Текст книги "Иванова свобода (сборник)"

Он проводил взглядом уходящую по коридору Алевтину Алексеевну и, взяв одну из пробирок, стал ее рассматривать. В пробирке бултыхалась мутная жидкость, в которой ничего не было.

Полторанин открыл пробирку и капнул жидкость на приборное стекло микроскопа.

Бесцветная жидкость оказалась полной маленьких зеленых комочков с длинными тонкими отростками, которые, словно воздушные шары на веревочках, плавали, быстро перемещаясь внутри капли. “Жгутики”, – догадался Полторанин. Он посмотрел в описание хода работ и увидел, что жгутики относились к хламидомонаде. Было интересно смотреть, как зеленые шарики передвигаются, вращая жгутиками. Полторанин подумал и записал увиденное в тетрадку. Ему казалось, что хламидомонада с помощью жгутиков движется по направлению к свету, словно водоросль была способна видеть. Это могло оказаться важным, и он решил записать наблюдение, похвалив себя за внимательность. “Мог бы ученым стать”, – подумал Полторанин. Ему стало весело, и он тихонько засмеялся, хотя таиться было не от кого.

Спирогира оказалась менее интересной: напоминала нитку, выложенную зигзагом внутри цилиндра. Сколько Полторанин на нее ни смотрел, спирогира оставалась неподвижной, игнорируя Полторанина и его неожиданно проснувшийся научный интерес. Ему стало обидно, и он решил написать про водоросль что-нибудь плохое.

В это время дверь за спиной открылась. Полторанин обернулся: там стояли Алевтина Алексеевна и Бутонго; он держал обеими руками большой кокос. Бутонго прошел в отсек, поставил кокос на дальний конец стола и, вытащив из-за пояса мачете, аккуратно, одним движением срезал с кокоса верхушку. Затем Бутонго достал из кармана рубашки пластиковую трубочку для коктейлей и вставил в кокос. Он подвинул кокос к Полторанину и втянул губами воздух, показывая, что нужно делать.

– Подкрепись, – сказала Алевтина Алексеевна. – Давай посмотрим, что ты уже выполнил.

Она взяла тетрадку и начала читать, шевеля губами, повторяя про себя написанное.

Полторанин пил сладкую прозрачную жидкость ореха и представлял, как будет рассказывать обо всем семье. Ему хотелось поскорее на корабль.

– Правильно, – одобрила Алевтина Алексеевна, – хламидомонада действительно двигается к свету. Называется “положительный фототаксис”. Верное наблюдение.

Она закончила читать и, нахмурившись, посмотрела на Полторанина:

– Наблюдение верное, но на поставленные вопросы ты так и не ответил: видны ли отдельные особи невооруженным глазом? Одноклеточный это организм или многоклеточный? Ядро свободно располагается в цитоплазме или поддерживается тяжами? Что же ты, Полторанин? – расстроенно спросила Алевтина Алексеевна. – Мы же это все проходили.

Полторанину стало стыдно. Радость от собственной наблюдательности испарилась, поднявшись легким невидимым паром под светящийся купол, и кокосовое молоко начало горчить во рту.

– Извините, Алевтина Алексеевна, – сказал Полторанин. – Я не знал.

– Не знал, – протянула Алевтина Алексеевна, передразнивая его. – А кто за тебя знать должен? – Она еще раз посмотрела в тетрадку, пытаясь найти там ответ. – Вот, – расстроенно сказала она, повернувшись к Бутонго. – Он наличие жгутиков у хламидомонады описал, а пигментное тельце не упомянул. Что делать будем, Бутонго?

Бутонго посмотрел на Полторанина, словно ожидая, что тот сам предложит, что с ним делать. Полторанин пожал плечами: ему надоела эта игра.

– Не помню я ничего, – сказал Полторанин. – Мне, что в школе учили, за всю жизнь ни разу не понадобилось. Ни разу.

