Текст книги "Авантюристы"

Глава 2

Начальник Алгачинской тюрьмы, майор Сергей Викторович Ламанский, достиг уже того возраста, когда можно подать в отставку и отправиться на покой. Но он не спешил, ибо подобная жизнь его вполне устраивала. Майор предпочитал быть императором в маленьком государстве, нежели – солдатом в большом. Должность начальника каторжной тюрьмы давала ему почти безграничные возможности и власть. Высшее начальство практически не наведывалось в Нерчинск, а уж в Богом забытые Алгачи тем более. Поэтому Сергей Викторович, состоявший на службе вот уже скоро двадцать лет, а попал он в Забайкалье по молодости, – был сослан в отдаленный гарнизон за дуэль, – жил себе припеваючи, пользуясь всеми доступными радостями.

Пять лет назад его начала угнетать тоска от однообразной жизни: ни тебе развлечений, как в столице, ни тебе красивых женщин – одни ссыльные поселянки. В этот самый критический момент жизни Ламанского, когда уже начали посещать мысли о загубленной молодости и тщетности жизни вообще, ему пришлa потрясающая мысль: а почему не устроить в доме гарем из красивых молодых женщин? И обслужат по хозяйству и удовлетворят как мужчину.

Идея показалась майору просто прекрасной – женщин он обожал всегда, отчего и стрелялся на дуэли много лет назад, и не хватка прекрасного пола в Алгачи страшно томила его. Наконец, он решился отписать письмо своему давнему знакомому начальнику женской тюрьмы в селе Акатуй, в котором просил одолжить ему на время нескольких женщин под личную ответственность и за щедрое вознаграждение.

Начальник Акатуйской тюрьмы имел схожую историю с Ламанским, с той лишь разницей, что попал в Забайкалье не за дуэль, а за казнокрадство – уж больно был охоч до денег. И Сергей Викторович не преминул воспользоваться этим обстоятельством, предложив своему коллеге кругленькую сумму, при виде которой тот не сумел устоять.

Вскоре денщик Ламанского появился в Алгачи с первой партией каторжанок. Поначалу они не понимали, куда и зачем их привезли, но зато потом… Одна из них, совсем молоденькая, не выдержала извращенных фантазий майора и покончила собой. Сергей Викторович не расстроился и не растерялся, отписав в Акатуй, мол, заболела девица и померла от горячки, там же решили – туда ей дорога.

* * *

Новая партия каторжанок плескалась в Каре, смывая пот после длительного изнуряющего пути.

Ламанский, устроившись с биноклем на балконе своего дома, внимательно рассматривал новых каторжанок, которым предстояло стать его сексуальными рабынями.

– О! Шарман! – воскликнул он, обратив внимание на Варвару. – Поистине – русская красавица, хоть и преступница. Встречаются еще интересные экземпляры. Ага! – майор перевел бинокль на Прасковью. – Какая грудь! Молода, хороша! И вряд ли неопытна… Так-так, а это что за голубка?

Ламанский определился, троих женщин: Варвару, Прасковью и Дарью – к себе в гарем, остальные же будут обслуживать, обстирывать солдат и офицеров. Каждый год майор освежал свой домашний гарем, старых же, надоевших наложниц, отправлял обратно в женскую тюрьму.

Ламанский был незлобным, любил женский пол, его привлекали женщины опытные, поднаторевшие в любви, но на этот раз, как и пять лет назад, он отступил от правил, выбрав наряду с повидавшими жизнь, совсем юную Дашу.

Сергей Викторович был человеком ненасытным в любовных играх, причем очень любил употреблять возбуждающие снадобья, специально приготовляемые для него местным бальником[31]31
  Бальник – колдун.


[Закрыть], живущим на болотах. Бальник же этот, в прошлой жизни медик-фармацевт, направил свой уникальный талант не в то русло: приготавливал различную отраву для желающих избавиться от мужа, жены или еще кого-нибудь. Так он оказался в остроге. Ламанский быстро приспособил фармацевта для личных нужд. Тот жил отдельно, на болоте, дабы так удобней собирать различного рода травы и коренья. Бежать все равно было некуда, да и незачем: фармацевт был одержим своим ремеслом, а здесь для его реализации хватало поля деятельности.

