Текст книги "Юлия Самойлова. Муза Карла Брюллова"

Встреча с Брюлловым в Петербурге

Этот же 1839 г. был крайне неудачным для Брюллова. Он сделал трагическую ошибку, увлекшись юной красавицей Эмилией Тимм, дочерью рижского бургомистра, талантливой пианисткой. Брак с нею продлился всего несколько месяцев. Вскоре выяснилось, что прекрасная Эмилия состояла в кровосмесительной связи со своим отцом и не собиралась этой связи прерывать. Брюллов расстался с женой, но, разумеется, никому не рассказывал о причинах семейного разлада.

Во время правления императора Николая Павловича ханжество светских людей стало нестерпимым. Не зная причин развода, петербургские сплетники сурово осуждали художника. Общественное мнение во всем винило Карла Брюллова и его необузданный характер – судачили, что он-де плохо обращался с женой. Император был в гневе. Он более всего заботился о соблюдении приличий, а скандал в семье любимого художника был чем-то абсолютно недопустимым. Маленькие грешки допустимы, но должны оставаться под покровом тайны – таково было кредо самого императора в личной жизни. Державный шеф Академии художеств выразил недовольство поведением Брюллова. А монаршее недовольство в России нередко означало конец карьеры и крушение всех надежд.

И тут, в этот тяжелый для художника час, в его жизни снова появилась взбалмошная графиня Самойлова.

«Ее приезд для Брюллова был и утешением и счастьем. Она, презрев наветы света, окружила его нежной заботливостью и участием. ‹…› Она в окружении свиты поклонников, красавцев итальянцев и французов, шумно появлялась в мастерской, велела вечно сонному Лукьяну наспех собрать необходимое и увозила Брюллова к себе в Графскую Славянку», – пишет биограф художника Г. К. Леонтьева.

А если графине доводилось уезжать из Петербурга, «драгоценному Бришке» летели новые и новые письма с ласковыми и ободряющими строками: «Люблю тебя, обожаю, я тебе предана и рекомендую себя твоей дружбе. Она для меня самая драгоценная вещь на свете».

Уходящая с бала

В годы петербургской жизни вдохновение приходило к Карлу Павловичу все реже. Последняя вспышка брюлловского гения была связана именно с ней, воскрешавшей в памяти любимую Италию – графиней Самойловой. Именно в эту пору Брюллов создает свой шедевр – «Уходящую с бала».

Необычен сам сюжет. Художник избирает не появление своей героини на балу, а уход – возникает трагическая тема прощания. Балы начинались поздно вечером, люди расходились под утро, усталые. Но ни тени усталости нет в лице героини брюлловского полотна. Она уходит, когда бал еще в разгаре.

Это не просто бал, а бал-маскарад. Интересно, что именно в николаевскую эпоху становятся столь популярны маскарады – словно вольность нравов, царящая на костюмированных балах, могла отчасти смягчить казарменную унылость столичной жизни. Но «маска» – это не только знак карнавального веселья. Она может восприниматься как символ лицемерия, обезличенности. Не случайно А. К. Толстой избирает сюжетом для своей баллады «Князь Михайло Репнин» отказ гордого князя принять участие в «маскараде» Ивана Грозного. По словам Брюллова, на картине изображен «маскарад жизни».

К. Брюллов. Портрет графини Самойловой, удаляющейся с бала у персидского посланника (с приемной дочерью Амацилией)

Самойлова на портрете снова – королева. На ней маскарадный костюм: платье, отороченное горностаем. Горностай – прерогатива особ, облеченных королевской властью. Но ведь в жилах Самойловой текла кровь первой русской императрицы. Возможно, царственность Самойловой раздражала Николая Павловича даже сильней, чем все ее причуды. Графиня сняла маску и держит ее в руке, во взгляде читается вызов. Между нею и «маскарадом жизни» падает алый занавес. Это был последний портрет Юлии Павловны, написанный Брюлловым.