Он виновато улыбнулся, почему-то ожидая, что Бутонго его поймет. Тот покачал головой, словно сочувствовал Полторанину, ухитрившемуся прожить жизнь без школьных знаний.

Неожиданно Полторанин забеспокоился: он хотел уйти.

– Что же ты, Вадим, – тихо обратилась к нему Алевтина Алексеевна, – тебя школа учила, государство на тебя сколько денег потратило, мы, учителя, свои жизни на вас, подлецов, клали, а вы все это так и не использовали? Коту под хвост? Я же ночами не спала, думала, как вас выучить, а ты? Наплевал на меня, всю жизнь мою перечеркнул?

– Да что вы? – испугался Полторанин; ему стало ее жалко, и он решил объяснить: – Понимаете, у меня работа такая: мне школьные знания не нужны.

– Чем же ты занимаешься? – спросила Алевтина Алексеевна. – Что делаешь?

Полторанин обрадовался: разговор возвращался в правильное русло. Обычно, когда люди узнавали, кем он работал, принимались задавать вопросы о знаменитых музыкантах и начинали относиться к Полторанину уважительно.

Он встал со стула, чтобы быть повыше, и сказал:

– Я, вообще-то, концертный администратор. Оркестры набираю, устраиваю выступления. Работаю с основными площадками: Дворец съездов, Зал Чайковского. Но большинство времени – за границей.

Полторанин замолчал, ожидая вопросов: у него было заготовлено несколько дежурных историй про музыкантов и выступления. Истории были обкатаны, многократно рассказаны и сводились в основном к одному: как он спас положение от неминуемого провала. Полторанин любил свои истории: некоторые из них были правдой.

– Оркестры набираешь, – повторила за ним Алевтина Алексеевна. – Тогда мы дадим тебе задание по специальности, да, Бутонго?

Она посмотрела на краснокожего помощника. Тот кивнул в ответ и достал из кармана рубашки лист бумаги. Он протянул его Полторанину.

Полторанин взял и начал читать: “Задание № 1. Оркестр музыкального театра объявил прием. Первоначально предполагалось, что число мест для скрипачей, виолончелистов и трубачей распределится в соотношении 1,6:1:0,4. Однако затем было решено увеличить набор скрипачей на 25 % и сократить количество виолончелистов на 20 %. Сколько музыкантов каждого жанра было принято в оркестр, если всего приняли 32 человека?”

– Ну, – спросила Алевтина Алексеевна, когда он, не веря себе, закончил, – это же по твоему профилю. Справишься?

– Откуда вы знали? – Полторанину было страшно. – Зачем вы это подготовили?

– Опять недоволен, – засмеялась Алевтина Алексеевна. Она повернулась к Бутонго: – По специальности задание дали, а он недоволен. Давай, Полторанин, садись, считай.

Полторанин не понимал: она знала, кем он работает. Она знала, что он приедет, и подготовилась. Полторанин не мог понять, что происходит.

– Что происходит? – спросил Полторанин. – Зачем вы это?

– Время не теряем, – строго сказала Алевтина Алексеевна. – Берем ручку и начинаем работу над заданием. Следим за правильным оформлением решения.

Она повернулась к двери, и Бутонго, расстроенно покачав головой, двинулся за ней. Неожиданно с моря, разорвав прозрачную, светлую тишину лаборатории, прозвучал низкий гудок парохода: нужно было возвращаться на корабль. Полторанин вздрогнул: он совсем забыл про экскурсию.

– Мне пора. – Полторанин начал расстегивать халат. – Гудят. Возвращаться нужно.

– Куда? – удивилась Алевтина Алексеевна. – Ты что, забыл: звонок не для тебя, а для учителя. И гудок не для тебя. Садись и выполняй задание.