* * *

Дом Ламанского, на редкость добротный и просторный, был построен почти сорок назад. Тогда все дома строились самым старинным манером. Обыкновенно двор обносили высоким забором, что в Забайкалье называют заплотом; большие ворота были заперты засовом и отпирались только для проезда телег и экипажа Ламанского; для пешеходов была сделана калитка, у калитки задвижка, к которой привязывался ремешок. Если ремешок был продет на улицу, то можно было поднять задвижку и отворить ворота, а если выдернут, то надобно было стучать; для этого приделывалось большое железное кольцо, а с кольцом железная же бляха, чтоб было слышно, когда стучишь. Передний двор был вымощен досками. Сам дом были высоким, в Забайкалье строились в два жилья: вверху горница, а нижнюю половину занимала кухня, так называемая подклеть: и кладовая, по-тамошнему подвал, там-то Ламанский и разместил свой гарем.

Горницы разделялись сенями на две половины; их обыкновенно называли задняя и передняя; передняя на улицу, а задняя во двор. Из сеней входили прямо в горницу; там, на правой стороне располагалась печь, отделанная изразцовой плиткой с различными вычурами. В переднем углу в горнице Ламанского стояли образа, удивительно, но он часто молился; перед образами висели лампады с восковыми свечами. Под ними в углу стоял стол, накрытый белоснежной скатертью, кругом его венские деревянные стулья, поодаль вдоль стен софы, обитые цветным гобеленом.

Спальня начальника тюрьмы, где обычно проходили различные оргии и «трио», скорее напоминала будуар: огромная деревянная кровать с множеством подушек, темно-синее постельное белье, такой же полог, с множеством свисающих бархатистых кисточек; вокруг кровати маленькие пуфики, на полу волчьи шкуры, на которых пожилой сластолюбец особенно любил предаваться плотским удовольствиям.

Первой Ламанский решил опробовать Варвару. Прислужница, молодая женщина, молчаливая, слова не вытянешь, надела на очередную жертву чистую кружевную рубашку с огромным декольте и отвела в хозяйский «будуар».

Ламанский ждал Варвару полулежа, на кровати, облаченный в халат. При виде нее встал, вальяжно подошел, осмотрел, как лошадь на базаре перед покупкой, и остался весьма довольным.

– Сколько было у тебя мужчин? – поинтересовался он.

Варя растерялась, но ответила:

– Трое.

– Однако! Не густо для женщины с такой внешностью. Ну что ж приступим, для начала…

Ламанский распахнул халат, Варя увидела его поджарое тело и член, стоявший в боевой готовности, ей стало дурно: остальное прошло как в дурмане.

На следующую ночь сластолюбец устроил трио: он, Варвара и ее товарка Прасковья. Женщины, как могли, удовлетворяли своего благодетеля. Третью же каторжанку, Дашу, а она была молода, не более восемнадцати лет, он оставил на «закуску» и в один прекрасный день, собрав свой новый гарем в полном составе, велел заняться женской любовью прямо у него глазах. Женщины были в шоке, они понятия не имели, как это делается, но обратно в женскую тюрьму возвращаться не хотелось, и они подчинились желанию хозяина, начав неумело ласкать друг друга. Ламанский же при виде такого зрелища получал несказанное удовольствие.

Глава 3

Сигизмунд Сваровский происходил из семьи ссыльных поляков, принимавших участие в восстании 1830 года. Его дед и бабка, урожденные дворяне Сваровские, активно помогали восставшим. Дед ненавидел русского царя и, лично возглавив дружину, повел ее в бой. Повстанцы за свободную Речь Посполитую потерпели жестокое поражение: пол-Сибири заговорило на польском языке.

Отец Сигизмунда был уже юношей, ему едва исполнилось пятнадцать лет, когда он увидел Нерчинск, где еще в то время содержались заключенные декабристы. Сваровских отправили на поселение: дед работал на Соляном заводе, надорвался и умер, бабка же делать ничего не умела, но жизнь научила быстро различным премудростям, и она освоила мастерство швеи на казенной фабрике.

