Текст книги "Красотки кабаре"

Глава 17
Двойной натиск

Страшны времена, когда самым интересным чтением являются свежие выпуски газет, сообщающие или о последних политических событиях, или о наиболее значительных катастрофах; но благословенны времена, когда самые интересные события происходят в частной жизни отдельных граждан, а не в масштабах всего государства. Поэтому интерес к политике – это признак суровой эпохи, а увлечение сплетнями свидетельствует о временах безмятежных. Для большинства людей счастливая жизнь связана с игрой собственных чувств или «маленькими семейными радостями», а не с участием в масштабных событиях, изменяющих ход истории. И лишь немногие фанатики власти, в том числе и революционеры, всем радостям жизни предпочитают одно – явным или скрытым образом повелевать жизнью своих беспечных сограждан, равнодушных к политике и потому допускающих непростительное бездействие именно в те моменты, когда решается судьба многих и многих поколений.

Наступила середина июля. Газеты комментировали визит в Санкт-Петербург президента Франции Пуанкаре и премьер-министра Вивиани. Однако Сергей Вульф читал свежие номера венских газет не ради сведений о большой политике, но ради театральных рецензий на выступления Эмилии Лукач, а также светской и уголовной хроники.

Три дня спустя после встречи с доктором Сильверстоуном в одном из бульварных листков ему встретилась реклама недавно открытого казино, носившего пышное название «Империал». «Нас посещает даже бесподобная Эмилия Лукач!» – хвастливо сообщало это заведение.

Последнее время Вульфу не хватало сильных впечатлений, поэтому, вспомнив о совете англичанина, – о, как бы ему самому хотелось сейчас быть таким же хладнокровным и рассудительным! – он решил провести нынешний вечер в казино «Империал». Игра с судьбой – что может быть увлекательнее для трепетного человеческого сердца? Да и как еще можно проверить наличие предопределенного свыше?

Мысль о предопределенности все чаще посещала Вульфа. Стоит ли метаться и страдать, если твоя судьба находится во власти таинственных сил, с которыми невозможно бороться? Бессмысленность такой борьбы доказывал знаменитый древнегреческий миф об Эдипе, взятый на вооружение профессором Фрейдом. Если тебе предопределено быть несчастным в любви, то ты таким несчастным и будешь, обладай хоть тьмой отменных мужских достоинств. И самое ужасное состоит в том, что это свое несчастье нельзя заменить никакими успехами в других областях. Вера в предопределение заставляет опускать руки. Старайся не старайся, все равно обязательно сыщется какая-то глупая случайность, которую невозможно предусмотреть, но которая испортит все дело.

Есть смерть, есть судьба, есть любовь. Смерть одних – это жизнь других, любовь одних – это ревность других, судьба одних – это несчастье других. Все это тесно связано, переплетено и неотделимо друг от друга. И мы лишь кружимся в каком-то фантастическом лабиринте, созданном неведомыми нам силами, ничего не понимая, но все время пытаясь что-то изменить. Постоянно ошибаемся – и проигрываем, но снова и снова начинаем все сначала, ибо для человеческой натуры обиднее всего проигрывать бой, так и не вступив в него.

Надев свой лучший, сшитый еще в Париже костюм, Сергей Вульф покинул номер, спустился вниз, оставил ключи портье и вышел на вечернюю Рингштрассе.

Спускались ранние сумерки, но главная улица Вены уже была ярко освещена огнями. Светилась иллюминация ее роскошных дворцов, светились витрины кафе и магазинов, светились уличные фонари, и где-то высоко, в темно-синем, бархатном небе пробуждались от дневной спячки яркие июльские звезды.

Мир был невообразим и таинствен, хотя и состоял из самых заурядных частей, называемых городом, улицей, квартирой; и эту таинственность придавала ему беспредельность времени, которую мы, заброшенные в крошечный его отрезок, даже не можем себе представить.

И Вульф вдруг ощутил то смутное, неопределимое состояние взволнованности, которое является верным предвестником того, что именно сегодня непременно случится нечто необычайное, благодаря чему этот вечер не пройдет бесследно для всей остальной жизни.

«Вперед, вперед! – глубоко вздохнув, подбодрил себя он. – Все будет прекрасно, все в моих силах, а никакого предопределения не существует…»

Влекомый радостным предчувствием и все более возбуждаясь от нетерпения, он остановил фиакр.