Ровный солнечный свет проходил через полупрозрачный купол лаборатории и заполнял пространство внутри матовым покоем. Словно в больничной операционной, где свет дня смешивается со светом ламп над столом, на котором режут больного. Полторанин заметил, что в общем свете, однако, выделялся отдельный поток и в нем – будто освещенная сверху театральным софитом – стояла Алевтина Алексеевна. Когда она двигалась, столп света двигался вместе с ней. Иногда он чуть менял оттенки, становясь желтее или белее. Полторанин поднял голову, надеясь найти этому объяснение: он хотел ясности.

– Полторанин, – позвала Алевтина Алексеевна, – мы работать собираемся? Или в потолок будем глядеть?

Она теперь выглядела тоньше, стройнее, словно подсветка придала ей скульптурность, очертив узкую талию и удлинив загорелые ноги. Полторанин заметил, что у нее очень красивые гладкие ноги и в них, как в полированной мебели, отражаются осколки разных предметов – стола, шкафчика с халатами, автоклава. Алевтина Алексеевна сделала маленький шаг – ближе к двери, и мир, отраженный ее ногами, качнулся, на секунду потеряв очертания, как отражение в неспокойной воде. Затем мир собрался вновь – краешек стола, угол шкафчика, половина крышки автоклава. Полторанин смотрел на ее ноги и не мог не смотреть.

С моря снова – низким трубным гулом – донесся пароходный гудок. В этот раз он звучал менее требовательно, словно не приказ, а предложение: можно вернуться. А можно и не вернуться. Полторанин решил вернуться. Он снял халат и положил на стул. Затем Полторанин повернулся к двери.

Алевтина Алексеевна и Бутонго уже вышли и стояли за прозрачной стеной. Бутонго улыбался, и Полторанину показалось, что тот ему подмигнул. “Игра света”, – подумал Полторанин.

Он принялся искать дверь: та была узкой панелью, ничем не отличающейся от прозрачной стены. Полторанин толкнул дверь, но она оказалась заперта. Он толкнул еще раз.

– Вадим, – Алевтина Алексеевна держала в руке маленькую пластиковую карточку, – ты без этого не выйдешь.

Только сейчас Полторанин заметил вделанный в стену рядом с дверью светящийся зеленым сенсор: дверь запиралась на электронный замок. Полторанин толкнул прозрачную гладкую поверхность еще раз. Она приятно пружинила, чуть отдавая в ладонь.

– Выпустите меня, – громко потребовал Полторанин. – Немедленно. Мне нужно на корабль. Я на вас буду жаловаться.

Он запнулся, думая, кому будет жаловаться. Алевтина Алексеевна рассмеялась. Бутонго тоже засмеялся и погрозил Полторанину красным пальцем.

Потом Бутонго перестал смеяться, словно проглотил свой смех. Он неожиданно серьезно посмотрел на Полторанина и покачал головой.

Полторанин снова толкнул дверь.

– Какой корабль? – сказала Алевтина Алексеевна. – Тебе, Полторанин, не о кораблях нужно думать, а про то, как задачу решить. На корабль он собрался. А, Бутонго?

Она чуть толкнула Бутонго локтем в бок. Тот смотрел на Полторанина. Было ясно, что Бутонго не видит в желании вернуться на корабль ничего смешного.

– Решение-то простое, – продолжала Алевтина Алексеевна, – алгебра для седьмого класса. Ведь все это проходили с тобой, Полторанин, а ты элементарные вещи не помнишь. – Она вздохнула и снова толкнула Бутонго в бок: – Давай напомним ему, как пропорциональные уравнения решаются.

Бутонго кивнул и достал из кармана рубашки толстый короткий фломастер. Он начал писать на стекле по-русски, соблюдая поля и подчеркивая цифры жирной короткой линией. Полторанин читал черные, чуть расплывчатые строчки, шевеля губами и чуть слышно произнося появляющиеся на гладкой поверхности слова. Он неожиданно осознал, что Бутонго пишет справа налево и оттого для Полторанина текст на стекле появлялся не в зеркальном отображении, а в прямом, словно писали с его стороны стекла. Полторанин не смог этому удивиться.