Отец Сигизмунда женился рано на простой крестьянкой девушке: надо было как-то выживать: Сибирь – не Польша, на одном гоноре шляхтича не проживешь, с голода сдохнешь, никто и не заметит. Молодые жили дружно, поляк быстро освоился и попытался открыть торговое дело, благо свекор попался с пониманием, подкинул малость деньжат на начало дела.

Когда Сваровский-старший получил помилование, ему уже было почти пятьдесят. Возвращаться в Польшу было некуда, поэтому потомок польских бунтарей-аристократов перебрался с семьей в местную «столицу декабристов» Нерчинск, прикупив там небольшой домик на окраине.

Сигизмунд успешно продолжил начинание своего родителя и весьма преуспел.

Зная о пристрастиях Ламанского к различного рода увеселениям интимного характера, он поставлял ему женское белье, мягко говоря, легкомысленного фасона, духи, одеколоны, различные дамские безделушки и конечно же вина, закуски, сладости и тому подобное, – словом, все то, что необходимо для красивой жизни в глухой, богом забытой провинции. Сваровский хорошо на этом зарабатывал, был вдовцом, вот уже три месяца, – жена умерла вторыми родами, ребенок так и не появился на Божий свет, – и имел восьмилетнюю дочь Полину.

Сигизмунд приезжал к Ламанскому с товаром почти каждую субботу примерно в полдень, тот же ждал с нетерпением. На сей раз заказ был необычным: французское белье куртизанок. По началу торговец опешил от такого, подумав, что начальник тюрьмы окончательно выжил из ума на почве сладострастия, но, немного поразмыслив, решил удовлетворить его прихоть. Белье шло в Нерчинск достаточно долго – почти два месяца, но Ламанского это не остановило, а лишь подхлестнуло нездоровое желание вырядить свой новоявленный гарем в куртизанок.

* * *

Повозка Сваровского въехала во двор дома, Ламанский, с нетерпением ожидавший торговца, воскликнул:

– Сигизмунд, ну наконец-то! Давненько ты меня ничем не баловал!

– Уж больно непростой заказ вы мне дали, ваше благородие, пришлось пошустрить, – пояснил торговец.

– И как? Удачно пошустрил? – поинтересовался хозяин.

– Точно так, удачно: все в лучшем виде, как вы и хотели.

– Ох, Сигизмунд, молодец. Да чтоб я без тебя делал в этой глуши – застрелился бы, как мой предшественник, от тоски, – Ламанский перекрестился.

– Поживем еще, ваше благородие – незачем нам стреляться…

– Ты, Сигизмунд, проходи в дом, да показывай, чего привез…

– Это мы мигом, – торговец взял пухлый кожаный саквояж и добавил: – Вино и закуски в повозке, велите денщику выгружать.

Сваровский открыл саквояж и начал выкладывать на стол кружевное женское белье. Ламанский внимательно наблюдал за этим процессом, наслаждаясь увиденным.

– У меня появились новые красотки – свежи и хороши! Не откажись, составь компанию. Раньше ты был женатым человеком, теперь же… – он перекрестился, – вдовец. Можно и развлечься немного: ты когда жену-то схоронил?

– Почитай три месяца…

– И что с тех пор ни-ни?

Сваровский отрицательно покачал головой.

– Нет, тосковал очень по жене. Не могу на других женщин смотреть.

– Напрасно! На моих взгляни – сразу интерес к жизни появится. Настоятельно советую Варвару, что с длинной косой – умопомрачительная любовница, – майор расплылся в слащавой улыбке.

– А за что ее осудили?

– Точно не знаю, Сигизмунд. Вроде как мошенница…

– Хорошо, посмотрю на вашу красавицу, – согласился поляк.

* * *

Женщины надели кружевное белье. Варвара посмотрела на себя в старое, потемневшее от времени зеркало, стоящее в углу комнаты.

– Матерь Божья! Была воровкой и мошенницей, а теперь вот еще и шлюхой стала…

Она поправила кружевную грацию и подтянула резинки розовых чулок.