– Казино «Империал»!

Вульф был уверен в том, что его ожидания непременно сбудутся, и теперь действовал весело и решительно. Поэтому когда он вошел в переполненный зал казино и за одним из столов вдруг увидел Эмилию, которая улыбнулась ему и приветливо помахала рукой, указывая на свободное место рядом с собой, то нисколько не удивился, а просто улыбнулся в ответ и направился к ней.

* * *

Последнее время Эмилию раздирали противоречивые чувства. Она была воспитана в строгих семейных ценностях, согласно которым девушке ее возраста уже полагалось выйти замуж и родить как минимум одного ребенка. Однако эти самые ценности явно не соответствовали ее нынешнему образу жизни – знаменитой певицы, окруженной толпой богатых поклонников, каждый из которых стремился взять ее на содержание, и лишь самые влюбленные готовы были жениться, но не ради семьи и детей, а лишь потому, что не видели иного способа оказаться в ее постели.

Эмилия была совсем не так порочна, как «бедняжка Берта», а потому и сама порой вздыхала о спокойной жизни – свой дом, надежный, любящий муж и, самое главное, дочь, воспитанию которой она бы отдалась со всей страстью еще не изведанного материнства. Они бы стали лучшими подругами, и она бы сама учила ее пению и танцам – особенно знаменитому венгерскому чардашу!

Больше всего угнетало Эмилию положение «дамы полусвета» – то самое положение, к которому ее приобщила подруга. Сама Берта относилась к этому положению легко и непринужденно – как всего лишь к одной из ступеней карьеры будущей светской «львицы».

А ведь «дамы полусвета», то есть актрисы, певицы или балерины, отличались от обычных проституток только ценой: если последние могли стоить две кроны, то первые – двести. Впрочем, с ними было принято показываться в обществе – например, в казино, ночных ресторанах или на бегах; и о них даже сообщали светские хроники газет, перечисляя присутствовавших при том или ином событии знатных персон.

Эмилии удалось избежать участи мимолетной любовницы светского денди ценою в двести крон лишь благодаря внезапно свалившейся славе и особому покровительству директора «Иоганн Штраус-театра». В свое время, когда Вульф интересовался ее покровителями, Эмилия ушла от ответа, тем более что ее отношения с директором театра – красивым и вежливым пятидесятилетним господином, женатым на молодой женщине, которая годилась ему в дочери, – выходили далеко за рамки обычного. Именно благодаря ему то отвращение к мужчинам, особенно немолодым, которое вызвал в ней Фальва, сменилось любопытством и… жаждой страсти. Их отношения нельзя было назвать ни чисто дружескими, ни чисто любовными, ни чисто платоническими, поскольку в них присутствовало и то, и другое, и третье. Возлюбленный Эмилии был импотентом, которому доставляло странное удовольствие ласкать молодых женщин и доводить их до экстаза всеми иными средствами, кроме главного, предусмотренного самой природой. Именно эта странная смесь из откровенных эротических ласк и дружеских бесед и составляла содержание их редких свиданий.

Разумеется, об этих свиданиях никто не знал, а потому общественное мнение сотворило над Эмилией ореол таинственности – и это при том, что в ее неприступность никто не верил! Количество приписываемых ей любовников увеличивалось с каждым новым отвергнутым и разочарованным поклонником, который немедленно начинал упражняться в злословии. Некоторые из них даже обвиняли Эмилию в извращенных наклонностях, а когда стало известно об убийстве ее лучшей подруги, открыто заговорили о лесбиянстве, ревности и шантаже.

Чтобы избавить себя от подобных сплетен, имелось три выхода – завести влиятельного любовника, который бы сумел заткнуть рот всем остальным, покинуть сцену или… выйти замуж!

Предложение, которое ей сделал Сергей Вульф, не стало для нее неожиданностью. Впрочем, и лихой натиск Стефана Фихтера не столько разозлил, сколько позабавил. Ей нравилось сравнивать достоинства русского литератора и австрийского лейтенанта, поскольку именно их влюбленностью Эмилия дорожила больше всего. И тот, и другой были хороши собой, однако действовали с разной степенью решительности, в зависимости от своего темперамента. Русский преклонялся перед ней нежно и почтительно, австриец всецело поддавался влиянию своей грубой мужской страсти, но и то и другое было одинаково увлекательно, поскольку взаимно дополняло друг друга. Именно таким должен быть настоящий возлюбленный, друг и муж – нежным, добрым и при этом страстным и сильным!