“Решение”, – написал Бутонго и начал с новой строки:

“Изначально пропорции скрипачей, виолончелистов и трубачей были следующими: 1,6:1:0,4. Обозначим через x количество виолончелистов, которое первоначально предполагалось принять в оркестр, тогда базовое количество скрипачей можно выразить как 1,6х, а количество трубачей как 0,4х”.

Бутонго остановился и посмотрел на Полторанина, проверяя, понимает ли тот логику рассуждения. Полторанин толкнул дверь. Бутонго покачал головой и показал на строчки, призывая Полторанина сосредоточиться на задании.

Он продолжил писать с новой строки:

“Затем было решено увеличить набор скрипачей на 25 %, но уменьшить набор виолончелистов на 20 %. В результате новое количество скрипачей можно выразить как 1,6×1,25х = 2х, виолончелистов как 1:1,2х = 0,8х, а трубачей как 0,4х. Известно, что конечное число музыкантов равняется 32. Таким образом: 2x+0,8x+0,4x = 32”.

Бутонго снова остановился и взглянул на Полторанина.

– Понятно? – спросила Алевтина Алексеевна.

Полторанин заметил, что она вплела в волосы желтую ленту. Лента свешивалась вдоль хрупкой линии шеи и красиво оттеняла черную густоту кудрей. Полторанину захотелось пощекотать Алевтину Алексеевну кончиком ленты, как кончиком языка. Ему хотелось забраться на нее, как на дерево. Он не мог вспомнить, была ли лента раньше. Он не мог вспомнить, были у нее раньше кудри или гладкие волосы.

– Следим за решением, Полторанин, – сказала Алевтина Алексеевна. – Отвлекаться будем, когда закончим задание.

Бутонго кивнул, соглашаясь с нею, и начал новый параграф:

“Выразим х через умножение на 10, чтобы установить окончательное количество принятых музыкантов:

скрипачей с=2×10=20

виолончелистов в=0,8×10=8

трубачей т=0,4×10=4

ответ: в оркестр принято 20 скрипачей, 8 виолончелистов и 4 трубача”.

Бутонго закончил писать и, закрыв фломастер маленьким колпачком, спрятал в нагрудный карман. Он повернулся к Алевтине Алексеевне.

Та улыбнулась ему, спрятав в улыбке нежность:

– Молодец, Бутонго. – Она погладила его по голой красной руке. – Хорошо справился. И оформление задания грамотное.

Она неожиданно потянулась и поцеловала Бутонго в шею. Тот кивнул, словно соглашаясь с поцелуем. Казалось, они забыли про Полторанина.

Полторанин постучал по прозрачному толстому стеклу двери.

– Выпустите меня, – неуверенно попросил Полторанин. – Меня лодка ждет. Мне на корабль вернуться нужно.

– Куда же ты спешишь, Полторанин? – удивилась Алевтина Алексеевна. – Лодка твоя давно ушла. И корабль твой уплыл. Да и рано тебе туда пока – у тебя заданий вон сколько. – Она показала на стол за его спиной. – Тебе еще, например, нужно выучить, как исследовать функцию на экстремум.

– Какую функцию? – не понял Полторанин. – Зачем?

– Да любую, – охотно объяснила Алевтина Алексеевна. – Например, y=x/(4+x₂). – Она написала уравнение на стекле кончиком пальца: цифры получились не черными, как от фломастера, а матовыми и хорошо выделялись на прозрачной стене лаборатории. – Справишься?

– Не справлюсь, – сказал Полторанин. – Нет.

– Ну вот, – засмеялась Алевтина Алексеевна, – а на корабль собрался. А ведь просто, да, Бутонго? – Она принялась водить пальцем по стеклу, записывая произносимые вслух слова: – Приравняв нулю производную, найдем критические точки функции: y=(4-x₂)/(4+x₂)2=0. Отсюда x₁=2; x₂=–2. И все. Давай садись решай, как производная будет меняться.

– Не могу, – сказал Полторанин. – Отпустите меня.

