Текст книги "Юлия Самойлова. Муза Карла Брюллова"

Царь и художник

Вскоре после приезда в Петербург император удостоил Брюллова аудиенции. И сразу предложил ему сюжет для будущей картины: «Иван Грозный с женой в русской избе на коленях перед образом, а в окне – взятие Казани». Николаю, видимо, казалось, что его идея великолепна, но художник так не считал – нелепость и фальшивость замысла была очевидна. «Но с царями плохо спорить…» Все-таки Брюллов нашел в себе силы сказать, что хотел бы сосредоточиться на другой странице русской истории – осаде Пскова. Николай сухо согласился.

Император, шефствовавший над Академией художеств, хотел, чтобы Брюллов вошел в состав профессоров, а также написал картину из русской истории, портрет его самого и членов императорской семьи. Художник был рад высокой чести и добросовестно старался выполнять все пожелания монарха, но…

Трудно поверить в правдоподобность этого эпизода, но когда император Николай повелел художнику написать его портрет, художник не выполнил приказа. Брюллов явился на сеанс; император опоздал. Художник подождал пятнадцать минут, сложил мольберт и ушел. Через пять минут явился Николай. Ему доложили, что Брюллов его не дождался. «Какой нетерпеливый мужчина!» – только и сказал озадаченный император, однако на портрете больше не настаивал. Ученик Брюллова, Михаил Железнов, объяснял: «Ему легче было восстановить против себя государя и вынести его гнев, чем писать с него портрет». Можно подумать, что Брюллов ненавидел Николая, но это было не так. Он просто не умел работать по принуждению.

Работу над портретом императрицы с дочерьми художник также забросил, отложил на неопределенное время, да так и не закончил. Ни Рубенс, ни Веласкес такого своеволия себе не позволяли.

Беда Карла Павловича – а может быть, не беда, а счастье – была в том, что он не стал ловким ремесленником, таким, который изображен в повести Гоголя «Портрет». По некоторым портретам знатных особ можно заметить, что Брюллов выполнил их без вдохновения. И император всероссийский по непонятным причинам его тоже не вдохновлял.

Юлия путешествует

В 1820-е и 1830-е гг. графиня Самойлова время от времени появлялась в России. Так, она поспешила приехать, когда скончалась ее бабушка, Екатерина Скавронская, а это случилось в 1829 г.

Появление графини в свете всегда шокировало добропорядочных обывателей и даже граничило со скандалом. «Самойлова вернулась из-за границы и появилась на вокзале в Павловске с целой свитой красавцев – итальянцев и французов… ее сочные уста, вздернутый нос и выражение глаз как будто говорили: „Мне нет дела до мнения света!“» – такой ее запомнил художник-портретист Петр Соколов, родственник Брюллова.

Приезжала графиня и позже, проводила в России месяцы, а то и годы, не обращая ни малейшего внимания на осуждающие взгляды и сплетни.

Даже сам ее способ путешествовать вызывал множество слухов, толков и недоуменных вздохов. Так, сестра Пушкина Ольга Павлищева не без иронии писала: «Проезжала ли через Варшаву графиня Самойлова? Вытворяла ли она свои фокусы, то есть уселась ли на облучке вместе с кучером, с трубкой во рту и в мужской шляпе на своей завитой и растрепанной голове? Она презабавная и, я думаю, немного не в себе».

Б. Ш. Митуар. Портрет Ю. Самойловой

Мужская шляпа, трубка… Похоже, графиня Самойлова была очарована образом еще одной эксцентричной особы – писательницы Авроры Дюдеван, издававшей свои творения под псевдонимом Жорж Санд. Они были почти ровесницами, и в 1830-е гг. имя Жорж Санд уже гремело в Европе. И если костюм французской писательницы даже в свободомыслящем Париже встречали с недоумением, то в строгом, затянутом в мундир Петербурге поведение фрондирующей графини выглядело решительно недопустимым.

Графская Славянка

От бабушки Екатерины Скавронской графине Самойловой досталось поместье Графская Славянка рядом с Петербургом, недалеко от Царского Села.