– Ладно, Варька, не ворчи, – оборвала Прасковья. – Поди, в женской тюрьме ходила бы сейчас в грязной телогрейке, да в сапогах кирзовых. А тут хоть на человека похожа, – женщина прыснула духи на грудь и растерла их ладошкой. – Люблю цветочный запах, на сирень похож, что росла у меня под окном…

– Может и похожа, только вот развратник мне этот противен. Чего удумал – женской любовью заниматься! – возмутилась Варя.

– Подумаешь, невидаль какая. Мне двадцать два года, сирота я с тринадцати годов, и за свою короткую жизнь успела насмотреться. Чуть в бордель не попала! Поверь мне, наш хозяин – просто невинный младенец. В борделе девки каждый день по пять клиентов обслуживали, всякое случалось: такие попадались живодеры! Этот по крайней мере один. Чего с ним не справимся, что ли, втроем?

– Справились уже… Ладно базлать, пошли, – оборвала Варя. – А то прогневается отец наш родной, благодетель, и отправит на казенную фабрику.

* * *

Женщины, как обычно, вошли в спальню Ламанского, он возлежал на кровати обнаженный, прикрывшись одной лишь простынею. Варя заметила незнакомого мужчину, он сидел поодаль на кушетке около окна. Незнакомец был удивительно хорош собой, светловолосый, голубоглазый, чем-то похож на аристократа: тонкий прямой нос и правильной формы слегка полноватые губы, говорили о дворянском происхождении.

Он же, в свою очередь, не отрывал взгляда от Варвары, сам того не ожидая при виде ее ощущая прилив желания и сил, которые покинули его последние три месяца после смерти жены.

Прелестница, как говорится, была что надо: высокая, стройная, белокожая, с полной грудью, – приподнятой грацией, – она казалась еще соблазнительней. Розовые чулки столь выгодно подчеркивали стройные ноги, что Сигизмунд почувствовал легкое головокружение и сладостную боль внизу живота.

– Рекомендую, – Ламанский указал в сторону Вари, – она в твоем распоряжении. Если желаешь прямо здесь – прошу без лишних стеснений.

– Простите, но я бы лучше уединился с девушкой… – робко возразил Сваровский.

– Что ж, дело твое… Комната рядом, вам вполне подойдет. Ну, мои цыпочки, идите к своему петушку, – Ламанский скинул с себя простынь.

Взгляд Сваровского непроизвольно упал на обнаженного майора: «О-ля-ля! Как говорят в Париже! Ничего себе, с такими природными задатками, ему и пятерых женщин будет мало…»

* * *

Пара прошла в соседнюю комнату, и когда Сваровский затворил за собой дверь, то почувствовал некоторую робость: жене он почти не изменял, ну было один раз по молодости лет – чего не бывает, а так – нет. Он растерялся: а вдруг он покажется неопытным любовником – с такой-то красавицей не знаешь, как себя и вести!

Варя, понимая неловкость партнера, пришла ему на помощь:

– Как вас зовут?

– Сигизмунд…

Женщина, распахнула одеяло и легла на кровать.

– Мое имя вы знаете – Варвара.

Ее коса соскользнула с кровати и упала рядом на пол. Сваровский, постепенно преодолевая смущение, подошел к женщине.

– Никогда не видел такой длинной косы, – заметил он.

– Да, меня прозвали здесь «Краса – длинная коса».

– Они правы – вы действительно очень красивы, – сказал Сигизмунд и присел около Вари, рядом на полу.

Он поднял ее косу.

– Можно расплести вам волосы? – робко поинтересовался он.

Женщина удивилась необычной просьбе.

– Конечно, если это доставит вам удовольствие.

Вскоре Варвара лежала с распущенными волосами, они струились по подушке, словно черные шелковые нити. Она терпеливо ждала, когда мужчина закончит с лирикой и перейдет к делу.

Сваровский снял рубашку, отбросив ее прочь, затем расстегнул брюки… Варя залюбовалась его телом, она непроизвольно вспомнила Глеба Панфилова, управляющего купца Хлебникова: любила ли она его? Пожалуй что – да. Но это было давно, в той, другой жизни, к которой нет возврата.