Увидев Вульфа в зале казино, Эмилия искренне обрадовалась и подозвала его к себе.

– Здравствуйте, Серж. – Она так мило улыбалась, что Вульф, целуя ей руку, невольно улыбнулся в ответ. – А вы, оказывается, тоже поклонник рулетки?

– О нет, я пришел сюда ради вас.

– Ради меня? А, понимаю, объявление в газете. Стоило мне всего лишь раз здесь появиться, как владельцы не замедлили сделать себе рекламу. Ну, присаживайтесь, что же вы стоите.

– А вы разве пришли одна? – осторожно поинтересовался Вульф, садясь рядом с ней и чувствуя на себе завистливые взгляды окружающих.

– Нет. – И Эмилия состроила неподражаемо милую гримаску. – Но мой сегодняшний кавалер уже проигрался и теперь отправился в ресторанный зал, чтобы с горя выпить шампанского. Вы будете ставить?

– Да, пожалуй. На то же число, что и вы!

– Ну, тогда давайте рискнем. Поставьте на шестнадцать.

Вульф дождался призыва крупье, после чего положил три фишки на квадрат с этой цифрой.

Крупье раскрутил рулетку и бросил шарик, который, мелко задребезжав, скатился в лунку под номером 24.

– О черт! – выругался Вульф.

– Вы так расстроены? – удивилась Эмилия. – Неужели вы надеялись выиграть с первого раза?

– Нет, просто я вдруг вспомнил слова Ницше: «Иной павлин скрывает от постороннего взгляда свой павлиний хвост и называет это своей гордостью».

– Кого вы имеете в виду?

Ответить Вульф не успел, поскольку Эмилия подняла голову и увидела лейтенанта Фихтера, который только что сел за стол прямо напротив них.

«И он здесь! И каким взором на меня смотрит! Ну, теперь мне предстоит выдержать двойной натиск!» – весело подумала она.

* * *

Последнее время лейтенант Фихтер пребывал в состоянии нервной озлобленности. Оба этих дела – убийство и шпионаж, в которые он поневоле оказался замешан, – обострили его нервы и… чувственность. Именно поэтому он так тяжело переживал свою неудачу с Эмилией, хотя надеяться на успех спонтанного гусарского натиска значило бы думать о ней хуже, чем она того заслуживает. После достопамятного посещения борделя оказалось, что он напрасно гордился своей развращенностью. Любой настоящий развратник давно бы утешился и забыл обо всем, поскольку его интересуют не конкретные женщины, а лишь сам процесс совокупления, происходящий с максимальным цинизмом и откровенностью. Фихтеру утешиться не удалось, а значит, в глубине души он оказался более целомудренным, чем сам о себе думал. Кстати, настоящие развратники никогда не влюбляются…

Когда-то беспечного лейтенанта всерьез захватило новое, ранее неведомое чувство, которое условно можно было бы назвать чувством скоротечности жизни.

Какого черта! если вот-вот грянет война, а об этом сейчас рассуждают все европейские газеты, то и жить надо иначе, чем в мирное время, – быстро, решительно, полнокровно. Именно так вели себя граждане великих империй, например Рима, накануне полного краха.

Но почему женщины этого не понимают, почему они так веселы, беззаботны и не считаются с реалиями времени? Неужели потому, что где-то в глубине подсознания представителей каждого пола таится инстинктивное понимание своей природной миссии? Мужчины – это мимолетное воплощение оплодотворяющего начала, которое необходимо лишь на короткий промежуток времени, по истечении которого оно утрачивает свою природную значимость и может отмирать или уничтожаться. Недаром же самцы некоторых видов насекомых поедаются самками сразу после оплодотворения. А женщины – это носители непрерывного потока жизни, и для них имеет значение не время, но вечность. Время вынашивания и воспитания ребенка настолько велико по сравнению с мгновением оплодотворения, что первое можно считать бесконечно большим по отношению ко второму. Мужское начало – символ мимолетного удовольствия, женское – символ вечности жизни, так не в этом ли глубинном противоречии между мгновением и вечностью кроется источник женской неприступности?