«Прелестная женщина, графиня Самойлова в маскараде, в причудливом костюме, отошла в сторону залы, чтобы отдохнуть от маски; красивой обнаженной рукой скинула маску и опустила руку. Лицо пышет – жарко. Она оперлась на плечо девушки-подростка в ярко-желтом костюме. Эта опущенная рука мне все сказала: она была только проложена в один раз – я все понял сразу: все, все раскрылось, я сам вздохнул, как Самойлова» – так описывал свои впечатления от картины другой выдающийся художник, Николай Ге.

Графиня, как всегда, щедро платила художнику; она писала своему доверенному лицу Сабурову: «Пожалуйста, мой друг, когда Брюллов передаст вам это письмо, выдайте ему за мой счет десять тысяч восемьсот рублей за мой портрет, который он к тому времени закончит». Однако Карл так и не закончил портрета.

Глава 5. После бала

Вдова

В 1842 г., совсем еще молодым, умер муж Юлии Павловны, Николай Самойлов, беспутный «русский Алкивиад». Говорили, что супруги намеревались примириться, что графиня уже готовила комнаты в Графской Славянке к приезду мужа, но скоропостижная смерть разрушила все планы.

Неожиданная кончина мужа потрясла Юлию Павловну. «Она так переменилась, – сообщал К. Я. Булгаков, – что я бы не узнал ее, встретив на улице: похудела и лицо сделалось итальянским. В разговоре же она имеет итальянскую живость и сама приятна…»

Петр Басин написал портрет Юлии Павловны в трауре. Она худа, изящна, на лице – легкая печальная улыбка. И в самом деле трудно узнать ту Юлию, высокую и сильную, с пышными формами, которая изображена на последнем брюлловском портрете.

Однако горе не было продолжительным. «Юлия Павловна была глубоко опечалена кончиной мужа, однако ея живой, веселый характер сказывался и в эти тяжелые дни: слезы чередовались со смехом. „В Петербурге никто не поверит, как мне грустно“, – жаловалась графиня своим хорошим знакомым, а через минуту она же с громким смехом бегала вокруг стола, возя на обшитом плерезами огромном шлейфе траурного платья своих друзей – маленьких детишек» – так, вероятно, со слов современников, писал журнал «Русская старина». Ничто не могло истребить ее природной жизнерадостности: она просто не умела страдать.

Несмотря на огромное наследство, полученное от графа Литты, Самойловой постоянно не хватало денег. Она была вынуждена продать часть своих имений – к примеру, доставшиеся ей от бабушки земли в Коломенском уезде (села Бортниково с деревнями, Мячково с деревнями). Ее тетка, Екатерина Павловна Багратион, всегда была более расчетлива. Она пыталась собирать родовые имения: в 1843 г. купила коломенские имения у племянницы на 375 тыс. рублей серебром.

Теперь Самойлову ничто не удерживало в России. Все самые близкие люди – приемные родители и муж – лежали в могилах. Недоброжелательство со стороны императора только подстегивало ее решение об отъезде. Графиня Самойлова покидала Россию без сожаления. Жаль было оставлять «дорогого Бришку» – да что поделать: Академия художеств и работы по росписи Исаакиевского собора не позволяли ему уехать с нею в край, где цветут апельсиновые деревья.

Вернувшись в Милан, графиня продолжала светскую жизнь, очаровывала и пленяла. В ее честь назвали цветок: около 1844 г. была выведена камелия «Comtesse Samoyloff». Сделал это итальянский садовод Барки – возможно, он трудился в одном из имений графини. Один из вариантов названий сорта – «Barchi».

Бедный певец

В музыкальной стране даже небольшие города радуют жителей оперными спектаклями. На сцене оперного театра в курортном городе Комо была исполнена опера «Эрнани» Джузеппе Верди по романтической драме Виктора Гюго. Точную дату представления, сыгравшего роковую роль в судьбе Самойловой, назвать невозможно, но оно состоялось не ранее 1844 г. (это дата премьеры). Партию короля Карла исполнял молодой баритон Джованни Перри.