После вступления в наследство графиня посетила Славянку и обнаружила, что дом находится в плохом состоянии, требует восстановления. Поразмыслив над этим вопросом, графиня решила сломать старый дом и выстроить новый. Почему бы не иметь собственную виллу в России? Скандал, вызванный ее расставанием с мужем, несколько утих, а в Петербурге, как и в Италии, у графини было немало друзей и поклонников, общение с которыми было приятным.

Графиня не хотела строить дворец, поражающий посетителей величием; дом, считала она, должен быть прежде всего уютным и изящным. В выборе архитектора у нее не было сомнений. Она вызвала из Парижа Александра Брюллова, брата Карла. Безусловно, она надеялась, что Александр – хороший архитектор, но немаловажно было также побуждение еще раз поддержать материальное благосостояние семьи Брюлловых. Впрочем, Юлия, по свойственной ей душевной деликатности, в письме повернула дело так, будто это Александр делает ей благодеяние, а не наоборот. Она всегда относилась с пониманием к самолюбию художников.

Юлия Павловна не ошиблась в выборе. Александр Брюллов выстроил дачу превосходно, с учетом всех пожеланий заказчицы. Центральная большая зала для танцев, по обеим сторонам от нее – бильярдная и столовая. Две гостиные – одна выполнена в «китайском» стиле, другая – в «помпейском» (как же было графине не поддержать моду на все «помпейское»!). Жилые покои состояли из анфилады спален, будуаров, ванных комнат. Наверху были комнаты для гостей, воспитанниц и прислуги. В архитектурном решении сочетались классицизм и подражание стилю итальянского Ренессанса. Эркеры делали комнаты особенно светлыми.

Архитектор Брюллов

В качестве друга Вашего брата я решаюсь… просить Вас быть архитектором дачи, которую я собираюсь строить в своём имении, в Славянке, близ Петербурга. Мне дорого иметь архитектором того, кто носит имя Брюллова.

И потому я жду Вашего согласия на постройку моего дома и позволю себе тогда прислать Вам все нужные указания. Скульптуру и живопись взяли на себя С. Гальберг и С. Щедрин.

Ю. П. Самойлова. Из письма А. П. Брюллову

Хороши были и интерьеры, их отличали «подчеркнуто изящная отделка парадных помещений, удобство и красота мебельных гарнитуров, оригинальность осветительных приборов». Особый интерес посетителей вызывали «малиновые и голубые оконные стёкла», которые ассоциировались ранее только с витражами и «едва ли не впервые использованы архитектором не в культовом сооружении, а в жилом доме», как отмечала в своей статье о Славянке исследователь К. Мурашева.

Многие петербургские дворяне отправились в Славянку полюбоваться новым домом, благо двери были открыты для всех. Ездившие осматривать имение родители А. С. Пушкина остались от него в восхищении. С. П. Пушкин писал дочери в июле 1835 г.: «Это сокровище! Невозможно представить себе ничего более элегантного в смысле мебелей и всевозможных украшений. Архитектором и декоратором является Александр Брюллов (брат художника Карла Брюллова). Все ходят смотреть это точно в Эрмитаж. Ванная комната ее вся розовая, и волшебством цветного стекла, заменяющего окно, все там кажутся светло-розовыми, и сад, и Небо чрез это стекло приобретает бесподобную окраску, а воздух кажется воспламененным. Говорят, это напоминает Небо Италии, – признаюсь, у меня от него заболели глаза, и когда я оттуда вышел, мне все, в течение трех или четырех минут, представлялось зеленым».

И закипела в Славянке, к неудовольствию императора, бурная и праздничная жизнь. Великий князь Николай Михайлович резюмировал в нескольких словах: «Славянка досталась ей из рода Скавронских. Самойлова была умна, прелестна, обворожительно любезна, и в ея Славянке собирался цвет Петербургского общества». И это несмотря на скандальную славу графини…

Император недоволен

В Петербурге и Славянке Юлия Павловна намеревалась жить так же весело, как и в Милане. И на первых порах это ей неплохо удавалось. О ее забавах в загородных резиденциях остались любопытные описания, принадлежащие перу одного французского офицера, а именно, Жоржа Дантеса, большого поклонника Самойловой. Он писал Геккерну в августе 1835 г.:

«Я все время забываю сообщить тебе подробности пребывания Жюли в Петербурге… Начну с того, что ее дом напоминал казармы, поскольку все офицеры полка проводили здесь вечер, ты можешь представить, что происходило, однако правила приличия соблюдались…» Однако император, получавший рапорты об отсутствии офицеров в лагере, «разгневался и через генерала выразил свое неудовольствие».