Впрочем, упрек в неприступности адресовался Фихтером не женщинам вообще, а лишь Эмилии Лукач. Но ведь и самого лейтенанта можно было бы упрекнуть: а почему он жаждет любви именно этой женщины? Кстати, если он и впрямь ее любит, то и поступать бы должен был иначе – например, предложить руку и сердце…

В казино «Империал» он пришел не ради азарта, ибо рулетке предпочитал скачки, а за компанию с корнетом Хартвигом и его невестой – графиней Хаммерсфильд, которая обожала подобные развлечения. Именно корнет первым заметил Эмилию Лукач:

– И опять она рядом с этим русским штафиркой! Э, брат, да ты побледнел?

Ничего не ответив, Фихтер направился к тому столику, за которым играла фрейлейн Лукач. Она заметила лейтенанта лишь тогда, когда он уже сел напротив, – заметила и приветливо улыбнулась. Фихтер постарался изобразить ответную улыбку, но вместо нее вышла какая-то кривая усмешка. Сейчас все его чувства были обращены к сопернику, который заметно насторожился.

Когда-то, когда лейтенант еще не был влюблен, он вполне допускал возможность равноправного соперничества, с предоставлением права окончательного выбора даме. Но сейчас его возбужденная воинственность возмущенно отвергала такую возможность. Нет, только избавившись от проклятого русского, он сможет рассчитывать на полноценное внимание Эмилии! Какого черта этот Вульф ей что-то нашептывает? Какое он вообще имеет право с ней разговаривать? А, штафирка, ты ставишь на красное, ну а я поставлю на черное – и вдвое больше! Ага, ты выиграл и теперь поставил на черное – ну а я поставлю на красное!

Эмилия и Вульф с некоторым недоумением смотрели на бледного и сосредоточенного лейтенанта, который ставил фишки с такой решимостью, словно от этого зависело его будущее. Каждый раз он делал ставку прямо противоположную той, которую делали они, и каждый раз неумолимо проигрывал, но не смирялся, а вновь и вновь удваивал количество фишек.

Наконец они кончились. Фихтер подозвал служителя казино, достал бумажник и вручил ему несколько крупных банкнот:

– Еще фишек – на все!

– Не много ли вы проигрываете, лейтенант? – воспользовавшись небольшой паузой, поинтересовалась Эмилия. – Сегодня вам явно не везет.

– Вас это беспокоит, фрейлейн?

Она пожала плечами, но не успела ответить.

– Делайте свои ставки, господа!

Служитель принес лейтенанту гору новых фишек, и эта своеобразная дуэль продолжалась.

– Давайте ставить на числа, – вполголоса предложила Эмилия, наклонившись к Вульфу.

– Какая разница, – пробормотал тот, – он все равно будет продолжать ту же игру…

Действительно, Фихтер не унимался – и если Вульф ставил на «красное» число, то немедленно следовала ответная ставка на следующее по порядковому номеру число «черное». Впрочем, теперь оба проигрывали чаще, то и дело обмениваясь злобными взглядами – Вульф, видя перед собой откровенно раздраженного соперника, тоже поневоле начал злиться. С какой стати этот вояка ведет себя столь нагло?

Все это заметно озаботило Эмилию, которая опасалась громкого публичного скандала. Однако, попытавшись обратить все в шутку, она сделала это крайне неудачно:

– Вы, господа, играете с таким азартом, словно ставите на кон не фишки, а нечто иное!

И Вульф и Фихтер промолчали, но по этому озлобленному молчанию Эмилия смекнула, что невзначай выразила их общее настроение. И это ее возмутило – какая глупость! Неужели они думают, что ее предпочтение будет зависеть от количества выигранных или проигранных денег? Что за ребячество!

Тем временем фишки лейтенанта быстро таяли. Денег на новые у него больше не было, и тогда он принялся искать глазами корнета Хартвига, чтобы попросить у него в долг. Но вместо Хартвига он с удивлением обнаружил в зале собственного денщика, который растерянно мотал головой во все стороны, явно ища хозяина. Очень кстати! Сейчас он пошлет его домой за деньгами.

– Курт! – крикнул Фихтер, поднимая руку.