По легенде, Юлия оказалась на представлении, да и вообще в городе, случайно – просто сломался экипаж, надо было где-то остановиться и скоротать вечер. Графиня влюбилась в певца страстно и безрассудно. Ей было уже за сорок, но она все еще была хороша. И все еще верила в то, что любовь важнее любого титула и материального благополучия, – может быть, потому, что никогда не жила в бедности и забвении. Графиня и молодой, болезненный певец «с большими грустными глазами» (так впоследствии описывал его внешность журнал «Русская старина») решили связать свои судьбы. Брак был совершен скоропалительно, и графиня с супругом едут в Венецию, туда, где много лет назад ее впервые рисовал Карл Брюллов. Юлия знала, что брак с безродным иностранцем лишит ее российского подданства и, соответственно, всех российских имений, но в тот момент это не имело для нее никакого значения.

Теперь у нее не было никакого другого выхода, как продать, наконец, любимую Графскую Славянку. И все же она предпочла иметь дело не с императором, а с Воронцовым-Дашковым. Весьма прозаично сообщает о продаже Славянки Николай Корф: «Графиня Самойлова, пользовавшаяся большой, но не совсем лестной репутацией, по смерти первого мужа вышла за границей замуж за иностранца, что лишило ее русского подданства и заставило продать недвижимые имения, в том числе и Графскую Славянку, имение истинно царское. Николай Первый велел купить ее, но покупка не состоялась, и граф Воронцов-Дашков купил имение; тогда Государь велел немедленно купить Славянку, тем более, что он, как родственник (по Скавронским), имел право выкупа».

С тех пор Славянка называлась не Графской, а Царской – она, впрочем, так и не стала одной из любимых резиденций Романовых.

Счастье Юлии и Джованни Перри было недолгим. В 1846 г. певец умер от скоротечной чахотки. Отпевали его в древнем и пышном венецианском соборе Сан-Марко. Перед нами вновь встает воспоминание о Жорж Санд и ее возлюбленном, страдавшем чахоткой Фредерике Шопене, которого она так старалась спасти…

Теперь на письменном столе Юлии Павловны стояли два портрета – Николая Самойлова и Джованни Перри. Как уверяли язвительные современники, «она часто любила сравнивать их красоту, все же отдавая предпочтение итальянцу».

Брак по любви дорого обошелся Юлии Павловне. Она больше не была графиней. Она стала просто Жюли Перри, и многие знатные друзья больше не хотели принимать ее у себя. Австрийцы более не приглашают ее на официальные церемонии, отношения с итальянскими патриотами безнадежно испорчены.

Вот ведь парадокс – когда Юлия меняла возлюбленных, все смотрели на это сквозь пальцы. Но мезальянс – куда более серьезное преступление…

Третье замужество

Третий брак Юлии Павловны чаще всего описывают как коммерческую сделку с целью возвращения графского титула. Однако это, возможно, и не так. Совершенно ошибочным является бытующее во множестве статей мнение, что Самойлова в третий раз вышла замуж в возрасте шестидесяти лет.

Бальзак писал Эвелине Ганской 10 июля 1848 г.: «Я забыл сообщить Вам новость, которая, конечно, удивит вас, о том, что Жюли Перри вышла замуж за Морнэ, друга мадемуазель Марс, бывшего посла в Швеции». Таким образом, графине в пору третьего замужества исполнилось сорок пять или сорок семь лет.

Шарль де Морнэ, французский дипломат, вовсе не был тем ничтожеством, которым его представляют многие биографы графини Самойловой. Он был блестящим и остроумным человеком, еще довольно молодым (старше графини на четыре или шесть лет). В 1831 г. он приезжал в Петербург и произвел весьма благоприятное впечатление на высшее общество. Дарья Фикельмон – та самая, которая оставила суровый отзыв о Самойловой как о современной Аспазии – писала в своем дневнике: «Есть вновь приехавший, один француз, знаменитый своей красотой, своими успехами и своей элегантностью Шарль де Морнэ».