Дантес рассказывает об одной из шумных вечеринок, посвященной дню рождения хозяйки: «Я там не был, но мне рассказали потрясающие вещи, которые не могут быть правдой. Например, что она заставила крестьянок взбираться на намазанные жиром столбы, и каждый раз, когда они падали, раздавались бесконечные радостные крики, также она заставляла крестьянок участвовать в скачках верхом на лошадях, короче говоря, самые разные подобные шалости, самое неприятное было то, что Александр Трубецкой сломал себе руку по дороге домой…»

Слухи о той же самой злополучной вечеринке дошли и до сестры Пушкина Ольги Павлищевой: «Недавно она вздумала устроить деревенский праздник в своей Славянке, наподобие праздника в Белом Доме Поль де Кока; поставили шест с призами – на нем висел сарафан и повойник: представьте себе, что приз получила баба 45 лет, толстая и некрасивая! Это очень развлекло графиню, как вы можете представить, и все её общество, но муж героини поколотил её и все побросал в костёр. Тогда графиня велела дать ей другой и приказала носить его как награду за ловкость. Говорят, что офицеры, которые явились без позволения на этот праздник, назавтра были под арестом. Графиня Самойлова прекрасно себя чувствует и очень весела. У неё живет юная итальянка, которой она даёт миллион – ей всего четырнадцать лет».

И это творилось в нескольких милях от царской резиденции! Николай Павлович подобных бесчинств потерпеть не мог. Возмездие, по словам Дантеса, последовало быстро: «Император узнал обо всех этих слухах и о сломанной руке Александра; на балу у Демидова на следующий день он был в гневе и, обращаясь к нашему генералу, в присутствии сорока человек сказал: „Итак, офицеры вашего полка настаивают на том, чтобы творить глупости, и не успокоятся, пока я не переведу дюжину из них в армию, а что касается той женщины, – говоря о Жюли, – она будет вести себя прилично только тогда, когда я заставлю полицию вышвырнуть ее вон“. Мне очень жаль, потому что Жюли – очень хороший человек, и если я и не был у нее дома, то часто с ней встречался; должен сказать тебе, что я почел за лучшее не посещать ее, поскольку император так однозначно осудил людей, бывших у нее частыми и близкими гостями».

Гнев государя кажется странным. В самом деле, Александр Трубецкой мог выпить лишнего и сломать руку где угодно, не только по дороге от графини. Почему частная жизнь графини и офицерские попойки в ее доме вообще заботят царя?

Disinvoltura – легкомысленное отношение к мнению света – было в Петербурге совершенно немыслимо. Жизнь общественная, жизнь частная, жизнь искусства – все находилось под строгим контролем государства. Вышвырнуть графиню вон с помощью полиции было делом непростым – и куда, собственно, вон? Сослать в далекое имение? Но и туда, пожалуй, потянется паломничество воздыхателей-офицеров и художников.

Конкуренция

Была в Петербурге в большом свете женщина, которую звали, и не без основания, царицею салонов. Она была и красива, и умна, и обворожительна, и прелестна в одно и то же время. Лермонтов ей посвятил стихи, в которых она характеризована как нельзя вернее. Женщина эта была графиня Самойлова.

…Большое село ‹…› с края холма, на котором стоит церковь, представляет взорам восхитительный вид.

В нескольких шагах от церкви – господский дом, построенный вновь за несколько лет, под главным надзором архитектора А. П. Брюллова и отличающийся своим внутренним устройством и меблировкой. Несколько дальше – красивая оранжерея и училище для воспитания сельского юношества. Вёрстах в трёх за селом, на берегу Ижоры – мельница на красивом месте…

Легенда повествует, что графиня, которой принадлежала в окрестностях Царского Села Славянка, называвшаяся Графскою, собирала к себе весь цвет петербургского общества летом, и вечера у нея в чудесном саду пленяли до того всех, что вследствие этого Царское Село пустело. Тогда, чтобы прекратить эту конкуренцию и сохранить за Царским Селом его прежнее оживление, император Николай Павлович предложил графине продать ему Графскую Славянку.