Несмотря на трехмесячное воздержание, Сваровский был нетороплив. Варя, сама того не ожидая, с удовольствием ощутила в себе его плоть… Ей стало легко и хорошо, словно не было суда, кошмарной дороги и пересылочной тюрьмы, не было старого сластолюбца Ламанского, только она и Сигизмунд. Женщина обняла партнера с неистовой силой, словно не желая расставаться с ним никогда.

Когда все закончилось и любовники достигли наивысшего удовлетворения, чего Варя не испытывала с тех пор, как не была с Глебом, то поняли – они посланы друг другу судьбой.

Сигизмунд пребывал в недоумении: «Боже, что за женщина? Я с женой не испытывал ничего подобного! Неужели такое бывает? Неужели надо было дожить до тридцати двух лет, похоронить жену, чтобы познать такое наслаждение?»

Варвара же ни о чем не думала, она просто положила голову на грудь Сигизмунда и наслаждалась выпавшими минутами счастья, которое может закончиться в любой момент, а потом… А что потом? Ламанский… Любовь втроем… Ей было противно вспоминать, и она начала целовать Сигизмунда в грудь, а затем все ниже и ниже, как когда-то Глеба…

Глава 4

При последующих визитах Сваровский непременно останавливался у Ламанского с ночевкой, и тот, по обыкновению, предлагал ему провести время в своем гареме. Сигизмунду приглянулась Варвара, он постоянно думал о ней: «Такая красивая женщина и – каторжанка. Ей бы в обществе блистать… А она – в руках похотливого майора…До чего несправедлива жизнь… А моего деда и бабку она пожалела, они потеряли все богатство: усадьбу, земли, доброе имя… Отец женился на крестьянке, я же – потомок истинных шляхтичей торгую, и с кем приходится иметь дело… О, Матка Боска[32]32
  Матерь Божия (польск.).


[Закрыть], помоги мне грешному…»

Сигизмунд приближался к Алгачи, вскоре на пригорке показался дом Ламанского. «Неужели увижу ее снова? А вдруг майор не позволит с ней уединиться?»

Торговец, как обычно, выгрузил товар, хозяин остался доволен: тот умел угождать, а теперь приходилось вдвойне из-за Вари, уж больно хотелось ее видеть… и не только.

Сигизмунд удалился с красавицей в соседнюю со спальней комнату, Ламанский не обратил на это ни малейшего внимания. Она была одета, как и в прошлый раз, в белье куртизанки. Заметив на себе пытливый взгляд мужчины, женщина произнесла с горечью:

– Ненавижу этот маскарад. Если б жизнь можно было повернуть назад, и прожить заново – не наделала бы я прежних ошибок.

– Увы, не вольны мы в этом. Судьбу свою не изменишь, знать нам суждено с тобой Варя так жить.

– Да, наверное, но я не хочу, – она подошла к Сигизмунду и обняла за шею. – А вправду говорят, что ты – из польских дворян?

– Правда, – подтвердил мужчина и начал целовать Варю.

«Куда мне до него… Он такой красавец… Обожаю…» – мелькнуло у нее в голове.

* * *

Варя жила от приезда до приезда Сигизмунда: каждое его появление в доме Ламанского становилось для нее мимолетным счастьем. Поляк не смотрел на товарок своей возлюбленной, как ни предлагал Ламанский, в итоге тот смирился, мол, нравится тебе девка – наслаждайся, я – человек щедрый и умею быть благодарным.

Варвара же с каждым днем ощущала, что ей становится все труднее улыбаться своему «благодетелю». Его прикосновения вызывали дрожь, по вечерам перед сном начинало тошнить, кружилась голова. Женщина приписывала сии симптомы отвращению, которое она испытывала к Ламанскому, но вскоре поняла – катастрофа, она беременна.

Майор был тверд по отношению к своим беременным «рабыням», отсылая их обратно в Акатуй и выписывая новых за соответствующую плату. Что касается детей, то начальник Акатуйской тюрьмы не желал дополнительных проблем и осложнений, и Ламанскому пришлось самому заботиться о своем потомстве, которое он постоянно отправлял в приют в Иркутске. За последние годы, если подсчитать, приют изрядно пополнился его дочерьми и сыновьями, порядка семи младенцев.