Денщик обрадованно устремился к нему.

– Какого черта ты здесь делаешь?

– Ищу вас, господин лейтенант.

– Прекрасно, ты меня нашел. Отправляйся домой и привези мне…

– Простите, господин лейтенант, но меня к вам направил господин полковник из Генштаба.

– Какой еще полковник?

– Не могу знать, господин лейтенант. Он позвонил вам по телефону, а когда узнал, что господина лейтенанта нет дома, поручил мне срочно вас найти.

– Но он хоть представился?

– Да, господин лейтенант. Его зовут господин полковник Краус.

Фихтер удивился – это был личный адъютант начальника Генерального штаба генерала фон Гетцендорфа. Что это могло значить? Неужели дядя сдержал свое слово и его отправляют в Боснию? Впрочем, какой вздор! – подобное известие ему бы сообщил командир полка. Но тогда зачем полковник Генштаба звонит скромному гусарскому лейтенанту? Неужели что-нибудь с дядей?

– И что он приказал?

– Срочно явиться в гостиницу Кломзера, где вас уже будут ждать.

Фихтер глубоко вздохнул и метнул быстрый взгляд на Эмилию и Вульфа, которые тихо переговаривались между собой. Как же некстати этот неожиданный вызов!

Последние две фишки лейтенант поставил на число 29, уже не ориентируясь на ставку соперника. Шарик угодил в лунку под номером 28.

Фихтер поднялся из-за стола, хотел было хладнокровно-презрительно улыбнуться Эмилии – как она посмела предпочесть ему этого русского штафирку! – однако улыбка получилась на удивление жалкой.

– Вы покидаете нас, лейтенант? – с каким-то странным участием осведомилась фрейлейн Лукач.

Вместо ответа Фихтер отвесил учтивый поклон, после чего резко повернулся и торопливо зашагал к выходу. Эмилия и Вульф, забыв о рулетке, проводили его взглядами, причем карие глаза актрисы заметно опечалились.

– Он выглядел таким несчастным, когда уходил, – словно бы про себя, тихо сказала она.

– Вы его жалеете?

– Я тоже хочу уйти.

Вульф учтиво отодвинул ее стул и подал руку. Он совсем не обрадовался столь неожиданному бегству соперника, ибо женская жалость – одна из опаснейших вещей на свете. Не ведая того, лейтенант сделал свой самый удачный ход за всю эту игру! Но теперь настала очередь его, Вульфа!

Эмилия пребывала в какой-то странной задумчивости. Ведя актрису под руку, Вульф то и дело оглядывался на ее тонкое прекрасное лицо: насколько же хороша она именно такой – загадочно-задумчивой. Но почему она молчит? – этого он понять не мог. Загадочное молчание загадочной женщины, которую он хотел бы видеть самым близким существом на свете… Что такое мужская любовь, как не стремление найти разгадку таинственной женской натуры?

Эмилия продолжала молчать и в фиакре, поэтому Вульфу самому пришлось назвать кучеру ее адрес. В этот-то момент ему и взбрела в голову безумная мысль, подсказанная взбесившимся от волнения подсознанием. А что, если его ожидания сбудутся и сегодня именно тот вечер чудес, когда все возможно?

– Почему вы молчите? – спросил он слегка охрипшим голосом, когда копыта лошадей застучали по мостовой.

Ответа по-прежнему не было – она даже не повернула головы!

– Эмилия!

Не дождавшись никакой реакции, Вульф отчаялся – теперь он уже просто не знал, что говорить дальше. Но именно это отчаяние и породило неожиданную для него самого смелость. Еще более удивительным оказалось то, что Эмилия не уклонилась от его порывистых, а потому не слишком ловких объятий. Она не сопротивлялась, не отталкивала, и тогда он с силой разжал своим языком ее мягкие и податливые губы… Впоследствии он никак не мог вспомнить свое ощущение этого поцелуя – видимо, оно было настолько сильным, что на мгновение лишило его сознания!

Оторвавшись от ее губ и удивленный странной безропотностью Эмилии, Вульф попытался заглянуть в ее глаза, но там царила такая же звездная бездна, что и над всей Веной, всей Австрией, всем миром, – бездна, в которой сияли июльские звезды последних мирных дней 1914 года.