Д. Босси. Портрет графини Самойловой

В августе 1831 г. Пушкин писал П. А. Вяземскому о влюбленности Елизаветы Хитрово (весьма влюбчивой дамы, матери Дарьи Фикельмон) в «вояжера Морнэ»; в ответном письме Вяземский писал: «Ты часто пишешь мне о каком-то Mornay». В пору женитьбы на Самойловой французский граф был, по всей вероятности, еще довольно импозантен. Однако страстной любви не возникло.

Причиной распада третьего брака стала, скорее всего, независимость нрава Юлии Павловны, с которым было трудно примириться даже самому терпеливому супругу. И еще графине не нравилось, что граф де Морнэ проматывает остатки ее состояния – словом, ее третье замужество было ухудшенной версией первого.

Разойдясь с третьим супругом, графиня вновь взяла фамилию Самойлова.

Последние дни Брюллова

Пребывание в Петербурге не пошло на пользу Карлу Брюллову. Он тосковал по небу Италии, официальные заказы вызывали мало энтузиазма. Сколько он ни бился над «Осадой Пскова», каждый эскиз получался вымученным и не шел ни в какое сравнение с замыслом «Помпеи». По вероисповеданию Брюллов был из протестантов, которые категорически отрицали церковную пышность и богатство. По иронии судьбы, ему пришлось работать над росписями Исаакиевского собора, одного из самых помпезных и пышных церковных зданий в Европе. Работы в сыром и холодном здании окончательно расстроили его здоровье.

Умирать Карл все же уехал в Италию. Один из его последних невоплощенных замыслов назывался «Всеразрушающее время» – старик Хронос сталкивал в пропасть царей, пап и патриархов… Среди его последних работ – много портретов итальянцев, участников Рисорджименто.

В последние годы своей жизни Карл мало общался с Юлией. Смерть отчима, мужа, царская немилость, два новых замужества – все это стало причиной отдаления графини. Они иногда переписывались, но лишь по вопросам, связанным с картинами, и прежней теплоты между ними уже не было. В собрании миланской библиотеки Брера хранится письмо графини, адресованное художнику, от 28 февраля 1851 г. В нем Самойлова обсуждает с Карлом Павловичем деловые вопросы.

В 1852 г. Карл Брюллов скончался в Риме и был похоронен на протестантском кладбище в Тестаччо, где обрели покой многие иноземцы – к примеру, поэты Китс и Шелли.

Юлия Павловна просила, чтобы Александр Брюллов прислал ей «Уходящую с бала» – полотно, оставшееся незавершенным. «Мой неоконченный портрет… я сохраню тщательно как реликвию от моего дорогого и оплакиваемого Бришки, которого я так любила и которым я так восхищаюсь как одним из величайших когда-либо существовавших гениев», – писала она. Прагматичный Александр спрашивал о расписке. «Между мной и Карлом ничего не делалось по правилам», – отвечала Самойлова.

На память о Карле у нее остались ее ранние портреты – с каждого смотрела горделивая молодая красавица, в которой Юлия с трудом узнавала себя. Были рисунки, бесконечные листы бумаги, где Карл изображал героев прочитанных книг – каких-то рыцарей и их невест.

А портрета самого Карла у нее не было. Юлии хотелось помнить его таким, каким он был тогда, в пору их молодости. И она заказала копию с бюста Брюллова, сделанного итальянским скульптором А. Путтинатти в то время, когда Карл работал над «Последним днем Помпеи».

Отъезд в Париж

Италия стремительно политизировалась, борьба с австрийцами переходила в завершающую фазу, и круг друзей графини Самойловой понемногу таял. В Италии становилось неуютно. Освободительное движение за национальное объединение набирало силу. То и дело вспыхивали антиавстрийские восстания, возникали стычки и беспорядки на улицах. Самойловой не могли простить ее поддержки оккупантов.

