Она надеялась, что он пригласит ее встретиться, чтобы получить деньги. Ей хотелось его увидеть.

– Почему же бесплатно? – удивился Саша. – Мне за вас давно заплатили.

Лифт в подъезде не вызывался: кто-то не закрыл дверь на одном из верхних этажей, и Лизе пришлось идти по лестнице. Она хотела пожаловаться консьержу, но, заглянув в маленькую комнатку через мутное стеклянное окошко в двери, решила его не будить. Все консьержи в их доме были старые – отставные офицеры, и дом тоже был старый, отставной, когда-то выстроенный для большого партийного начальства, быстро и послушно вымершего вскоре после перестройки. Казалось, дом вышел на пенсию и теперь нехотя прирабатывает, притворяясь настоящим домом, а на самом деле просто стоит для вида, занимая место на Кутузовском проспекте.

Лиза поднялась по пустой чистой гулкой лестнице на седьмой этаж и – перед тем как повернуть ключ – прислушалась к тишине за дверью. Ей хотелось, чтобы ее кто-нибудь ждал.

Она повесила плащ, положила сумку на стул в прихожей и села рядом, опираясь на сумку спиной.

Лиза сняла левый сапог и застыла, думая о Сашиных словах: как, что могла она изменить в законах природы?

Единственный закон природы, который Лиза помнила, было нечто обрывочное о гравитации. “Гравитация – это земное притяжение, – думала Лиза. – Мы не можем оторваться от земли”. Она не помнила почему и тем более не знала, как это опровергнуть. “И при чем здесь вода? – вздохнула Лиза. – Притягивает-то земля. Ничего не понимаю. В школе нужно было лучше учиться”. Она попробовала испытать стыд за свое невежество, но у нее не получилось: Лиза легко прощала себе что угодно.

Тонкий протяжный свист вывел ее из внезапного оцепенения, и Лиза мотнула головой, попытавшись от него избавиться, словно тогда узкий, режущий слух звук исчезнет, испугается и пропадет навсегда. Звук не исчез, и Лиза поняла, что это свистит чайник на кухне. “Кто же его поставил, если меня не было дома?” – подумала Лиза, но не успела удивиться. Она побежала на кухню в одном сапоге, переваливаясь на необутую и оттого более короткую ногу. “Каблук сломаю, – решила Лиза. – Ну и пусть”.

Лиза выключила кипящий белым мокрым паром чайник и заметила, что ушла утром, не вымыв за собой кружку с остатками мятного чая. Кружка по-прежнему стояла в раковине, и Лиза уже собиралась пустить воду из крана, когда увидела, что на не кружки – до половины в зеленоватой мятной жидкости – лежит нерастаявший кусочек льда, который она бросила туда утром. Этого никак не могло быть: лед должен был давно растаять. Лиза взяла подсвеченный голубым изнутри кубик и удивилась еще больше: он не был холодным. Лед был комнатной температуры и не таял.

“Как же так? – думала Лиза. – Холодное тает в горячем. Холодное обязано таять в горячем. Это все знают”. Лиза знала точно, что холодное должно таять в горячем, но не могла вспомнить почему. “Действительно, почему? – старалась вспомнить Лиза. – Может, и не должно. Может, все просто согласились с этим, и оттого оно и тает. А на самом деле, возможно, холодное и не должно таять в горячем”.

Она крутила в руках нехолодный кубик льда; он был гладкий, словно из пластика, и не лип к коже, как обычный лед. Лиза думала о Сашином совете изменить что-нибудь в законах природы. Что-нибудь с водой. “Лед – замерзшая вода, – решила Лиза. – Холодное тает в горячем – это закон природы. А у меня не тает. Отчего?” Лиза аккуратно положила лед обратно в кружку и добавила туда кипяток из чайника. Она закрыла глаза и, сосчитав до ста, снова открыла: лед лежал на дне кружки и не таял.

Лиза достала из холодильника поднос с решеткой, полной кубиков льда, и бросила один из них в кружку. Новый кубик начал съеживаться на глазах, уменьшаясь, превращаясь в горячую воду. Скоро он растворился и стал ничем, перестав существовать как лед. Старый кубик по-прежнему лежал на дне и был хорошо виден.

Лиза повторила процедуру три раза, но результат был тот же: каждый новый кубик льда послушно таял в горячей воде, подчиняясь закону природы, но старый, утренний, кубик упрямо оставался твердым телом.