М. Пыляев. Из прошлого окрестностей Петербурга

За пределы страны? Но это же настоящий скандал, причем на международном уровне, и что скажет тетка графини, княгиня Багратион, и как отреагируют в австрийском высшем свете, и какой позор на почтенные седины Юлия Помпеевича…

У императора оставался только один способ примерно наказать Самойлову – лишить графиню ее любимой Славянки.

Графиня и крестьяне

Подробности увеселений графини Самойловой могут натолкнуть на мысль, что она с презрением относилась к своим крестьянам и любила выставлять их на посмешище. Однако это было не так. Современники в один голос свидетельствуют, что графиня, веселясь, никого не желала обидеть, мало того, отличалась милосердием к тем, кто стоял ниже ее на ступенях социальной лестницы.

«Она была добра, отзывчива и проста в обращении с окружающими людьми, к какому бы классу общества они ни принадлежали. Крестьяне Славянки обожали свою „графинюшку“, как они ее называли. Она часто посещала их избы и охотно принимала приглашения на пирог и т. п. Она щедро благотворила бедным: пенсии, награды и пособия текли обильным ручьем. Подобно деду – Павлу Мартыновичу – она широко покровительствовала искусствам», – сообщает журнал «Русская старина».

Действительно, существует много свидетельств о доброте графини – и это в то время, когда даже самые просвещенные люди порой проявляли к крестьянам немилосердную жестокость.

И люди на ее землях не бедствовали. Среди прочих имений Самойлова владела селом Кимры, обитатели которого славились тем, что были умелыми сапожниками и жили неплохо благодаря своему ремеслу. Александр II, будучи наследником русского престола, во время своего путешествия по России с наставником, Василием Жуковским, заезжал в это село: следовательно, оно было богатым и даже образцовым.

Когда Самойлова потеряла русское подданство, ей пришлось срочно распродавать русские имения – она лишилась права владеть недвижимостью в России. Кимрские сапожники решили выкупиться на волю, но денег у них было мало. Николай I выразил согласие, правительство выделило кимрякам в кредит 495 тыс. рублей с рассрочкой на 37 лет. Трудолюбивые жители Кимр выплатили платежи ранее назначенного срока и сделались собственниками земли. А потом, уже в ХХ в., Кимры стали красивым городом – правда, сегодня от их былой красоты сохранилось немногое.

Легенда о Елагином острове

«Николай Павлович был недоволен постоянными собраниями в Славянке и просил Самойлову продать ее дачу двору» – так, в нескольких словах, резюмирует случившееся журнал «Русская старина». Желание царя было на самом деле приказом, и все же графиня несколько лет оттягивала прощание с любимым домом. В Петербурге рассказывали, что ответ графини звучал гордо: «Передайте государю, что ездили не в Славянку, а к графине Самойловой, и где она будет, туда и будут ездить».

«Легенда приписывает ей почин катаний на стрелке, на Елагином острове», – добавляет историк русского искусства, великий князь Александр Михайлович в своей книге о портретах российской знати. По преданию старожилов, дело было так: графиня в окружении верной свиты поклонников вышла на стрелку Елагина острова – место, безусловно, живописное, – и заявила: «Вот сюда и будут ездить к графине Самойловой» – прямо как Петр Великий сказал: «Здесь будет город заложен». И действительно, на следующий день потянулись на стрелку очарованные Юлией офицеры, а потом и экипажи знатных особ, которые надеялись встретиться здесь с сумасбродной графиней. С тех пор, говорят петербуржцы, и возник обычай устраивать катания и гуляния на островах.

Прогулка на острова

Сегодня я совершил прогулку на острова. Нигде в мире я не видел болота, столь искусно прикрытого цветами. Представьте себе сырое, низкое место, которое лишь летом, благодаря каналам, отводящим воду, несколько высыхает. Такова эта местность, превращенная в превосходную березовую рощу, окруженную великолепными виллами.