Что оставалось делать? Оставаться, несмотря на каждодневную опасность подвергнуться оскорблениям? В Россию возвращаться больше не хотелось. Там доживал последние годы император Николай Павлович, чья мстительность с годами только увеличивалась, там шла Крымская война, там уже не оставалось никого из любимых Юлией Павловной людей.

Австрия с ее чопорным двором также не привлекала графиню. Оставался лишь Париж. Французский язык для Самойловой всегда был родным, а в Париж она приезжала довольно часто. Там жили друзья, в парижском высшем свете все ею восхищались.

К. Боссоли. Париж в XIX веке

Может быть, самый поэтичный портрет графини оставил известный французский мемуарист Сент-Бев. «Эта смелая красавица с великолепной и диковатой внешностью, с причудливыми вкусами, с восточными нравами, почти как кавказская царица или римская матрона былых времен, осмеливавшаяся и позволявшая себе любые прихоти, мигом затмевала наши жалкие наслаждения и маленькие модные пороки».

В Париже Самойлова продолжала светскую жизнь, она входила в окружение принцессы Матильды, кузины Наполеона III. Между ними возникла настоящая дружба, и тому было немало причин. Матильда была дочерью Жерома, брата Наполеона I; за нее сватались знатные особы, но вышла она за потомка русских предпринимателей, Анатолия Николаевича Демидова, проживавшего в ту пору в Италии. Известный своей благотворительной деятельностью, Демидов получил от герцога Тосканы титул князя Сан-Донато, а состоянием он располагал таким, что и особы королевской крови могли ему позавидовать. Так принцесса стала госпожой Демидовой и вскоре поехала вместе с супругом в Россию. Император Николай был крайне недоволен этим браком: по матери Матильда приходилась ему родственницей, а мезальянсов он не одобрял. Молодожены в России прожили недолго, отправились в Париж и через некоторое время развелись: Матильда утверждала, что муж плохо с ней обращался. Потом принцесса вступила в гражданский брак с малоизвестным художником по фамилии Попелен.

Матильда, как некогда Юлия, держала салон, в котором бывали отец и сын Дюма, братья Гонкуры, Флобер, Мопассан, Жорж Санд. «Лучшей чертой в принцессе Матильде был именно жадный интерес к жизни, к людям вообще и особенно к талантливым людям», – писал в одном из своих исторических эссе Марк Алданов. Те же слова можно было отнести и к графине Самойловой. Принцесса была намного моложе Юлии Павловны, но у них было немало общего: воспоминания о России, любовь к гениям, неравные браки. По иронии судьбы, именно Анатолий Демидов, бывший муж принцессы Матильды, в свое время заказал Брюллову картину «Последний день Помпеи».

Красота Юлии Павловны угасала, но ее любили – и не только за умение вести светскую беседу, но и за добрый нрав. А вот состояние, главный удар которому графиня нанесла своим вторым замужеством, стремительно таяло. К счастью, ей удалось сохранить свое имение Грюссе под Парижем.

В 1867 г. умер Джованни Пачини – еще один человек, чья судьба была тесно связана с судьбой графини Самойловой. Осиротела Амацилия; наследства отец ей не оставил.

Жизнь воспитанниц

Красивые девочки с брюлловских портретов, Джованна и Амацилия, стали взрослыми, и следовало подумать об их судьбе. Юлия Павловна не удочерила своих воспитанниц официально, но все же считала себя ответственной за них, а потому намеревалась дать им богатое приданое – увы, судьба внесла свои коррективы в эти намерения.

Джованна вышла замуж за австрийского офицера, капитана гусарского полка Людвига Ашбаха. Юлия Павловна обещала дать за ней приданое 250 тыс. лир – и не сделала этого. Безусловно, не потому что она мало любила Джованну или была жадной – просто денежные дела у графини шли все хуже и хуже. Не было денег, просто не было. Джованна, однако, с потерей приданого не смирилась и наняла адвоката, чтобы достичь соглашения с графиней. Приданое, хотя и не в полной мере, было выплачено. Графиня и сама, без вмешательства адвоката, постепенно отдала бы обещанное, – ну, может быть, не сразу, постепенно, – а теперь история с приданым оставила в ее душе горькое чувство.