– Куда же это я тебя, неуча, отпущу? – развела руками Алевтина Алексеевна. – У тебя вон заданий сколько. – Она снова показала на стол.

Полторанин обернулся и увидел на столе листок бумаги, которого там раньше не было. Он подошел и взял листок. Сверху было напечатано: “Вадим Полторанин: СПИСОК НЕВЫПОЛНЕННЫХ ЗАДАНИЙ”. Задания были разделены на предметы. Первой стояла МАТЕМАТИКА и под ней более мелким шрифтом – Исследование функций на экстремум. Дальше шли задания по физике, химии, биологии и астрономии. Список продолжался на обратной стороне листа и заканчивался заданием по русскому языку: Союзы в сложноподчиненных и сложносочиненных предложениях.

Полторанин посмотрел на Алевтину Алексеевну.

– Учебники в шкафу, Полторанин, – сказала Алевтина Алексеевна. – Время не теряем, приступаем к работе. Когда все закончишь, Бутонго принесет тебе следующий список.

Бутонго кивнул, словно обещая, что обязательно принесет. Он – теперь уже явно – подмигнул Полторанину.

– А когда на корабль? – спросил Полторанин. – Когда я вернусь?

– Как все сделаешь, так и вернешься, – пообещала Алевтина Алексеевна. – Только у нас еще никто все задания не закончил, да, Бутонго?

Полторанин посмотрел вокруг: за прозрачными стенками отсеков сосредоточенно работали люди в синих халатах. Иногда они заглядывали в списки на столах, сверяясь с заданиями.

– За что? – спросил Полторанин. – Я ведь не плохой. Отпустите меня.

– А кто говорит, что плохой? – удивилась Алевтина Алексеевна. – Никто и не говорит. Просто лабораторные надо вовремя сдавать.

Театр одной актрисы

1

Мой выход. Я прохожу из-за угла декорации на авансцену и потерянно оглядываюсь. Я потеряна, растеряна. Я не могу поверить, что моя сестра Стелла Дюбуа живет в этом районе Нью-Орлеана. Боюсь поставить чемодан на мостовую: я напугана. Я играю испуг, играю удивление, переходящее в испуг. Это испуг осознания: так и есть – Стелла живет здесь, в старом обшарпанном доме, куда меня привез трамвай “Желание”. Осознание реальности, однако, не означает ее приятия. Я играю неприятие. Это легко.

На ступеньках крыльца сидят две вульгарные женщины. Одна из них – цветная. Пауза.

Они смотрят на меня, не понимая, что я здесь делаю. Я одета “в белый костюм с пушистым, в талию, жакетом, белые шляпа и перчатки”. Я – южная аристократка, потерявшаяся в Нью-Орлеане, потерявшаяся в послевоенной Америке. Я потерялась в новой жизни, когда потеряла старую. Это фраза из разбора роли режиссером Тарнопольским: “Лана, помни – Бланш потерялась в новой жизни, когда потеряла старую”. Он просил это записать. Интересно, почему он никогда не попытался? Он мне не нравился, но все равно было бы приятно.

Смотрю на женщин на крыльце: плебейки. Расхристанные, дурно одетые, непричесанные плебейки. Одна из них вообще цветная. Они смотрят на меня: здесь никто не ходит в белом. На мне “жемчужные серьги и ожерелье – словно прибыла на коктейль или на чашку чаю к светским знакомым, живущим в аристократическом районе”. Так в пьесе.

Но я – не в аристократическом районе. Я – в районе, где не носят белое.

Тарнопольский объяснял, что белый костюм Бланш в начальной сцене не случаен: Теннесси Уильямс хотел показать, что она жертва. ТРАМВАЙ “ЖЕЛАНИЕ” – это американский ВИШНЕВЫЙ САД, говорил Тарнопольский. Стэнли – это Лопахин. А Бланш – это и есть сад, который пришло время вырубить.