А. де Кюстин. Россия в 1839 году

Конечно, острова, и особенно Елагин остров, – места восхитительные, и все же они вряд ли могли заменить графине радость пребывания в собственной усадьбе.

Ее упорно пытались изгнать из собственного дома, который она с такой любовью обустраивала. Самойлова не сдавалась, настаивая на праве жить по-своему. Как бы то ни было, графиня не продавала Славянку до 1846 г., когда это стало неизбежным.

Завещание графа Литты

В 1839 г., 26 января, не стало графа Литты – приемного отца графини, который был для нее гораздо более близким человеком, чем родные отец и мать. Даже перед смертью Юлий Помпеевич остался чудаком – по крайней мере, в петербургских легендах.

Фигура графа Литты представлялась императору Николаю загадочной, если не зловещей: он, как многие тираны, имел склонность к конспирологическим теориям. Император поручил государственному секретарю, барону М. А. Корфу опечатать и разобрать бумаги Литты, чтобы наконец узнать всю правду о деятельности таинственного Мальтийского ордена. Но ничего интересного найдено не было. Обнаружили только проект эпитафии, которую граф сочинил самому себе: «Julius Renatus Mediolanen sisnatus die 12 aprils 1763; obiit in Domino… august 1863». В переводе: «Юлиус Ренатус, миланец, родился 12 апреля 1763 года, почил в Боге… августа 1863 года». Граф верил в свою счастливую звезду и намеревался жить не менее ста лет. Возможно, кто-то из льстивых астрологов предсказал ему столь долгую жизнь, но, как выяснилось, ошибся.

Неизвестный художник. Портрет графа Литты

Граф Литта был человеком аккуратным и даже расчетливым, а потому оставил огромное состояние, – здесь были и богатства его рода, и приданое, которое принесла в семью Екатерина Васильевна, и то, что нажил сам Юлий Помпеевич на российской службе.

Законных детей у Литты не было. Однако, по словам современников, граф «пользовался любовью прекрасного пола»: у него были дочь и сын от некоей француженки. Сын был очень похож на отца, носил псевдоним Аттил (Литта, если читать слева направо) и сделал театральную карьеру. Согласно завещанию, граф разделил состояние между Юлией Самойловой, завещав ей 100 тысяч рублей ежегодной пенсии, и незаконными детьми, а также немало отдал на благотворительность – «в пользу тюрьмы, в инвалидный капитал и для выкупа из процентов содержащихся за долги; 10 тысяч – для раздачи бедным в день его похорон». Не забыл и верного слугу: «камердинеру 15 тыс. и пенсии ежегодно по 1000 руб». Большие капиталы, имения и дом в Милане Литта завещал двум родным племянникам, жившим в Италии. Похороны Литта велел организовать скромные, чтобы раздать сэкономленные деньги богадельням. Похоронили графа в Царском Селе, в местной католической церкви. На церемонии отпевания присутствовал сам император Николай I.

Последняя порция мороженого

Граф Литта жил совершенно в одиночестве в своем доме на Большой Миллионной, близ арки, – в доме, теперь принадлежащем министерству финансов. Окна большого барского дома Литты никогда не были освещены и являли собой какой-то унылый и грустный вид. Вдруг, в одну ночь, когда медики объявили графу, что ему остается жить не долее нескольких часов, к удивлению всех соседей, мрачный дом озарился огнями сверху донизу; загорелись и яркие плошки у подъезда графа. Дело в том, что у римских католиков обряд приобщения Святых Тайн совершается с некоторою торжественностью; граф и приказал засветить все люстры, канделябры и подсвечники в комнатах, через которые должен был проходить священник со Святыми Дарами. Умирающий в памяти и совершенно спокойно приказал подать себе в спальню изготовленную серебряную форму мороженого в десять порций и сказал: «Еще вопрос: можно ли мне будет там, в горних, лакомиться мороженым!» Покончив с мороженым, граф закрыл глаза и перекрестился, произнеся уже шепотом: «Сальватор отличился на славу в последний раз», – и перешел в лучший из миров, где он не знал, найдет ли мороженое. Все огни догорели вместе с жизнью графа, и осталась догорать только одна небольшая спальная лампада в головах усопшего, освещавшая распятие.

М. Пыляев. Замечательные чудаки и оригиналы