Амацилия в 1845 г. вышла замуж за брата героя итальянского сопротивления Акилле Манара. Таким образом, два зятя Самойловой оказались по разные стороны баррикад. К счастью, им не пришлось воевать друг с другом. В 1861 г. младшая воспитанница графини уже развелась с супругом, безжалостно растратившим ее состояние. Самойлова взяла Амацилию к себе в Париж, не оставляла попыток устроить ее судьбу. По свидетельству французов, пыталась «запустить в свет хорошенькую госпожу Манара» – и, судя по всему, вполне успешно. Стараниями графини Амацилия вышла замуж во второй раз за французского генерала де ла Рош Буйетта. Однако после смерти мужа и своей приемной матери она осталась бедной вдовой. Вернулась в Милан, город своего детства, и жила в доме престарелых при монастыре. Дом, кстати говоря, находился неподалеку от палаццо, где она была так счастлива в детстве. Умерла она уже в начале ХХ в.

Пер-Лашез

В 1870 г. во Франции разразилась революция. Наполеон III был низложен. Наступили и прошли дни Парижской коммуны, но теперь страна была республикой. С монархией во Франции было покончено: новая республика изгнала из Франции представителей всех семейств, которые могли претендовать на престол. Из всех Бонапартов было позволено остаться только принцессе Матильде, которая всегда была доброй, либеральной, а царствовать конечно же не хотела.

Графине Самойловой иногда казалось, что на ее глазах прошли столетия. Она родилась, когда в зените славы находился Наполеон I, она была подростком, когда страны – победительницы Наполеона диктовали Европе свои условия. Теперь все изменилось. На ее глазах совершились революции в Италии и Франции. В России теперь царствовал Александр II Освободитель, крепостное право было уничтожено. В хорошие минуты графиня думала, что все перемены совершаются во благо, и все-таки мир менялся так стремительно, что было страшно. Кроме того, все перемены – по крайней мере парижские, приводили ее к полному разорению.

Юлия Павловна умерла в Париже в 1875 г., в возрасте семидесяти двух или семидесяти четырех лет. Она пережила и третьего мужа, и все-таки самая лучшая память сохранилась у нее о втором браке, который был таким счастливым и таким коротким. Графиня «умерла в сравнительно скромной обстановке», – пишет великий князь Николай Михайлович, но что такое сравнительно скромная обстановка в глазах великого князя? Все-таки от нищеты далеко. Однако и от былой роскоши ничего не осталось.

Самойлова завещала похоронить ее на кладбище Пер-Лашез. Она перевезла во Францию прах Джованни Перри и сказала, что хочет покоиться рядом со своим любимым супругом. Неизвестно, в какой момент своей жизни Самойлова приняла католичество, но похоронили ее по католическому обряду. Могилы Самойловой и Перри не сохранились.

Любимое детище Юлии Павловны, Графская Славянка, творение Александра Брюллова, также не дошло до наших дней. Судьба дома печальна и нелепа. Став Царской, Славянка использовалась для дислокации войск Царскосельского гарнизона при маневрах. Потом на этих землях устроили императорскую школу садоводства и огородничества, в 1896 г. – Ольгинский детский приют трудолюбия, после революции – приют для беспризорных детей.

Парижская опера. XIX век

Со второй половины XX в. дворец стоит в руинах. В 1980 г. усадебный дом был передан обувной фабрике «Скороход», позднее в нем собирались устроить межполетный дом отдыха компании «Пан-Американ». В 2012 г. усадьба была продана на торгах частному лицу, покупатель обязался произвести реставрацию. Итальянские дома графини сохранились превосходно, но находятся в частных руках – хозяева иногда позволяют искусствоведам полюбоваться интерьерами.

Память об этой прекрасной, влюбчивой и взбалмошной женщине, «царице салонов», хранят лишь живописные полотна. Лучшие из них принадлежат кисти Карла Брюллова.