“Почему?” – думала Лиза. Она старалась вспомнить, что делала с этим кубиком по-другому, и не могла. Зато она вспомнила, что телевизор сразу – сам собой – переключился на репортаж о космонавтах после того, как она бросила этот удивительный кубик в мятный чай. “Что же такого особенного я сделала? – пыталась вспомнить Лиза, рассеянно крутя очередной холодный, прилипающий к подушечкам пальцев кубик льда. – Что?” Она вздохнула и, закрутив кубик словно юлу, бросила его в кружку с уже остывающим кипятком.

Кубик медленно опустился на дно, и сразу, щелкнув, включилось радио на подоконнике, и высокий мужской голос запел:

 
Вернись в Сорренто,
Как прекрасна даль морская,
Как влечет она, сверкая,
Сердце нежное лаская…
 

“Как же я вернусь в Сорренто, когда мне нужно попасть на Понт д’Авиньон?” – удивлялась Лиза.

Она покачала головой и взглянула на кружку: новый кубик льда, чуть съежившись, лежал на дне рядом со старым, упрямо отказываясь изменить состояние и стать жидкостью.

“Закручивать, – поняла Лиза. – Я должна бросать лед, закручивая по спирали”. Она засмеялась и, сев на стул, сняла мешавший стоять сапог с правой ноги.

 
Слышишь в рощах апельсинных
Звуки трелей соловьиных… —
 

спрашивал ее поющий мужской голос, пока Лиза разливала доведенную до кипения воду по уставленным рядком трем пустым кружкам.

– Ничего я не слышу, – ответила Лиза голосу из радио. – И вообще, я занята. А вы тут со своими трелями.

На кухню вышла кошка и обрадованно замяукала, увидев Лизу. Кошка была заметно беременна и тяжело, как-то особенно пружинисто, словно с усилием, прыгнула на кухонный стол.

– Когда же ты успела? – удивилась Лиза. – Ведь еще утром была нормальной, небеременной кошкой.

Она мотнула головой, отгоняя от себя удивление: Лиза не могла отвлекаться на неважные сейчас вещи, ей нужно было продолжать опровергать законы природы. Она посмотрела на кошкину миску рядом с кухонной раковиной, куда утром наливала молоко, и увидела, что там лежит серый комок кошачьей еды из банки. “Откуда? – не могла вспомнить Лиза. – Утром я наливала молоко”. Она проверила мусорное ведро и не нашла пустой жестянки из-под кошачьих консервов. “Все появляется само собой, – решила Лиза. – Это хорошо, а то нужно было бы бежать в магазин, ей теперь надо много еды”. Лиза взяла правой рукой кубик льда с подноса и, закрутив по часовой стрелке, бросила в первую кружку с кипятком. Она подождала, пока он опустится на дно, затем взяла следующий и бросила его в другую кружку, закрутив против часовой стрелки. В третью кружку Лиза бросила кубик льда, не закручивая. Она взглянула на часы и стала ждать.

 
Но ты едешь, дорогая,
Даль зовет тебя иная.
Неужели навсегда я
Потерял тебя, мой друг? —
 

расстраивался высокий мужской голос, разливаясь по кухне.

Кошка растянулась на столе, лизнула розовую подушечку мохнатой лапки и взглянула на Лизу, будто ожидая ее решения.

– Я же сказала: мне нужно на Понт д’Авиньон, – объяснила ей Лиза. – А то застряну здесь насовсем. Сама возвращайся в Сорренто, если хочешь.

Кошка облизала другую лапку и, свернувшись, уснула. Лиза проверила время: прошло две минуты – пора. Она встала и подошла к стоявшим у раковины кружкам со слабо дымящимся, словно уставшим кипятком.

Кубик, закрученный по часовой стрелке, уменьшился наполовину и, перестав таять, лежал на дне, слабо просвечивая кристальными гранями сквозь воду, совсем как утренний лед. Кубик, брошенный сверху, без закручивания, растаял полностью. А кубик, закрученный против часовой стрелки, обтаял лишь с краев, превратившись из квадрата в почти ровный шар. Лиза рассмеялась и повернулась к радио.

В нем что-то щелкнуло, прервав песню на полуслове:

 
Не оставь меня,
Тебя я умо…
 

Затем наступила секундная тишина, и тот же голос, ранее просивший Лизу вернуться в Сорренто, сказал:

– Продолжаем программу “По следам театрального фестиваля в Авиньоне”. Своими мыслями об этом важном в европейской культурной жизни событии с нами поделится известный московский режиссер Морис Ханаанов. Морис, расскажите, пожалуйста, нашим радиослушателям, какие фестивальные спектакли вам запомнились в этом году.