БЛАНШ. Дюбуа… Французская фамилия. Она значит “деревья”, а Бланш – “белые”: белые деревья. Весенний сад в цвету…

Белая роща. Пришло время вырубить белую рощу. Пришло время меня вырубить. Моя первая реплика предвещает смерть: “Сказали, сядете сперва в один трамвай – по-здешнему “Желание”, потом в другой – “Кладбище”, проедете шесть кварталов – сойдете на Елисейских Полях!” Елисейские Поля – рай греческих мифов, район бедных в Нью-Орлеане. Желание, Кладбище, Рай. Вся судьба Бланш в ее первой реплике, объяснял Тарнопольский. Интересно, спал ли он с Никоновой? Она врала, что у них все было.

Никонова играет Юнис, белую женщину на крыльце. Она смотрит на меня, не понимая, что я здесь делаю: Что вам, милочка? Заблудились? Заблудилась. Заблудилась на Елисейских Полях. В белой роще, которую пора вырубить.

Белая роща. Все вокруг белое. Белая простыня. Или это край наволочки? Почему меня положили на бок? Мне неудобно, неужели они не понимают? Они стали меня реже переворачивать. Трубка в углу рта для отсоса слюны. К соседке пришла дочь. Я могу видеть ее толстые колени в телесных колготках и край темной юбки. Я никогда не видела ее лица, хотя здесь уже месяц.

Как я сюда попала? Я ищу сестру, Стеллу Дюбуа. Все еще не верю, что моя сестра живет здесь. Мы, Дюбуа, живем в своем поместье под названием Мечта. Я играю удивление, неприятие реальности. Елисейские Поля в Нью-Орлеане – это не Мечта. Мы потеряли Мечту. Но об этом никому, кроме меня, пока не известно.

ЮНИС. Она показывала снимок вашего дома, там, на плантации…

БЛАНШ. “Мечты”?

ЮНИС. Большущий дом с белыми колоннами.

БЛАНШ. Да…

Никто пока не знает, что Мечту отняли за долги. Это позже, когда приходит моя сестра, Стелла. Ее играет Таня Полонская. У нее были самые красивые ноги в училище. Она до сих пор не может мне простить Митю. Интересно, спала ли она с Тарнопольским? Хотя неинтересно. Интересно только, почему он не попытался со мной.

Полонской грех на меня обижаться: она потом вышла замуж за нефтяного магната. Если бы я на третьем курсе не увела у нее Митю, то сейчас она мучилась бы с ним, как мучаюсь я: неизвестный актер в академическом театре, где все роли давно разобраны. Красивый, рост, фактура и никаких амбиций. Снялся в двух сериалах, второй план. Не герой. Полонская меня благодарить должна, что я его тогда увела. А она меня ненавидит.

СТЕЛЛА (быстро выходит из-за угла, бежит к дверям. Радостно). Бланш!

Не отрывают глаз друг от друга. Бланш вскакивает, с громким криком бросается к сестре.

БЛАНШ. Стелла! О, Стелла, Стелла! Стелла-звездочка!

Крепко обнялись.

Таня Полонская была моей лучшей подругой до третьего курса. Мы однажды даже с ней попробовали, спьяну. Не понравилось. Целоваться понравилось, а остальное – не очень. Потом смеялись над этим. Никак ни на чем не отразилось. А Митя – отразился.

Его вчера не было. Первое время он приходил каждый день и сидел рядом, рассказывал про Алешу, про детский сад, что он ест, как капризничает без мамы. Иногда про театр, но редко. Было видно, что ему сложно говорить в пустоту, без ответных реплик. Теперь перестал и просто сидит. Сидит и смотрит на меня, стараясь что-то увидеть. Или говорит по телефону, будто меня нет.

А меня и нет.

Теперь он приходит не каждый день. Теперь меня реже переворачивают. Я здесь уже месяц. Прошел месяц, как подняли занавес.

Как я здесь очутилась? Меня привез трамвай “Желание”.