Варя пребывала в растерянности: неужели ребенок от Ламанского… или нет – от Сигизмунда. Она точно не знала. Ее беспокоило лишь одно – отправят обратно в Акатуй, и прощай любимый…

После долгих раздумий она приняла решение признаться Сваровскому и попросить помощи.

* * *

Варя и Сигизмунд лежали в постели, насладившись друг другом. Женщина прильнула к груди своего возлюбленного и водила пальчиком вокруг его соска. Он перехватил ее руку и поцеловал в запястье.

– Сигизмунд, думаю, Ламанский отправит меня в Акатуй, – решилась она поговорить на животрепещущую тему.

– Как? Отчего? – встрепенулся он.

– Я… Я… Словом, я – тяжелая. И не знаю чей ребенок – твой ли майора.

– Матка Боска! И что же – я больше тебя не увижу?!

– Ну, год почти прошел. Мне дали три, осталось всего два…

– Нет! Я не переживу разлуки с тобой! Ты нужна мне! Ни с одной женщиной мне не было так хорошо! – Сигизмунд приподнялся на локте и осыпал Варю поцелуями. – Чем я могу тебе помочь?

Именно этого вопроса и ожидала женщина.

– Придумай что-нибудь, ты же – умный, и Ламанский безгранично тебе доверяет. Скажи, что хочешь побыть со мной несколько дней, скажем, в Нерчинске, ведь никто не знает, что я – каторжанка, на лбу-то надписи нет. Заплати ему и обещай вернуть, скажем, через два-три дня. Я же в это время схожу к бальнику, говорят, он умеет вытравливать нежелательный плод травами.

– Как скажешь! Я на все согласен. Только бальник – человек Ламанского. Тебе об этом известно?

– Да. Но деньгами он не побрезгует. Берет он за свои услуги десять рублей.

– Хорошо, это не деньги. С бальником все ясно… А чем бы соблазнить Ламанского? – Сигизмунд задумался.

* * *

Утром Сигизмунда осенило: он посмотрел на свой серебряный перстень с евкладовым[33]33
  Евклад – уральский камень, похожий на аквамарин, по преданиям приносил удачу.


[Закрыть] камнем, приобретенным по случаю в Иркутске полгода назад. Еще тогда Ламанский, заметивший обнову торговца, не преминул высказаться по этому поводу: «Отличная вещица. Умеешь ты, Сигизмунд, выбирать. Евкладовый камень – такая редкость по нашим временам, говорят, его месторождения на Урале вконец истощились».

Припомнив слова майора, торговец направился к нему, тот же изволил завтракать.

– Доброго здоровья, ваше благородие, – Сигизмунд поприветствовал хозяина.

– А это ты… Присаживайся, откушай со мной.

– Премного благодарен, – гость сел за стол, прислуга тут же поставила ему прибор.

– Сергей Викторович… – начал Сигизмунд, поигрывая своим перстнем на свету, камень же, уловив солнечный лучик, отражал его, переливаясь оттенками розового и фиолетового цветов.

– Ах, Сигизмунд, до чего ж хорош твой евклад – просто чудо! – Ламанский прервал трапезу и залюбовался камнем.

– Ваше благородие, я знаю, что перстень вам шибко нравится…

– Не то слово, – подтвердил хозяин.

– Поэтому я хочу его вам подарить, – Сигизмунд снял перстень с пальца и протянул Ламанскому, тот же оторопел от такого предложения.

– Право – не откажусь! Но, скажи, ведь твой подарок – не просто так?! А? – хозяин пытался догадаться о причине такой щедрости.

– Вы правы – не просто так. Прошу вас позволения одолжить мне Варвару на два-три дня, я собираюсь в Нерчинск…

– Как тебя задела эта бабенка! Да, что ни говори, – хороша бестия! А в постели!

– Задела, – подтвердил Сигизмунд.

– Ладно, бери уж, я щедрый. Но учти…

– Не волнуйтесь, Сергей Викторович, если что – вы ни при чем…

– Вот-вот.