Глубокий и сытый – словно наелся сливочного масла – мужской голос прокашлялся и начал:

– Самым памятным спектаклем был, безусловно, мой спектакль-размышление “Блуждающие звезды в Звездном”, рассказывающий о жизни жен наших космонавтов. Спектакль сделан в авангардном документальном формате, весь текст – записи моих интервью с женщинами Звездного городка. Центром спектакля является судьба одной из них – Лизы Одинцовой, которая каждый час посылает эсэмэс своему мужу, улетевшему на космическом корабле. Это реальная история, и большая часть первого акта – около шести часов – составлена из ее текстовых сообщений своему мужу Роману. Я решил интегрировать местную специфику, дать Авиньону и авиньонцам войти в структуру зрелища, и потому финальной сценой спектакля стало приземление корабля союз на знаменитом Авиньонском мосту…

– Это очень интересно, – прервал Ханаанова ведущий. – Мы обязательно вернемся к вашему рассказу после рекламы.

Лиза встряхнула стакан с почти круглым кубиком льда, и радио тут же выключилось. В наступившей тишине еле слышным тоненьким свистом сипело дыхание спящей кошки. “Что ей снится? – подумала Лиза. – Должно быть, котята”. Она налила воду из кухонного крана в формочки для льда и поставила поднос в морозилку. Затем наполнила водой двенадцать маленьких розеток для варенья из старого маминого сервиза и десять подставок для яиц. Все это Лиза тоже засунула в морозилку: она знала, что ей потребуется много льда.

На улице стемнело, и окна многих квартир погасли, когда Лиза закончила эксперименты. Она сидела за кухонным столом, обдумывая результаты. Кошка улеглась у нее на коленях и терлась мохнатым лбом о ладонь, настаивая на ласке.

– Так ты, наверное, и к мужчине своему набивалась, – постаралась строгим тоном сказать Лиза, почесывая кошку за ухом. – Ходишь теперь беременная, а он где? Гордость надо было иметь.

Кошка мурлыкнула, вспомнив о чем-то приятном, связанном с отсутствием женской гордости, и лизнула гладившую ее ладонь узким шершавым языком. “Почему у кошек шершавый язык? – попыталась вспомнить Лиза. – Тоже какой-нибудь закон природы”. Она взяла последний кусочек льда из розетки и, закрутив против часовой стрелки, бросила в стоявшую перед ней на деревянной подставке небольшую кастрюлю с горячей водой, на дне которой прозрачно светились нетающие кристальные кубики. Пока лед падал, Лиза звонко щелкнула пальцами. Кошка снова лизнула ее ладонь, и Лиза улыбнулась: розовый язык был теперь гладким и мягким, словно из гибкого пластика.

“Работает, – лениво подумала Лиза. – Могу все менять”. Она вспомнила, как после многократного повторения окончательно убедилась, что меньше всего лед тает, если закрутить его сантиметрах в двадцати над емкостью с кипятком против часовой стрелки и успеть щелкнуть пальцами до того, как голубоватый, липнущий к коже холодный кубик шлепнется в воду. Нужно было стараться делать как можно меньше брызг – лед должен как бы ввинтиться в дымящийся кипяток и, продолжая крутиться, лечь на дно. Перед тем как кубик коснется воды, необходим был звонкий щелчок пальцами, и в это мгновение – не раньше, не позже – произнести про себя желание. Тогда все исполнялось, причем мгновенно.

Если ни о чем не просить, вещи начинали происходить сами собой: включались радио, телевизор или вдруг за окном зависал огромный разноцветный воздушный шар с надписью Africa Ciel. Лиза боялась, что соседи, увидев шар, вызовут милицию, но все обошлось. Она вспомнила, как в первый раз, когда щелкнула случайно, пытаясь стряхнуть с подушечек пальцев налипшие крошки льда, не сразу поняла, что случилось: цветы роз на кухонных обоях вдруг обрели объем, проступили красным рельефом на выцветшей тонкой бумаге и, став живыми, запахли. Лиза потрогала мягкие шелковистые лепестки, затем резиновый на ощупь стебель и, уколовшись, отдернула руку. Ей стало весело, и она рассмеялась, разбудив кошку.

Лиза огляделась: она сидела в окружении роз, словно в своем саду в Марракеше. Лиза встряхнула кастрюлю: кубики приподнялись со дна, покружились в воде и стали медленно опускаться. Лиза щелкнула пальцами и тут же услышала из коридора звук жалующегося фонтана. Она улыбнулась и щелкнула еще раз, затем встала и подошла к окну: далеко в небе для нее одной замигали огни спускающегося космического корабля союз.